Бурдье П. О телевидении и журналистике.

Феофановой Е.Е. , магистратура журфак, 1 курс

"Не стоит надеяться - впрочем, оно и к лучшему - на популярность у телевизионщиков, если пытаешься рассказать правду о телевидении».

О телевидении и журналистике» — своего рода итог социоаналитического сеанса, сродни психоанализу, где Пьер Бурдье играет одновременно две роли: с одной стороны, — аналитика, с другой — анализируемого. Точнее говоря, он является как бы медиумом, озвучивающим «подсознательное» телевидения и журналистики.

Бурдье пишет об унификации и банализации журналистики в условиях конкуренции ("бешеной, безжалостной, доходящей до абсурда"). Абсурдной потому, что многие победы над коллегами заметны только самим журналистам. Обычный человек не читает сразу несколько газет и не знает, насколько одна перегнала другую в описании подробностей события, о котором пишут все. А зритель, никогда не смотрящий сразу два канала, не ведает, что только на одном из них был качественный звук из зоны военных действий. Считается, что конкуренция - двигатель прогресса и источник новых решений. Но если сравнить заголовки газет и выпуски теленовостей на разных каналах (а они все больше неотличимы друг от друга), то оказывается, что в СМИ "в отличие от других сфер производства конкуренция вместо порождения оригинального стимулирует единообразие". Поскольку рейтинг обеспечивается по единому рецепту - больше банальностей, развлечений, упрощений, больше информации, не портящей зрителю-читателю настроения. Причем войны, катаклизмы и происшествия - не в счет, они только развлекают потребителя. Зато оригинальные мысли, неожиданные действия и новые идеи могут его раздражать. Так что телеинформация в качестве новостей предлагает не самое важное, а самое удобное в употреблении. Вместо мышления рыночно ориентированное телевидение предлагает демагогию, вместо споров и дебатов - инсценировку, где побеждает не тот, кто прав, а тот, кто лучше умеет говорить в кадре.

Даже события, трагические по определению, такие, как стихийное бедствие или революция, будучи поданными как «события, интересные для всех», лишаются статуса своей трагичности и, следовательно, подлинности. В этом и заключается особенность так называемого «информационного потока» или «потока новостей» – реципиент информации привыкает воспринимать любое событие как заведомо лишенное статуса уникальности

Задача, которую ставит перед собой Бурдье – дать научный анализ, насколько это возможно, универсальный и всеобъемлющий, тем социальным феноменам, которые оказываются вовлечены в систему взаимодействия, «поле тяготения», которое задают пресса и телевидение; показать характер взаимозависимости этих феноменов и, в то же время, зависимости их от других социальных полей (скажем, поля политики или поля экономики) и, наконец, определить отношение к этому полю тех агентов (людей и институтов – например, людей «чистой науки» или «чистого искусства» – понятно, все эти квалификации условны), которые в это поле не включены, но вынуждены, тем не менее, либо коммуникативно с ним взаимодействовать, либо, по крайней мере, четко определить свое от него отличие.

Итак, что такое «поле»? «… поле есть место сил, внутри которого агенты занимают позиции, статистически определяющие их взгляды на это поле и их практики, направленные на сохранение, либо на изменение этой структуры силовых отношений, производящих это поле.

Другими словами, по некоторым своим характеристикам социальное поле можно сравнить с полем физических сил, но нельзя сводить его к физическому полю. Социальное поле является местом действий и противодействий, совершаемых агентами, обладающими постоянными диспозициями, которые некоторым образом усвоены в ходе опыта нахождения в данном поле. Агенты реагируют на отношения силы, на структуры, они их конструируют, изобретают, воображают, представляют себе и т.п. И несмотря на принуждения со стороны сил, вписанных в эти поля, и детерминацию их постоянных диспозиций силами поля, агенты способны влиять на эти поля, действовать в них, согласно частично предустановленным направлениям, имея при этом некоторый запас свободы. Понятие поля является инструментом исследования, главная функция которого – дать возможность научного конструирования социальных объектов».

Иначе говоря, понятие поля помогает независимому от этого поля исследователю (в данном случае – представителю поля науки) выявить основные структурные, силовые, пространственные, темпоральные и т.д. характеристики, которые, в конечном счете и описывают то, что принято считать «институциональной природой феномена».

Определение социального поля вообще оказывается столь универсальным, что помогает пониманию не только французской журналистики и телевидения, но и журналистики и телевидения как социокультурного феномена вообще, в котором агентами (субъектами поля) выступают сами журналисты и те, кто попадает в поле их профессионального интереса – либо как различного рода «эксперты», «квалифицированные специалисты» (оба эти определения весьма условны), либо как участники тех событий, которые, как это принято говорить, «отражаются в зеркале прессы». Констатировать тот очевидный факт, что это зеркало криво, для Бурдье явно недостаточно. Для него, как для истинного ученого, важно проследить причины кривизны этого пространства.

Дело в том, пишет Бурдье, что участники передач, в том числе и претендующих на статус аналитических, в подавляющем большинстве случаев «приходят на студию не для того, чтобы что-то сказать, а совсем по другой причине: показать себя и быть замеченными другими», существуя по сути дела только в специфическом поле восприятия этих «других»; важно не то, что они на самом деле есть, а то, чем они кажутся или хотят казаться.

Это положение вещей вытекает из самой специфики телевидения как особого рода инструментария: телевидение – это инструмент, позволяющий теоретически затронуть всех. Чуть ниже Бурдье определит этот инструментарий как форму символической агрессии – агрессии, «которая реализуется благодаря молчаливому согласию тех, кто ее на себе испытывает, а также тех, кто ее оказывает, при условии, что и первые и последние не отдают себе отчет в том, что они ее испытывают или оказывают. Функция социологии, как и других наук, заключается в раскрытии сокрытого»

Поэтому и особенность телевизионных сообщений может быть определена как «описание и экстраполяция вовне событий, которые могут быть интересны всем», – как интересен детектив или мелодрама. Такие события – Бурдье называет их событиями omnibus, т.е. «для всех» – «это факты, которые никого не шокируют, за которыми ничего не стоит, которые не разделяют на враждующие стороны и вызывают всеобщий консенсус». Даже события, трагические по определению, такие, как стихийное бедствие или революция, будучи поданными как «события, интересные для всех», лишаются статуса своей трагичности и, следовательно, подлинности. В этом и заключается особенность так называемого «информационного потока» или «потока новостей» – реципиент информации привыкает воспринимать любое событие как заведомо лишенное статуса уникальности: за революцией в одной далекой стране следует революция в другой стране, не менее далекой, за где-то существующим пожаром следует не менее отстраненное наводнение; значительное место в хрониках занимают такие формальные события, как протокольные визиты глав государств и единственная информация, которая еще может как-то затронуть тебя лично – это прогноз погоды на завтра.

Цель телевидения – «информировать людей, либо показывая то, что нужно показать, но не показывая на самом деле, а делая так, что показываемые факты теряют всякое значение; либо показывая события таким образом, что они приобретают смысл, не соответствующий действительности». «Чем лучше мы понимаем, как функционирует определенная социальная среда, тем яснее становится, что составляющие ее люди манипулируемы в той же степени, что и манипулируют. Они тем лучше манипулируют, чем больше манипулируемы и чем меньше отдают себе в этом отчет» Мастерство журналиста или телевизионщика в этом случае – мастерство бессознательного иллюзиониста, который под влиянием характеристик силового поля, в котором он находится, сегрегирует, контаминирует, интерпретирует и транслирует вовне факты наличного бытия таким образом, что они лишаются статуса той действительной реальности, которой обладают – реальности длительной банальной повседневности – и приобретают статус «интересного всем» символического дискретного псевдобытия, и именно в этом статусе становятся той силой, которая способна определять подлинную социальную реальность. Различие между «хорошим, серьезным каналом» и коммерческим заключается лишь в том, что на последнем материал конструируется в соответствии с категориями восприятия читателей. Другими словами, если целью независимого научного поля является конвенционально принимаемая истина (хорошим историком или математиком может считаться лишь тот историк или математик считают хорошим историком или математиком, и отсюда определение независимости, предлагаемое Бурдье, в том числе и независимой журналистики: «независимое поле – это поле, в котором клиентами производителей являются их собственные конкуренты, т.е. те, кто вместо них мог сделать представляемое открытие, целью поля журналистики обычной считается конвенционально принимаемое мнение.

Это обстоятельство помогает прояснить две вещи: во-первых, факт непосредственной инструментальной зависимости поля телевидения и поля журналистики от полей экономики и власти, а следовательно – способность конструировать социальную реальность с учетом интереса последних, и, во-вторых, особый характер темпоральности в поле телевидения. Для прояснения характера этого влияния Бурдье неоднократно использует платоновский образ марионеток с перепутанными нитками: самое интересное в этой ситуации – проследить, с какой стороны и куда тянется незримая нить и где находится рука кукловода.

В поле телевидения время всегда дискретно и его всегда мало, поэтому наиболее удобный герой для телепередачи – это fast-thinker, предлагающий культурный fast-food: человек, способный производить идеи omnibus – идеи, не вызывающие возражений (именно поэтому эти люди так легко взаимозаменяемы). «Когда речь идет об устном выступлении, книге, или телевизионном выступлении, главная задача коммуникации – соответствовать условиям восприятия, для чего необходимо знать, располагает ли слушающий кодом для расшифровки того, о чем в данный момент говорится. А когда вы выдаете «готовые идеи», проблема отпадает сама собой. Коммуникация возникает мгновенно потому, что в каком-то смысле ее не существует. Она является лишь видимостью». Проблема подлинной мысли, как и подлинной реальности, заключена в ее неспешности, в ее поступательном разворачивании во времени – от деструкции того тезиса, который представляется ложным, к последовательной аргументации контртезиса, который представляется истинным, и эта неспешность, в свою очередь, обладает деструктивной силой по отношению к той символической темпоральности, которой обладает телевидение.

Более того, любой агент научного, литературного или художественного поля существует в нем по-своему – в силу своей индивидуальности: «интеллектуал, как любой феномен, существует через различие с другими интеллектуалами. Перестать различаться – значит перестать существовать». Именно в этой дистинкции – не элитарный versus массовый (людей, способных понять, скажем, философию Хайдеггера не так уж много, но всем бы нам хотелось бы, чтобы их было как можно больше. Телевидение же, как средство массовой информации, может и должно нам в этом помочь.), а автономный versus гетерономный, уникальный – всеобщий – заключается подлинная разница между наукой и «журнализмом» или, если угодно, между «независимой журналистикой», «журналистикой=рупором резонирующей общественности» и той журналистикой, о которой говорит Бурдье. Задача интеллектуала в этом случае – навязать полю журналистики свои правила игры посредством борьбы за «универсализацию доступа к универсальному»), за «повышение платы за вход» в поля культурного производства, борьбы «против рейтинга во имя демократии».

"Телевидение, управляемое рейтингом, способствует оказанию рыночного давления на считающегося свободным и просвещенным потребителя". За телевидением тянутся и газеты, отказывающиеся от аналитического в пользу развлекательного чтения. (Хотя первыми не выдержали конкуренции с телевидением не серьезные газеты, а как раз специализировавшиеся на происшествиях и спорте.) Ведь и газеты существуют "в мире, движимом опасением показаться скучным и необходимостью развлекать во что бы то ни стало". Но не журналисты, уверен Бурдье, в том виноваты и не ответственные лица - "жертвы рейтингового менталитета", а коммерциализация их профессионального поля деятельности. Он замечает, что многие журналисты страдают от цинизма и поверхностности своей профессии, которую они понимают по-другому, "но их досада и отвращение далеки от настоящего индивидуального и тем более коллективного протеста". Журналисты, как и их издания, остаются "марионетками необходимости". Теперь хочу объяснить, почему решилась утомить читателям скучным изложением ученой книжки, заведомо упрощая (из-за недостатка места) идеи ее автора. Книга Пьера Бурдье произвела на меня целительное воздействие (а лечение - занятие не веселое), на которое и надеялся ее автор. Осознание механизмов, которые властвуют над тобой, помогают в освобождении от них. Хотя бы внутреннего. Телезрители и читатели газет, раздраженные тем, что им показывают и дают читать, - а таких все больше - должны знать, что происходящие в СМИ нехорошие процессы описываются и анализируются учеными. Значит, есть надежда, будут скорректированы. И вообще, "мы должны бороться против рейтинга во имя демократии".

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: