ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА. 1919 ГОД 3 глава

Читатель должен принять во внимание, что, помимо игр, чтения, еще до гимназии приходилось заниматься и учить уроки по несколько часов. Меня готовила к гимназии Мария Вениаминовна Португалова, сестра известного социал-революционера. А кроме того, каждый день были уроки немецкого и французского языка. Тогда станет ясно, что уже в этом возрасте нам не хватало времени, а я еще не упомянул спортивные игры — лапту, футбол в теплое время, коньки и позже лыжи зимой.

Чтобы дополнить картину того, чем мы занимались, надо вспомнить и деревню, имение. Мой отец служил в Удельном Ведомстве и получал двухмесячный отпуск раз в два года. Летом, когда он служил, мы жили на даче, а на следующий год летом ездили в именье Спасское-Кубань, в Орловскую губернию.

Развлечения там были связаны с сельскими работами. Вот идет молотьба. Еще был жив дед Александр Николаевич, предводитель дворянства. Паровой молотилки тогда еще не было. Молотят в риге. Привод конный в восемь лошадей. Темнота и пыль. Лошади с завязанными глазами ходят по кругу, гудит зубчатый барабан, издают шум веялки, когда не раструшенный сноп поглощается барабаном, — как будто гремит гром. Покрикивает погоняла на приводе. Детей в ригу не пускают: там сразу же засоришь глаза. На ржи двое рабочих вилами закладывают вязанку соломы выше человеческого роста, затягивают веревкой и петлю надевают на крюк. Пара волов тянет вязанку к омету. Дорогу к нему вместе с хоботьями и остатками соломы дотерли до паркетного блеска. У омета петлю вязанок надевают на крюк каната, тянувшего вязанку с помощью шкива на высоком столбе в конце омета наверх. Когда крюк надет, рабочий стучит вилами по канату и погонщик за ометом подгоняет волов, а те тянут вязанку на омет. Вот сейчас в ушах так и звенит заглушаемое иногда ветром «цоб-цобе!». Самое интересное при возвращении пары волов к риге сесть на пук соломы, оставшийся на петле веревки, и катиться по выглаженной дороге с риском вымазаться о воловий помет. А еще можно устроить себе гнездо в передней части омета, укрыться в соломе, смотреть в серое небо или на пустое поле, слушать легкое завывание ветра и в соломенном укрытии чувствовать какое-то блаженное спокойствие и уют. Рядом конопляник, и зернышки конопли уже созрели. Наберешь их горсть и жуешь.

Когда мне было уже 12 лет, отец подарил мне плотничий верстак, и я целые дни проводил с рубанком, стамеской, пилами в руках и, например, строил себе управляемые сани — бобслей, бегал в слесарную мастерскую сваривать стальные полозья.

Но и до этого мы много занимались ремеслами. Одним из занятий было выпиливание рамок лобзиком. Была специальная деревянная подставка, которую привинчивали к столу. Пилочки для лобзика были тоненькие синей стали. Они с помощью винтов-зажимов стягивали деревянную рамку лобзика и легко попались, если нажим был сильнее. Можно было купить тонкую доску драгоценного дерева палисандра, красного или черного дерева, покупался также чертеж рамки с замысловатыми вырезами. Он накладывался на доску, и мы старательно выпиливали все арабески, просверливая дырочку в доске и продевая в нее пилку. Потом тонким напильником сглаживали пропиленные места. Такая рамка с гордостью подносилась родителям по случаю дня рожденья или именин. Можно было также выжигать по дереву, водя по доске раскаленной иглой с пробковой ручкой, или раскрашивать гончарные чашечки, вазочки, пепельницы эмалевыми красками и обжигать их под глазурь. А сколько было разных общих игр для нескольких детей! Помните блошки, прыгающие в чашку, когда нажимаешь на их край более крупным кружком, или триктрак, в котором пешки двигались вокруг большого креста, смотря по тому, как выпадали кости. Между прочим, эта игра еще и до сих пор широко практикуется взрослыми арабами.

Я не описываю здесь разнообразных видов спорта, о которых я буду говорить в отдельной главе. Дорогой читатель, не взыщите, что испытываю ваше терпение бесконечными мелочами. Моя цель — показать, как в моем поколении не существовала проблема использования детьми времени. Наоборот, им его не хватало. Играя и читая, не говоря уже об учении, они приобретали громадное количество сведений в самых разнообразных областях. Сама игра приучала их к инициативе, к творчеству, к свободному мышлению. Я отнюдь не был исключением. Все мои товарищи из семей среднего, скорее скромного достатка были заняты так же, как и я.

Какая колоссальная разница с американскими детьми! Какую роковую роль сыграло здесь в Америке телевидение. Оно решает для американских детей проблему времени. Они убивают его, часами развалясь на ковре и уныло смотря дурацкие фильмы с бесконечными драками, дикими скачками или погоней на автомобилях, с ужасающими катастрофами и полной безнаказанностью убийц. Какие ложные представления создаются у детей о наказании преступлений или о правах шерифов, которые в любом фильме пристреливают нужное число граждан, хотя бы и злодеев, но по собственной инициативе и без всякой ответственности. Каждый Сочельник, каждый день рождения американские дети оказываются перед грудами пестрых, старательно завернутых и перевязанных ленточками пакетов, в которых они находят дорогие игрушки. Но эти игрушки построены по тому же принципу, как и американское ученье, — с целью не утомлять мозг ребенка. Ведь система «райт ор ронг», «йес ор но» или «мюлтипл чойс» облегчает на 50 или 25 процентов работу мозга. И счастливчик, как в лотерее, может выдержать экзамен, ставя наобум крестики в случайно подвернувшийся квадратик, ничего не зная и не понимая задания. Точно так же и в игрушках деятельность детей ограничивается тыканьем пальцем в кнопки или поворачиванием рычажков. Остальное сделает или электрический шнур к штепселю, или батарейка. Это в детстве использование принципа, применяемого при выдаче права на автомобильную езду. Драйвер знает несколько приемов нажима на такие же педали, рычаги и кнопки, но сплошь и рядом не имеет никакого представления о функции мотора, трансмиссии и не может определить, что к чему под крышкой капота. Немудрено, что американские дети не имеют случая проявить свою инициативу, дать свободу своей творческой мысли.

САМАРА

Я должен считать себя волжанином, хотя и родился на севере, в городке Вельске Вологодской губернии. Но с 11-месячного возраста и до 17 лет я прожил в Самаре.

Мой отец служил в Удельном Ведомстве, и его первым местом службы был г. Вельск. По всей вероятности, молодым читателям нужно будет пояснить — что такое Удельное Ведомство. Оно входило в состав Министерства Двора, и в его ведении находились многочисленные имения и предприятия, доход с которых обеспечивал уплату по цивильному листу содержания Государя и его семьи, а также всех Великих Князей и Великих Княгинь. Само Удельное Ведомство было на Литейном проспекте в Санкт-Петербурге. В здании была домовая церковь, которую очень любили петербуржцы, и представители столичной знати обыкновенно венчались в этой церкви. Так как Ведомство было основано при Императоре Павле Первом, то чиновники его носили нагрудный знак с белым мальтийским крестом, так же как и окончившие Пажеский Его Величества Корпус. В провинции Удельное Ведомство имело округа. Такой округ был и в Вельске, так как Ведомство владело сотнями тысяч десятин лесов в Вологодской, Вятской и Архангельской губерниях и получало большой доход от продажи лесов. Лесоводство велось уже в те времена весьма планомерно, и лес вырубался на делянках, достигая 60-летнего возраста.

Другие округа в Казани, Самаре, Москве, Киеве управляли имениями, земли которых сдавались в аренду крестьянам. В ведении Уделов находились и два крымских имения Ливадия и Массандра. В последней велось образцовое виноделие, и удельные вина считались лучшими в России. В одном из своих рассказов Куприн передает смешную историю об одном из гостей, который забрался в громадную тысячеведерную бочку, опьянел там от винных паров, и с каким трудом его извлекли оттуда. В ведении Уделов было также и Мургабское Государево имение в Закаспийской области, о котором я расскажу в отдельной главе.

Итак, первым местом службы моего отца был Вельский удельный округ, где я родился весьма удачно в день именин моего отца Константина, 19 сентября. Естественно, что у меня никаких воспоминаний о родном городе не осталось, так как отца перевели в Самару и моя мать везла меня одиннадцатимесячным младенцем в возке из Вельска до ближайшей железнодорожной станции на линии Москва — Архангельск. Дело в том, что Вельск был расположен на расстоянии 240 верст от этой станции, и сообщение было возможно лишь зимой по санному пути. Летом дорога, проходившая по болотам, была вместо мостовой покрыта поперек жердями, которые под колесами прыгали, как клавиши рояля, и ехать можно было только шагом. Единственно, что я знаю со слов матери, это что в Вельске пекли замечательные шаньги, лепешки из толокна, кроме того, там была рыба нельма, по вкусу даже превосходящая стерлядь.

Таким образом, Самара является моим родным городом. Она резко отличалась от городов, расположенных вокруг Москвы, как, например, Калуга, Орел или Рязань. То были тихие города без промышленности, без экономической инициативы, без строительства. За 15 лет, в течение которых я бывал в Орле, там я не видел ни одного нового, только что выстроенного дома, кроме гостиницы «Берлин», переименованной при начале войны в «Белград», принадлежавшей будущему гетману Украины Скоропадскому. Другое дело Самара. Там городское строительство шло усиленным темпом. Несколько банков выстроили свои импозантные здания на главной Дворянской улице. Хозяйственное значение Самары подтверждалось тем, что Государственный банк имел там не отделение, а контору. Этим Самара приравнивалась к Киеву, Харькову и другим крупным городам. Начиная со второго десятка лет нынешнего века Самара была выбрана как один из центров военной промышленности. В 5 верстах к северу от Самары была выстроена так называемая трубочная фабрика, изготовлявшая дистанционные трубки для артиллерийских снарядов, а на другом берегу речки Самарки, около станции Кряж, были выстроены большие пороховые заводы.

В Самарской губернии было мало дворян-помещиков, но в Самаре нарождался новый класс русского общества, класс деловых людей, торговцев, промышленников и землевладельцев. Они составляли отдельную группу в самарском обществе. Приведу несколько имен: Аржанов, братья Шихобаловы, Соколов, Башкиров, Курлин, Сыпины, Хохлачевы. У некоторых из них были в Самаре большие паровые мельницы. У коммерц-советника Аржанова было 200 000 десятин земли в Новоузенском и Николаевском уездах. О масштабах сельского хозяйства можно судить по следующему. На юге Самарской губернии был так называемый Бенардакинский хутор в 90 000 десятин, приобретенный Мальцевыми. Я лично видел, как там поднимали жнивье. По клину в 5 верст длиной и в версту шириной шло 200 плугов с четырьмя верблюдами в каждом. Аржанов был награжден званием коммерц-советника, потому что выстроил образцовую больницу для Общины Красного Креста, которая обошлась ему в 600 000 рублей.

Своему хозяйственному росту Самара была обязана нескольким обстоятельствам. Она лежала на перекрестке и была перевалочной станцией двух великих путей: реки Волги и железной дороги, которая уходила до Владивостока и у станции Кинель ответвлялась на Ташкент и весь Туркестан. Вторым выгодным обстоятельством было то, что Самара была центром хлебного района. Начиная с ноября, когда устанавливался санный путь, улицы Самары, ведущие к двум элеваторам и многочисленным амбарам, были забиты санями-подводами с хлебом. Бывали дни, когда приходило до десяти тысяч подвод. Все они направлялись на Сенную площадь, которая кончалась крутым обрывом к реке Самарке. Там на протяжении версты под обрывом были выстроены четырехэтажные деревянные амбары. Верхний этаж был на уровне обрыва у Сенной площади. Подводы по мосткам прямо подъезжали к амбару и ссыпали зерно вниз. Внизу же на берегу Самарки находились подъездные железнодорожные пути и пристани на реке для погрузки хлеба в баржи. Техника, конечно, была в те времена весьма примитивная, и десятки тысяч пудов перебрасывались грузчиками вручную. У меня сейчас стоят перед глазами ражие грузчики с мешками, сшитыми в виде шишака, покрывающего голову и плечи. Эти люди вскидывали на плечо мешок с мукой в пять пудов и легко шли с ним по одной доске, перекинутой с берега на баржу. Походка у них была эластичная, ритмичная, и доска сильно пружинила под их шагами.

Трудно себе представить, до каких размеров было развито пассажирское движение по Волге 70 лет тому назад. Ежедневно в Самаре в навигацию проходило вверх и вниз по Волге примерно по десяти пароходов. Конкурировали общества «Кавказ и Меркурий», «Самолет», «Пароходное общество по Волге» и «Купеческое общество». У ряда обществ было по два парохода в день вверх и вниз по реке. Я еще застал в Самаре два парохода по американскому образцу, то есть с кормовым громадным лопастным колесом. Они были такими, как описывал Марк Твен, и звались «Ориноко» и «Миссисипи». Остальные пароходы и буксиры имели лопастные колеса по двум бортам. Только перед самой войной «Самолет» построил первые винтовые пароходы, назвав их именами Великих Княжен — «Ольгой» и «Татьяной». Все пароходы были белые, кроме пароходов «Самолета». Те были розовые. Благодаря сравнительной близости Баку топливом на пароходах была нефть. Пароходы были двухпалубные. На верхней палубе были рубки, рестораны и каюты для пассажиров первого класса и второго класса. На нижней палубе были помещения третьего класса. Кормили на пароходах очень хорошо, и в Самаре был обычай ездить вечером обедать на них. В Нижнем Новгороде было еще два крупных пароходства: Анны Кашиной и братьев Каменских. Эти пароходы ходили по Каме.

При поездке по Волге вас поражала интенсивность движения. Почти непрерывно вы встречали пароходы или бесконечные по длине плоты, сплавляемые по течению, или мимо вас как лебедь проплывала беляна: искусно сложенная из пиленого леса баржа с избушкой наверху. Белянами их стали называть за блестящий бело-желтый цвет их дерева. По сравнению с Волгой американские реки Гудзон и Делавер, и даже залив Чесапик Бей, поражают своей пустынностью. По Волге ходили караваны баржей, и нам, мальчишкам, непременно хотелось встретить самый мощный буксир, носивший таинственное название «Редедя Князь Касожский».

Первое время моя семья из Самары ездила во время отпуска отца в Орловскую губернию поездом по Сызрано-Вяземской железной дороге и затем пересаживалась на Курскую дорогу. В то время пассажирские вагоны были еще четырехосные, купе для четырех человек, в первом и втором классах с диванами, обтянутыми тиком с красно-белыми полосами, с валиками по бокам. Мальчишкой 6–7 лет я любил запрягать эти валики в ремни от пледа и изображал кучера на паре или даже тройке. Тогда, помимо чемоданов, всегда кожаных, подушки, простыни и одеяла заворачивали в портплед и затягивали их двумя параллельными ремнями с ручкой посередине, чтобы удобнее было их носить. Ночью спали на своем белье. Вечером проводник вставлял толстые стеариновые свечи в фонари над дверью купе, которые слабо освещали вагон. Читать при таком свете было невозможно. Когда засыпали, фонарь задергивали занавеской. В те времена на второстепенных дорогах вагонов-ресторанов не было.

Можно было получить у проводника только кипяток. Но зато нельзя было пропускать отдельные станции, рестораны которых славились своими блюдами. Так, в Сызрани надо было обязательно заказывать солянку по-московски, в Ряжске есть шницель по-венски, а в Туле и Вязьме покупать знаменитые медовые пряники. Обязательно возили с собой и большие корзины со всякой домашней снедью.

Пусть читатель не делает печального вывода о примитивности поездок по русским железным дорогам. Уже начиная с 1910 года из Петербурга вечером с Николаевского вокзала отходило каждые полчаса 10 курьерских поездов прямого сообщения на Севастополь, Минеральные Воды, Баку, волжские экспрессы и другие. Все вагоны были на каретках с электричеством, и казенные вагоны ничем не уступали вагонам Международного общества. И тогда уже волжский экспресс, с которым я часто ездил, покрывал расстояние в 600 верст до Москвы за 9 часов, имея только шесть или семь остановок.

Удивительно, как годами сохраняется слуховая память. Я до сих пор помню звук вагонных колес, когда поезд замедлял ход по мосту имени Государя Александра Третьего через Волгу, одноколейному тогда и единственному. Этот звук был совсем необычный, когда колеса переходили с одной мостовой фермы на другую.

Позже мы стали ездить сначала по Волге до Нижнего Новгорода, оттуда поездом на Москву и дальше в Орел. В памяти сохранилось, как в мелководье капитаны проводили пароходы по так называемым перекатам, то есть мелям поперек реки. Матрос стоял на носу и опускал в воду длинный шест с видными зарубками и цифрами и выкрикивал на капитанский мостик монотонно и тягуче глубину под пароходом: 9 футов! 10 футов!

Новый класс крупных дельцов поражал дворянское общество Самары не только размерами своей деловой деятельности, но и роскошью жизни. В Самаре не было казенного дома для губернатора. Губернатору Якунину поэтому нанимали особняк Курдина, с двусветным залом, тремя гостиными и 30-ю комнатами. У братьев Шихобаловых за городом на берегу Волги, к северу от Самары, было две дачи, скорее это были загородные дворцы. Задолго до Второй мировой войны они были выбраны большевиками как штаб-квартиры для Политбюро и Сталина, на случай отступления. Во исполнение этого проекта под ними в известковом кряже Жигулей были выдолблены громадные подземные убежища, превосходившие в несколько раз бункер Гитлера под Рейхсканцелярией в Берлине. Так как все дачи были выстроены высоко над берегом, то в даче, например, Сапожникова был лифт к берегу, купальне и пристани. Ряд этих магнатов промышленности и торговли имел свои пароходы для поездок из Самары на дачи или для крейсирования по Волге. Я уже сказал, что в Самарской губернии было мало помещиков-дворян, поэтому их общество в Самаре было немногочисленно: Наумовы, Осоргины, Шошины, Батюшковы, гр. Толстые, Шишковы, Карамзины, Алашеевы, Верховские. Большое оживление в общественную жизнь Самары внес перевод после Японской войны из Калиша в наш город 5-го Александрийского гусарского полка. Я позволю себе сделать маленький вклад в малую историю и рассказать о людях, которые иначе навек бесследно исчезли бы из памяти потомков.

В дворянском обществе Самары первую роль играла семья Александра Николаевича Наумова. Он последовательно и одновременно был губернским предводителем дворянства, шталмейстером, членом Государственного Совета по выборам и, наконец, в 1916 году министром земледелия. Его жена Анна Константиновна, урожденная Ушкова, была очень богатой женщиной. Семья Ушковых была крупным пайщиком чайной фирмы Кузнецова. Ее сестра Наталия Константиновна была первой женой С. А. Кусевицкого, который после ее смерти женился второй раз на ее племяннице Ольге Александровне Наумовой. У Наумовых был особняк на Дворянской улице с чудным видом через Струковский сад на Волгу. При выезде дипломатического корпуса из Москвы в октябре 1941 года английское посольство было помещено в этом особняке.

Семья графов Толстых самарских состояла из трех братьев — Александра, Мстислава и Алексея, в будущем знаменитого писателя, дружившего со Сталиным. Алексей был незаконным сыном отца-Толстого, который его усыновил. Братья относились к нему недоброжелательно, и это решительно повлияло на его характер. Во всех его романах проглядывает тщательно скрываемый комплекс неполноценности и озлобления против своего общества.

У вдовы Батюшковой было 4 сына. Старший Константин произвел на нас неизгладимое впечатление, появившись на Рождество 1912 года в форме лейтенанта болгарской армии. Он участвовал волонтером в Балканской войне. Второй Федор вышел в Александрийский полк. След его я нашел в книге Ивана Лукьяновича Солоневича «Россия в концлагере». Федор отбывал 10 лет в Соловках и заведовал спортивной частью лагеря.

Мне пришлось быть свидетелем довольно редкого случая смерти участника на барьерных скачках. Корнет Верховский сломал себе шейные позвонки при прыжке через мертвое препятствие «ирландский банкет» в стипль-чезе. Лошадь задела передними ногами препятствие и упала через голову вместе со всадником. Верховский скончался через час на ипподроме, не приходя в сознание.

Как я уже сказал, прибытие Александрийского полка в Самару было событием. Я был тогда гимназистом, но офицеры стали часто бывать в нашем доме. Я назову ряд фамилий, которые последним живым александрийцам покажутся каким-то вещанием с того света: полковники Михонский и Кондоиди, ротмистры Дерюгин и братья Иваненко, корнеты и поручики Шах Назаров, князь Авалов, Бек Бак Марчиев. Как полагается, сыновья самарцев стали усиленно представляться в полк, и в 1913 году в форме черных гусар появились Карамзин, Алашеев и покойный Верховский. Полком тогда командовал полковник барон Сесиль Артурович Корф, педантичный, строгий немец, подтянувший полк после графа Шувалова.

В манеже полка мне пришлось видеть кобылу одного из Иваненок, который, входя в состав русской команды, выиграл на ней в Лондоне приз короля Эдуарда Седьмого. Размеренная жизнь самарского общества иногда нарушалась событиями, которые вызывали волнения и пересуды. Так, в веселой компании однажды, после обильных возлияний, князь Авалов поспорил с Мстиславом Толстым на тему о фехтовании. Толстой не был военным, но учился в Юрьевском университете, в котором по немецкому образцу процветала цензура. Не долго думая, оба оголились до пояса и вступили в бой на саблях. Авалов победил, ранив Толстого в кисть руки.

Вот еще одно похожее событие. На очередном съезде дворян после банкета и горячих патриотических речей один из участников, тяжелый широкогрудый человек, расстегнул рубашку под фраком и призвал присутствующих целовать его грудь как «мать — сыру землю русскую». Утром он проснулся в гостинице и не мог понять, отчего вся грудь его была в синяках и подтеках от зубов русских патриотов.

Тогда в Самаре, когда я был гимназистом средних классов, мне в голову не приходило выяснять, существует ли дискриминация между подлинно русскими и иноземцами. Только теперь ретроспективно я могу сказать, что такой дискриминации не было. Как в Римской Империи гражданином мог быть представитель других народов и стать «цивес Романум», так и в дореволюционной России можно было стать «цивес Россикум». При мне Управляющим Удельным округом был Терлецкий, его помощниками последовательно Филиппович и Стефанович, поляки, а Филипович еще и католик.

В Самаре была большая колония евреев, людей с высшим образованием. Никакой дискриминации по отношению к ним не было. Приведу в пример отца моего друга Алеши Белоцерковского. Он был известный присяжный поверенный, домовладелец, владелец первого кинематографа в Самаре. Перед войной он ездил с семьей в Париж, купил там автомобиль «лорен дитрих» и на нем приехал из Парижа в Самару. Мой друг Алеша после гимназии поступил в московский Катковский Лицей, блестяще его окончил, пошел в военную авиационную школу в Ораниенбауме и погиб, сражаясь в рядах армии Колчака.

В гимназии было несколько евреев. Все это были дети зажиточных родителей, докторов, инженеров, адвокатов. С Вайнштейном, Гринбергом и Клейнерманом мы играли в теннис. К Маре Гринбергу мы относились с великим почтением, потому что он летом в Гамбурге выиграл турнир учеников средних немецких школ.

Я прошу извинения у читателя за то, что я в описании опускаюсь до уровня фельетона, но прежде всего эти впечатления были впитаны мною в возрасте от 10 до 14 лет. В Самаре был большой и хороший театр, в котором зимой играла драматическая труппа. Помимо классиков, Островского и Чехова, шли «Ревность» Арцыбашева, «Вера Мирцева», вещи Андреева и Амфитеатрова. Там я видел «Синюю птицу» Метерлинка. В Народном доме давались также драмы и читались почти каждый день доклады и лекции. Начиная с 1907 года стали открываться биоскопы, наступала эра фильма. Потом кинематографов было около 10, но нам, гимназистам, вообще было запрещено посещение их, так что настоящий хороший фильм с Верой Холодной я смог увидеть лишь через неделю после выпускного акта в гимназии.

Самара отличалась от многих губернских городов тем, что имела постоянное каменное здание цирка. Это было одним из главных развлечений самарцев. Если в Петербурге и Москве цирки были под вывеской итальянцев Чинизелли и Труцци, то Самара была под влиянием Сибири, где цирк пользовался громадным успехом. Обыкновенно тут гастролировал цирк Стрепетова из Омска, приезжали к нам и знаменитые Бим и Бом. Помимо обычных, веками установленных номеров, обыкновенно третья часть программы отводилась чемпионату французской борьбы. Хотя результаты все были подстроены, но доверчивая публика с громадным интересом относилась к этому виду спорта. Нас, учащихся, пускали в цирк, и мы знали наизусть все технические приемы борьбы: «тур де тет», «тур де бра», «бра руле партерр», «двойной нельсон» — все это было нам известно. Нужно сказать, что французская борьба была тогда популярна во всем мире, и схватки таких чемпионов, как немец Гакеншмидт или американский поляк Збышко Циганевич и наш национальный русский герой казак Иван Поддубный, пользовались широкой известностью. В Самаре, правда, нам их не удалось увидать. У нас на первых местах был чемпион Поволжья Иван Заикин, позже ставший летчиком и летавший круг над ипподромами на своем «фармане» или «вуазене», привлекая чуть ли не все население города. При параде борцов выступал организатор турнира студент Лебедев, в поддевке, с обильной похвалой представлявший, например, Ваньку Каина, чемпиона Уфы и ее окрестностей, японца Сараки, у которого была такая сила в руках, что другой чемпион Шемякин показывал кисти своих рук со страшными синими и багровыми синяками. Дальше делал шаг вперед негр Бамбула, чемпион почему-то Египта. Турнир тянулся неделями, и Лебедев, видя, что интерес у публики пропадает, вводил новый элемент. Появлялась красная или черная маска и объявляла, что бьется об заклад и заплатит своему победителю 1000 рублей. В публике начиналось гадание, кто же скрывается под маской. В свое время я был очень горд тем, что летом 1912 года в Зоологическом саду в Москве видел действительно выдающегося по технике борца Луриха, рижанина, и новую звезду тяжелого веса Вахтурова.

Пусть читатель будет снисходителен ко мне и не думает, что я — поверхностный наблюдатель с чепухой в своих воспоминаниях, ничего не знавший о жизни бедных слоев населения. Я действительно не имел с ними соприкосновения. Одно могу сказать: за 17 лет я побывал во всех углах Самары, во всех ее пригородах и слободках. Дома там были почти сплошь деревянные срубы из кондового дерева, со ставнями на окнах и вырезными украшениями. Я не видел ни одного дома в запущенном состоянии, той трагедии больших американских городов, где целые кварталы состоят из брошенных владельцами и разрушающихся домов. Подлинную нищету в смысле жилья я увидел позже в Белграде, где по длинному склону холма были выстроены хижины из досок от керосиновых ящиков, то, что встречается почти во всех крупнейших городах Азии и Южной Америки, так называемые шентихаус. В Белграде этот поселок назывался Ятаган-Мала. В Самаре трущоб не было. Не было и признака установившегося коллективного строя очередей. В Самаре я их никогда не видел, разве только у театра за билетами на Собинова. Отказ в магазине от продажи какого-нибудь товара из-за отсутствия его на полках был просто невероятен. Все магазины по Дворянской, Панской и другим улицам были полны, да и бакалейные, галантерейные или москательные лавки в слободках имели все нужное для населения. Климат всего южного Поволжья неровный. Осадков мало, и при мне было два года, когда на юге Самарской и в части Астраханской губерний возникал в деревнях голод. Но его никто не замалчивал, а немедленно земство, правительство и Красный Крест организовывали полную помощь, и несчастье обходилось без смертей от голода. Передовая молодежь сейчас же устремлялась на помощь и «ехала на голод».

Материальное равновесие всех классов населения объяснялось исключительно низкими ценами на все. Никакого неуклонного возрастания цен не было. В России действовал закон спроса и потребления и конкуренции отдельных предпринимателей. Никаких трестов и монополий не было, и это давало возможность не только богачам (их было мало), но и людям среднего достатка, чиновникам и служащим, жить зажиточно и закупать в лучших магазинах города. Вместо московского и петербургского Елисеева у нас был Егоров, не уступавший столичным магазинам. В нем вы могли купить любые заграничные деликатесы, любые иностранные вина и сыры. С воспетыми Пушкиным шампанским Моэта и вдовы Клико и лимбургским пирогом я познакомился у нашего Егорова.

При устройстве приемов, да и просто к столу, за рыбой самарцы ездили на берег Волги в живорыбные садки. Там можно было выбрать нужную по размерам живую стерлядь. Для зажиточных людей в Самаре был ряд развлечений. Было два клуба, в которых велась крупная игра в «шмен де фер» и «макао». Был кафешантан под обычным названием «Аквариум». Летом в Струковском саду был открыт громадный ресторан, а на Волге на большой барже — роскошно обставленный яхт-клуб. Наши охотники дошли даже до того, что, насмотревшись на тир-о-пижон в Монте-Карло, на фоне лазури Средиземного моря, устроили свой на Коровьем острове, на фоне серой Волги.

В первые годы нашего столетия доктора лечили больных легкими кумысом. В пяти верстах от Самары было такое кумысо-лечебное заведение доктора Ященко. Это был сад, разбитый на 20 десятинах с тридцатью дачами, главным зданием и музыкальной беседкой. Кумыс в бурдюках с утра доставлялся башкирами и татарами на все дачи. Такое же заведение, но более фешенебельное, было к северу от Самары на берегу Волги. Оно было основано старым самарским доктором Постниковым, пользовавшимся громадной популярностью.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: