Средневековый Запад и Индийский океан: волшебный горизонт грез

*549 Средневековый Запад не знал реалий Индийского океана. В самой середине XV века каталонская карта

мира из библиотеки Эстенсе *550 в Модене показывает совершенное незнание Индийского океана1. На планисфере Фра Мауро (1460) берег к востоку от Персидского

*551 залива «больше не имеет очертаний земли»*. Еще Мартин Бехайм, несмотря на свое использование Марко Поло, своим глобусом (1492) показывает, что ничего не знает об Индии. Южная Африка, Мада8552 гаскар, Занзибар на нем также исполнены с нелепой фантазией5. Лишь после первых португальских открытий географическое,— скажем, прибрежное,— знание Индийского океана стало уточняться.

** 553 Важная дата — возвращение в Лиссабон Диаша — 1488 год . Весьма причудлива Carta navigatoria Auctoris Incerti (1501—1502),но

tf554 восточная Африка там довольно верна1'*.Карта-портуланКанерио

» 555 Генуэзца (1503) уже гораздо точнее**. В общем и целом, знакомство с Индийским океаном начинается с Африки — вместе с португальцами,— в противоположность средневековой мечте, которая простиралась главным образом :*а Персию, Индию и острова.

Si556 Однако в XV веке произошли определенные сдвиги55. Они

связаны главным образом с открытием заново Птолемея, который, в отличие от несведущих римских географов — основного источника средневековых картографов,— лучше знал реалии Индийского океана. Это повторное открытие совершилось в 1406 году, но принесло свои плоды только с началом книгопечатания. Первые печатные издания, которые я обнаружил в Национальной библиотеке, вышли в Виченце (1475), Риме (1478 и 1490), Болонье (1482), Ульме (1482 и 1486), но их воздействие не всегда было немедленным, как о том свидетельствует глобус Мартина Бехай-ма,пользовавшегося ульмскими изданиями. В результате наиболее важным шагом вперед в XV веке становится отказ некоторых ученых от птолемеевской точки зрения (так как Птолемей завершает достоверное рассмотрение деталей общей чудовищной ошибкой) относительно замкнутости Индийс-

Ученая культура и культура народная

*560

Замкнутое море (лат). Запретный сад (лат).

кого океана, мыслящегося в качестве кольцеобразной реки. Знамениты фрагменты на эту тему из «Imago mundi» Пьера д'Айи и из *557 «Космографии» Пия II*. Первая средневековая карта, на которой т 558 Индийский океан открыт,— это карта Антонина де Вирга (1415)*. * 559 Но только с карты мира Марцелла Германа (1489)* было принято представление, разделяемое, например, Мартином Бехаймом, об открытом Индийском океане.

Размыкание Индийского океана не только является окончанием долгого господства невежества, это распад самой основы мифа об Индийском океане в средневековом мышлении. Портулан, можно сказать, распахнул дверь в сокровенный мир вожделенного Индийского океана, грезившегося средневековому Западу. Юргис Балтрушайтис прекрасно описал ментальный переворот, произведенный портулаком, который «ниспроверг основы» картографии, а заодно и представления о мире: «Вместо пространств, замкнутых внутри тесного круга, возникают бесконечные протяженности... Вместо постоянных правильных границ континентов, в которых сосредотачиваются по прихоти воображения блуждающие города и страны,— рисунок берегов, изменяющийся вокруг установленных точек... Земля внезапно меняет внешний ви仧. Но, как мы это видели,порту-ланыдолгое время неправильно судили об Индийском океане и лишь слегка поколебали его мифическую целостность.

Вся плодотворность этого мифа основывается, в действительности, на вере в «mare clausum»**, которая делает из Индийского океана в средневековом представлении вместилище мечтаний, мифов и легенд. Индийский океан — это сокровенный мир вожделенной средневековым Западом экзотики, hortusconc/usu,s1r, смешивающий восторги и кошмары. Как только его сделали открытым, прорубили в него окно,— греза рассеялась.

Прежде чем очертить представления об этом сокровенном горизонте грез, необходимо поставить несколько вопросов, не претендуя на их разрешение, об этом средневековом заблуждении. Контакты средневекового Запада с Индийским океаном существовали. ** 561 Купцы, путешественники, миссионеры** приставали к его берегам. Некоторые, и прежде всего Марко Поло, писали о нем. Почему же западный мир упорно не считался с его реалиями?

Прежде всего, несмотря на эти путешествия, к тому же чаще индивидуальные, чем коллективные, Индийский океан был действительно закрыт для христиан. Арабы, персы, индусы, китайцы — назовем только самых значительных — сделали из него заповедное владение.

Европейцы, которые проникали туда, почти все подходили с севера, сухопутными путями — не говоря уже о тех, кто миновал его, пройдя выше, монгольским путем, временами перерезаемой пуповиной, связывающей Запад и Восток в Средние века.

Для кого-то(миссионеры и купцы) должны были иметь свою важность психологические табу: страх раскрыть возможную тайну коммерческого предприятия, отсутствие интереса к географическим реалиям__ ничтожным по сравнению с духовными истинами. Разочаровывает даже Джованни ди Монте-Корвино,чья

культура и «научный дух» были необыкновенны. В противоположность людям Ренессанса, средневековые люди не умели видеть, наблюдать, но были всегда готовы слушать и верить всему, что им говорят. Во время своих путешествий они, наслушавшиеся замечательных сказок, ожидают увидеть то, что заучили по слухам. Вскормленные, по существу, легендами, которые воспринимали как истины, они проносят с собой свои миражи, и их доверчивое воображение материализует их грезы в незнакомой обстановке, которая создает для них условия, чтобы здесь еще в большей степени, чем дома, они были теми восторженными мечтателями, какими являлись люди в Средние века*.

Наконец, можно спросить себя, каким было истинное знание об Индийском океане тех, кто, как кажется, знал его лучше всего, Марко Поло например? Добравшись до «большой» Индии в районе Мадраса на восточном побережье, его рассказ утрачивает характер живых путевых заметок и становится систематическим, книжным, традиционным описанием. Недоверчивость, которую внушали европейцам незнакомые суда, казавшиеся им непрочными, также отвращала их от путешествия по пугающему морю1". Более того, мы даже можем поставить вопрос о знании Индийского океана арабскими географами, к которым иногда обращались за сведениями западные писатели и купцы. Их описания тоже часто полны небылиц и обнаруживают незнание реалий. Не был ли Индийский океан для арабов (для арабских ученых, по меньшей мере) также до известной степени запретным, неведомым миром? Таким образом, возможный источник сведений для европейцев, может быть, только укреплял их иллюзии*.

Откуда же тогда пришел на средневековый Запад Индийский океан? Из малозначительных латиноэллинистических источников и легендарных писаний.

Античность одно время имела «критический» взгляд на легенды об Индийском мире, то, что Рудольф Виттковер называет an enlightened interlude^. Главный представитель этого недоверчивого направления — Страбон, который без колебаний считал лгунами всех, кто писал об Индии до него**. В свою очередь АвлГел-лийвынужден был позже высказать свое разочарование баснями, эстетическая и моральная польза которых представлялась ему ничтожной^ Сам Птолемей, несмотря на более научный характер своего географического метода, лучшее знание картографических деталей, не смог успешно противостоять псевдонауке, ведущей происхождение большей частью от индийской эпической поэзии, для которой мифы были самой сутью реальности и знания. Этанаучно-мифическаяпоэзия, обесцененная низкопробной красочностью, наполнит собой воображение средневековой западной

Ученая культура и культура народная

Чудеса Индии (лат.). **574

цивилизации*. Заметим здесь, чтобы сразу показать, насколько этот «скептицизм» будет слабо поддержан в Средние века, что два великих христианских мыслителя входят более или менее в эту маленькую группу недоверчивых. Св. Августин, занятый обоснованием антропологии, основанной на книге Бытия, смущен возможностью существования в Индии чудовищных людей, которых можно было с трудом включить в потомство Адама и Ноя (но он не исключает, что в их лице Бог создал образцы уродов, рождающихся среди нас) и которых мы бы пытались приписать помрачению его мудрости. Что касается Альберта Великого, восемью веками позже он не решается высказать свое мнение о существах, в реальности которых не убедился собственными глазами1.

Но Плиний Старший собрал в своей «Естественной истории» все небылицы, посвященные Индии, и на века

дал свою санкцию «научного авторитета» вере в индийский мир, изобилующий чудесами*. Еще больше, чем Плиний, вдохновителем средневековых вымыслив об Индийском океане и его окружении явился Юлий Солин, один из тех авторов кратких изложений, которые в поздней империи положили начало средневековой культуре — своим посредственным «Собранием достопамятных вещей», написанным во время крушения III века, ставшем одним из всплывших обломков греко-римскойкультуры®.

Авторитет Солина был усилен опиравшимся на него одним из первых христианских риторов начала V века Марцианом Капеллой, величайшим мэтром средневекового Запада в «свободных искусствах» вплоть до XII века**.

Более того, фантастические произведения, подведенные под авторитет какого-нибудьвеликого имени, чье покровительство средневековая доверчивость принимала без тени сомнения, на веру, одарят индийский регион псевдонаукой, которая заимствовала преимущественно из источников апокрифической литературы. Так, послание некоего Фермеса императору Адриану «о чудесах Азии», восходящее, вероятно, к IV веку, по примеру утерянного греческого оригинала рассказывает о мнимом путешествии на Восток**. Между VII и X веками три трактата такого же характера (один из которых — «Epistola Premonis regis ad Traianum Imperatorem») утверждают на Западе тему и само выражение «mirabilia Indiae»**. Апокрифическая переписка, посвященная Индии и ее чудесам, обогащается также за счет «Письма Александра Аристотелю», которое распространялось примерно с 800 года, и переписки Александра с Диндимом§5. Наконец, индийский миф обогащается в XII веке новым персонажем, пресвитером Иоанном, отправившим в 1164 году послание византийскому императору Мануилу Комнину***. В этой фантастической литературе следует отдельно рассмотреть романтические произведения, которые, соединившись с темой индийских чудес, придали ей экстраординарное очарование. Средневековый Александр, легендарный герой, которому был посвящен один из любимых западной публикой романтических циклов, захватывает обширную территорию чудесной Индии, чем подправлялась фактическая история. Приключения, подвиги, приписываемые путешествующему царю, любопытному до всего, который исследовал земные глубины, леса, моря и небеса, придавали индийскому мифу романтические черты. С ним средневековая научная фантастика, сверхъестественная география, живописная тератология переходили к приключениям, поиску чудес и чудовищ . С ним также средневековый Запад обретал греческие рассказы о чудесной Индии. Еще более чем «Индика», написанная в начале IV века до н. э. Ктесием Книдским, бывшим в Персии лекарем царя Артаксеркса Мнемона*, родоначальником всех античных и средневековых басен о чудесах Индии стал трактат, написанный Мегасфеном около 300 года до н. э. Мегасфен, отправленный Селевком I Никатором — преемником Александра в Азии — в качестве посла к Сандракоттосу (Чандрагупте), к его двору в Паталипутре (Патне) на Ганге, собрал там и приукрасил все мифические повести, все небылицы, которые на восемнадцать веков сделали Индию волшебным миром западноевропейских грез*.

Средневековые западноевропейские писатели не возводят непроницаемую стену между научной, или дидактической, литературой и литературой фантастической. Они равным образом вводят индийские диковины в любые жанры. На протяжении всего Средневековья этим чудесам посвящаются разделы энциклопедий, в которых ученые пытаются собрать, как в сокровищнице, совокупность познаний западного мира. Первый из них после Марциана Капеллы, конечно же, Исидор Севильский, который посвящает Индии и ее чудесам один параграф в каждой подходящей для этого статье своих «Etymologiae»5. Великая каролингская энциклопедия «О Вселенной» Рабана Мавра повторяет текст Исидора, добавляя в него аллегорические интерпретации, а удивительные миниатюры рукописи (около 1023 года) из Монтекассино изображают индийских чудовищ наряду с реалистическими сценами, в которых усматривали одно из первых воспроизведений ремесленного инструментария средневекового Запада**. В «Imago Mundi», приписываемом Гонорию Августодунскому, есть глава «Об Индии», не считая индийских справок в главах «Рай», «О чудовищах», «О животных» . Жак де Витри использует эти материалы в своей «Historia Orientalis», свидетельствующей, что христианские ученые Святой земли продолжают черпать свои знания из западного арсенала, в данном случае из «Письма Александра», а не из письменных или устных восточных источников**. Все энциклопедисты XIII века сталкиваются с индийским мифом: Готье из Меца в своем «Imago Mundi», переводившемся вплоть до конца Средневековья на английский, французский и итальянский языки55, ГервазийТилберийский, которыйв «Она Imperialia», написанных около 1211 года для Отгона IV, делает заимствования из «Послания Фермеса Адриану»***, Варфоломей Английский, чей трактат «О свойствах вещей», находящийся под влиянием Солина, будет иметь успех вплоть до начала XVII века , Фома Кантимпрейский, «De natura rerum» которого переводился на фламандский в конце XIII века Якобом Маерлантом и на немецкий в середине XIV века Конрадом фон Мегенбергом1", Брунетто Латини со своим «Сокровищем», откуда, возможно, черпал свои индийские мотивы Данте*, Винсент из Бове, который трижды обращается к нему: один раз в «Speculum naturale» и два раза в «Speculum 9 588 historiale»^. Позднее Средневековье продолжает и обогащает индийский миф. Мандевиль в своем воображаемом кругосветном путешествии вводит нового «Indienfahrer» в лице Ожье Датчанина, чьи **589 подвиги конкурировали с подвигами Александра**, «GestaRoma-norum»— сборник небылиц и морализаторских сказок, которые использовали проповедники,— возбуждает в слушателях проповедейtf590' интерес к индийской фантастике^, а Пьер д'Айи в своем «Imago ** 591 Mundi» 1410 года сводит в одной главе все знание о mirabilia indiae**. Успех этой литературы вырос за счет рисунков, прославивших многие рукописи и воплощенных иногда даже в скульптурных изображениях, как свидетельствуют о том некоторые произведения искусства, самое известное и самое поразительное из которых —Ве-55 592 зелийский тимпан^. Здесь не место обращаться к исследованию иконографии, которое уведет меня далеко от моего предмета и моей компетенции, но в связи с этими изображениями можно сделать несколько коротких замечаний. Прежде всего обилие подобных фигур доказывает, насколько индийские диковины вдохновляли западное воображение. Вымышленный мир стал излюбленным сюжетом буйного средневекового воображения.

Изучение иконографии обнаруживает также, насколько сложно подчас сплетаются в индийском мотиве средневекового Запада различные художественные и литературные традиции, образуя не-***593сколько главных линий . Было бы, наверное, показательно выделить из многочисленных контаминации два разных мотива, две различные интерпретации этой индийской сказочности в средневековой идеологии и эстетике. С одной стороны, тенденция, названная Рудольфом Виттковером«географическо-этнологической»и представляющаяся мне отсылкой к фольклорному и мифическому миру, к концепции Индии какантиприроды, а ее чудес — как явленийm 594 «противоестественных»*1^. Отмеченная печатьюгреко-римскогоязычества, эта концепция, как мне кажется, проистекает, главным образом, из первобытных и диких глубин. Она, вероятно, была частью того средневекового антигуманизма, который вдохновлял самые поразительные художественные творения западного Средневековья. Перед лицом этой скандальной интерпретации более «рациональная» тенденция стремится «приручить» чудеса Индии. Ведущая происхождение от натуралистических толкований св. Августина и Исидора Севильского, которые делают из них всего лишь частные случаи на границах природы и снова включают в естественный и божественный порядок, эта тенденция приводит к аллегоризации и в еще большей степени к морализации этих чудес. Под влиянием «Физиолога» бестиарии, особенно с XII века, также приписывают значения индийским диковинам и пытаются избавить их от скандальности. Пигмеи — символ покорности, великаны — символ гордыни, псоглавцы — символ сварливых людей, все они приводятся к норме человеческой природы. Приручение происходит в русле эволюции, которая заменяет мистические аллегории на моральные и в конечном счете принижает их до уровня социальной сатиры. В рукописи XV века « Liber de monstmosis hominibus» Фомы Кантимпрейского (Bruges Cod. 411) вымышленные индийские племена одеты наподобие фламандских буржуа*.

В обеих перспективах Индийский океан — это ментальный горизонт, средневековая западная экзотика, средоточие грез и вытесненных желаний. Исследовать его — значит понять основные параметры западного менталитета и восприятия, которые разнообразно проявляются в искусстве, средоточии западного воображения*.

Чтобы набросать фантастическую карту Индии средневекового Запада, остается задаться вопросом, что

омывает Индийский океан, какова Индия, чудеса которой он охраняет. Вдоль прибрежной линии, которая представляется европейцам идущей без особых изгибов от Восточной Африки до Китая, они выделяют три основных сектора, три Индии. Большая Индия, включающая в себя большую часть нашей Индии и расположенная между Малой Индией, находящейся к северу от Коромандельского побережья и включающей в себя полуострова юго-восточнойАзии, и Полуденной Индией, включающей Эфиопию и прибрежные регионы азиатскогоюго-запада*.Интересна связь,— или путаница,— которая объединяет Эфиопию с Индией и делает единым чудесным миром восточную Африку и южную Азию, как если бы царица Савская отдала руку не Соломону, а Александру. Это прекрасно видно на примере истории с легендой о пресвитере Иоанне. Первоначально его помещали в собственно Индии, но не в Азии, а в конце концов переместили вXIV-XVвеках в Эфиопию. В1177 году папа Александр III тщетно посылал на восток своего врача Филиппа, снабженного письмом, адресованнымJohanni tllustri et magnifico Indorum regi5. Но несмотря на все сомнения, европейцы сохраняют уверенность: мир чудес — на Востоке, в восточных странах. Только Адам Бременскии попытается перенестиmirabllia Indiae в северный мир .

Первая индийская греза средневекового Запада — это греза о мире богатства. В скудных владениях западного христианства — latinitas penuriosa est, говорит Алан Лилльский,— Индийский океан представляется исполненным роскоши, источником изобилия. Греза, главным образом, связанная с островами, бесчисленными «богатыми островами», островами счастливыми и щедро одаренными, которые придают ценность Индийскому океану — морю, усеянному островами. «В этом Индийском море,— говорит Марко Поло,—

Ученая культура и культура народная

12700 островов... Нет ни одного человека в мире, который мог бы рассказать правду обо всех индийских островах... Это все самое луч-*600шее и цвет Индии...»*. Христианская символика также окружает острова мистическим ореолом, представляя их в образе святых — безупречных хранителей сокровищ своих добродетелей, тщетно осаждаемых 1601 со всех сторон волнами искушений1. Острова производят ценное сырье: драгоценные металлы, драгоценные камни, драгоценные породы деревьев, специи. Изобилие таково, что с мая по июль, согласно Марко Поло, в царстве Коилум, которое находится на индийскомюго-западноммалабарском побережье, только и делают, что собираютуро-*602жай перца: «Его грузят валом на суда, как у нас грузят пшеницу»*. Царство Малабар богато жемчугом, добываемым в море, в таких «огромных количествах», что его царь ходит совсем голый, увешанный лишь жемчужинами с головы до ног, «104 самых крупных и самыхкраси-*603вых» — на одной только его шее5. Есть острова, которые целиком состоят только из чистого золота или чистого серебра: таковы острова Хриз и Аргир... Из всех этих островов «лучший», то есть самый большой и самый богатый,— это Тапробан, он же Цейлон. Полуреальный, полуфантастический, полукоммерческий, полуумозрительный горизонт, связанный с самой структурой торговли средневекового Запада, импортера дорогих заморских продуктов, со своими психологическими последствиями.

С грезой о богатстве связана греза о фантастическом изобилии. Земли Индийского океана населены диковинными людьми и животными, это мир монстров двух видов. Как говорит ГонорийАвгусто-дунский,«там есть чудовища, одни из которых относятся к челове- ** 604 ческому роду, другие — к животным видам»**. Посредством их Запад избавляется от заурядной

реальности своей фауны, находит бескрайнее поле творческого воображения природы и Бога. Люди с ногами, повернутыми назад; лающие псоглавцы, живущие гораздо дольше, чем люди, чьи волосы в старости, вместо того чтобы седеть, чернеют; одноногие, укрывающиеся в тени своей поднятой ноги; циклопы; люди без головы с глазами на плечах и с двумя отверстиями в груди вместо носа и рта; люди, которые живут только за счет аромата единственного

ft 605 вида фруктов и умирают, если не могут больше его вдыхать^. Сюрреалистическая антропология, сравнимая с антропологией Макса Эрнста... Рядом с этимилюдьми-монстрамикишат фантастические нелюди, собранные из частей и кусков,— таков «bestia leucocroca» с туловищем осла, задними ногами оленя, грудью и лапами льва, конскими копытами, большим раздвоенным рогом, широким ртом до ушей, из которого исторгается почти человеческий голос; звери с человеческими лицами, как мантикоры с тремя рядами зубов, телом льва, хвостом скорпиона, голубыми глазами, кровавым цветом лица, чей голос подобен голосу змеи, они стремительнее летящей птицы и в доверше-

tt 606 ние всего — людоеды**. Иллюзия чрезмерности и причудливости, наслоения и беспорядочного смешения, придуманная в бедном и ограничейном мире. Чудовища к тому же часто оказываются преградой человеку на пути к желанному

богатству: драконы Индии сторожа! сокровища, золото и серебро и не дают человеку приблизиться к нему. Иллюзия расширяется и превращается в видение мира иного образа жизни, где запреты уничтожены или заменены другими, где необычность порождает впечатление раскрепощения, свободы. Перед лицом строгой морали, навязанной церковью, проявляется смутный соблазн мира с отклонениями в питании, где практикуют копрофагию и каннибализм*, миром телесной невинности, где человек, свободный от сковывающих одежд, вновь обретает наготу*, сексуальную свободу, отбрасывая убогую моногамию и семейные узы, отдается полигамии, инцесту, эротизму*.

И с другой стороны, греза о неведомом и бесконечном, космический страх. В таком случае Индийский океан

— это таге infimium, преддверие мира бурь, дантовой «terra senza gente». Но западное воображение натыкается здесь на границы мира, который в конце концов является именно замкнутым миром, и его греза начинает двигаться по кругу. С одной стороны оно упирается в стены, за которыми до поры заточен Антихрист, проклятые до скончания века племена Гог и Магог, его влечет к собственному апокалиптическому уничтожению. С другой стороны оно встречает свой превращенный образ, образ мира наоборот; и антимир его грез, сновидческий и ми-9 610 фический архетип антиподов, возвращает его к нему же самому^.

Ему ничего больше не остается, как удовлетвориться кроткими, целомудренными, утешительными грезами. Такова католическая греза об Индийском океане. Его бури никоим образом не мешают апостолам нести туда Евангелие. Св. Матфей обратит Полуденную Индию, св. Варфоломей — Верхнюю Индию, а св. Фома преимущественно Нижнюю Индию, где для средневековых христиан появится еще один мираж — поиски его могилы. На берегах Индийского океана затерянное христианство будет ж^ать своих братьев с Запада. Эта иллюзия породит пресвитера Иоанна, а распространение несторианских общин придаст ей видимость реальности. От Григория Турского до Уильяма Малмсберийского, Генриха фон Морингена и Цезария Гёйстербахского апостольская Индия неотступно преследует христианское воображение. Христианство крайнего Запада одним из первых стремится протянуть руку христианству крайнего Востока: в 883 году английский король Альфред посылает в христианскую Индию епископа Сигельмуса . Берега Индийского океана — это по преимуществу область миссионерской грезы. Даже Марко Поло, куда больший реалист, тщательно отмечает, наряду с другой информацией, то, что может быть использовано для этого великого начинания,— какие народы язычники, мусульмане, буддисты, несториане.

Но христианская мечта имеет и более высокую цель — найти дорогу к земному раю. Ибо именно в пределах Индии размещает его средневековое христианство, именно здесь берут исток четыре райские реки, отождествляемые с Тигром, Евфратом, Гангом (под названием Пизон) и Нилом (под названием Геон). Именно у пределов индийских его старательно наносят на свои карты большинство средневековых картографов, начиная с монаха Беата и его знаменитой карты второй половины VIII века*.

Но христианская мечта здесь еще зачастую пасует перед мечтой скорее языческой. Индийский земной рай становится первобытным миром золотого века, мечтой о счастливом и безгрешном человечестве, жившем до первородного греха и христианства. Возможно, самый любопытный аспект индийского мифа на средневековом Западе — это миф о мире добрых дикарей. От «Commonitorium £Ы1асШ» конца IV века до Роджера Бэкона с его «Opus Maius», до Петрарки и его «De Vita Solitaria» развивается тема «добродетельных» народов Индийского океана. Это «добродетельные эфиопы», это все те же «благостные брахманы», о которых охотно повествует цикл об Александре. Если их благость может иметь некое сходство с определенным христианским евангелизмом, то разделяет ее с ним отсутствие какого-либоотношения к первородному греху, неприятие любой церковной и социальной организации. С ними индийская греза завершается гуманизмом, враждеб-

f 613 ным любой цивилизации, любой религии, кроме природных*.

R конце этого беглого экскурса в чудесный мир, который люди средневекового Запада проецировали на мир Индийского океана, понимаемый в конечном счете как антисредиземноморье, место, противоположное цивилизации и рационализму, мы можем спросить, не были ли противоречия индийской грезы лишь противоречиями всех фантастических миров. Возвращаясь к вышеочерченному отличию. '-• попытался бы распознать в этом оппозицию двух систем мышления, двух ментальностеи, двух восприятий в том, что зачастую остается неразделенным. С одной стороны (и христианство набором аллегорических объяснений значительно усилило эту тенденцию), речь идет о чудесах смягченных, прирученных, приноровленных к понятиям европейцев, примиренных с известным миром. Созданная, чтобы служить уроком, такая морализаторская Индия может еще внушать страх или желание, но она скорее уныла и удручающа. Прекрасные предметы не более чем аллегорическая имитация, а убогие монстры, созданные в назидание, все кажутся вышедшими из Псалма 140 (139), который отождествляет их с несчастным племенем злых людей со змеиной губой:malitia labiorum

С другой стороны, мы остаемся в двойственном мире одновременно захватывающих и пугающих чудес. Это перенос психологических комплексов первобытного менталитета в план географический и § 615 цивилизационный^. Одновременно соблазн и отвращение к варварам. Индия — это мир людей,

язык которых непонятен и которым отказано в раздельной и внятной речи, а то и вовсе в способности говорить. Таковы индийцы «без рта», с которыми нелепо пытались отождествить "616 то или иное гималайское племя . Впрочем, неприязнь между Западом и Индией в Средние века взаимна. С греческой античности на Западе одноглазие — это символ варварских народов, и средневековые христиане населяют Индию циклопами. Каково же было удивление путешественника XV века Николо Конти, услышавшего от местных жителей, что они превосходят европейцев, ибо в отличие от индусов, имеющих два глаза и при этом умных, у тех только один глаз*. Когда европейцы грезили об индийцах, составленных из двух частей, полулюдей-полузверей,не было ли это их собственным комплексом, который они проецировали на этих чарующих и приводящих в трепет монстров?

ПРИМЕЧАНИЕ

Кельтский мир представляет собой другой горизонт грез средневекового Запада. Но книжная культура наложила на него сильный отпечаток восточных влияний. Индийские мифы наводняютарту-£овскиелегенды. См.: Arthurian Literature in the Middle Ages Ed. R. S. Loomis. Oxford, 1959. P.68-69,130-131.

Я оставил в стороне проблему возможных индийских влияний на фаблио, поднятую Гастоном Парисом 9 декабря 1874 году на открытом уроке в Коллеж де Франс «Восточные сказки во французской литературе Средних веков» (La Poesie du Moyen Age. 2е serie. Paris, 1895) на основе трудов крупных немецких востоковедов XIX века (особенно Веп/еу ТА. Pantschatantra. Fiinf Bucher indischer Fabeln, Marchen und Erzahlungen aus dem Sanscrit ubersetzt. Leipzig, 1859). См.: PerNykrog. Les Fabliaux. Copenhague, 1957.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: