Сделай Сам Свою Работу на 5

ИСТОРИЯ И СОЦИАЛЬНЫЕ НАУКИ ВО ФРАНЦИИ.





ЖАК РЕВЕЛЬ (Франция)

НА ПРИМЕРЕ ЭВОЛЮЦИИ ШКОЛЫ "АННАЛОВ"

Цель статьи - проиллюстрировать основные тенденции развития французской историографии, в полной мере проявившие себя в последние пять десятилетий. Автор стремился не просто охватить эволюцию этой дисциплины, но и войти в суть дискус­сий, которые оживляли, а временами и раскалывали ее. В связи с этим - несколько предварительных замечаний.

В статье дается обзор развития школы, а не перечень заслуг отдельных ее пред­ставителей. Имена и ссылки отобраны самые различные. Некоторые - классические, отсутствие которых было бы труднообъяснимо, и читатели найдут здесь имена многих наиболее известных французских историков. Другие известны меньше и упоминаются по той причине, что предлагаемые ими точки зрения, анализ или критические суждения служат раскрытию названной выше цели. Автор не стремился создать какую-либо иерархию, и упоминание на этих страницах того или иного текста или историка никак не связаны со значимостью труда или влиятельностью исследователя. Ведь кол­лективная эволюция, которую мы здесь пытаемся описать, есть нечто большее, чем результат труда небольшой группы великих историков. Эта эволюция - следствие коллективных усилий, она отражает убеждения, а за рамками чисто профессиональ­ного круга - ожидания аудитории, количественный и качественный состав которой могут быть весьма различны.



Эволюция исторической науки имеет в своем основании различного рода научные учреждения и журналы, которые вынуждены конкурировать с соперничающими или альтернативными точками зрения. Предлагаемый обзор подразумевает значительно более обширный ряд концепций, трудов и достижений, чем мы в состоянии назвать. Тем, кто хочет получить достоверное представление о развитии исторической науки во Франции после второй мировой войны, следует иметь в виду, что почву для появления анализируемых работ, их субстанцию, составляют сотни тысяч научных публикаций, оставшихся неупомянутыми.

Добавим, что на протяжении последней четверти века исторические дискуссии на Западе стали в значительной мере интернациональными. Свободное обращение идей и книг, свободное общение ученых радикально изменило "условия труда" в рамках исторической дисциплины. В воцарившемся "многоязычии" весомо звучит голос фран-




 


3 Тихнинский СЛ. Движение за реформы в Китае в конце XIX века и Кан Ювэй. М., 1959; его же. Сунь
Ятсен. Внешнеполитические воззрения и практика. Из истории национально-освободительной борьбы ки­
тайского народа (1885-1925). М., 1964; его же. Завещание китайского революционера. Сунь Ятсен: жизнь,
борьба и эволюция политических взглядов. М., 1986.

4 Тихвинский СЛ. Путь Китая к объединению и независимости. 1898-1949. По материалам биографии
Чжоу Эньлая. М., 1996.


Жик Генелн -директор Высшей школы исследований по социальным наукам, член редколлегии журнала 'Анналы: История, социальные науки" (Франция). Публикуемая с небольшими сокращениями статья впервые опубликована на английском языке в виде предисловия к сборнику: Postwar French Thought. V. I. French Past Construction History. Ed. by J. Revel and L. Hunt. New York, 1995. Перевод с английского В.Г. Забалуева.



цузских ученых. Впрочем, то, что создано французами, - это отнюдь не образец для подражания, а всего лишь реплика или серия реплик в ряду дискуссий, разгоревшихся повсеместно среди историков. Отсюда не следует, будто современные историки утверждают одно и то же или говорят на общем языке - беглого взгляда на публикации в ведущих исторических журналах достаточно для того, чтобы убедиться в обратном. Ограничившись рамками социальной истории, чьи задачи в каждой из стран в значительной мере схожи, любой читатель французского журнала "Анналы", британ­ского "Паст энд презент", итальянского "Квадерни сторичи" или американских "Ком-пэративз стадиз ин сэсайети энд хистори" и "Джорнэл оф интердисциплинэри хистори" убедится в существовании того, что за неимением более точного определения можно назвать "национальным" стилем историописания. Термин удобный, если бы он не тре­бовал для своего объяснения определения того, что такое "национальный характер". Впрочем, даже если таковое и существует, оно не дает ответа на интересующий нас вопрос, поскольку "национальный характер" сам по себе проблема, которую нужно четко сформулировать и разрешить. Именно это мы и попытаемся сделать здесь применительно к французской историографии.



Чтобы лучше понять характерные черты современной французской историографии, мы рассмотрим выбранную нами тему в более широких, чем вторая половина века, временных рамках, попытаемся показать, что эти черты определялись исследователь­скими программами, которые в свою очередь заново формулировались и пересматри­вались по мере изменения условий. При всем многообразии работ и различии подходов можно говорить о французской историографии как едином целом. Истоки этого единства, тем не менее, далеко не очевидны, и цель статьи - объяснить, в чем они, на

наш взгляд, состоят.

Центральная роль в этом обзоре будет отведена историографическому движению, связанному с журналом "Анналы" (само движение "Анналов", разумеется, вовсе не было ограничено рамками этого издания). Причина не только и не столько в том, что, журнал стал своего рода фирменным знаком французской исторической науки вообще - за границей, возможно, даже в большей степени, чем в самой Франции, не в том, что, как безосновательно утверждают некоторые, историки, примыкающие к "Анна­лам", якобы монополизировали историко-исследовательские учреждения и издания в стране. Автору этих строк хотелось бы думать, что это, как минимум, неверно по отношению к нему самому, учитывая, что двадцать с лишним лет он был связан с редакционной коллегией "Анналов".

Если историки "Анналов" и представлены здесь с избытком, то это в первую очередь связано с тем, что движение "Анналов" являлось главным источником нова­торства во французской историографии на протяжении более чем шести десятилетий. Основным рефреном исторического развития все это время оставались вопросы: относит себя тот или иной исследователь к "Анналам" или держит по отношению к ним дистанцию, восхищается их деятельностью или раздражен ею, принимает их подходы или нет (при этом отдельные историки в разное время поочередно пред­ставляли все названные точки зрения)1. История историографии, которую мы предпо­лагаем реконструировать здесь, есть, таким образом, не более чем одна из версий. Кто-то, и небезосновательно, представит совершенно иной взгляд на этот период, например, сделает акцент на том, что изменялось в наименьшей степени и повто­рялось: в истории, как и в любой другой научной дисциплине, этот "сухой осадок" может, вероятно, рассматриваться как ядро достигнутого. Но поскольку цель статьи состоит в том, чтобы обозначить основные линии развития дисциплины, мы чувствуем себя вправе сделать упор на явлении, которое на протяжении полувека было объеди­няющим началом и источником энергии французской историографии2.

1 См. Pomian К. L'Heure d<_____ : Часть материала этой стать mouvement. Paris.

les Annales. - Les Lieux de memoire, v. 2, pt. I. La Nation. Paris, 1986, p. 377-429. статьи взята из моей подготовленной к изданию книги: Revel J. Les Annales en


Хронологические рамки, выбранные для обзора, в свою очередь нуждаются в обосновании. Годы, последовавшие за второй мировой войной, совпали со сменой поколений, ставших свидетелями рождения новых исследовательских учреждений и, что куда важнее, - новых способов организации исследований и обучения. Интел­лектуальный климат тоже претерпел коренные изменения, а вместе с ним - и система приоритетов в историографии. История оказалась- не единственной дисциплиной, подверженной изменениям, а Франция была не единственной страной, где шли такие процессы, но во Франции перемены оказались особенно драматичными и зримыми.

В основе этого лежал ряд причин: долгий перерыв, вызванный войной, поражением, оккупацией, трудно переносимый, но еще труднее переосмыслявшийся опыт Виши в сочетании с повсеместным осознанием банкротства Третьей республики породили все более укреплявшееся ощущение того, что после освобождения социальная, полити­ческая и интеллектуальная жизнь в стране должна быть принципиально иной.

На деле, однако, все началось вовсе не в 1945 г. Историографическое движение, давшее мощнейший импульс историко-исследовательским дискуссиям во Франции, берет начало задолго до войны3, а именно - в январе 1929 г., когда Марк Блок и Люсьен Февр основали журнал "Анналы экономической и социальной истории", плод их многолетних планов и замыслов. Но и эта дата, часто отмечаемая как новая точка отсчета, или "историческая революция"4, не являлась точкой старта. Сколь бы нова­торским в первые годы издания не казался журнал, его появление может быть понято только в более широком временном контексте, восходящем к последней четверти XIX в. - времени реформирования французской академической системы, пересмотра учебных планов и определения новых приоритетов исследовательской деятельности. Такой широкий временной контекст поможет лучше определить как значение и размах, так и границы новаторства, которое стало возможным только в его рамках.

В 1994 г. "Анналам" исполнилось 65 лет. Возраст не такой уж необычный для научного журнала и, тем не менее, вместивший в себя трансформацию того, что зарождалось как движение, в нечто вроде учреждения. Последствия этого процесса для самих "Анналов" и, разумеется, для понимания аудиторией целей журнала были очень значительны, причем за пределами Франции они, возможно, ощущались даже сильнее, чем в самой Франции.

С "Анналами" от рождения связаны две легенды: темная и светлая. Темная утверждает, что журнал, в особенности в первые годы существования, вел себя агрессивно и вызывающе, высокомерно ниспровергая все устоявшиеся правила и обычаи профессии. Такое восприятие "Анналов" сейчас распространено несколько меньше, но не исчезло вовсе, время от времени проявляясь в новом обличье. Тем временем светлая легенда, опирающаяся на интеллектуальный и институциональный успех движения, освящает труд отцов-основателей и отстаивает преемственность заложенной ими традиции. Из года в год в бесконечном потоке редакционных статей, юбилейных чтений, портретов, обзорных очерков комментаторы говорят о существо­вании некоего проекта "Анналов", определенной системы целей, разделяемых якобы научным сообществом. Наилучшим выражением этой линии стала презентация Фернаном Броделем в 1969 г. "новых" "Анналов", переданных им его преемникам: «"Анналы" еще раз приняли новое обличье. В этом они остаются верными духу Люсьена Февра и Марка Блока, основавших 45 лет назад журнал. Их целью всегда было служение истории и наукам о человеке, состоявшее в том, чтобы смело идти навстречу любому риску и отважно действовать на передовой линии новаторства. В свою очередь другие журналы также служили профессии, прочно удерживая завоеван­ные территории. Их роль критически важна и необходима. Они, таким образом, позво-

J Было бы ошибочно отождествлять это историографическое движение с французской историографией в целом, как это иногда делается.

4 См. например: Bwk P. The French Historical Revolution: The Annales School. Stanford (California), 1990.



ляют нам по-новому вписаться в интеллектуальную конъюнктуру нашего времени»5. В этом тексте, тонко использующем риторику дней нынешних и дней минувших, утверждается следующее: верность журнала собственному прошлому лучше всего подтверждается тем, что он дает "зеленую улицу" новаторству; самому же движению "Анналов", описанному как нечто последовательное и непрерывное, отводится исклю­чительная роль.

Легенды эти - а к ним можно добавить и третью, существовавшую на протяжении лет двадцати, будто школа "Анналов" сошла на нет и мертва, либо не существовала вовсе, - сами по себе не представляют особого интереса, хотя, в конечном счете, и искажают наше видение "Анналов", утверждая, в позитивном или негативном аспек­те, идею непрерывного существования на протяжении более чем шести десятилетий XX в. некоего неизменного проекта. Что может быть общего между группкой профес­соров, рискнувших издавать в 1929 г. научный журнал, и мощной сетью, сформи­ровавшейся вокруг него после войны и включающей в себя в качестве опоры ис­следовательские учреждения? И может ли эта профессиональная корпорация управ­ляться с произросшими из нее на протяжении прошедших двадцати пять лет ответвле­ниями и отростками, многие из которых, взывая к авторитету "Анналов", находятся вне сферы компетенции журнала? Мы задаем эти риторические вопросы не потому, что отрицаем существование единого движения, на протяжении многих лет доказы­вавшего способность находить поддержку и выдавать результат, а, скорее, для того, чтобы указать: "единство" его - само по себе скорее проблема, чем готовый ответ на вопрос.

Большая часть публикаций об "Анналах" считает за данность факт непрерывности и преемственности движения. Стало быть, на веру принимается и существование "школы"6. Удобное, но реально до сих пор не подтвержденное предположение. Кроме того, если даже такая школа существовала (эту точку зрения мы не разделяем), следует еще объяснить, как она ухитрилась выжить на протяжении столь длительного времени - времени перемен, неоднократной реструктуризации всей дисциплины и отдельных ее подспециальностей, совершенствования и развития методов и приемов как в области исследования, так и в организации научного обмена и общения.

С начала 1870-х годов во Франции шла систематичная и продуманная перестройка университетского образования, завершившаяся созданием совершенно новой академи­ческой системы. Еще в предыдущее десятилетие университеты сталкивались с обвине­ниями в поверхностности учебных планов и прочих несоответствиях требованиям времени. Разгром Франции в войне с Германской империей в 1870 г. породил беспре­цедентный моральный кризис общества. Современники событий, и среди них историк и писатель Эрнест Ренан, восприняли поражение как симптом гражданской, моральной и интеллектуальной распущенности французского общества. Если Франция намере­валась взять реванш, она, по их мнению, должна была "перевооружиться" - и не только в военном (это безусловно), но также моральном и научном отношении. Воз­никло широкое гражданское согласие: страна должна работать, чтобы обогнать

' Annales: economics, societes, civilisation (Далее - Annales ESC), 1969, К» 24. p. 571.

6 Выражение "школа Анналов" является общепринятым, в особенности за пределами кругов, наиболее тесно связанных с журналом. В зависимости от ситуации оно используется для выражения претензий на принадлежность к этой "школе", осуждение за принадлежность к ней и. разумеется, для обвинения в ренегатстве и дезертирстве. Упомянем три примера, далеко не новых: Fontana ./. Acsens i decadencia de 1'Escuela dels Annales. - Recerques, Barcelona, 1974, p. 283-298; Judt T. A Clown in Regal Purple: Social History and (he Historians. - History Workshop, 1979, № 7, p. 66-74 и с совершенно иной точки зрения: Diaz F. Le stanchezze di Clio. - Cedronio M.. etc. Storiografia francese di ieri e di oggi. Napoli, 1977. Тот же самый взгляд можно обнаружить в абсолютно проанналовской книге: Sinianovich T. French Historical Method: The Annales Paradigm. Ithaca, 1976 (предисловие Ф. Броделя).


Германию в тех сферах, где последняя достигла особых успехов, а именно: в военном деле, науке и в области гражданского воспитания7. Планирование новой универси­тетской системы становилось, таким образом, общенациональной задачей.

Группа решительно настроенных людей, включая таких историков, как Эрнест Ренан, Ипполит Тэн, но в первую очередь - Эрнест Лависс и Габриэль Моно, сыграла решающую роль в перестройке высшего образования. Планы обучения были пере­смотрены, больший акцент сделан на профессиональную подготовку по специальности. Поощрялось - наряду с традиционными публичными лекциями - использование германского опыта проведения семинаров и обучения исследовательской работе в процессе самого исследования. Преподаванию дисциплин придавался более профессио­нальный и организованный характер, создавались профессиональные ассоциации с собственными печатными органами, и в первую очередь - журналами*. Республика нуждалась в ученых и профессорах и знала, как получить их.

С целью финансирования этих реформ и новаций академические бюджеты на рубеже века были значительно увеличены, перечень академических позиций значи­тельно расширен. Разумеется, это привело к резкому росту числа студентов, в особен­ности в области литературы и науки.

Существенную роль в успехе реформы сыграла история как предмет, и не только потому, что историки занимали заметное место в выработке новой политики в сфере высшего образования9. Эта дисциплина играла важную идеологическую роль на протяжении XIX в., давая пищу самым различным и противоречивым общественным настроениям эпохи: ностальгии, пророчествам, сциентизму. Однако во Франции трав­ма, вызванная военным поражением, оказала особое влияние на историческую дисциплину. История стала хранилищем оскорбленной национальной гордости, ее целью стало содействие гражданскому перевооружению нации. Лависс в этом смысле представлял своего рода воплощение союза исторической науки с политическими воззрениями Третьей республики в критический период жизни страны: он был не просто одним из духовных отцов "новой Сорбонны", но и автором знаменитой серии учебников по истории для начальной школы, крестным отцом грандиозной "Истории Франции" - полуофициального пособия по национальной истории, В период, когда страна сомневалась в себе и обязана была найти в прошлом источник возрождения уверенности, историописание было поставлено на службу учителю. Помимо прочего, идеологическому влиянию истории в неменьшей степени содействовал и академи­ческий престиж, которым она пользовалась.

Возможно, в позитивистской атмосфере последней четверти XIX в. именно история оказалась своего рода образцом той научности и ригоризма, в которых нуждалась страна. История должна была стать научной, а еще лучше системной, методической дисциплиной - как никак Франция - родина Декарта. Слово "метод" стало всеобщим девизом конца века. Шарль-Виктор Ланглуа и Шарль Сеньобос систематизировали исторический метод в их знаменитом "Введении в изучение истории" (1898 г.). Чему они учили? Главным образом критическому чтению текстов, убежденные, что эта необходимая деятельность поможет исследователям самим собрать факты в их документальном проявлении и, следовательно, воссоздать образ прошлого, макси­мально близкий к тому, который можно было бы увидеть при непосредственном наблюдении. Коль скоро "драгоценный металл" факта отделялся от документального "шлака" и "облагораживался" посредством критического разбора, факты приобретали

7 См. блестящую книгу: Oigenn С. La Crise allemande de la pensee francaise. Paris, 1959.

* Weisz G. The Emergence of Modern Universities in France, 1863-1914. Princeton (New Jersey), 1983. Интересная линия сравнения представлена: Ringer F. Fields of Knowledge: French Academic Culture in Comparative Perspective, 1890-1920. Cambridge - New York, 1992; Charles Cli. La Republique des universitaires, 1870-1940. Paris, 1994.

9 Keylor W. Academy and Community: The Foundation of the Historical Proffession. Cambridge (Mass.), 1975: Curhanell C.-O. Histoire et historiens, une mutation ideologique des historiens des francais, 1865-1885. Toulouse, 1976.


самодостаточное значение и могли быть упорядочены в определенной последо­вательности, преимущественно в форме хронологического повествования. Очевидно, что такой метод можно со всей определенностью охарактеризовать как позитиви­стский: явно позитивистский - в предложенной им концепции научного труда и опре­делении предмета исследования, скрыто позитивистский - в неприятии им исследова­тельской интерпретации фактов, которая рассматривалась отныне как бесполезная и опасная10.

Тем временем нашли свое место в системе высшего образования и добились одобрения учебных планов другие новые дисциплины. Среди них была география, ранее традиционно связанная во Франции с историей, но в некоем подчиненном, техническом качестве; в рамках ее существовали и многочисленные практические приложения, но они не были академически узаконены. В силу целого ряда при­чин, среди которых - давление со стороны экономических либералов и колониаль­ного лобби, а также общенациональное увлечение географией, эта дисциплина была переосмыслена под руководством Поля Видаля де Ла Блаша, основателя французской географической школы, систематизировавшего ее программу, метод и терминологию и институционализировавшего ее как самостоятельную академическую дисциплину".

Менее благоприятные обстоятельства сложились для психологии несмотря на научную и идеологическую важность ее для того времени. Она по-прежнему была расколота между факультетами филологии, где фигурировала как подспециальность философии, и факультетами медицины, где проходила в качестве клинической психо­логии. В свою очередь и политэкономия сохранилась в качестве второстепенной дисциплины на юридических факультетах, где она и раньше занимала свое место; правда, учебные планы ее были пересмотрены.

Но наиболее впечатляющей и наиболее дискуссионной из всех новаций стал взлет социологии. Впечатляющей, поскольку Эмиль Дюркгейм, чьи "Правила социологи­ческого метода" были опубликованы в 1895 г., сумел неряшливо сформулированный набор методов систематизировать в строгой, если не авторитарной манере, и тем самым добился бесспорного интеллектуального признания. Впрочем, и здесь об одно­значном успехе говорить не приходилось, потому что новой дисциплине не удалось, по сути, найти себе место в университетах, где она нередко шла, маскируясь под педаго­гику, а позднее - под философию. Непростая карьера Дюркгейма, долгое время являвшегося одним из интеллектуальных светил Третьей республики и центром объединения элитной группы студенчества, но только в 1902 г. получившего долж­ность в Сорбонне, по-своему символизирует трудности становления социологии как науки12. И в самом деле, какие перспективы применения (и трудоустройства) могла предложить новая дисциплина своим рекрутам? Тем не менее, как образец науч­ной строгости социология Дюркгейма пользовалась беспримерным авторитетом. С немалой долей справедливости она могла быть названа воплощением "метода" как такового.

Действительно, налицо было рождение метода, ставшего источником конфликтов с

'" В той или иной форме позитивизм, как мы увидим, был устойчивой чертой всей французской историографии. Интересные размышления по этому поводу, демонстрирующие основополагающую противо­положность французской и немецкой академических культур см.: Ringer F. Op. cit. (ch. 5).

" Berdoiday V. La Formation de I'dcole franchise de geographic. Paris, 1981; Khein C. La Geographic, discipline scolaire et/ou science social? - Revue franchise de sociologie, 1982, p. 223-251. Как это было с некоторыми другими дисциплинами (или подспециальностями) в тот же самый период, институциоиализация географии знаменовалась созданием в 1891 профильного журнала "Annales de geographic".

'- В серии заслуживающих внимания статей Виктор Каради дал замечательный анализ французской академической социологии в ее ранние годы. См. в частности: Karady V. Durkheim, les sciences sociales ei 1'universite: bilan d'un semi-eches. - Revue franchise de sociologie, 1976. № 2, p. 267-311. я также: The Sociological Domain: The Durkheimians and the Founding of French Sociology. Ed. by Ph. Besnard. New York -Paris, 1983. И снова создание в 1898 г. журнала "L'Annde sociologique" ознаменовало консолидацию новой дисциплины.


соседствующими дисциплинами, историей в частности. Соперничество между "социаль­ными" дисциплинами можно интерпретировать в двух аспектах. Отчасти в нем отра­жались эпистемологические разногласия, но одновременно оно было связано с борьбой за контроль над научной легитимацией в рамках академической системы.

В серии широко прогремевших тогда дискуссий Франсуа Симиан, один из блиста­тельнейших учеников Дюркгейма, нападал на методы, используемые географами и, в особенности, историками. Такие атаки вряд ли можно назвать беспрецедентными: со времени выхода "Л'аннэ сосьоложик" орган дюркгеймианцев рассматривал бескомпро­миссный критический разбор публикаций в области заново возникавших социальных наук как часть своей миссии. По-настоящему новой в критике Симиана была резкая конфронтационность позиции. Широкая международная дискуссия о научной природе исторической дисциплины берет начало с рубежа веков; в этот спор и вмешался Симиан. В снискавшей справедливую известность статье "Исторический метод и социальные науки" он предложил систематизированную, детальную критику "мето­дического дискурса" историков, только что упорядоченного Ланглуа и Сеньобосом13. Статья была не чем иным, как манифестом со всеми недостатками и достоинствами этого жанра: она обостряла противоположности и упрощала позиции с тем, чтобы четче обозначить различия и эффективнее раскритиковать оппонента. В результате этого с особой ясностью выявляются проблемы, составившие предмет спора.

Мишенью Симиана стало то, что он назвал "историзирующей историей", а мы традиционно именуем "позитивистской историей" - историописание, претендующее на конструирование достоверного знания о прошлом на основании одной только филоло­гической критики. С точки зрения социолога, исследовательские методы филологии характеризуют не позитивную науку, а, в лучшем случае, "исследовательскую про­цедуру". Более того, эмпиризм, которым историки гордятся, на деле включает в себя ряд неявно выраженных альтернатив. Если же история желала стать полноценной наукой, ей, по мнению Симиана, следовало усвоить подлинные эпистемологические стандарты. Для начала ей следовало сформулировать гипотезы, которые в случае необходимости можно подвергнуть проверке. В этом контексте единичный факт, исто­риками-позитивистами буквально обожествлявшийся, становился абсолютно неумест­ным; и действительно, невозможно воспринять факты как "данность". Они должны быть выстроены таким образом, чтобы можно было упорядочить их в "последо­вательность", позволяющую выявить наличие характерных особенностей, на основе которых можно далее устанавливать связи или законы.

С точки зрения Симиана история - в смысле знания о вещах, происходящих лишь однажды, - наукой не являлась и быть ею не могла. Она могла достичь научного статуса, только восприняв эпистемологические нормы, сопоставимые с аналогичными нормами других наук. Историкам следовало пересмотреть ограничивающее понимание времени как линейной хронологии и вместо этого взглянуть на него как на лабо­раторию, в которой можно наглядно продемонстрировать и подвергнуть исследованию существование различных вариантов и повторов. Вэтой лаборатории ученым над­лежало приступить к построению действительно научного подхода к социальным фактам, подхода, требовавшего не только синхронного, но и диахронного сравнения и ведущего в итоге, как надеялся автор, к идентификации систем. Проще говоря, Симиан бросил позитивизму историков вызов от имени номотетической концепции "науки социальных фактов". Поскольку, однако, точка зрения оппонентов в полеми­ческих целях Симианом упрощалась и сверхупрощалась до уровня наивности, в целом оставалось незамеченным, что предлагаемое им взамен в свою очередь было формой позитивизма - разумеется, более тонкой и более изощренной, но - в трудах молодого Симиана - определенно, формой позитивизма.

" Статья Симиана появилась в новом журнале "Revue de syntese historique", учрежденном в 1900 г. Анри Берром. - Revue de syntese historique, 1903, № 6, p. 1-22, 129-157. Она была перепечатана в очень полезной антологии, изданной М. Седроньо: Simiancl F. Methode historique et sciences sociales. Paris, 1987.


Помимо настойчивых требований соблюдения правил метода, Симяан предложил собственную иерархию социальных дисциплин. В чем же была причина появления этой статьи, переформулировавшей в столь категоричной форме систему приоритетов в истории? Это была работа юного поборника новой дисциплины, дисциплины агрессив­ной, но в академическом смысле остававшейся тогда маргинальной: Симиан призывал коллег к осознанному труду во имя создания объединенной социальной науки под эги­дой социологии. Именно с точки зрения социолога междисциплинарные границы объявлялись совершенно неприемлемыми и не имеющими под собой никакого эпистемологического основания. По мнению Симиана, они играли искусственно сужи­вающую, реакционную роль как в институциональном, так и в интеллектуальном смысле, препятствуя всякому полноценному пересмотру фундаментальных основ науки. Соответственно, география, политэкономия и психология призваны были стать подразделениями новой унифицированной социальной науки. В рамках такой концепции междисциплинарное™ - а точнее "адисциплинарности" или "бездисциплинар-ности" - истории отводилось особое, но отнюдь не центральное место. Хотя теоре­тически ее методы должны были быть теми же, что и у остальных социальных наук, она была призвана обеспечивать поле для исследований, стать тем, чем она явля­лась, - эмпирическим полигоном для проверки гипотез, сформулированных вне ее. Именно так, а не иначе, должно было быть, потому что временнбе измерение оставалось единственно возможным полем для "экспериментов", которое было от­крыто наукам, изучавшим, в отличие от естественных наук, невоспроизводимые

факты.

Нет необходимости подчеркивать, что первоначальный проект "Анналов" был мно­гим обязан программе, столь впечатляюще изложенной Симианом в 1903 г., а если брать шире - воззрениям и, безусловно, манере или, если угодно, интеллектуальному стилю движения дюркгеймианцев. Будучи студентами Высшей педагогической школы (Эколь нормаль) в Париже, Люсьен Февр, родившийся в 1878 г., и Марк Блок, 1886 г. рождения, столкнулись в период своего становления с этим вулканом идей: "Когда в наши двадцать с небольшим лет со смешанными чувствами восхищения и инстинктив­ного бунтарства мы читали "Л'анне сосьоложик", одной из вещей, особенно привлек­ших наше внимание, было постоянное стремление к пересмотру и перестройке концептуальных рамок, которое меняло форму и изменялось от тома к тому, но всегда из соображений, о которых Дюркгейм и его коллеги заявляли вслух, дискутируя по их поводу и формулируя их"14. Нетрудно увидеть, чтб именно сохранили "Анналы" от дюркгеймианства в его начальном виде четверть века спустя: приоритет проблемно-ориентированной истории, особое внимание к предмету исследования, требование измерения и сравнения, использование моделей и превыше всего - решимость унифи­цировать науки о человеке. Сперва Блок и Февр, а в следующем поколении Бродель без труда восприняли и усвоили центральные пункты программы, которая про­демонстрировала удивительную способность к долгожительству в обстановке интел­лектуальных потрясений и превратностей, присущих XX в.15

Важно, однако, не сбиться с пути, увлекшись интеллектуальным успехом этой про­граммы. Ибо институциональная стратегия, являвшаяся другой стороной преподанного Симианом урока, - стратегия опоры на маргинальную дисциплину с последующим распространением ее эпистемологического авторитета на соседей - провалилась. На рубеже веков социологии недоставало средств для осуществления ее политики - и недоставало еще долгое время после этого. Кроме того, она еще более ослабла после первой мировой войны, насильственно сократившей ряды молодых дюркгеймианцев. Симиан обозначил границы дискуссии, но потерпел неудачу в нахождении желаемого ее разрешения.

14 Из обзора работы: Simiand F. Cours d'economie politique. Histoire, economic ct statistic, данного
Люсьеном Февром в: Annales d'histoire economique et sociale. 1930. № 2, p. 583.

15 В подтверждение этого вывода заметим, что сокращенный вариант текста Симиана был перепечатан
в "Анналах" в I960 г. по указанию Броделя.


Спустя четверть века уже "Анналы" попытались унифицировать социальные науки, на этот раз избрав в качестве центральной дисциплины историю. Однако если срор-мальная терминология проекта оставалась той же, то условия радикально изменились. Социология уже остудила свой наступательный пыл, и история утвердилась в позиции силы по отношению к другим социальным дисциплинам. Ее институциональные пози­ции издавна были сильными: она имела в своем распоряжении множество академи­ческих кафедр и могла предложить своим рекрутам перспективу гарантированной карьеры, кроме того, она пользовалась значительным, освященным веками призна­нием. Располагая такими ресурсами, она оказалась в состоянии реорганизовать социальные науки. В этом отношении полезно сопоставить инициативу "Анналов" с инициативой дюркгеймианцев: в обоих случаях это был набор научных идей и выра­жение стратегии - поначалу скрытой, а затем, в случае успеха, все более явно выраженной - одновременно научной, дисциплинарной и институциональной. Эта особенность важна, потому что последствия ее оказались существенными. Она выяв­ляет одну из характерных черт развития науки во Франции, а именно: история в этой стране рассматривалась не просто как социальная наука, она была в значительной мере центральной дисциплиной, вокруг которой организовывались другие социальные науки - так было, по крайней мере, до 1960-х годов.

Когда Блок и Февр, тогда профессора Страсбургского университета, основали но­вый журнал, это был скромный почин; не следует переоценивать его значение, про­рочествуя задним числом. Разумеется, журнал пользовался немалой популярностью, и с самого начала это обеспечивало приток сотрудников и признание за рубежом. Тем не менее, на протяжении первых десяти лет существования "Анналы" имели всего несколько сот читателей, безусловно меньше, чем полуофициальные "Ревю историк", "Фиртельяршрифт фюр Социаль- унд Виртшафтсгешихте" или "Хисторише Цайтунг". Разрыв журнала с традицией, восхвалявшийся впоследствии теми, кто был причастен (или хотел быть причастен) к его изданию в первые годы, в то время не вызвал особого энтузиазма. Маргинальность журнала лишь отчасти объясняет это, поскольку по сути журнал был не настолько уж и маргинальным. В 1929 г. Февр и Блок были зрелыми, уважаемыми историками. Университет Страссбурга, где они преподавали, являлся ведущим после Сорбонны университетом Франции, и оба историка делали блестящую карьеру, приведшую первого в Коллеж де Франс, куда он был выбран в 1932 г., а второго, с несколько большими трудностями, - на кафедру в Сорбонне в 1936 г. Покровительствуя ученикам и соратникам, создав и выпестовав вокруг журна­ла сеть единомышленников, они искусно сочетали в своей деятельности нонконфор­мизм и пиетет перед академической элитой16. Впрочем, если дебют "Анналов" и приходится рисовать в полутонах, то в первую очередь потому, что сами времена эти были далеко не благоприятны для новаторства17.

Новаторство журнала осталось во многом незамеченным не потому, что его изда­тели не сумели во всеуслышание объявить о нем. В этом смысле показательно преди­словие к первому номеру, адресованное "нашим читателям". В нем редакторы крити­ковали междисциплинарные барьеры, которые все еще отделяли историков от других ученых, посвятивших себя "изучению современных вариантов общества п экономики". Далее они также предложили эмпирически ("примером и фактом") унифицировать не только область исторического исследования, страдавшую от переизбытка изолирован­ных друг от друга подспециальностей. но и социальные науки в целом.

Эта программа вскоре была раскрыта в конкретных шагах, начиная с названия журнала: в формулировке "экономическая и социальная история", восходящей к

16 Тонкость этой стратегии может быть в большей степени оценена после публикации первого тома
переписки между Блоком и Февром: Marc Bloch. Lucien Febvre, et les Annales d'histoir economique et sociale. Ed.
by B. Miiller. V. 1. Correspondence. I (I928-1933V Paris, 1994.

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.