Глава 5. ПРИДЕРЖИВАЯСЬ ВЫБРАННОГО ПУТИ

МАМА

Знаете, лепестки на некоторых цветах бывают такие мягкие на ощупь, как пуховая подушка. Ну вот, моя мама — как один из этих цветов. Она такая мягкая, такая нежная, такая красивая.

Ребби

Она дала нам столько любви, что мы стали ею. Мы очень простые, тихие, с мягкой речью, в точности, как она.

Джермен

Наша мама — больше, чем мать для нас. Она еще и наш друг.

Джеки

Когда я гляжу на свою маму, я просто начинаю плакать, только оттого, что я переполнена радостью и гордостью, потому что я — ее дочь. Для меня она — красавица, самая невероятная леди, которую мне когда-либо суждено узнать.

Джанет

Что бы я ни решил делать, моя мама знает, что у меня все получится, и она говорит мне об этом. Время от времени сыну нужно это слышать.

Марлон

В мире нет другого такого человека, как моя мама. Всякий, кто знакомится с ней, моего ли возраста, моложе ли, в конце концов начинает звать ее Мамой, потому что у нее золотое сердце.

Тито

Бог в ее жизни на первом месте. Это дало моей маме силы преодолеть жизненные трудности. Она распространила свою любовь к богу на всю семью. Она держала нас всех вместе. Она — основа.

Рэнди
ПРОЛОГ

Глава 1. МЕЧТА

Ребенок был мечтателем. А мечтой было вырваться из Индианы и стать „звездой" в Калифорнии. Этим мечтателем была я. А мечтала я — стать актрисой. В сороковых годах еще продавали тетрадки с фотографиями кинозвезд на обложках. Я всегда покупала больше тетрадок, чем мне было нужно. С сестрой Хэтти мы ходили на субботние дневные сеансы в театр „Марс" в Врсточном Чикаго. Я следила за карьерой моих люби-

мых артистов: Дины Дурбин, Кэтрин Грэйсон, Барбары Стануик, Пэгги Райэн, Джейн Уизерс. А еще я мечтала стать певицей. Пение в крови у моей семьи. Родители рассказывали о моем прапрадеде, Кендалле Броунсе, рабе, о его удивительном голосе, доминировавшим над всеми остальными голосами, когда во время службы он пел в маленькой деревянной церкви в округе Рассел, Алабама. Его голос был таким сильным,, что летом, когда открывали окна, его слышали в каждом доме. Я любила слушать, как поют в местной баптистской церкви. В седьмом — восьмом классах мы с Хэтти тоже пели в школьном хоре. Но больше всего я любила музыку кантри. Я хотела стать профессиональной певицей музыки кантри.

Мой отец, Принс Скруз, познакомил меня с музыкой кантри. Сам он обожал слушать по радио „Супертайм Фролик", из Чикаго, и „Зе гранд Оул Опри". Порой он дурачился, играя на своей старой фанерной гитаре, пел песни, которые выучил, слушая радио, а мы с Хэтти подпевали ему. Мне нравилась музыка кантри потому, что во многих песнях рассказывались какие-нибудь истории. После негритянской музыки, я думаю, это самая задушевная музыка из всех. Мы с Хэтти пели по дороге в школу, дома, когда мыли посуду.

— Прекратите это пение! — кричала моя мачеха Мэтти, не любившая музыки кантри.— Мало мне радио, так я еще должна слушать эту музыку из ваших ртов. Я делилась с Хэтти своими мечтами стать „звездой" в Голливуде, но никогда не говорила об этом родителям. Вероятно, я держала это при себе, потому что в нашем доме не принято было говорить о своих мечтах, ни мать, ни отец никогда не говорили о своих мечтах. Мысленно, возвращаясь назад, я не могу сказать, чтобы они были довольны жизнью. Им обоим приходилось много работать: отец был проводником пульмановских вагонов, мать работала на дому.

Я так и не стала ни актрисой, ни певицей музыки кантри. Помешала этому моя болезнь — полиомиелит. Я заболела в 1931 году, в возрасте полутора лет. В то время эту болезнь называли детским параличом. Мои родители не знали, что это такое, не знал, очевидно, и доктор, к которому меня возили в Монтгомери, Алабама. Единственное, что он мог сделать, это упаковать мою искривленную левую ногу в деревянный лубок. И только в 1934 году, когда мы переехали из крохотного городка Рузерфорд в Алабаме в Индиану, мои родители узнали настоящий диагноз. Мою ногу оперировали дважды в Мемориальной детской больнице на Саут-Бенд, когда мне было семь и шестнадцать лет. Для восстановительного лечения после каждой операции мой отец носил меня на руках до станции Саут-Шо и затем, по прибытии на Саут-Бенд,— еще шесть кварталов до больницы. Это была любовь! Мне пришлось носить лубок в течение семи лет. И все же одна нога у меня осталась короче другой. Я должна была носить ботинок на платформе. В школе меня дразнили из-за моего башмака на платформе и доводили до слез. Я ненавидела выходить к доске во время урока, боясь, что одноклассники будут смеяться надо мной. „Оставьте мою сестру в покое!" — кричала на них Хэтти. Всякий раз, когда меня обижали, она вставала на мою защиту,

Чувство непохожести на других сделало меня стеснительной и замкнутой, совсем не похожей на мою сестру, которая всегда была душой компании. Если бы я обладала ее характером, то, возможно, проявила бы больше настойчивости и стала бы заниматься шоу-бизнесом, несмотря на хромоту.

Вместе с Хэтти и несколькими подругами мы основали клуб для старшеклассников, назвав его „Блю Флэймз" (так называлась одна из песен Вуди Хермана). Один-два раза в месяц мы устраивали „вечеринки голубого света" у кого-нибудь дома, приглашая друзей на танцы. Именно на вечеринке я впервые встретила Джо Джексона. Он недавно приехал в Восточный Чикаго, но мы уже многое узнали о нем от друзей. Он переехал с матерью из Окленда, Калифорния, где они жили с его отцом, работавшим учителем. Джо уже не учился в школе и подыскивал работу на одном из сталепрокатных заводов. Он был по-настоящему хорош собой — брюнет с серыми глазами и бронзовой кожей. Когда я впервые увидела его, у меня буквально перехватило дыхание. Я не танцевала с ним на первой вечеринке, но когда мы встретились на „вечеринке голубого света" в другой раз, он заметил меня, и мы много танцевали, но только медленные танцы. Из-за своей ноги я не могла танцевать быстро. Я старалась не подавать вида, что влюбилась в него по уши. Тогда еще считалось дурным тоном для девушки дать понять молодому человеку, что он ей нравится.

Вскоре Джо, к моей глубокой печали, женился на

другой девушке. Но их брак оказался недолгим: не прожив и года, они расстались. „Знаешь, кому ты нравишься? — сказала мне Хэтти как-то после того, как я узнала, что он развелся.— Этому парню, Джо Джексону. Он попросил меня сказать тебе об этом". Услышав об этом, я, однако, не позволила себе никаких восторгов.

Однажды на Рождество Джо появился в нашем доме. Увидев его, я раскрыла от удивления рот. Он подарил мне ожерелье из горного хрусталя и такие же браслет и серьги. Мы немножко поболтали, и он ушел. Я поняла, что действительно нравлюсь ему. „Он славный парень",— заметила моя мать. Два или три дня спустя Джо позвонил по телефону и пригласил меня погулять. „Я подумаю",— ответила я. Он позвонил на следующий день и спросил: „Ты решила?" Я сказала — да. Он приехал на машине, которую недавно купил, и мы отправились в театр в Гари.

Вскоре наши встречи стали постоянными. Мне все нравилось в Джо: его внешность, манеры, его спокойный, уравновешенный характер. Но особенно мне нравилось то, что он, как и я, был мечтателем. Он мечтал начать новую жизнь в Калифорнии. „Кэйт,— говорил он,— когда-нибудь я увезу тебя туда". Он боксировал в „Золотых перчатках" и, может быть, думал, что кулаки помогут ему вырваться со сталепрокатного завода. Я не поощряла эти его мысли. Мне казалось, что боксом нельзя зарабатывать средства на жизнь.

Четвертого мая, на мой день рождения, мать Джо испекла мне торт. В середину его Джо поместил подарок для меня — кольцо с изумрудом, моим любимым камнем. Шесть месяцев спустя, пятого ноября 1949 года, мы поженились. Джо был двадцать один год, мне — девятнадцать. Вместо шикарного ранчо в Голливуде, о котором я мечтала всю свою юную жизнь, мы поселились в щитовом домике с двумя спальнями в черном квартале Гари. По иронии судьбы, дом находился на углу улицы Джексон. Он стоил восемь с половиной тысяч долларов. Чтобы заплатить первый взнос — пятьсот долларов, мы заняли двести долларов у моего отца.

Мне очень нравилось быть домовладелицей, и меня не огорчало, что в нашем доме было мало мебели — раскладной диван да стол. Кроме того, в доме были плита и холодильник. Первые два месяца мы спали на диване. Но вскоре моя мать подарила нам спальный гарнитур. Я уже ждала ребенка. Поскольку надо было платить за дом, решили, что я буду рожать дома, чтобы сэкономить деньги. На родах присутствовали моя мать, тетка Джо и доктор. Джо не разрешили войти в комнату. Позже он признался мне, что подсматривал в окно. Роды продолжались с субботы до трех часов утра в понедельник, двадцать девятого мая, когда я, наконец, родила дочь Морин.

Никогда не забуду: когда впервые я взглянула на нее, то ужаснулась. „Я погубила своего ребенка!" — вскричала я. Ее голова имела странную форму, что-то вроде конуса, она выглядела, как старый герой мультфильмов Денни Дэнуит. Но доктор уверил меня, что девочка в полном порядке и что ее голова со временем округлится. Джо хотел мальчика. „Ладно,— сказал он,— может, следующий будет мальчик". Но, когда он впервые взял ребенка на руки, я увидела, что он гордится своей девочкой. Рождение Морин, или Ребби, как мы вскоре стали называть ее, изменило мою жизнь: я почувствовала себя „взрослой". Я не могу описать любовь, которую я чувствовала к своей малышке, не могу выразить это словами. Спустя год я подарила Джо мальчика, которого он так хотел. Перед родами я гостила у моей матери в Восточном Чикаго. Четвертого мая, в день своего рождения, я объявила ей, что отправляюсь в больницу Святой Екатерины, чтобы родить ребенка. Все прошло благополучно. Джо был в экстазе. Он решил сам назвать ребенка. Но, когда я услышала, что он выбрал ему имя Зигмунд, я растерялась: „Мой ребенок будет ненавидеть это имя, но если Джо оно нравится..." К счастью, отец Джо, Самуэль Джексон, приехавший на четвертый день после рождения мальчика из Калифорнии, сразу же стал называть его Джексоном Бой. Вскоре мы сократили это имя до Джеки Бой, а затем до Джеки. (Но когда впоследствии Джеки узнал, какое имя ему хотели дать вначале, оно так ему понравилось, что он назвал своего сына Зигмундом.)

Теперь, когда в семье появилось двое детей, Джо старался работать как можно больше. Продолжая работать крановщиком на заводе Инланд-Стил в Восточном Чикаго, он с братом Лютером подрабатывал по совместительству в основанной ими вокальной группе „Фальконз" *.

* В русском переводе „Соколы".

Я не знала, что Джо любит петь, пока мы не поженились. Я часто вспоминаю наше первое Рождество, когда мы с Джо, лежа поперек кровати, пели рождественские песни. Однако в отличие от меня Джо был равнодушен к музыке кантри. Он увлекался популярным в те годы Рэнд Б *. Оказалось, что он даже немного играет на электрогитаре. Когда-то я мечтала выйти замуж за музыканта, но, когда выходила замуж за Джо, я и не подозревала, что моя мечта осуществится.

Джо мечтал о славе и состоянии. Группа „Фальконз" регулярно репетировала в нашей гостиной, оттачивая свое мастерство, создавая собственные песни. Одна из мелодий, написанных Джо, называлась „Тутти-Фрут-ти". Вскоре после того, как он ее написал, Литтл Ричард выпустил свою классическую пластинку под тем же названием.

Группа выступала на нескольких площадках в Гари под аккомпанемент нанимаемого музыкального ансамбля. Одна из площадок находилась в Глензон-парке. Я гордилась, наблюдая за выступлением Джо и его друзей. В то время как они выступали, посетители парка танцевали на открытом воздухе, явно наслаждаясь музыкой.

Хотя „Фальконз" и произвела некоторое впечатление на местную публику, успех ее был недолговечный. Группа практически распалась, когда один из ее членов, Пуки Хадсон, ушел, чтобы основать „Спаниелз". Группа Пуки совместно с репертуарным агентом Виджей Ре-кордз записала песню „Спокойной ночи, любимая, спокойной ночи". В версии „Спаниелз" эта песня не была хитом, а вот благодаря Макгир Систерз она попала в десятку лучших.

Когда „Фальконз" распалась, Джо не пытался создать новую группу. Но он продолжал играть на гитаре для собственного удовольствия. Семья росла, и у него уже не было ни времени, ни сил, чтобы следовать своей мечте. Тогда мы еще не знали, что через несколько лет наши дети снова разбудят мечты в каждом из нас.

* Ритм'энд'блюз.
Глава 2. РАСТЕТ СЕМЬЯ НА ДЖЕКСОН-СТРИТ

Сначала Джо заявил, что хочет иметь только одного ребенка, чего я никак не могла понять. Он был одним из пяти детей, а его отец — одним из двадцати. „Ну, а я хочу трех",— сказала я. Когда я росла, мне не хватало брата, и мне казалось, что если у нас будет хотя бы трое детей, то есть шанс, что один из них будет сыном. Нашим третьим ребенком был Ториано, или Тито, который родился пятнадцатого октября в больнице Мерси Хоспитал в Гари. К тому времени нам с Джо уже так понравилось быть родителями, что мы хотели иметь еще большую семью. Я легко переносила беременность и никогда не чувствовала себя лучше, чем в это время. Иногда, если я не следила за календарем, то могла быть беременна месяц или больше, ничего не чувствуя.

Джермен, наш четвертый ребенок, родился одиннадцатого декабря 1954 года. Следующей была Латойа. Она родилась двадцать девятого мая 1956 года, ровно шесть лет спустя после того, как Ребби вступила в этот мир. При весе семь футов двенадцать унций она была самым крупным моим ребенком. Меньше, чем через год, я снова была в больнице, и на этот раз у меня была двойня. Марлон и Брандон родились двенадцатого марта 1957 года, на два месяца раньше срока. Я тащила в дом тяжелое ведро с мазутом, когда почувствовала, что начались роды. Джо не было дома. Один из его двоюродных братьев срочно доставил меня в больницу. Через сорок пять минут после поступления в больницу родился Марлон. Он весил четыре фунта пять унций. Доктор уже выходил из палаты, когда сестра сказала: «Подождите минуточку, там еще один ребенок!» Доктор приложил стетоскоп к моему животу и немного послушал. „Провалиться мне на месте, там действительно что-то есть!" — воскликнул он. Этот же доктор обследовал меня во время беременности, но он не заметил, что я носила двойню! „Н-да, она слишком устала, чтобы рожать",— сказал он и начал вытаскивать Брандона щипцами. Мне дали чего-то успокаивающего, но я, помню, думала: „Он что-нибудь сделает с моим ребенком. Он покалечит его".

Когда Брандон родился, он кричал очень слабо. Через восемь часов он умер. Мать Джо, Кристал Джексон, сообщила об этом моим детям, они очень переживали. Когда же Кристал сказала им, что я плакала, они совсем расстроились. „Ну, ладно, один ребенок у нас все же есть,— сказала Ребби, всхлипывая,— так что мама не должна плакать". Поскольку мне пришлось пробыть в больнице пять дней, я не смогла присутствовать на похоронах моего мальчика. Кристал наняла; профессионального фотографа, чтобы сделать снимки Брандона, но он потерял пленку. Мне так и не довелось увидеть моего сына. Через две недели, пережив потерю ребенка и преждевременные роды, я наконец вернулась из больницы домой с Марлоном.

Но мои испытания с Марлоном и Брандоном не остановили меня перед новой беременностью. На следующий год, двадцать девятого августа, я родила еще одного мальчика. Я хорошо помню тот день. Я почувствовала себя плохо, когда ехала в машине с соседкой Милдред Уйат, чтобы посмотреть на строительство новой школы. Развернув машину, Милдред привезла меня домой. Я позвонила своей матери. Вместе с моим отчимом Джоном Бриджесом она отвезла меня в больницу. Вскоре по прибытии туда у меня начались схватки. Ночью у меня родился сын. „Я хочу дать ему имя Рональд",— сказала моя мать. Мне ужасно не понравилось это ее предложение. „А как насчет Роя?" — сказала она. „О господи, мама, нет". Она еще немного подумала. „Придумала — Майкл".— „Пойдет",— сказала я.

К тому времени я уже привыкла, что дети у меня рождаются с головками странной формы, поэтому голова Майкла меня не встревожила. И, помнится, я заметила у него еще две особенности: когда я впервые взяла его на руки, то увидела большие карие глаза и длинные руки, напоминающие мне руки моего свекра. „Готов поспорить, что я родился случайно",— дразнил меня Майкл. Это было не так, но после того, как он родился, я решила сделать перерыв: восемь родов за восемь лет — изрядный темп! Мне хотелось устроиться работать продавщицей в Сеаре' на неполный рабочий день. Рэнди, наш следующий ребенок, появился спустя три года, тридцать первого октября 1961 года, и прошло еще почти пять лет, прежде чем я родила Джанет. Это произошло шестнадцатого мая 1966 года. Одной из причин, почему мы с Джо решились на появление Рэнди и Джанет, было то, что малыши доставляли огромную радость нашим старшим детям, любившим возиться с ними.

„У нас и так много детей, почему вы хотите еще?" — спрашивала я своих старших сыновей и дочерей. „Мы просто любим детей", — отвечали они. Когда родилась Джанет, Майкл, бегая от двери к двери по Джексон-стрит, кричал: „У меня маленькая сестра! У меня маленькая сестра!" Он, его братья и сестры с нетерпением ждали обеденного перерыва в школе, чтобы прийти домой и поиграть с ней. Ребби особенно любила Джанет. Она так часто с ней гуляла, что ее одноклассники стали говорить, что Джанет, вероятно, ее собственный ребенок.

Мне приятно было наблюдать, как мои дети становятся взрослыми. Моим главным помощником по дому была Ребби — „мамина копия", как сказал ее брат Джеки. В шесть лет она уже умела менять пеленки, кормила детей, в двенадцать лет гладила, стирала, убирала дом, готовила. „Я оказалась в этой роли, потому что была старшей",— говорила Ребби. Джеки рос озорником.

РЕББИ. Ему нравилось мучить младших братьев. Когда мамы не было дома, он толкал их, щелкал по головкам, потом он убегал в спальню и запирался там быстрее, чем мне удавалось догнать его. Приготавливать печенье было сущей мукой, если он находился поблизости. Стоило мне на минутку отвернуться, как он начинал есть взбитое тесто.

ДЖЕКИ. Это факт: мне нравилось взбитое тесто для печенья больше, чем само печенье.

Забавно, что вне дома Джеки был самым стеснительным. Я помню, как однажды он пробирался на вечеринку по аллее за домом. Ему не хотелось, чтобы жившие по соседству друзья увидели его в костюме, который я заставила его надеть.

Джермен был болтуном и маминым сынком. В возрасте пяти лет он буквально ходил за мной по пятам. И это понятно. Когда мальчику было четыре, он заболел нефритом, серьезным заболеванием почек. Ему пришлось пробыть в больнице три недели. Когда мы с Джо доставили, его в больницу, он кричал не своим голосом, не останавливаясь. Но как только мы вышли из палаты, крики внезапно прекратились. Подойдя к лифту, мы изумились, увидев его там! Он выбрался из своей кроватки и как-то умудрился обогнать нас. Мое сердце разрывалось при расставании с ним.

ДЖЕКИ. Если мы делали что-нибудь, о чем не должен был знать папа, мы давали Джермену печенье и брали с него обещание, что он не скажет. Он говорил: „Обещаю, обещаю". - Но как только папа входил в дверь, он кричал: „Папа..." — и все выкладывал. Иногда он даже присочинял!

РЕББИ. Если Джермену случалось быть виноватым, он старался переложить свою вину на других. Тогда-то и становилось ясно, кто настоящий виновник. Другая его черта — хотя он был заикой, он никогда не заикался, пытаясь выгородить себя.

Тито, если ему в руки, попадала игрушка, обязательно разбирал ее и затем пытался снова собрать. В десять лет он починил утюг, тостер и радио. Он сэкономил нам кучу денег на ремонте. С Джерменом они были лучшими друзьями. Разыскивая на окрестных свалках металлолом, они затем мастерили свои собственные велосипеды или тележки.

ДЖЕРМЕН. Наши велосипеды выглядели, как нынешние горные, но у них не было крыльев. Мы гордились тем, что они служили дольше, чем шикарные велики, продававшиеся в магазинах.

Тито нравилась наша стиральная машина. Иногда он просил меня разрешить ему поработать на ней. Ему особенно нравилось пропускать одежду через выжималку. Латойа была тихим ребенком, любимицей моей матери. Летом она много времени проводила в ее доме. Умытая и причесанная, Латойа сидела на диване, как маленькая леди. Если кто-нибудь чихал за обедом, она прикрывала свою тарелку. Я тоже так делала, когда была молодой.

Джанет, напротив, была сорванцом. В два года ее звали „Белкой", потому что она любила куда-нибудь забраться.

ДЖАНЕТ. Пока мои сестры приводили в порядок свои волосы и ногти, я вместе с моими братьями забиралась на деревья, играла в бейсбол или плавала.

Мне с трудом удавалось заставить Джанет ходить в детский сад в платьях. Она любила джинсы. И до сих пор она одевается, как мальчишка. Она может появиться в доме в армейских ботинках, вытертых джинсах с заплатками, в слишком большой футболке, с волосами, заправленными под кепку. „Джанет,— говорила я ей,— носи серьги, крась губы, иначе люди будут принимать тебя за парня".

Рэнди рос занудой. Ребби прозвала его „маленьким профессором" за то, что он любил спорить. Если кто-нибудь из его друзей говорил, что мяч красный, Рэнди только для того, чтобы затеять спор, утверждал, что мяч зеленый. Самым решительным и сильным соперником среди моих детей был Марлон. Он, как и Майкл, играл в обычные детские игры: в шашки, карты, фишки. В играх почти всегда выигрывал Майкл. Но Марлон не уступал: он продолжал играть с Майклом до тех пор, пока не выигрывал. Но самым поразительным ребенком оставался Майкл.

Глава 3. МАЙКЛ

„Чагга-чагга-иик! Чагга-чагга-иик! Чагга-чагга-иик!" Такой звук издавала при работе моя стиральная машина. Однажды я стояла перед ней, проверяя загрузку, и вдруг, случайно обернувшись, увидела почти под подолом своего платья полуторагодовалого Майкла. Он держал в руках свою бутылочку и танцевал... танцевал в ползунках под ритмичное взвизгивание стиральной машины! Тогда я впервые подумала, что Майкл — ребенок „несерийного производства".

РЕББИ. Майклу не было еще двух лет, когда однажды, прицелившись своей детской бутылочкой в папу, проходившего через гостиную, он размахнулся и попал ему в голову. Я думаю, отец не столько испытывал боль, сколько был шокирован тем, что его малолетний сын влепил ему.

К трем годам озорство Майкла приняло характер самозащиты. После того как Джо отшлепал его за плохое поведение, Майкл запустил в него ботинком. Джо успел нагнуться, иначе Майкл попал бы в него. После

этого Джо выдрал его по-настоящему. Маленькие ножки Майкла были красными.

РЕББИ. Если мама просила его что-нибудь сделать, например работу, которую он не хотел делать, он бормотал что-то себе под нос. „Что ты сказал?" — спрашивала мама. Но Майкл ничего не отвечал. „Подойди сюда!" — требовала мама. И тут начиналось веселье. Майкл бросался в спальню, мама — за ним. Он забирался под кровать и вцеплялся в пружины. Мама пыталась его вытащить, но не могла. Не могли этого сделать и мои братья. Приходилось ждать, когда он выберется сам. Через полчаса или больше Майкл наконец вылезал из-под кровати, стряхивал пыль и неспеша возвращался в гостиную. Иногда мама забывала о его проделке, а если не забывала, то приказывала братьям поймать Майкла и как следует проучить.

ДЖЕКИ. Майкл с таким же успехом ускользал и от папы. Случалось, какой-то момент отец держал Майкла в руках, готовясь отшлепать его, но в следующее мгновение тот вырывался, и отец шлепал по воздуху. Майкла почти невозможно было удержать. Он, как маленький червяк, все время выкручивался. Он был невозможен.

Иногда я и Джо очень сердились на Майкла, особенно когда ему удавалось ускользнуть от нас. Но были моменты, когда мы не могли не рассмеяться. „Что делать с этим ребенком?" — задавала я себе вопрос, наблюдая, как проявляются черты характераМайкла. Он был, например, непомерно щедрым. Иногда это заходило слишком далеко. Как-то раз, Майкл тогда учился во втором классе, я не нашла одно из своих ювелирных украшений. „Куда делся мой браслет?" — спросила я детей. Майкл поднял голову и небрежно заметил: „А, я подарил его своей учительнице". Я не наказала его, но предупредила, чтобы он больше так не делал. Майкл не послушался. Драгоценности продолжали исчезать. Он крутился и вокруг драгоценностей моей матери. Вы знаете, какими аккуратными бывают бабушки: все их вещи разложены в строгом порядке, и они не любят, чтобы внуки что-нибудь трогали. У матери с Майклом происходили настоящие баталии, если ей удавалось поймать его за неугодным ей занятием. Братья тоже жаловались на Майкла. „Мама, когда мы были в доме такого-то, Майклу просто не терпелось узнать, что у них в ящике стола,— говорил мне кто-нибудь из них.— Когда они вышли из комнаты, он открыл ящик и заглянул внутрь".

МАРЛОН. Он не изменился. Во время турне „Виктори" мы как-то были с ним за сценой. Майкл зашел в чей-то офис и начал совать свой нос куда не следовало. „Майкл, оставь эти ящики!" — сказали мы ему. Он любит рыться в вещах своих братьев. Однажды мы были в гостях у Рэнди. Рэнди пришлось срочно уйти. Как только онушел, Майкл стал открывать ящики стола. В одном из них он нашел записку: „Майкл, не лезь сюда со своим длинным носом!" Майкл смеялся до упаду.

Но я не хочу, чтобы у вас создалось впечатление, будто юный Майкл только проказничал. В его характере были и милые черты. Когда Ребби окончила среднюю школу, он купил ей бутылочку лака для ногтей. Он любил делать небольшие подарки своим друзьям, жившим по соседству.

Он мечтал когда-нибудь иметь кондитерскую, потому что обожал играть в продавца. Джо выдавал детям еженедельно деньги на карманные расходы. Майкл тратил все до последнего цента на сладости и жевательную резинку. Он приходил домой с полными руками этого добра, доставал доску, два кирпича, устанавливал их у входа в спальню мальчиков, стелил скатерть поверх доски, выкладывал свои покупки и продавал их братьям, сестрам и друзьям за ту же цену, которую он за них заплатил.

Он очень любил сладости и жевательную резинку.

Как-то вечером он не нашел свой пенни, на который хотел купить жевательную резинку_; и так расстроился, что заплакал. „Мама, ты не знаешь, что случилось с моим пенни?" — спросил он. Я посмотрела на Марлона, и все поняла. Майкл и Марлон были друзьями „не-разлей-вода".

МАРЛОН. Поскольку мы были одного роста, люди думали, что мы близнецы. Мы с Майклом играли в баскетбол, катались на роликовых коньках по подъездной дорожке, на мини-великах.

ДЖЕКИ. Иногда они вскакивали среди ночи, хватали палки для метл и играли в войну или выставляли палки в окно и „стреляли" в проезжавшие мимо машины.

Майкл любил бегать наперегонки с братьями и соседскими ребятами. Они бегали вдоль квартала, под фонтаном, играли в мяч. Все это было нормальной детской забавой. Но пение и танцы ни

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: