|
|
I. ЧТО ОЗНАЧАЕТ ДЛЯ МЕНЯ ЛИЧНОСТНО ЦЕНТРИРОВАННЫЙ ПОДХОД12 ДУХОВНОСТЬ И ЛИЧНОСТНО-ЦЕНТРИРОВАННЫЙ ПОДХОД М. БОУЭН Статья написана в 1982 г. Публикуется впервые. Переведена со значительными сокращениями.
В данной статье я постараюсь объяснить, что означает для меня личностно-центрированный подход1 и каковы его следствия для психотерапии. Будут заявлены следующие основные положения. I. Изменение личности в процессе психотерапии является результатом нашего контакта с нашей собственной сущностью, следствием успокоения и укрепления неконтролируемого рассудка(mind), посредством чего мы можем почувствовать наше Внутреннее Я (Inner Self) и действовать с опорой на этот источник силы и мудрости. Процесс актуализации данных потенций состоит в реализации человеком того, что уже существует, а не в становлении им тем, кем он еще не является. II. Ощущение Внутреннего Я в ходе психотерапии возникает благодаря такому упорядочиванию и такой организации внутренних переживаний, посредством которых может быть создан новый синтез, позволяющий клиенту войти в состояние нового сознания. III. Мы, терапевты, действуем как сборщики информации, из которой отбираем разрозненные и фрагментарные частицы опыта клиента и соединяем их вместе в то, что мы переживаем как одно интегрирующее впечатление. Мы возвращаем клиенту это интегрирующее переживание в форме отраженных чувств, метафоры, суждения о скрытых причинах происходящего или предложения провести некий эксперимент. Затем клиенты используют эти интегрирующие впечатления в качестве катализатора для организации своих собственных переживаний на новом уровне сознания. Подобная терапевтическая фасилитация предполагает: 1) активное взаимодействие между клиентом и терапевтом. Мы как терапевты обеспечиваем больше, нежели психологическую атмосферу. Мы не только «активно слушаем», но предлагаем также наши собственные интегрирующие впечатления, которые облегчают продвижение клиента в новых направлениях; 2) эмпатию, безусловное позитивное принятие и конгруэнтность; эти условия, хотя они и важны для создания атмосферы доверия, не являются достаточными для порождения изменений в ходе психотерапии; 3) отражение чувств, которое, однако, может быть или не быть интегрирующим впечатлением, облегчающим реорганизацию переживаний клиента в некое новое сознание. Это будет зависеть от того, чувствуем ли мы, психотерапевты, внутренний мир клиента, разделяем ли его переживания или только слушаем его слова; 4) различение между поддерживающей встречей (supportive encounter), цель которой состоит в том, чтобы помочь клиенту почувствовать себя лучше, и психотерапией, способствующей изменению клиента. В поддерживающей встрече единственным необходимым методом является активное слушание. В психотерапии терапевт предлагает свои собственные интегрирующие впечатления, служащие катализаторами процесса, реализуемого клиентом. I. ЧТО ОЗНАЧАЕТ ДЛЯ МЕНЯ ЛИЧНОСТНО ЦЕНТРИРОВАННЫЙ ПОДХОД Личностно-центрированный подход базируется, на мой взгляд, на трех основных предположениях относительно природы человека, постулируя: 1) тенденцию к самодетерминации; 2) принцип саморегулирования; 3) существование Внутреннего Я. Рассмотрим отдельно каждый из этих пунктов. 1. Тенденция к самодетерминации определяется как имеющаяся у каждого из нас способность выбирать то, что в дальнейшем улучшит качество нашей жизни и, следовательно, жизнь людей вокруг нас. Когда я предполагаю, что у человека есть способность выбирать, я также склоняюсь к мнению, что осознанию себя в качестве жертвы просто нет места. Хотя мы можем и не контролировать внешние влияния и события, воздействующие на нашу
жизнь, у нас есть выбор: каким образом реагировать на обстоятельства, чтобы способствовать собственному развитию. Я не хочу также недооценивать влияние бессознательных сил на нашу жизнь. Хотя иногда мы ощущаем на себе их подавляющее действие, мы можем выбрать встречу с этими неосознаваемыми силами лицом к лицу. Мужество испытывать их, вместо того чтобы позволять им пронизывать наше существование на подпороговом уровне, окажет свое воздействие на нашу жизнь и на взаимоотношения с другими людьми. Иногда наиболее важное из усвоенного в ходе психотерапии заключается в том, чтобы перейти от осознания себя как жертвы, когда клиент винит в превратностях своей жизни прошлое и окружающих, к доверию по отношению к своей собственной тенденции к самодетерминации. Это доверие дает клиенту мужество пробиться сквозь защитные завесы страха и вины и встретить лицом к лицу свое бессознательное, интегрируя все эти переживания в процессе их осознания. Мне обычно легко доверять способности моих клиентов к самодетерминации. Мне не трудно позволить им выбирать собственное направление, поскольку я знаю, что их творческая энергия приведет их именно туда, куда им нужно. Труднее принять эту тенденцию к самодетерминации в самой себе. Это означает, что я должна доверять своей собственной внутренней мудрости как определенному принципу моей жизни и смотреть на препятствия и всякого рода несчастья как на возможности учиться, вместо того чтобы чувствовать себя их жертвой. Это значит смело и честно взглянуть на свои бессознательные процессы в надежде, что у меня достаточно внутренних сил, чтобы иметь дело с любыми возникающими ощущениями и новыми аспектами меня самой. Имея дело с собой, мне трудно различать собственную закоснелость и доверие к своим внутренним процессам. Трудно дифференцировать, являюсь ли я жертвой повторяющегося вынужденного поведения, лишенной возможности вырваться из порочного круга, или же я проявляю терпение, необходимое для поддержания веры в то, что моя жизнь идет именно так, как следует. Я убеждена, что внутреннее обязательство человека повышать уровень самосознания и совершенствовать качество своей жизни — это как раз то, что позволяет отличить одно от другого. С такого рода обязательством невозможно надолго закоснеть, и тенденция к самодетерминации естественным образом обнаружит себя. Ритм этого движения приводит нас ко второму аспекту личностно-центрированного подхода. 2. Принцип саморегулирования для меня означает, что у человека есть природный ритм развития. Как невозможно ускорить естественное течение реки, так невозможно вынудить человека быть тем, кем он не является. Вера в способность человека к саморегулированию освобождает меня и в роли психотерапевта, и в моей личной жизни. Она подразумевает, что я могу быть самой собой с кем бы то ни было без опасения оказать на этого человека чрезмерное влияние: я могу свободно выражать свои мысли и проявлять свою личность, не боясь, что заставляю кого-либо еще следовать за мной. Если предлагаемое мной не находится в гармонии с ритмом и направленностью другого человека, то оно не будет им ассимилировано. С другой стороны, если то, что я говорю или делаю, находит отзвук во внутреннем мире другого человека, это может послужить катализатором для его развития. Я думаю, что один из самых больших парадоксов личностно-центрированного подхода основан на этом втором моменте: с одной стороны, мы проповедуем доверие к способности человека управлять своим собственным процессом личностного роста и выбирать собственное направление движения; с другой стороны, у нас есть склонность обращаться с ним осторожно, опасаясь оказать на него слишком сильное влияние, словно другой человек — податливый маленький ребенок, на которого производят впечатление любые замечания родителей. (Я не считаю, что даже дети податливы до такой степени.) Я понимаю и признаю, что есть люди, которые не всегда находятся в согласии с самими собой и которые полностью зависят от внешних стимулов. Люди с несбалансированным внешним локусом оценивания2 обычно склонны передавать ответственность за свои выборы кому-либо еще, поскольку они лишь реагируют на действия других людей вместо того, чтобы действоватьсогласно своему собственному внутреннему руководству. Эти люди действительно уступчивы и легко поддаются влиянию. Я думаю, что в работе с такими людьми терапевт должен быть осторожным, чтобы не оказывать на них какого-либо влияния или давления. Я вспоминаю одного моего клиента, который отказывался брать на себя ответственность и постоянно искал реакции других людей, чтобы управлять своим поведением. Я стала замечать, что каждый раз после работы с ним у меня возникала сильная головная боль. Поразмыслив, я обнаружила, что старалась не подавать ему каких-либо знаков, которые могли бы означать одобрение или согласие с тем, что он говорит (и которые он мог бы принять за знаки, показывающие, что он на «правильном пути»). Я интуитивно делала усилие, чтобы не кивать головой, и это держало в напряжении мышцы шеи — отсюда моя головная боль. Мой опыт показывает, что такие люди встречаются крайне редко. Обычно человек тщательно отбирает то, что ему предлагают, и усваивает то, в чем он нуждается. Поначалу может показаться, что он легко поддается влиянию, однако по прошествии некоторого времени то, что не соответствует его естественной траектории развития, просто-напросто отпадает. Боязнь оказывать влияние на других и вмешиваться в естественную динамику состояния клиента привела в среде роджерианцев к преувеличению значения так называемого недирективного подхода. Лично я чувствую глубокую несправедливость в уравнивании, отождествлении личностно-центрированного подхода и
недирективности, и для меня подобное отождествление является показателем догматизма и приверженности прошлому. В 1942 г. К. Роджерс дал определение недирективного подхода как «утверждения высшей ценности в праве каждого индивида быть психологически независимым и поддерживать свою психологическую целостность» [13; 127]. Директивная точка зрения на процесс консультирования определялась следующим образом: «Консультант берет на себя основную ответственность при решении проблемы, и эта ответственность становится средоточием его усилий... консультант тактично берет в свои руки полное управление терапевтическим контактом» [13; 115—116]. Директивная точка зрения «акцентирует в качестве наивысшей ценности социальную конформность и право более способного направлять менее способного» [13; 127]. Кто же захочет быть директивным, учитывая такое определение? Развился настоящий страх директивности, как если бы в ней был источник всех бед. Клиенто-центрированный подход (как он был назван впоследствии) ассоциировался с совокупностью техник, посредством которых директивность избегалась любой ценой. Активное слушание, одно из наиболее замечательных понятий в истории психотерапии, подчас карикатурно изображалось как всего лишь бессмысленное повторение того, что только что сказал клиент. Однако в дальнейшем мысли К. Роджерса существенно изменились. Об этом свидетельствует отсутствие термина «недирективный» в предметных указателях его книг, начиная с 1969 г., и в его самой последней книге [17]. Слово «недирективный» приводится в кавычках, и все ссылки, которые К. Роджерс делает в связи с этим термином, относятся к прошлому. Одним из моих возражений против термина «роджерианский» является его отождествление многими так называемыми роджерианскими терапевтами с недирективной техникой. Боюсь, что отождествление иногда не очень продуктивно. Подчас та или иная психотерапевтическая система привлекает нас тем, что подкрепляет наши наиболее саморазрушающие механизмы, которые, несмотря на свою контрпродуктивность, дают нам ощущения комфорта и безопасности. Например, психоанализ привлекает людей, которые отгорожены от своих чувств и представляют собой высокоразвитых интеллектуалов, получающих удовольствие от всякого рода расследований и детективных сюжетов. Подход К. Юнга позволяет людям, боящимся контактировать с внешней реальностью, проникать все глубже и глубже внутрь себя и иметь дело только с миром, созданным ими самими. Люди, стремящиеся к власти, могут комфортно чувствовать себя в рамках гештальтистской модели, а стремящиеся осуществлять контроль выбирают техники модификации поведения. Я много раз наблюдала «роджерианский» недирективный способ психотерапии как прикрытие пассивности и страха наделать ошибок, нежелания «высовываться». Легко сидеть перед клиентом, кивая головой и произнося «гммм...гммм» и не рискуя вступать в общение на реальном человеческом уровне. Лично я больше опасаюсь такого стиля руководства, при котором для того, чтобы избежать директивности, хитрят и манипулируют, чем когда мне откровенно предлагают структуру и выбор. Отсутствие структуры, которое стало отождествляться с личностно-центрированным подходом, может, как ни парадоксально, стать очень жесткой структурой. Лично меня стало раздражать фасилитирование на личностно-центрированных семинарах, так как то, что скорее всего должно произойти в группе, когда структура не предлагается, становится для меня все более и более предсказуемым. Я вспоминаю с ностальгией те времена, когда участники семинара по личностно-центрированному подходу (Дж. Касс, Дж. Джастин, М. Миллер, К. Роджерс, Н. Роджерс, Дж. К. Вудс и я) собирались на протяжении четырех или пяти дней, предшествующих семинару, и проводили время, развивая чувство общности среди нас самих, так что мы могли набраться такой смелости планирования, чтобы вовсе не планировать семинар. Было ощущение тайны, приключения, риска, которое очень волновало и стимулировало меня. Шло время, и люди начали публиковать то, что происходило на семинарах, их участники возвращались, надеясь повторить опыт предыдущих лет, и подобные семинары зарождались в других местах, возникали определенные ожидания, а для меня подход потерял свою свежесть и непосредственность. «Непланирование» стало структурой, линейной моделью. Результаты стали предсказуемыми. На протяжении всего семинара меня преследовали феномены «дежа вю». Я вовсе не намерена преуменьшать ценность планирования в ходе группового семинара. Я действительно думаю, что для людей это очень ценный способ войти в контакт с силой собственной личности, почувствовать свою способность проявлять инициативу, разобраться в том, являются ли они жертвами или хозяевами своей судьбы и добиваться гармонии между индивидуальными потребностями и коллективом. Я хочу сказать, что неструктурированный подход, повторяясь год за годом, сам по себе вырабатывает свою собственную структуру с предвидимыми результатами. К сожалению, специфическая структура, возникающая в результате отказа от структурирования, стала отождествляться с личностно-центрированным подходом. По-моему, отождествлять личностно-центрированный подход с недирективностью или с отсутствием структуры — значит не испытывать к нему должного доверия. Личностно-центрированный подход — это такой подход, в соответствии с которым уважаются потребности и ритм развития других людей. Но мы все же вынуждены действовать с ограничениями во времени, и если структура или рекомендация помогут группе или клиенту проделать в отпущенный отрезок времени все, что необходимо, то важно, чтобы такая структура (или рекомендация) стала доступной для человека или группы. Что произойдет с этой структурой или рекомендацией, зависит от тех, кто включен в группу. Существенно, чтобы терапевт или фасилитатор не был «привязан» к структуре и был способен выпустить ее из-под своего контроля или же изменить
ее в соответствии с потребностями клиента или группы. Один из аргументов против использования структуры в личностно-центрированном подходе состоит в том, что терапевта или фасилитатора, заранее выбирающего содержание и направление работы (format) для группы, считают обладающим таким уровнем компетентности, которого нет у группы. Когда мы впервые начинали проводить личностно-центрированные семинары, то и сами терапевты и участники действительно не знали, что произойдет. По мере повторения этих семинаров мы приобретали ту компетентность, которую приносил опыт работы, однако сама эта компетентность стала помехой. Нередко я чувствовала опустошенность от предсказуемости процесса, происходящего в ситуации, когда не предлагалось какой-либо структуры. Отсутствие структуры стало новой структурой. Теперь мы подошли вплотную к одному из самых деликатных, на мой взгляд, вопросов, стоящих перед психотерапевтами: как мы можем доверять принципу саморегулирования в других людях, быть самими собой во взаимоотношениях с ними, не опасаясь при этом быть директивными, и в то же время осознавая ту особенную власть, приписываемую нам в соответствии с разыгрываемой нами ролью? Ответ, как я думаю, таков: самоосознание и искреннее выражение этого самоосознания. Я думаю, что с этической точки зрения для нас, терапевтов и фасилитаторов, важно быть в контакте с нашими собственными внутренними процессами и контролировать наше эго. Потребность в том, чтобы нами восхищались и нам поклонялись, иногда вынуждает относить на свой счет чувства клиентов и участников группы, которые в гораздо большей степени следовало бы относить к нашим ролям, чем к человеческим качествам. Я думаю, что изощренное и скрытое использование власти оказывается большим вмешательством в процессы развития других людей, нежели любое прямое предложение структуры, упражнений, альтернатив и т. д. 3.Существование Внутреннего Я: духовные аспекты личностно-центрированного подхода.В своей самой последней книге К. Роджерс так формулирует центральную гипотезу личностно-центрированного подхода: «Индивиды обладают огромными внутренними ресурсами для самопознания и изменения своих Я-концепций, основных установок и саморегулируемого поведения. Эти ресурсы могут быть привлечены, если удастся создать определенный климат, обеспечиваемый фасилитирующей психологической установкой» [17; 115]. В этой формулировке я вижу одновременно и исходный момент для развертывания духовных аспектов личностно-центрированного подхода, и ограничения, с которыми сталкивается этот подход в духовной сфере. Развертывание следует из признания того, что мы уже имеем в себе все необходимые ресурсы, чтобы жить полноценной жизнью. Ограничение вытекает из зависимости от межличностных отношений как единственного пути привлечения этих ресурсов. Существование источника мудрости и знания, выходящего за пределы рассудка, всегда было предметом философии, науки, искусства, религии и психологии. Примером метода, цель которого — привести человека к его собственному Я, является сократовский диалог. Слушать самого себя, искать истину в себе — важные аспекты этого метода. Девиз, начертанный на стене храма в Дельфах: «Познай самого себя», был руководящим принципом Сократа. Представители науки также начинают постулировать существование внутренней мудрости. Согласно Б. Браун [3], исследователи, посвятившие свою жизнь изучению мозга «с той осторожностью, которая приличествует настоящим ученым» (Дж. Экклз, Р. Сперри, У. Пенфилд, Г. Селье и К. Прибрам), свидетельствуют о проявлениях могущественного внутреннего разума, существующего отдельно от органического вещества мозга. Б. Браун выдвигает предположение, что разум является энергетической сущностью, обладающей значительной степенью независимости от продуцирующих его материальных субстратов. Она приводит солидные основания существования высшего интеллекта в каждом человеке, разума, порожденного мозгом, но существующего отдельно от мозга, разума с экстраординарным и еще невыявленным потенциалом и диапазоном действия [3; 6]. В литературе как проявлении подлинного искусства много упоминаний этого источника мудрости внутри нас. Р. М. Рильке в одном из своих писем молодому поэту пишет: «Задумайтесь о мире, который вы носите в себе, и постоянно обращайтесь к такого рода размышлению; будет ли оно воспоминанием вашего детства или страстным стремлением к вашему будущему — надо лишь быть внимательным к тому, что поднимается в вас, и ценить это выше всего того, что вы знаете о себе. Происходящее в вашем предельно внутреннем бытии достойно всей вашей любви»[12]. Поэтические строки Кабира в переводе Р. Блая также свидетельствуют о значимости внутреннего опыта:
Кабир тебе истину скажет, что тобою забыта: Иди куда хочешь — в Калькутту или в Тибет, Если не можешь найти, где душа твоя скрыта,— Мира этого ты никогда не постигнешь секрет!3
Духовные традиции, изобилующие примерами источников мудрости и опыта, которые выходят за пределы сознательного рассудка, очень разнообразны. На такой внутренний источник указывал Лао-Цзы: «Как реки имеют своими источниками некие отдаленные родники, так и человеческий дух имеет свой источник. Найти свой родник духа — значит познать тайну неба и земли» (см. [11]). Тибетские мудрецы описывают наше естество как состояние пробужденного разума, позволяющее нам воспринимать себя непосредственно, без искажений, привносимых безжалостным рассудком [18]. Баал Шем Тов, один из величайших хасидских учителей, характеризует наше обычное сознание как замкнутое, находящееся в состоянии
почти хронического отлучения от божественного источника. Согласно ему, наше самое большое несчастье заключается в полном забвении потенциальных областей экстаза, скрыто пребывающих в нас (см. [5]). В Новом Завете говорится о «Царстве Божием внутри нас», а апостол Павел пишет о Духе Божием, пребывающем в нас и указывающем, что есть добро и что есть зло4. У. Джемс был первым, кто попытался установить связь между религиозными переживаниями и психологией. Его главный тезис заключался в том, что связь человека с божественным основывается на глубинных уровнях подсознательного опыта. В одной из своих работ К. Юнг описывает Я (Self) как «конструкт, который служит для выражения непознаваемой сущности, которую мы не можем уловить и зафиксировать как таковую, поскольку она, по определению, выходит за пределы нашего понимания. В равной мере она может быть названа «Богом внутри нас». Истоки всей нашей психической жизни представляются мне неотрывно укорененными в этой сущности, и наша высшая и конечная цель состоит, по-видимому, в том, чтобы стремиться к ней». Психосинтез [1] с его акцентом на трансцендировании личностных проявлений человека демонстрирует тенденцию психологии войти в контакт с той частью нас самих, которая обычно недоступна нашему сознанию. Фокусирование [4] и нейролингвистическое программирование представляют собой попытки инвентаризации переживаний, возникающих на самых глубоких уровнях процесса осознания. Из приведенных выше примеров мы видим, что философия, наука, искусство, религия и психология имеют дело с существованием источника мудрости и знания, выходящего за пределы рассудка. Я вовсе не имею в виду, что эти различные дисциплины сходным образом трактуют данный феномен. Я знаю, например, что Б. Браун была бы огорчена, если бы кто-то предположил, что в ее понятии сверхразума есть что-то мистическое. Сходным образом представители духовной традиции отклонили бы как невозможную попытку редуцировать, низвести их трансцендентальные понятия посредством измерения их с помощью существующих технических средств. Тем не менее представители всех упомянутых дисциплин признают: а) существование источника мудрости и знания внутри нас; б) его трансцендирование за пределы сознательного рассудка; в) доступность для человека этого источника в непосредственном опыте. Данный источник мудрости, знания и любви, который пребывает внутри нас и который выходит за пределы рассудка, хотя и может быть воспринят в непосредственном переживании, я буду называтьВнутренним Я. У меня возникают два вопроса относительно Внутреннего Я: 1) откуда берется источник мудрости, знания и любви, который мы переживаем как Внутреннее Я? 2) если знания и мудрость Внутреннего Я доступны нам, почему мы не делаем их в еще большей степени частью нашей жизни, чтобы жить в еще большем мире и созидании? Что касаетсяисточника Внутреннего Я, то я склонна думать, что он выходит за границы «я»5 и что он взаимосвязан с энергией Универсума. В Упанишадах для описания этой взаимосвязи используется метафора паутины, которая начинается в виде отдельной нити в брюшке паука и вытягивается в разные стороны, образуя лабиринт из линий и концентрических кругов. Но вне зависимости от того, насколько сложна и запутана образующаяся таким образом сеть, вся она соткана единственной нитью, которая создана самим пауком и которая, в конце концов, будет распутана и вновь поглощена своим источником. Я думаю, что мы, психологи, начинаем осознавать неадекватность нашего языка и способа мышления для описания психологической реальности. Наш способ описания явлений все еще остается всецело линейным и причинно-следственным. Системные теории представляют собой начальную попытку проработать взаимосвязь между частью и целым, а холистические подходы к изучению и лечению людей находятся в зачаточном состоянии. Мы до сих пор склонны рассуждать о связях в терминах временных и пространственных отношений; например, поведение объясняется как обусловленное прошлым опытом; изменения приписываются атмосфере, созданной в процессе психотерапии, и т. д. Тот факт, что взаимосвязь между людьми может возникать способом, преодолевающим пространство и время, только сейчас начинает проникать в наше сознание. Коллективное бессознательное К. Юнга является примером понятия, отражающего влияние на человека сил, которые трансцендируют время и пространство. Он рассматривает коллективное бессознательное как ту часть души (psyche), которая сохраняет и передает общее психологическое наследие человечества. Таким образом, существует возможность сделать доступным для нас знание всех поколений и постоянно ассимилировать на подпороговом уровне информацию, которую мы получаем помимо известных нам органов чувств. Знания, приобретенные в различных местах и в различные эпохи, могут приходить к нам, преодолевая границы пространства и времени. Для меня это означает, что мы имеем доступ к информации, накопленной на протяжении всего времени и во всем Универсуме на основе невероятного разнообразия опыта, выходящего за пределы нашего сознательного бытия (conscious awareness). Эта информация и есть то, что я рассматриваю в качестве источника мудрости и знания Внутреннего Я.
Если позволить себе установить ассоциации между тем, что, по моему мнению, составляет нить современных научных открытий, и моими познаниями в области восточного мистицизма, можно предположить следующее: источник знания и мудрости Внутреннего Я происходит из нашего приобщения к знанию и опыту, которые выходят за пределы времени и пространства. Данная информация принимается с помощью пока еще неизвестных средств, которые отличны от наших органов чувств, и обычно мы не осознаем ее. Источник любви Внутреннего Я происходит из опыта взаимосвязанности. Мы воспринимаем себя не как отдельное существо, но как часть целого, определение которого зависит также и от нашего существования. Чувство изумления и связи, приходящее с опытом взаимосвязанности, и есть то, что я называю любовью. Теперь мы подошли ко второму вопросу: если в нас содержится этот источник знания, мудрости, творчества, любви и удивления, то почему мы постоянно так обеспокоены и напряжены? Почему наша жизнь не становится более спокойной и творческой, наполненной чувством того радостного волнения, которое приносит творчество и удивление? И опять, опираясь на свое понимание индуистской традиции, я выскажу предположение, что нашему ощущению Внутреннего Я мешает неподконтрольный рассудок. Рассудок как преграда на пути к опыту Внутреннего Я. В традиции индуизма существует интересный способ описаний действий рассудка. Патанджали [10], один из величайших философов йоги, считает, что рассудок состоит из трех компонентов: 1) Манаса— регистрирующей способности, которая с помощью органов чувств принимает из внешнего мира впечатления, 2) Буддхи - различающей способности, которая классифицирует эти впечатления и реагирует на них; 3) Ахамкара, или эго — чувства «я», претендующего на эти впечатления как таковые и хранящего их в качестве индивидуального знания. Согласно Патанджали, рассудок не есть сам Видящий (Seer), это только инструмент познания. Видящий - это Внутреннее Я, пребывающая в нас Универсальная Энергия. Рассудок просто отражает сознание Внутреннего Я. Тем не менее эго, которое склонно полагаться на чувство «я» (I-ness), отождествляет рассудок с Внутренним Я и расценивает мысли так, как если бы они были конечной реальностью. Комментаторы Патанджали при описании рассудка используют метафору, сравнивая его с маленькой электрической лампочкой, которая вдруг заявила бы: «Я — электрический ток», а затем продолжила бы описывать электричество как грушевидный стеклянный объект с проволочкой нитей накаливания внутри. Подобное отождествление столь же абсурдно, как и претензия эго на то, что оно является настоящим Внутренним Я. Все это очень помогает осмыслить опыт моих собственных переживаний. Порою, когда дела идут не так, как мне хотелось бы, и я чувствую себя подавленной, я имею дело не только с переживаниями досады и печали, но также и с той интерпретацией, которую мой рассудок придает этим переживаниям: я опечалена, я раздосадована — это непосредственные переживания; «Я — неудачница... что бы я ни делала, ничего не получается», это уже результат оценки рассудком моих переживаний печали и досады. Когда я воспринимаю свои переживания таким вот образом, они поглощают меня. Я забываю, что в большинстве случаев мои дела идут именно так, как того хочу я. Часть, фрагмент всего моего опыта оказывается для меня единственной реальностью. В тех случаях, когда я чувствую себя более центрированной на своем Внутреннем Я и способной контактировать с более глубокими уровнями самой себя, я воспринимаю себя в качестве свидетельницы происходящего со мной. Я знаю, что во мне существует нечто большее, нежели то, что я переживаю в данный момент. Свами Муктананда [9] пишет, что самой природе рассудка свойственно постоянно действовать, блуждать и выискивать. Рассудок порождает мысли и сомнения, мечты и фантазии, выстраивая свой собственный мир, а затем разрушая его. «Он выстраивает из мыслей воздушные замки, а затем оказывается в ловушке своих собственных порождений. Тем самым рассудок сам создает для себя мучения и испытывает на себе их последствия. Рассудок следует за движениями чувств и подавляет нашу способность к различению; подобно тому, как буря гонит корабль то туда, то сюда до тех пор пока не разобьет его, рассудок также может завести человека куда угодно. Именно в нем берет свое начало страх, именно он порождает двойственность. Он ставит с ног на голову всякое решение и превращает смелость в малодушие. Он то преисполнен счастья, то, всего лишь через миг, совершенно несчастен». Рассудок заставляет нас мыслить фрагментарно, вынуждает отождествлять себя с нашим физическим телом или же с нашими (социальными) ролями. В результате подобного фрагментарного способа мышления мы утрачиваем восприятие самих себя как целостных сущностей, как существ, соединенных с энергией Универсума. Иными словами, мы теряем контакт с нашим Внутренним Я. Весьма отчетливо я ощущаю проделки моего рассудка в процессе медитации, когда позволяю себе просто посидеть, чтобы прийти в соприкосновение с моим Внутренним Я и наполнить себя энергией Универсума. Иногда моя медитация фрустрирует меня, и это случается тогда, когда высвобождается мой рассудок, когда он начинает судить и рядить, перепрыгивать с одного на другое, порождать мысли, которые, в свою очередь, вызывают эмоции. Иногда мой рассудок становится чем-то очень озабоченным, ходящим вокруг да около, мучимым чем-то, что случилось или может случиться. В другое время он лишь дезорганизован, перепрыгивает с одного малозначимого события на другое, занят, например, тем, что я собираюсь приготовить на обед, когда я собираюсь забрать одежду из чистки и т. п. Но вне зависимости от того, сконцентрирован ли он на прошлом или на будущем, рассудок уводит меня от ощущений, происходящих здесь и теперь. Проходит час за часом, и я понимаю, что так и не достигла покоя. Иногда неистовая и
пульсирующая энергия моих мыслей настолько овладевает мной, что я просто не могу спокойно сидеть и оказываюсь вынужденной прервать свою медитацию. В других случаях я выхожу из медитации, ощущая спокойствие и центрированность на своем Внутреннем Я. Так случается, когда я наблюдаю за тем, что проделывает мой рассудок, не позволяя себе подпасть под его контроль. В подобных случаях, когда мой рассудок блуждает, я могу сказать себе: «Вот здесь я думаю о том, что же я собираюсь приготовить сегодня вечером...» или «вот здесь я разговариваю с этим человеком (и сержусь по поводу того, что как мне кажется, она или он собирается сказать...). Я хочу прекратить все это сейчас же и сконцентрироваться на моем дыхании». В эти моменты я перестаю думать и ощущаю ту изумительную тишину, которая возникает между вдохом и выдохом, когда столь живо и ясно ощущение Единения (At-One-ness). Затем я снова теряю это, и мой рассудок опять блуждает... Я вновь обращаю мое сознание к дыханию, и мой рассудок вновь успокаивается. Иногда в процессе медитации возникают творческие мысли или образы, но это случается редко. Гораздо чаще происходит так, что творческое вдохновение я чувствую после медитации: неожиданно в моем сознании всплывают решения проблем или же я испытываю состояние, сходное с тем, которое ощущаешь, когда сочиняешь что-либо. Я уверена, что возникающие идеи являются результатом этого лишенного мыслей состояния: включается как бы новый канал, который не блокируется рассудком. В эти творческие моменты как будто черпаешь в себе некие ресурсы, которые не использовала до этого. Я чувствую контакт с моим Внутренним Я. В процессе медитации я учусь быть свидетельницей своих мыслей, не отождествляя себя с ними, а также наблюдать происходящее объективно, не воспринимая его с позиции личности (эго). Я надеюсь, что учусь ощущать высвобожденные эмоции — боль, гнев, досаду, растерянность, радость, печаль — непосредственно, не затемняя их суждениями, проекциями и различениями рассудка. Я стремлюсь превратить рассудок из врага в моего друга, успокоить и сконцентрировать его на чем-то одном, научиться контролировать его направленность, вместо того чтобы позволять ему доводить себя до состояний, которые давно известны и, вдобавок, скучны и деструктивны. Я хочу использовать свой рассудок для решения различных проблем, для планирования и привлечения моих творческих ресурсов. Я хочу приобрести способность успокаивать его, чтобы обеспечить себе доступ к осознанию более глубинной части самой себя и, тем самым, получить руководство со стороны той энергии, исходящей из Внутреннего Я, которую я называю интуицией. Поскольку мои ценности влияют на мою работу, я хотела бы для моих клиентов того, чего я хочу для себя самой. Таким образом, я рассматриваю психотерапию как процесс упорядочивания рассудка, позволяющий нам чаще ощущать наше Внутреннее Я.
12 Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: ©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.
|