ВЕРОЯТНОСТНАЯ ОЦЕНКА ГИПОТЕЗ

Многие предпочитают говорить не об истинности теории, а о ее вероятности; эта тенденция идет еще от Лапласа. Если, однако, рассматривать развитие науки как появление теорий с возрастающим содержанием, то отсюда непосредственно должно следовать, что вероятность этих теорий падает. Это можно показать на следующем примере, популярном среди теоретиков науки. Обозначим через А утверждение "В пятницу будет дождь", а через В утверждение "В воскресенье будет хорошая погода". Тогда АВ будет высказывание о том, что "В пятницу будет дождь, а в воскресенье — хорошая погода". Ясно, что содержание конъюнкции АВ двух высказываний А и В всегда будет больше или хотя бы равно содержанию высказываний, взятых в отдельности, а вероятность появления совместных событий всегда будет меньше или равна вероятности отдельных событий. Выходит, что увеличение содержания высказывания сопровождается уменьшением его вероятности.
Таков еще один парадокс научного знания. Но с ним можно спорить. Здесь, как нам представляется, очень серьезная мысль выражена недостаточно аккуратно, отсюда и риск ее превратного понимания. Дело в том, что о вероятности какого-либо события имеет смысл говорить только в том случае, когда достаточно четко задано пространство элементарных событий. Иначе сразу возникают противоречия и несообразности.
Для наглядности приведем такой пример. Пусть некий теннисист может поехать на турнир либо в Москву, либо в Лондон, причем – турниры там происходят одновременно. Вероятность того, что он займет первое место в Москве, равна 0,9 (если, конечно, он туда поедет), в Лондоне – 0,6. Чему равна вероятность того, что он займет где-либо первое место? Решение: так как события "выигрыш турнира в Москве" и "выигрыш турнира в Лондоне" несовместимы, то согласно классической теории вероятностей искомая вероятность окажется... больше единицы: 0,9+0,6=1,5. Этот парадокс на самом деле просто результат недоразумения, ибо вероятности 0,9 и 0,6 относятся к разным пространствам элементарных событий.
Если речь идет о вероятности какой-либо серьезной гипотезы, то нужно что-то сказать о. пространстве тех высказываний, на котором эта вероятность может быть оценена, иначе все будет лишено смысла. Новая, революционная теория появляется на интеллектуальном поле, созданном прежней, существенно отличной от нее теорией. И если оценивать вероятность новой теории на фоне высказываний, заданных старой, то ясно, что вероятность ее должна будет оказаться очень малой – тем меньше, чем она революционнее. Легко убедиться, что наиболее яркие и плодотворные научные гипотезы в момент их появления вызывают в научной среде отчаянное сопротивление. Это значит, что они рассматриваются как маловероятные в пределах того интеллектуального поля, где они появляются.
Теперь допустим, что новая гипотеза предсказала новые эффекты, не вытекающие из старой теории, и их действительно удалось обнаружить. Авторитет гипотезы начнет расти, она будет определять дальнейшее направление экспериментальных исследований. Вокруг новорожденной теории будет создаваться определенное интеллектуальное поле, и в пространстве, образуемом этими новыми высказываниями, вероятность теории будет расти.
Итак, в момент появления новой и смелой гипотезы ее вероятность, оцениваемая в пространстве всех предшествующих ей высказываний, должна быть низкой. Это утверждение просто синонимично утверждениям, что гипотеза неожиданна, революционна... Но отсюда, между прочим, с неизбежностью следует невозможность – в более или менее отдаленной перспективе – прогнозировать научно-технический прогресс. Ибо непонятно, как из множества совсем маловероятных гипотез выбрать ту, вероятность которой в дальнейшем должна будет резко возрастать.

6. "НАУЧНА" ЛИ НАУКА?

Мы говорили, что гипотеза не может быть по-настоящему подтверждена (верифицирована) – она может быть лишь не опровергнута (не фальсифицирована). Исходя из этого, можно легко провести демаркационную линию между наукой и ненаучными – метафизическими высказываниями. Научными оказываются только те гипотезы, которые могут быть поставлены в условия риска при проверке. Критерий прост и ясен. И все же его нельзя считать безусловным. Можно привести множество контрпримеров, показывающих, что научным признается то, что не поддается критической проверке, и наоборот, – то, что казалось бы, выдерживает проверку опытом, объявляется ненаучным.
Возьмите теории эволюции, гипотезу о происхождении биологического кода, некоторые концепции астрофизики, наконец, только что приведенные соображения о структуре науки – все это не может быть поставлено в условия риска при проверке экспериментом. Между тем эти построения, даже если против некоторых из них кто-то возражает, мы склонны относить к науке. А, например, учение индийских йогов, точнее, вытекающие из него практические рекомендации вполне могут быть проверены опытом, и все же современная наука, исходя из существующей парадигмы, не может признать взгляды йогов научными.
Критерием, отделяющим научные концепции от ненаучных, скорее надо признать их способность к саморазвитию, т. е. к самоуничтожению. Если хотите, это и есть диалектическое определение науки. Но все же это условие только необходимое, но не достаточное: можно указать на религиозные системы, которые, эволюционируя, изменялись до неузнаваемости. Как сформулировать условия необходимые и достаточные? На этот вопрос ответа нет. Видимо, невозможно провести четкую границу, отделяющую научное творчество от остальной деятельности человечества. Все, что делает человек, несет отпечаток многогранности человеческого сознания.
Здесь можно поставить и еще один вопрос: что, наука – это система рациональная или иррациональная? И опять ответ будет не вполне однозначным. Она, конечно, рациональна, поскольку в изложении своих идей и их доказательстве она пользуется формальной – аристотелевой – логикой. Но в то же время ее созидание не обходится без элементов иррационального: как озарение приходят новые гипотезы, что-то находящееся вне логики нужно для того, чтобы поверить в новую, маловероятную гипотезу и начать работать в задаваемом ею направлении; и наконец, сама процедура выбора критического эксперимента и оценки его результатов – разве это вполне логическая процедура? А принцип дополнительности Бора – не дает ли он право на метафорические построения или, иными словами, не есть ли это отказ от закона исключенного третьего?

ПОЗНАНИЕ ИЛИ ПОКОРЕНИЕ?

Научные гипотезы – по крайней мере некоторые из них – могут предсказывать существенно новые, неизвестные прежде эффекты. Это хорошо известно, и немало открытий в физике и химии было сделано в результате теоретически предуказанного поиска. Но можно еще поспорить о том, правомерно ли считать предсказательную силу гипотез мерилом их истинности. Ведь если гипотезы – это лишь последовательно сменяющие друг друга догадки, а не истинное познание природы в каком-то безусловном и строгом смысле, то открытия, сделанные с помощью этих догадок, может быть, надо интерпретировать тоже не как шаги по пути познания, а лишь как последовательное и все более глубокое овладение природой.
История культуры дает сколько угодно примеров серьезного овладения природой, достигнутого на основании крайне сомнительных, с современной точки зрения, теоретических построений. Возьмем тех же йогов. Их блестящие достижения можно рассматривать как подтвержденные практикой. И все же современная наука не может признать, что философия йоги и разработанная ею система "удержания материи мысли от завихрений" – это шаг, приближающий нас к истине.
А культура древнего Египта? Ее удивительные технические достижения стимулировались уже совсем странными представлениями.
Не лучше ли быть осторожными и приписывать тому, что мы называем научными открытиями, лишь статус овладения природой? Теории могут стимулировать процесс овладения природой в большей или меньшей степени. И это может быть мерой эвристической силы теории.
Но почему это одновременно должно быть и мерой познавательной силы? Кстати, и совсем не просто определить или хотя бы разъяснить, что есть истинное познание. Отказавшись от религиозных представлений, не приписываем ли мы человеку то, что раньше так естественно приписывалось демиургу – творцу миров? Если уж стоять на позициях. эволюционного развития интеллекта, то разумней будет предположить, что этот процесс происходил из стремления покорить природу, а не из стремления её познать. Но может быть, овладение природой и надо назвать познанием (поскольку мы не можем сказать, какой смысл надо вложить в представление об истинном познании), и тогда все споры прекращаются. И все же ученые уверены в познавательной силе науки. Эта уверенность – просто одна из составляющих парадигмы нашей науки. Вопрос "почему уверены?" относится к числу запрещенных в рамках этой парадигмы. Философия науки попыталась нарушить правила хорошего тона, поставив этот вопрос, но убедительного ответа дать не смогла.

КАК РАСТЕТ НАУКА

Из сказанного выше следует, что рост науки – это не столько накопление знаний, сколько непрестанная переоценка накопленного – созидание новых гипотез, опровергающих предыдущие. Но тогда научный прогресс есть не что иное, как последовательный процесс разрушения ранее существующего незнания. На каждом шагу старое незнание разрушается путем построения нового, более сильного незнания, разрушать которое в свою очередь со временем становится все труднее. Не достигла ли сейчас такого состояния физика, особенно теория элементарных частиц? Вчерашние концепции оказываются недостаточными ни для глубокого осмысления нового экспериментального материала, ни для предсказания новых эффектов. В то же время эти концепции достаточно сильны, чтобы противостоять их революционному изменению.
И сейчас невольно хочется задать вопрос: не произошла ли гибель некоторых культур, скажем. египетской, и деградация некогда мощных течений мысли, например древнеиндийской, потому, что они достигли того уровня незнания, которое уже не поддавалось разрушению? Кто знает, сколь упорной окажется сила незнания в европейском знании?

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: