Сделай Сам Свою Работу на 5

МИСТЕР ДЖИЛЛИНГЕМ СХОДИТ НЕ НА ТОЙ СТАНЦИИ





 

Был Марк Эблетт надоедой или нет, зависит отточки зрения, но можно сразу сказать, что он никогда не надоедал собеседникам воспоминаниями о своем раннем детстве и юности. Однако шила в мешке не утаишь. Всегда отыщется некто знающий. Считалось — по словам самого Марка, — что его отец был сельским священнослужителем. Говорили, что мальчиком он заслужил внимание и покровительство некой богатой старой девы в тех местах, и она оплатила его образование как в школе, так и в университете. Примерно в то время, когда он оканчивал Кембридж, его отец умер, оставив после себя кое-какие долги в назидание своим семейным и репутацию лаконичного проповедника, как пример своему приемнику. Ни назидание, ни пример, видимо, никакого действия не оказали. Марк отправился в Лондон на пособие от своей патронессы и, по общему мнению, свел знакомство с ростовщиками. Его патронесса и те, кто осведомлялся, полагали, что он «пишет», но вот, что он писал, кроме писем с просьбами отсрочить день уплаты, так никогда выяснено не было. Однако он регулярно посещал театры и мюзик-холлы — несомненно, с целью предложить «Спектейтору» несколько серьезных статей о декадентском упадке английской сцены.



К счастью (с точки зрения Марка), его патронесса скончалась на третьем году его жизни в Лондоне и завещала ему все деньги, какие он мог пожелать. С этого момента его жизнь теряет свой легендарный характер и переходит уже в область истории. Он улаживает счеты с ростовщиками, ставит крест на грешках юности и в свою очередь становится патроном. Патронирует он искусства. Не одни только мытари убедились, что Марк Эблетт более не пишет ради денег. Редакторам теперь бесплатно предлагались материалы вкупе с даровыми ланчами; издателям порой вручались договоры на издание тоненького томика, причем автор брал на себя все расходы и отказывался от гонорара; многообещающие молодые художники и поэты обедали у него; и он даже повез на гастроли театральную труппу, с равной щедростью играя и антрепренера, и «главную роль».

Он не был тем, кого люди в большинстве своем именуют снобом. Сноб был безответственно определен как человек, который любит всякого лорда, и с большей ответственностью как пошлый любитель пошлостей — что было бы немножко жестоко по отношению к аристократии, будь первое определение верным. У Марка, несомненно, имелись свои тщеславные слабости, однако он предпочел бы знакомство с актером-антрепренером знакомству с графом; он бы рассказывал о своей дружбе с Данте (будь такое возможно) более упоенно, чем о дружбе с герцогом. Называйте его снобом, если хотите, но не худшего сорта; прихлебателем, но у стола Искусства, а не Светского Общества; карабкающимся выше себя — но в окрестностях Парнаса, а не Хей-Хилла.



Его патронирование не ограничивалось Искусством. Оно также включало Мэтью Кейли, маленького тринадцатилетнего кузена, столь же обездоленного, как был и сам Марк, пока его патронесса не пришла ему на выручку. Он послал кузена Кейли в школу и в Кембридж. Его побуждения, несомненно, поначалу были не от мира сего; всего лишь взнос в книгу Ангела, записывающего грехи наши, в уплату за щедрости, дарованные ему; собирание сокровищ на небесах. Однако более чем вероятно, что по мере того, как мальчик взрослел, Марк планировал его будущее, исходя более из собственных интересов, чем из интересов своего кузена. И что подходяще образованный Мэтью Кейли двадцати трех лет воспринимался им как полезная собственность для человека его положения, то есть человека, чьи тщеславные пристрастия не оставляют ему времени заниматься делами.

И Кейли в двадцать три года присматривал заделами своего кузена. К этому времени Марк купил Красный Дом и значительный земельный участок, прилегавший к нему. Кейли руководил необходимым штатом прислуги. Обязанности его были весьма многочисленны. Он был не совсем секретарем и не совсем управляющим, не совсем финансовым консультантом и не совсем компаньоном, но кем-то, объединяющим в себе всех четверых. Марк опирался на него и называл его «Кей», при данных обстоятельствах справедливо считая «Мэтыо» мало подходящим. Самое главное, чувствовал он, Кей был надежным; крупный, с тяжелым подбородком, солидный субъект, не докучающий лишними разговорами, — истинное благо для человека, который предпочитает говорить сам.



Теперь Кейли было двадцать восемь, но выглядел он на все сорок, возраст его патрона. Они временами приглашали в Красный Дом гостей на неделю-другую, и Марк предпочитал — назовите это добротой или тщеславием, как вам будет угодно — приглашать таких гостей, которые не могли отплатить тем же. Давайте поглядим на них, когда они спустились к тому завтраку, про который Стивенс, горничная, уже сообщила нам кое-что.

Первым появился майор Рамболд, высокий, седовласый, седоусый, в норфолкской куртке и серых брюках. Он жил на свою пенсию и писал статьи по естественной истории для газет. Майор исследовал блюда на буфете, осмотрительно остановил свой выбор на рисе с рыбой и пряностями и принялся за еду. Он уже перешел к колбаске, когда появился следующий гость. Билл Беверли, бодрый молодой человек в белых спортивных брюках и блейзере.

— Привет, майор! — сказал он, входя. — Как поживает подагра?

— Это не подагра, — ворчливо сказал майор.

— Ну, что бы там ни было.

Майор хмыкнул.

— Я принципиально вежлив за завтраком, — сказал Билл, щедро накладывая себе овсянку. — Люди в большинстве так грубы! Вот почему я вас спросил. Но не отвечайте, если это секрет. Кофе? — добавил он, наливая себе чашку.

— Нет, спасибо. Я никогда не пью, пока не кончу есть.

— И правильно, майор. Это просто вежливость. — Билл сел напротив него. — Ну, денек для игры просто отличный. Будет чертовски жарко, но тогда-то мы с Бетти и набираем очки. На пятой лунке ваша старая рана, которую вы получили в той пограничной стычке, начнет напоминать о себе; на восьмой ваша печень, изношенная годами карри, даст о себе знать и развалится на куски у двенадцатой…

— Да замолчи, осел!

— Ну, я ж просто предупреждаю вас. Приветик! Доброе утро, мисс Норрис. Я как раз говорил майору, что должно приключиться с вами и с ним нынче утром. Вам требуется помощь, или вы предпочтете сами выбрать свой завтрак?

— Пожалуйста, не вставайте, — сказала мисс Норрис. — Я положу себе сама. Доброе утро, майор. — Она приветливо ему улыбнулась.

Майор кивнул.

— Доброе утро. Будет жарко.

— Как я ему объяснял, — начал Билл, — вот тут-то… А вот и Бетти. Привет, Кейли.

Бетти Колледайн и Кейли вошли вместе. Бетти была восемнадцатилетней дочерью миссис Джон Колледайн, вдовы художника, которая на эту неделю взяла на себя обязанности помогать Марку с приемом гостей. Рут Норрис относилась к себе очень серьезно как к актрисе, а в дни отдыха не менее серьезно как к игроку в гольф. Она была вполне компетентна и в том, и в другом, и ее не пугали ни Театральное Общество, ни самые коварные лунки.

— Кстати, машина будет в десять тридцать, — сказал Кейли, отрываясь от своих писем. — И сразу заберет вас после ланча.

— Не вижу, почему бы нам не сыграть и вторую партию, — сказал Билл с надеждой.

— Днем будет слишком жарко, — заметил майор. — Вернитесь, не торопясь, к чаю.

Вошел Марк, он обычно являлся последним. Поздоровался с ними и принялся за тосты с чаем. Завтрак не принадлежал к его трапезам. Пока он читал свои письма, остальные негромко переговаривались.

— Бог мой! — внезапно воскликнул Марк.

Все головы инстинктивно повернулись к нему.

— Прошу прощения, мисс Норрис. Извините, Бетти.

Мисс Норрис прощающе улыбнулась. Ей самой часто хотелось вложить душу в это восклицание, особенно на репетициях.

— Послушай, Кей! — Он нахмурился озадаченно, разочарованно. Приподнял письмо и потряс им. — По-твоему, от кого оно?

Кейли у противоположного конца стола пожал плечами. Откуда ему знать?

— От Роберта, — сказал Марк.

— От Роберта? — Кейли было трудно удивить. — Ну и?

— Очень мило вот так говорить «ну и?», — сказал Марк обидчиво. — Он приедет сюда сегодня днем.

— Я думал, он в Австралии или где-то там еще?

— Разумеется. Как и я. — Он поглядел через стол на Рамболда. — У вас есть братья, майор?

— Нет.

— Послушайте моего совета и не обзаводитесь ими.

— Теперь для этого немного поздновато, — сказал майор.

Билл засмеялся. Мисс Норрис сказала вежливо:

— Но у вас же нет братьев, мистер Эблетт?

— Есть один, — сказал Марк мрачно. — Если вы вернетесь вовремя, то увидите его сегодня днем. Он, возможно, попросит вас одолжить ему пять фунтов. Не делайте этого.

Всем стало немного не по себе.

— У меня есть брат, — пришел на выручку Билл. — Но это я всегда занимаю у него.

— Совсем как Роберт, — сказал Марк.

— Когда он последний раз был в Англии? — спросил Кейли.

— Лег пятнадцать назад или что-то вроде. Ты, конечно, был еще мальчиком.

— Да, я помню, что один раз видел его примерно тогда, но, возможно, он приезжал позднее?

— Нет. То есть, насколько известно мне. — Марк, все еще явно расстроенный, снова взял письмо.

— Лично я считаю, — сказал Билл, — что родственники — это большая ошибка.

— И все-таки, — сказала Бетти, чуть перегибая палку, — это же так забавно — иметь скелет в шкафу.

Марк хмуро посмотрел на нее.

— Если, по-вашему, это забавно, я вручу его вам, Бетти. И если он хоть немного такой, каким был и каким являл себя в редких письмах… ну, Кей знает.

Кейли хмыкнул.

— Я знаю только, что задавать про него вопросы не полагалось.

Возможно, это был намек в адрес излишне любопытного гостя больше вопросов не задавать или напоминание гостеприимному хозяину не болтать лишнего перед посторонними людьми, хотя произнес он свою фразу просто как констатацию факта. Однако тема была оставлена, сменившись более увлекательной: предстоящей партией в гольф вчетвером. Миссис Колледайн намеревалась поехать с игроками, чтобы разделить ланч со старой приятельницей, живущей неподалеку от поля для гольфа, а Марк и Кейли оставались дома — из-за дел. Видимо, «дела» теперь включали и блудного брата. Но партию в гольф это не делало менее увлекательной.

 

Примерно в то время, когда майор (какова бы ни была причина) промазал по шестой лунке, а Марк и его кузен занимались своим делом в Красном Доме, привлекательный джентльмен по имени Энтони Джиллингем вручал свой билет, сойдя на станции «Вудхем», и спрашивал, как пройти к деревне. Получив указания, он оставил свой чемодан у начальника станции и неторопливо удалился. Он важный персонаж в этой истории, а потому нам следует узнать про него что-нибудь, прежде чем выпустить его сюда на волю. Давайте под каким-нибудь предлогом остановим его на вершине холма и хорошенько разглядим.

Мы сразу замечаем, что разглядывает он повъедливее нашего. Правильные черты чисто выбритого лица того типа, который обычно ассоциируется с военно-морским флотом, пара серых глаз, и они словно всасывают каждую подробность нашей особы. Незнакомых людей этот взгляд почти пугает, пока они не обнаруживают, что очень часто мысли глядящего пребывают где-то еще; что он, так сказать, оставил свои глаза стоять на страже, пока сам он следует за ходом мысли в другом направлении. Разумеется, многие люди проделывают то же самое, когда, например, разговаривают с одним человеком, пытаясь слушать другого, но глаза выдают их. В отличие от глаз Энтони.

Этими глазами он повидал мир, хотя и не как моряк. Когда в двадцать один год он унаследовал от покойной матери четыреста фунтов годового дохода, старый Джиллингем оторвался от «Газеты скотовода», чтобы спросить, что он намерен с ними делать.

— Повидать мир, — сказал Энтони.

— Ну, присылай мне строчку-другую из Америки или еще откуда-нибудь.

— Ладно, — сказал Энтони.

Старый Джиллингем вернулся к газете. Энтони был его младшим сыном и в целом менее ему интересен, чем юные отпрыски других семей, например, Чемпиона Беркета. Но ведь Чемпион Беркет был самым лучшим быком хертфордской породы, каких он выращивал.

Однако Энтони дальше Лондона ехать не собирался. Под «миром» он подразумевал не страны, а людей, и под наиболее разными углами зрения, насколько возможно. А Лондон полон крайне разными людьми, если знать, как смотреть на них. Вот Энтони и смотрел на них, причем с самых неожиданных точек зрения — камердинера, репортера, официанта, продавца в магазине. И при поддержке четырехсот фунтов в год наслаждался во всю меру. Он никогда не задерживался на одной работе излишне долго и обычно обрывал свою связь с ней, изложив своему нанимателю — противу всех правил этикета, теоретически определяющего отношения между хозяином и слугой, — что именно он о нем думает. Обрести новую профессию ему никакого труда не составляло. Вместо опыта и рекомендаций он предлагал свою личность и пари. Первый месяц он будет служить без жалованья и — если удовлетворит своего нанимателя — получит двойное жалованье за второй. И всегда его получал.

Теперь ему было тридцать. В Вудхеме он сошел потому, что ему понравилась станция. Билет давал ему право ехать дальше, но в подобных вопросах он привык угождать себе. Вудхем понравился ему, а его чемодан был при нем в вагоне, как и деньги в кармане. Так почему бы и не сойти?

Хозяйка «Георга» была только счастлива предоставить ему кров и обещать, что к вечеру ее муж съездит на станцию за его багажом.

— И, думается, вам потребуется ланч, сэр?

— Да, но не затрудняйтесь. Сойдет все, что у вас есть холодного.

— Как насчет говядины, сэр? — спросила она, будто в ее распоряжении была сотня сортов мяса, и она предлагала ему наилучший.

— Отлично. И пинту пива.

Он завершал свой ланч, когда вошел хозяин спросить его про багаж. Энтони заказал еще пинту и скоро разговорил его.

— Наверное, веселое дело содержать деревенскую гостиницу, — сказал он, прикидывая, что, пожалуй, пора приобщиться к еще одной профессии.

— Ну, я б не сказал, что такое уж веселое, сэр. Но мы сводим концы с концами и немножко откладываем на черный день.

— Так вам надо съездить отдохнуть где-нибудь, — сказал Энтони, задумчиво глядя на него.

— Странно, что вы сказали это, — улыбнулся хозяин. — Джентльмен из Красного Дома сказал то же самое только вчера. Предложил заместить меня и всякое такое. — Он басисто хохотнул.

— Красный Дом? Не Красный ли Дом в Стэнтоне?

— Он самый, сэр. Стэнтон — следующая станция за Вудхемом. Красный Дом около мили отсюда. Мистера Эблетта.

Энтони вытащил из кармана письмо. Обратный адрес — «Красный Дом, Стэнтон». Подписано «Билл».

— Старина Билл, — пробормотал он про себя. — Растет над собой.

Энтони познакомился с Биллом Беверли два года назад в табачной лавке. Джиллингем был по одну сторону прилавка, мистер Беверли — по другую. Что-то в Билле — может быть, его юность и свежесть — вызвали у Энтони симпатию. И, когда сигареты были заказаны с распоряжением отправить их по такому-то адресу, он вспомнил, что познакомился с теткой Беверли, когда гостил у друзей в их загородном доме. Беверли и он встретились еще раз чуть позднее в ресторане. Оба были в смокингах, но по-разному обращались с салфетками, и Энтони был более полированным из них двоих. Однако Билл продолжал ему нравиться. И потому во время одних своих каникул после очередной потери работы он через одного из общих друзей познакомился с ним официально. Беверли, казалось, был чуть шокирован напоминанием об их предыдущих встречах, но овладевшая им неловкость вскоре рассеялась, и они с Энтони незамедлительно сблизились. Однако Билл, когда писал ему, употреблял обращение «дорогой псих».

Энтони решил после ланча прогуляться до Красного Дома и навестить друга. Обследовав свою спальню, которая не вполне соответствовала благоухающим лавандой комнатам сельских гостиниц в беллетристике, но тем не менее была достаточно чистой и комфортабельной, он отправился в путь через луга.

Приближаясь по подъездной аллее к старинному красно-кирпичному фасаду, он слышал ленивое жужжание пчел в цветочных бордюрах, томное воркование голубей на вершинах вязов и отдаленный рокот газонокосилки, самый отдохновительный из всех сельских звуков…

А в вестибюле мужчина молотил кулаками по запертой двери и орал:

— Открой дверь! Говорят тебе, открой дверь!

— Приветик, — сказал Энтони в изумлении.

 

Глава III

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.