Последнее усилие скворешни 7 глава

* * *

Закованный в скафандр, возвышаясь, как башня, среди малорослой команды корабля, Горелов ежедневно, с раннего утра, тяжелыми, медленными шагами направлялся к трапу. Каждый раз его сопровождали, оказывая всевозможные знаки уважения и почтительности, старший помощник капитана лейтенант Осима, майор Айдзава и еще несколько лиц командного состава. Караул у трапа отдавал ему честь. Но Горелов проходил по палубе корабля с сумрачным лицом, с чувством раба, идущего под кнутом надсмотрщиков на тяжелую, подневольную работу. Спустившись по трапу, Горелов вместе с майором Айдзава садился в моторный катер, который через три часа доставлял их в намеченный для сегодняшних работ квадрат океана. Здесь Горелов надевал шлем и, захватив небольшой ящик с металлоискателем, спускался по лесенке в море и погружался на дно. Там он блуждал на десяти десятых хода винта, в пятнадцати метрах над дном, с зажженным фонарем на шлеме, прислушиваясь к металлоискателю, в напрасном ожидании его сигналов. Надо было обследовать огромный участок площадью в несколько тысяч квадратных километров, разбитый Гореловым совместно с капитаном на более мелкие участки, по нескольку сот квадратных километров, каждый из которых Горелов должен был обследовать в течение одного дня. Под водой он завтракал несколькими глотками какао или крепкого бульона из термоса питания, для обеда возвращался на катер, ужинал на корабле, усталый и измученный, и после внимательного врачебного осмотра немедленно уходил в отведенную ему каюту спать. За ночь майор Айдзава должен был вновь зарядить электроэнергией аккумуляторы скафандра, подкачать кислорода в патроны, обеспечить питание, проверить механизмы.

Однообразной томительной чередой проходили сутки за сутками в непрерывных поисках, но никаких следов подлодки Горелов не находил. Он начал уже терять счет времени.

На восемнадцатый день после взрыва, пятнадцатого августа, Горелов при возвращении неожиданно увидел на палубе корабля, у трапа, встречавшего его капитана Маэда.

Капитан нетерпеливо ожидал, пока Горелов освободится от скафандра, и, не дав ему даже отдохнуть, попросил следовать за собой в каюту.

Усадив Горелова в кресло, капитан сказал:

– Наша радиостанция еще вчера с утра начала перехватывать какие-то шифрованные радиопередачи из неизвестного пункта. Мы установили, что передача происходит из неподвижной станции, расположенной где-то на расстоянии не более пятисот – шестисот километров от нас в зюйд-остовом направлении. Наши гидропланы в течение дня обследовали в этом направлении огромное пространство над океаном, но не нашли на его поверхности ни одного судна, которое могло бы производить какие-либо радиопередачи. Да и вообще эта область океана, как вам известно, настолько удалена от обычных путей, настолько пустынна, что трудно ожидать здесь встречи с кораблями. Все эти обстоятельства, вместе с полной безрезультатностью ваших поисков, заставили меня предположить, что подлодка не погибла от взрыва, а, потерпев лишь более или менее серьезную аварию, лишенная возможности движения, восстановила свою радиостанцию и сносится теперь со своей базой, вызывая помощь. Поэтому я решил временно прекратить здесь работу и приблизиться к источнику этих радиопередач. Там вы возобновите свои поиски при участии дивизиона наших подводных лодок, который я вытребовал с нашей ближайшей базы. Через двое суток дивизион прибудет к указанному мною месту, и там мы встретимся с ним. Я твердо убежден, что если моя версия об аварии, которую потерпел «Пионер», верна, то и боеспособность его значительно понизилась в результате этой аварии. Поэтому я беру на себя ответственность за риск, который, несомненно, имеется, но на который я готов идти, чтобы дать «Пионеру» бой в условиях, наиболее благоприятных для нас. Если «Пионер» оправится, если к нему подоспеет помощь и он полностью восстановит свою боеспособность, то таких благоприятных условий для боя с ним, как теперь, мы никогда больше не встретим. Нам необходимо использовать эту ситуацию полностью, немедленно и добыть проклятую подлодку, пока это еще можно сделать с шансами на успех… Ваше мнение, мистер Крок?

На обычно бесстрастном лице капитана Маэда отразились следы огромного возбуждения.

Опустив голову, с побледневшим лицом, Горелов молчал. Он провел несколько раз рукой по влажному лбу и наконец глухо сказал:

– Не могу представить себе, капитан… Я не думаю, что подлодка могла уцелеть после такого взрыва… Но вы правы, капитан: осторожность требует выяснения источника этих радиопередач. Вы, безусловно, правы, капитан. Больше такой благоприятной ситуации не встретится. Если «Пионер» появится у своих берегов, то хозяином дальневосточных морей будет он. Только он! И никто другой!

Через полчаса огромный крейсер – могучая стальная крепость, ощетинившаяся дулами многочисленных пушек, – тронулся с места и, взметая высокие зеленовато-синие, в пенистых кружевах, валы, понесся на юго-восток по беспредельным просторам пустынного океана.

Глава VII

После взрыва

Океанические течения далеко не отличаются тем постоянством основных признаков, которые обычно приписываются им. Их ширина, глубина и область распространения довольно часто меняются в зависимости от тех или иных причин так же, как температура их вод, соленость, направление, скорость. Все эти изменения вызываются сменой времен года, направлением и силой ветров, давлением атмосферы, количеством плавучих льдов и ледяных гор, количеством осадков и рядом других причин, не всегда, впрочем, достаточно изученных и не всегда даже известных.

Если такая изменчивость течения от постоянных или периодических причин давно наблюдается и более или менее изучена, то случайные явления этого рода доставляют немало хлопот ученым, часто так и оставаясь для них загадочными и непонятными.

Наши познания о течениях и вообще о физической жизни океанов очень слабы. Особенно слабы они в отношении Тихого океана, который, при необъятности своих пространств и слабой посещаемости кораблями, до настоящего времени представляет для нас почти совершенно неисследованную пустыню.

В той области Тихого океана, у Южного тропика, где советскую подлодку «Пионер» постиг предательский удар, уже едва заметно движение боковых замирающих струй Южного экваториального течения, направляющихся к юго-востоку. Однако не было бы ничего удивительного, если бы в описываемое нами время какой-либо посторонний наблюдатель, обладающий способностью пронизывать взором огромные толщи воды, заметил здесь, на глубине около ста пятидесяти метров от поверхности, огромный силуэт, довольно быстро увлекаемый течением в противоположном, юго-западном направлении. Очевидно, в этих местах существовало постоянное или случайно появившееся вследствие неизвестных причин подводное течение, идущее совершенно самостоятельным путем, наперерез слабым поверхностным струям Южного экваториального течения.

В первую минуту нашему наблюдателю с такими необыкновенными зрительными способностями показалось бы, что он видит перед собой безжизненные останки гигантского, фантастических размеров кашалота, с изуродованным, почти начисто обрубленным хвостом. Однако при более тщательном рассмотрении этот наблюдатель должен был бы признать свою ошибку: трудно предположить существование кашалотов без пасти и в металлической шкуре. Кроме того, обладая таким острым зрением, наблюдатель, несомненно, обладал бы и не менее тонким, изощренным слухом. Внимательно прислушавшись, он, наверно, уловил бы доносившиеся изнутри этого металлического, кашалотообразного, как будто безжизненного тела, звуки от ударов металла о металл, человеческие голоса, топот человеческих ног, жужжание машин…

Одним словом, «Пионер» явственно обнаруживал признаки напряженной внутренней жизни.

Взрыв в камере газопроводных труб произошел в четыре часа пятнадцать минут утра, за два часа до смены вахт. Это время считалось на подлодке ночным, и все обитатели ее, кроме вахтенных, как обычно находились в своих каютах, погруженные в сон.

Взрыв с невероятной силой потряс всю подлодку до последнего шпангоута, почти перевернув ее через нос, кормой кверху. Оглушительный грохот наполнил все помещения корабля. Все, что находилось в них незакрепленным наглухо, было сброшено с мест и со звоном и треском, в невообразимом хаосе, рушилось на пол, таранило переборки, бешено переносясь из стороны в сторону во внезапно наступившей тьме. Стоны раненых, крики испуга, возгласы команды, металлический скрежет креплений, свист и вой вырывающихся откуда-то газов – все смешалось в общем невыносимом шуме. Люди вылетали из коек, ударялись о переборки и затем, оглушенные и ослепленные, перекатывались по палубе, перебрасывались с места на место, не имея ни сил, ни возможности стать на ноги.

Уже в следующую за взрывом минуту подлодка резко выпрямилась, легла горизонтально, затем, с приподнятым кверху носом, качаясь с правого борта на левый, с носа на корму и обратно, словно прихода в себя от внезапного испуга и постепенно успокаиваясь, застыла на месте. Ее великолепная остойчивость преодолела даже такое необычайное положение, ее конструкция и материал выдержали и это исключительное испытание.

Первый, носом вниз, скачок подлодки выбросил капитана Воронцова из койки, швырнул его сквозь распахнувшийся полог из спальной к ножкам стола, стоявшего посередине кабинета и наглухо привинченного к полу. Резкая боль в левом плече, которую он почувствовал при ударе о ножку стола, не помешала ему, однако, почти бессознательно ухватиться и крепко держаться за нее правой рукой. Это спасло его от дальнейших ударов и ушибов, которыми грозила ему лихорадочная качка подлодки. Держась за стол здоровой рукой, капитан встал на ноги и, пробираясь в кромешной тьме по уходящей из-под ног палубе, среди обломков стекла, среди грохота и стука скользящих и бьющих по ногам предметов, добрался до аккумуляторного шкафчика. Шкафчика не оказалось на месте. Тогда капитан направился к двери и попытался открыть ее. Дверь, однако, заело в пазах, и она долго не поддавалась его усилиям. Лишь напряжением всех сил капитану удалось немного отодвинуть ее, протиснуться в открывшуюся щель и выйти в коридор. Качка была уже слабая. Палуба сделалась почти устойчивой, но оставалась в наклонном к корме положении. В полной темноте, с вытянутыми вперед руками, капитан устремился к центральному посту управления, громко крича:

– Товарищи!.. Спокойствие!.. Подлодка выровнялась!.. Все, кто может, по местам!.. Включайте автономные сети!..

Вдали, в коридоре, вспыхнула лампа. Она осветила несколько фигур, спускающихся в люки машинного отделения.

Дверь центрального поста оказалась открытой.

Пробравшись к углу, где должен был находиться аккумуляторный шкафчик, капитан облегченно вздохнул: шкафчик был на месте. В следующий момент вспыхнул свет, и капитан оглянулся. Центральный пост представлял картину полного разрушения. Почти все лампочки сигнализации были перебиты. Деревянный табурет висел на щите управления, зацепившись за погнутый рычаг вентиляции балластных цистерн. Большой гаечный ключ, пробив предохранительное стекло, засел в одном из контрольных приборов. Клавиатура управления и несколько измерительных приборов были перебиты инструментами, вылетевшими из витрины и сейчас разбросанными под щитом. Главный гирокомпас исковеркан. В стороне, возле стола, и безжизненной позе лежал ничком лейтенант Кравцов, наполовину прикрытый картой, упавшей со стола. Из-под его головы по уклону палубы ползла тонкая струйка крови.

Одним взглядом капитан охватил всю эту ужасную кар< тину и, заметив стоявший на столе радиотелефонный аппарат, бросился к нему. Аппарат как будто уцелел и находился в порядке. В порядке ли точки приема?

Голос капитана прозвучал почти во всех отсеках корабля:

– Слушать команду! Капитан в центральном посту! Всем, заметившим проникновение воды, донести мне немедленно по радиосети! В случае порчи сети сообщить лично! Всем научным работникам оказать помощь пострадавшим! Фамилии пострадавших сообщить мне через десять минут! Профессору Лордкипанидзе, а в случае невозможности – Цою явиться в центральный пост немедленно!

Через пятнадцать минут все, что касалось состояния подлодки и ее экипажа, уже было известно капитану.

Из экипажа подлодки тяжело пострадали лейтенант Кравцов, водолаз Крутицкий, художник Сидлер и уборщик Щербина, находившиеся уже в госпитальном отсеке в бессознательном состоянии. Легко пострадали, но оставались на ногах после оказанной им первой помощи старший лейтенант Богров, профессор Шелавин, помощник механика Ромейко.

Без вести пропал главный механик Горелов. Никто не мог понять, куда и как он исчез. Впрочем, заботы и волнения по поводу положения подлодки не позволяли никому слишком много думать об этом странном исчезновении Всех волновала судьба корабля.

Уже через час после взрыва состоялось короткое собрание всего экипажа подлодки. Капитан обрисовал положение: взрыв газов, проникших неизвестно каким образом в газопроводную камеру, причинил подлодке значительные разрушения, однако ни один из ее жизненных механизмов не выбыл окончательно из строя – все повреждения могут быть исправлены силами экипажа. Самое же главное – это то, что подлодка сохранила плавучесть – правда, с большим дифферентом на корму и, по показаниям уцелевшего глубомера, только на определенной, стопятидесятиметровой глубине, не имея возможности ни опуститься, ни подняться. Она лишилась движения, управления, боеспособности и, наконец, если можно так выразиться, оглохла и ослепла, уносимая каким-то течением в неизвестном направлении. Все контрольные измерительные приборы, аппараты связи, автоматической сигнализации и управления можно как и поврежденные машины, исправить или заменить запасными. Единственная серьезная опасность грозит со стороны ходовых и рулевых дюз, состояние которых неизвестно. Непосредственно примыкающая к дюзам газопроводная камера наполнена водой, которая начала пробиваться в кормовой электролизный отсек. Пока еще нельзя точно установить, каким образом проникла вода в камеру: через пробоину в корпусе подлодки или через дюзы. Нельзя быть также уверенным, целы ли вообще дюзовые кольца или они силой взрыва сорваны и сброшены с подлодки. Все это можно будет узнать, когда будет восстановлена общая или автономная сеть управления, при помощи которой удастся открыть выходную камеру и произвести наружный осмотр кормовой части корабля.

– Всему экипажу, – закончил свое сообщение капитан, – необходимо немедленно приняться за приведение в порядок всех отсеков подлодки, за ремонт машин, исправление и замену приборов и аппаратов. Все должны помнить, что речь идет не только о спасении подлодки, но и о том, что она обязана быть на своем посту во Владивостоке точно к назначенному правительством сроку. Работа предстоит огромная, но, если дюзы, в каком бы то ни было виде, остались еще на подлодке, она должна быть и будет двадцать третьего августа во Владивостоке!

Его вера, его энергия и непреклонная решимость передались каждому участнику собрания. Загорелись глаза, оживились лица. Один за другим люди выступали вперед, призывали к беззаветной работе, клялись, что готовы отдать жизнь за спасение подлодки и за ее появление у Владивостока в срок…

К полудню все отсеки подлодки в результате авральной работы всей команды были очищены от обломков, были приведены в порядок хозяйственные и продуктовые склады, склады снаряжения, инструментов, материалов, водолазного имущества, химический и боеприпасов. Наскоро пообедав и разбившись на бригады по специальностям, команда сейчас же принялась за восстановление всех сетей, за ремонт и исправление машин, аппаратов и приборов.

Самая большая, тяжелая и ответственная работа выпала на долю бригады электриков. Вся жизнь подлодки – управление, связь, сигнализация, свет, накал, работа пушек и механизмов – питалась электрическим током. Во все уголки и закоулки проникала сеть электрических проводов.

Усиленная профессором Шелавиным и имеющими некоторый опыт и познания в практической электротехнике Цоем и Павликом, бригада делала буквально чудеса. Уже к двадцати четырем часам поврежденные аккумуляторные секции были поставлены на место, разбитые аккумуляторы заменены новыми, общая сеть освещения восстановлена. Акустики Чижов и Птицын к этому времени успели разобрать носовую ультразвуковую пушку, с тем чтобы завтра с раннего утра приняться за ее восстановление. Третий акустик, Беляев, работал над самыми тонкими и нежными аппаратами подлодки: ультразвуковыми прожекторами – глазами и ушами подлодки. Они были рассеяны по всей внешней поверхности подлодки и больше всех пострадали от чудовищного сотрясения, испытанного ею во время взрыва. К счастью, доступ к этим аппаратам был изнутри, и они были обеспечены полным ассортиментом запасных частей, так что Беляеву приходилось лишь заменять пострадавшие части новыми. Но и эта работа была настолько кропотлива, требовала столько внимания и осторожности, что Беляев, обычно человек очень спокойный, теперь едва сдерживал нетерпение. Все же к концу сегодняшней работы, к двадцати четырем часам, он успел исправить пять мембран и восстановить их сеть. Старший радист Плетнев и его помощник Гребенчук работали над сильно пострадавшей радиостанцией.

Почти без дела остались механики Козырев и Ромейко. Лишившись своего начальника и руководителя, они, однако, быстро привели в порядок камеры баллонов и исправили или заменили новыми некоторые контрольно-измерительные приборы в этих камерах. Самая серьезная работа предстояла им в камере газопроводных труб и над дюзами. Но доступа к ним пока еще не было, и механики с волнением ожидали момента, когда им придется приняться за нее. Их мучили сомнения и неуверенность в своем опыте и познаниях. Особенно волновался Козырев, которого капитан назначил временно исполняющим обязанности главного механика. Как бы то ни было, но к концу дня, оказавшись временно свободными, Козырев и Ромейко поспешили на помощь другим бригадам: первый – электрикам, а второй – водолазам. Каждый специалист-подводник должен быть знаком в большей или меньшей степени о одной-двумя из других применяющихся на подлодке специальностей, чтобы в случае необходимости заменить вышедшего из строя товарища.

Скворешня и Матвеев очень обрадовались Ромейко. Их оставалось всего двое, третий – Крутицкий – лежал в госпитальном отсеке. Водолазы славятся как мастера на все руки, мастера находчивости, сметки, изобретательности. При работе под водой им приходится бывать и кузнецами, и огнерезами, и шахтерами, пробивающими тоннели под корпусами затонувших кораблей, и строителями подводных частей мостов, набережных, и всем, чем заставит их быть необходимость. Сейчас капитан приказал своим водолазам, пока они еще не могли заняться наружными работами, осмотреть весь корпус подлодки, проверить весь ее набор – киль, шпангоуты, бимсы, пиллерсы, кницы, – проверить все крепления, переборки, двери, иллюминаторы-окна и замеченные где-либо повреждения или неисправности устранить. Работы было много – тяжелой и самой разнообразной, и помощь Ромейко явилась весьма кстати.

Зоолог и Цой ухаживали за ранеными, но в свободные часы Цой присоединялся к электрикам, а зоолог – к акустикам, среди которых он пользовался большим авторитетом.

Комиссар Семин поспевал всюду – бодрый, энергичный, веселый. Он спешил на помощь, где только была нужда в ней, следил за пищей и отдыхом команды и с первого же дня аварийного положения корабля взял на себя одного выпуск в свет ежедневной газеты под странным для постороннего глаза названием: «За 23 августа!» Но это название много говорило сердцам людей из команды «Пионера». Составление газеты, редактирование, печатание, художественное оформление и расклейка – все было делом рук комиссара Семина. Когда он успевал это делать, оставалось загадкой для всей команды, но каждый день утром в определенный час из микрофона в центральном посту, через репродукторы, во всех отсеках подлодки раздавался его голос, читавший разнообразное содержание очередного номера газеты. Сообщались сводки о проделанной вчера работе, отмечались успехи бригад и отдельных лиц, указывались недостатки, декламировались злободневные стихи… Этого утреннего часа, когда комиссар начинал передачу газеты, уже с первого ее номера команда ждала всегда с нетерпением.

Старший лейтенант Богров, всегда сдержанный, подтянутый, после взрыва сразу потерял все эти настойчиво культивировавшиеся им навыки. Скинув белоснежный китель, засучив рукава рубахи, с повязкой на чем-то порезанной во время аварии шее, весело посвистывая, балагуря и подтрунивая, он работал у машин и аппаратов то с одной, то с другой бригадой, как раз там, где это было нужнее всего. Через два-три дня старший лейтенант стал общим любимцем, и бригады изощрялись в выдумывании предлогов, чтобы только заполучить его для работы в свой состав.

По нескольку раз в день спускался в машинное отделение капитан, медленно проходил по всем отсекам и камерам, присматривался к звонким ударам молотков, скрипу и визгу инструментов, шипению электродов, и в глазах работающих людей его довольная улыбка как будто прибавляла света электрическим лампам. Иногда в этой атмосфере кипучего, вдохновенного труда капитан вдруг не выдерживал и, сбросив с себя китель, присоединялся на час-другой к бригаде, занимавшейся какой-либо особенно тяжелой работой. С нескрываемым чувством сожаления отрывался он от нее, чтобы закончить осмотр и успеть еще проведать раненых в госпитальном отсеке. Прежде всего он подходил к койке неподвижного, с ледяными компрессами на голове лейтенанта Кравцова и долго, с каким-то немым вопросом смотрел на его мертвенно-бледное, с закрытыми глазами лицо. И каждый раз капитан тихо допытывался у зоолога, выживет ли лейтенант, придет ли он в себя. Зоолог с сокрушением покачивал головой:

– У лейтенанта, очевидно, легкое сотрясение мозга, он нуждается в абсолютном покое, и, если болезнь ничем не осложнится, больной, может быть, придет в себя через несколько дней.

– А как Крутицкий? – спрашивал капитан, подходя к койке водолаза.

– Его положение лучше, – отвечал зоолог. – Он хотя и без сознания, но сегодня-завтра, вероятно, очнется.

– А рана в животе заживет?

– Кровоизлияние в брюшную полость прекратилось, но боюсь нагноения.

Сидлер и Щербина сегодня уже принимали пищу, и их здоровье не вызывало никаких опасений! Поговорив с ними, капитан возвратился в свою каюту.

Составив сводку о законченных работах и о ходе ремонта, он взял судовой журнал и, как всегда, когда ему приводилось брать в руки этот журнал, раскрыл его на той странице, на которой лейтенант Кравцов сделал свои последние записи в роковую ночь взрыва.

Что могли означать эти несколько строк о какой-то аварии дюз, для ликвидации которой лейтенант выдал Горелову пропуск на выход из подлодки? Почему лейтенант выдал пропуск без его, капитана, ведома? Правда, некоторое легкомыслие и беспечность свойственны характеру лейтенанта. Но все же… В пропуске указывается серьезная причина его поступка. Действительно ли дело началось с закупорки дюз пемзой и пеплом, как об этом говорит сохранившаяся копия в книжке пропусков? Эту причину мог подсказать лейтенанту только Горелов. Раскрыв книжку пропусков, капитан опять внимательно и пытливо вчитывался в каждую строчку копии, в каждое слово ее. Как торопливо, криво, небрежно, как явно взволнованно бегут эти строчки по белой бумаге! Как отличается этот почерк от обычного четкого почерка лейтенанта! Что взволновало его в момент, когда он выписывал пропуск? Вот на копии выделяются нарочито подчеркнутые слова: «Срочно! Пропустить немедленно для прочистки дюз»… Может быть, действительно закупорка дюз вызвала скопление гремучего газа, и Горелов, не успев прочистить их, погиб от взрыва… Погиб, как герой, на своем посту… Как герой?.. Но тогда почему же сигнализаторы не сообщили в центральный пост о скоплении газов в газопроводных трубах? Почему автоматы сами не прекратили доступ газам в трубы, как только давление в них превысило норму? Почему и сигнализация и автоматика одновременно и еще до взрыва отказались работать? Это не могло быть простой случайностью. Значит, кто-то их заранее испортил. Кто же мог это сделать как раз на вахте Горелова, кроме него самого? Стало быть, это он – нарочно! Сознательно устроил взрыв! Это он сбил с толку доверчивого лейтенанта и заставил срочно, забыв о приказе, выдать пропуск на выход из подлодки… Бедный, обманутый лейтенант… «Срочно!» «Немедленно!» Так пишут, так, можно сказать, кричат только при неожиданной, быстро налетающей грозной опасности, когда требуется инициатива, мгновенное решение, когда нельзя думать о формальностях, прятаться за параграф приказа, звать на помощь. И разве мог он думать, что его обманывают, разве он мог подозревать в предательстве главного механика подлодки! Но почему, уже выдав пропуск, лейтенант не вызвал тотчас же, немедленно капитана? Ведь Горелову нужно было по крайней мере пять – семь минут, чтобы выйти из подлодки.

Нет, это уже не просто легкомыслие – это непростительная, преступная беспечность! Как смел он, лейтенант советского военного флота, позволить себе такую недисциплинированность, такое пренебрежение основными правилами службы на военном корабле в таких исключительных обстоятельствах!

Усевшись в кресло, с опущенной на грудь головой, капитан долго сидел, погруженный в тяжелые, мучительные мысли… Наконец он потянул к себе лист чистой бумаги и написал приказ по кораблю. В приказе предлагалось комиссару Семину немедленно начать следствие по делу о взрыве, происшедшем на корабле двадцать девятого июля, в четыре часа пятнадцать минут, и о пропавшем без вести главном механике корабля Горелове: опрос команды начать немедленно; членов команды, пострадавших при взрыве, допрашивать по мере выздоровления каждого из них, с разрешения врача, профессора Лордкипанидзе, обследование места взрыва (газопроводная камера и дюзы) произвести, как только обстоятельства это позволят. О ходе следствия докладывать ему, капитану, ежедневно.

В этот же день, когда вполне выяснился объем работ по ремонту и капитан в приказе установил точный график их выполнения, во втором номере газеты «За 23 августа!», которая получила дополнительное шутливое название «Голос комиссара», появилась краткая заметка Марата. От имени бригады электриков Марат вызывал бригаду акустиков на социалистическое соревнование, на борьбу за скорейшее выполнение приказа капитана, за сокращение сроков ремонта. Бригада электриков в расширенном составе приняла на себя обязательства: закончить ремонт сети и щита управления к двенадцати часам пятого августа, открыть выход из подлодки в тот же день к двадцати четырем часам, восстановить систему сигнализации и связи к двадцати четырем часам седьмого августа, привести в порядок автоматику к двенадцати часам десятого августа, и так далее, по всем работам, возложенным на бригаду. В общем, получалась экономия во времени против установленных капитаном сроков около двадцати процентов.

На другой же день газета оповестила всех, что бригада акустиков с включившимся в нее частично профессором Лордкипанидзе принимает вызов электриков и по новому, ею самой составленному графику сокращает время своих работ на двадцать пять процентов. Тут же газета сообщала, что, приветствуя почин электриков, водолазы заключают договор о социалистическом соревновании с радистами. Атмосфера в отсеках корабля положительно накалялась. Работа, казалось, получила характер непрерывной, яростной атаки на врага. Перерыв на обед и отдых команда сократила до сорока минут, а завтрак и ужин производились чуть ли не на ходу. Сводки о ходе работ соревнующихся выслушивались с таким же напряженным волнением, как телеграммы с полей сражения, с боевых Фронтов. И каждый раз под крики «ура» и туш патедона, который в честь победителей заводил комиссар Семин перед микрофоном, и победители и побежденные с еще большей яростью набрасывались на новую работу.

Пятого августа, за пять минут до срока, перед закрытой еще дверью в выходную камеру собрались капитан Воронцов, старший лейтенант Богров, исполняющий обязанности главного механика Козырев, водолазы Скворешня и Матвеев, окруженные почти всем экипажем подлодки. Все стояли взволнованные, бледные, в полном молчании. Предстоял первый наружный осмотр корабля, предстояло разрешение самого важного, самого мучительного вопроса: в каком состоянии кормовая часть подлодки? Уцелели ли дюзы? Будет ли «Пионер» двигаться или он обречен на паралич, на мертвенную неподвижность своего полного жизни и сил организма?

Ровно в двадцать четыре часа невидимые электрические приводы, управляемые главным электриком Корнеевым из центрального поста, начали медленно втягивать в пазы переборки тяжелую, металлическую дверь. Эту победу встретили без обычных приветственных криков, все в том же напряженном, взволнованном молчании. Никто не издал ни звука…

Выходная камера, полная света, открылась, пять человек вошли в нее и торопливо начали совершать туалет водолазов. Через четверть часа дверь закрылась, послышался гул и ворчание бегущей по трубам воды, затем откинулась выходная площадка, и пять закованных в металл фигур с ярко горящими фонарями на шлемах вышли в ночную подводную тьму.

Горя от нетерпения, забывая все правила субординации, Скворешня очертя голову вылетел вперед, и сейчас же под всеми шлемами загремел его торжествующий, оглушительный бас:

– Ура!.. Хай живе наш «Пионер»!.. Все дюзы почти на месте.

Глазам капитана и его спутников предстала удивительная картина.

Огромное, до двух метров в диаметре, металлическое кольцо, массивное, литое, обычно надетое на крайнюю кормовую часть, словно чудовищная шапка, усеянная по околышу и по верху многочисленными отверстиями дюз, теперь, сорванное с места, далеко откинулось назад, держась лишь на нижней части, как на дверной петле. Изнутри этой шапки густо, как в щетке, торчали острые зубья изломанных черных труб; в оголившейся крайней части кормы зияло отверстие, ведущее в газопроводную камеру подлодки…

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: