Я не хочу, чтобы дети взрослели. Я хочу видеть, как взрослые люди остаются детьми».

Вуди Гатри

«Вуди это просто Вуди. Тысячи людей не знают, есть ли у него какое-нибудь другое имя. Он – это только голос и гитара. Он поет песни народа, и, я считаю, он, в известном смысле, и есть этот народ. С суровым голосом, гнусавый; его гитара свисает, словно поржавевший железный колесный обод. В Вуди нет слащавости, как нет и капли сладости в песнях, которые он поет. Но есть нечто более важное для тех, кто будет его слушать, – народная воля пережить угнетение и бороться против него. Думаю, это мы и называем Американским духом».

Джон Стейнбек.^[i]

Мир этот – такое огромное и такое странное место для жизни…

«I Ain't Got No Home», Вуди Гатри.

Поздним вечером 3 марта 1940 года, спустя год после выхода романа Джона Стейнбека (John Steinbeck) «The Grapes of Wrath» (Гродздья гнева), в театре на 48-ой улице актер Вилл Гир организовал вечер в пользу фермеров из Калифорнии. В полуночном концерте под названием «Grapes of Wrath Evening», среди других, приняли участие наши старые знакомые – Хьюди Ледбеттер, Бесс Ломакс (Bess Lomax), Энт Молли Джексон, госпел группа the Golden Gate Quartet, певцы Бурль Айвс и Ли Хейс. Вот что вспоминал о том памятном вечере один из его участников, двадцатилетний Пит Сигер:

«…Вуди проживал в Лос-Анджелесе. Но его убедили приехать: “Вуди, если ты приедешь в феврале, то у тебя будет много работы”. Чего Вуди не знал, так это того, что из Вашингтона вместе со мной приедет фольклорист Алан Ломакс. В то время за небольшую плату я помогал Алану записывать».^[ii]

А вот воспоминания о том вечере самого Алана Ломакса:

«На первый взгляд Вуди не был столь впечатляющ, особенно на взгляд техасца. Худощавый, обветренный, с глазами апачей, с тонкими губами, жилистый, с копной пыльных волнистых волос под его полу-Stetson – я видывал сотни подобного типа людей в городах Panhandle. Он казался таким же привычным, как колючки cockle-burrs или заросли tumbleweed^[iii]– рожденные, чтобы вынести все в постоянной борьбе за жизнь, уколоть вашу совесть и быть преданными забвению. Потом, уже во время разговора, его голос проникал в самое сердце. Низкий, грубый, с окаймлением из бархата; слога выговариваются красиво; проза выливается в предложения, сбалансированные с мастерством профессионального писателя при добавлении самой соли народной мудрости. Знакомый протяжный юго-западный выговор и паузы; но паузы наполняются иронией, а у тягучести - острые режущие края. Сочетание прекрасной поэзии человеческой жизни и искреннего участия в судьбе обыкновенного человека.

Мы впервые встретились на большом бродвейском концерте, который проводился с целью сбора средств для испанских лоялистов. Вилл Гир был его организатором. Он знал Вуди, работал с ним на Западном Побережье. Остальные, включая меня, принадлежали к фолку. Но слушатели не были привычны к балладам и думали, что мы – нечто особенное … до тех пор пока не вышел Вуди. Его гитара свисала за правым плечом на ремне из оленей шкуры, словно ружье, наготове. Он подошел к микрофону, почесал затылок и начал. И как только он запел свои знаменитые Okie-баллады, нас охватило ощущение присутствия в театре всех родных Вуди с юго-запада. Он заставил нас видеть людей, о которых говорил, а его природное остроумие доводило нас до хохота… Вслед за Вуди вышел Ледбелли - но только после длительного ожидания, сопровождаемого требованиями к Вуди продолжить выступление и ревом радостного смеха. Это была первая ночь Вуди Гатри в Нью-Йорке. После этого, помню, я испытывал желание проводить рядом с ним столько времени, сколько только возможно…»^[iv]

В тот вечер Алан Ломакс предложил Вуди отправиться вместе с ним в Вашингтон, записать песни и баллады, что и было сделано. Так Америка впервые узнала своего великого фолксингера, а 3 марта 1940 года многими исследователями американской народной музыки отмечен как начало Фолк-Возрождения.

Вудроу Вильсон «Вуди» Гатри (Woodrow Wilson «Woody» Guthrie) родился 14 июля 1912 года в небольшом городке Окима (Okemah),^[v] отстоящем в нескольких десятках миль к востоку от столицы штата Оклахома и в полутораста к северу от Далласа, где как раз в это время Хьюди Ледбеттер обретался вместе с Блайнд Лемоном Джефферсоном.

В свое время эта сложная для земледелия территория была конфискована у индейских племен, выступивших в гражданской войне на стороне Юга, после чего край стал прибежищем самого разнообразного люда, прибывавшего «на ловлю счастья и чинов», пусть и небольших. В те годы шло формирование нового штата – Оклахома. Местность отличалась и тем, что расовая ненависть здесь достигала своих наивысших (наипозорнейших!) форм.

В апреле 1907 года здесь объявился и Чарли Эдвард Гатри (Charley Edward Guthrie). Он родился в 1879 году, был настоящим техасским ковбоем и прибыл в Окиму вести бизнес и строить политическую карьеру. Чарли к этому времени был женат на дочери учительницы и фермера из Канзаса – Норе Белл Шерман (Nora Belle Sherman), родившейся в 1888 году. Чарли и Нора повстречалась в 1903 году в селении Велти (Welty) и менее чем через год поженились. Проживали они в городке Касл (Castle), где в 1904 году у них родилась дочь Клара (Clara Guthrie). Ко времени когда семья переехала в соседнюю Окиму, у них родился сын – Ли Рой (Lee Roy Guthrie).

Чарли самостоятельно изучал курс бухгалтерии и права, что помогало успешно торговать недвижимостью и землей, а также всерьез заниматься политикой на уровне города. Как последовательный сторонник Демократической партии, он принимал активное участие в первых выборах правительства штата Оклахома и, в сентябре 1907 года, был избран служащим районного суда (District Court Clerk). Чарли Гатри серьезно относился и к своей физической форме, занимаясь боксом. Он упражнялся даже у себя в офисе, повесив боксерскую грушу, и вовлекал в это занятие младших братьев и даже своих детей. На фотографии того времени Чарли запечатлен в центре Окимы верхом на породистой лошади: в белой рубахе и шляпе, он явно позирует фотографу, так что прохожие оглядываются. Он молод, крепок и перспективен, а еще – удачлив. Вскоре Чарли будет щеголять по Окиме на автомобиле – первом в истории города. Такому молодцу, конечно, завидовали. Но чему завидовать, если у твоей семьи нет большого красивого дома? В 1909 году Чарли приступил к строительству дома, вложив в него 800 долларов – сумму по тем временам немалую. Однако спустя месяц после того как семья Гатри въехала в новое жилище, случился пожар – и дом сгорел дотла…

Происшествие серьезно сказалось на финансовом положении Чарли, но главное, надорвало здоровье его жены Норы, которая с тех пор панически боялась всякого огня, стала раздражительной и капризной. Увы, случившееся не стало предупреждением для самого Чарльза. Он рвался в высокое общество, а заслужить это можно было только одним – защитой интересов этого самого общества, в чем Чарли старался преуспеть, и с этим связана самая трагическая и, увы, позорная часть его биографии.

В книгах и очерках о Вуди Гатри подробности случившегося 25 мая 1911 года стараются опускать не только потому, что Чарли – отец великого американского сингера, на гитаре которого было начертано «This Machine Kills Fascists» (Эта машина убивает фашистов), но потому, что расизм – самый большой позор Америки, печальная страница в её истории, которую эта страна, к ее чести, все-таки сумела перевернуть. Один из биографов Вуди Гатри – Джо Клейн (Joe Klein) – развеивает все сомнения относительно участия Чарли Гатри в суде Линча и останавливается на деталях случившегося.^[vi]

В мае 1911 года заместитель шерифа Окимы мистер Джордж Лони (George Loney) отправился в селение Пэден (Paden), отстоящее в семнадцати милях к северо-востоку от Окимы и населенное в основном афро-американцами. Он намеревался арестовать там некоего Нельсона и доставить в Окиму. При аресте случилось так, что этого заместителя шерифа подстрелили в ногу, он истек кровью и умер. Подстрелил либо сам Нельсон, либо его четырнадцатилетний сын, заметивший, как заместитель шерифа полез в кобуру, и хорошо знавший, что в этом случае происходит… Преступление налицо, и праведному гневу белых жителей Окимы не было предела. Сорганизовавшись в вооруженную толпу и прибыв в Пэден, они схватили семейство Нельсона – его самого, тридцатипятилетнюю жену Лауру (Laura Nelson) и двух детей – четырнадцатилетнего Лоренса (Lawrence Nelson) и совсем еще младенца, после чего привезли в Окиму и поместили в полицейский участок для дознания и суда. Спустя неделю к городской тюрьме подошла толпа белых граждан. Не добившись от шерифа выдачи главы семейства, они схватили его жену и детей, отвезли за шесть миль к Canadian River и повесили с моста над рекой. Впрочем, младенца «пощадили», бросив на пустынной дороге, так что и его судьба очевидна… Что испытала в последние минуты жизни Лаура Нельсон – вообразить трудно, но проклятия, посылаемые ею в адрес обезумевшей толпы, были страшны и, как оказалось, неотвратимы…

Экзекуция была предусмотрительно снята на фотокамеру, для чего местный фотохроникер забрался в лодку и подплыл так, чтобы объектив охватил весь план, да потом снизу еще кричал традиционное «Che-e-e-se…». Снимок линчевателей, позирующих на фоне жертв, оформленный под открытку, долгое время был наиболее продаваемым товаром в местном магазине. Впоследствии открытка стала одним из обличающих документов эпохи, обошла Америку и мир. Снимок не раз демонстрировался на выставках, связанных с историей апартеида в США, а сегодня каждый может увидеть его в интернете, набрав в поисковой системе Google слова - «lynching 1911». Можно без труда различить и несчастных повешенных – мать и ее сына, а также стоящую на мосту толпу линчевателей, в центре которой выделяется крепкий ковбой с зачесом набок, в шляпе, белой рубашке и черной жилетке, в позе человека, свершившего правосудие. Вокруг – такие же белые сограждане, включая женщин и детей, которым особенно интересна экзекуция. Был ли там кто-то из детей самого Чарли – не известно, но, если учесть, что отец семейства прививал чадам любовь к собственным забавам – боксу и верховой езде, – он вполне мог взять их и на это «мероприятие»…

Столь подробно я останавливаюсь на событии мая 1911 года не только для того, чтобы показать среду, в которой появился на свет великий фолксингер, но чтобы читатель понял, к каким разным мирам, несмотря на географическую близость, единое гражданство и один язык, принадлежали Хьюди Ледбеттер и Вуди Гатри. Миры эти если и соприкасались, то лишь во время расовых стычек или откровенных расправ, вроде той, что случилась за год до появления Вуди на свет. И еще – без особого и беспристрастного акцента на это трагическое, страшное и почти неправдоподобное событие (которое в те годы было только частной новостью), без его детализации, наконец, без упоминания имен мы никогда не поймем фольклор черной и белой Америки, а значит – не узнаем ни Ледбелли, ни Вуди Гатри, которые в один счастливый мартовский вечер встретились, чтобы пожать друг другу руку и вместе петь с одной сцены. Вот почему вечер 3 марта 1940 года поистине стал началом американского Фолк-Возрождения, в буквальном смысле – началом Возрождения Народа Америки (!)…

Вернемся к рождению Вуди в июле 1912 года.

Поскольку Чарли и Нора были ярыми сторонниками Демократической партии, они назвали своего третьего ребенка в честь Вудроу Вильсона (Thomas Woodrow Wilson), за неделю до рождения мальчика избранного кандидатом в Президенты США от Демократической партии.^[vii] Нора так и называла его – Вудроу, а не Вуди, как все остальные. Она же стала и его главным воспитателем в первые годы жизни.

Как и в других подобных благопристойных семьях, музыка присутствовала в доме прежде всего в виде религиозных песнопений и духовных гимнов. Кроме них, Нора знала множество старинных песен и баллад, детские и колыбельные песни, аккомпанировала на фортепиано и небольшом органе. Таким образом, первые музыкальные уроки Вуди получил от матери. Чарли также не был чужд музыке: играл на гитаре, банджо и даже пел; но все же основную часть жизни проводил вне дома, занимаясь бизнесом и политикой. Последнее означало, что он выступал на собраниях, агитировал за определенные принципы в общественной жизни и экономике, участвовал в выборах и, конечно, писал полемические статьи. Но политиком и гражданином он был вне дома, а в семье Чарли был примерным мужем и заботливым отцом, до беспамятства любившим детей, особенно старшую дочь Клару, которая была на него похожа характером и внешностью… Вот только нечто странное стало происходить с Норой. Однако на ее забывчивость и некоторые необъяснимые поступки в то время еще не обращали особенного внимания…

После злополучного пожара семья Гатри несколько раз переезжала с места на место, и каждый раз их что-то не устраивало. Сгоревший дом казался куда лучше, удобнее и роднее. Наконец Гатри поселились в двухэтажном доме, названном ими «лондонским» (London House). Нижний этаж этого дома был каменным, а второй – деревянным. Нора и старшая дочь новое жилище откровенно не любили и старались все возможное время проводить вне его. Клара пропадала в школе, а мать с маленьким Вуди обычно отправлялась к своим родителям, проживавшим на ранчо в нескольких милях от Окимы. В феврале 1918 года семья Гатри пополнилась еще одним ребенком – мальчиком, которому дали имя Джордж (George Guthrie); и в том же году семейство перебралось в другой дом, поскольку «лондонский» вызывал у Норы и Клары мистический страх.

…Несмотря на то что в «лондонском» доме Гатри прожили недолго, а сам дом не вызывал в семье добрых чувств, именно он вошел в историю, так как с «лондонским» домом связаны первые осмысленные воспоминания Вуди. Здесь все для него случилось впервые… Теперь на этом месте – поросший бурьяном полуразрушенный фундамент, к которому непременно наведываются поклонники Вуди Гатри, добравшиеся до Окимы. Они бродят по заброшенному участку, спотыкаясь о кочки и камни, путаясь в колючих зарослях, непременно фотографируются на фоне камней, все еще как-то сложенных, и силятся представить худенького кудрявого мальчугана с высоким лбом и тонкими чертами, сидящего на пороге дома и задумчиво глядящего на дорогу…

«Я помню наш следующий дом достаточно ясно. Мы называли его «старым лондонским домом», потому что в нем раньше жила семья London. Стены были сложены из глыб песчаника квадратной формы. Две большие комнаты на первом этаже врезались глубоко в склон каменистого холма. Стены изнутри дома были холодными на ощупь, как в погребе, а щели между камнями были такими большими, что можно было засунуть в них обе руки… Мне нравилась высокая веранда, тянувшаяся вдоль верхнего этажа, потому что это была самая высокая веранда во всем городе. Некоторые ребята жили в домах за нами, на вершине холма, но их задние веранды были плотно окружены толстыми деревьями, и нельзя было там стоять и видеть, что происходит за первой улицей, у подножия холма; или за второй дорогой, на расстоянии квартала на восток; или за ивами, что росли вдоль канализационного ручья; нельзя было увидеть белые ряды молодых хлопковых шариков и множество разных мужчин, и женщин, и детей, въезжающих в город на повозках, груженных хлопком от борта до борта… Я стоял и смотрел на всё, что было только окраинной Окимы…»^[viii]

Переезд в новый дом, однако, не улучшил состояние Норы. Болезнь, которую местные доктора никак не могли определить, прогрессировала. Нора стала забывать элементарные вещи – закрыть водопроводный кран, отключить электричество. Ситуация усугублялась тем, что у нее на руках был годовалый ребенок. У Норы все чаще происходили стычки со старшей дочерью, и однажды она не пустила Клару в школу, желая, чтобы та помогала по хозяйству…

Между тем в школе в тот день был ответственный экзамен, и Клара, примерная ученица, должна была на нем присутствовать. Ссора переросла в истерику старшей дочери, которая, чтобы досадить матери, облила кончик платья угольным маслом и подожгла его, тотчас превратившись в пылающий факел… Откуда дочери знать, что странность матери – следствие страшной наследственной и неизлечимой болезни Huntington’s Chorea…^[ix] Нора даже не отреагировала на происходящее, но только молча наблюдала. Огонь сбил сосед, услыхавший крики пылающей девочки, катающейся по траве. Спустя два дня Клара умерла на руках обезумевшего от горя отца. Любимой дочери Чарльза Гатри было всего четырнадцать. Столько же было Норе Белл, когда она встретилась с Чарли… И столько же было тому несчастному Лоренсу Нельсону, которого повесили над рекой восемь лет назад, почти день в день…^[x]

Вуди в беспомощном состоянии наблюдал, как умирала его любимая старшая сестра. По его воспоминаниям, Клара требовала, чтобы он, в отличие от родителей, не рыдал и не закатывал истерик.

«…Я зашел и увидел Клару, лежавшую на кровати. Она выглядела счастливейшей из всех. Она подозвала меня к кровати и произнесла: “Ну, привет, старый Мистер Woodly”. Она так называла меня всегда, когда хотела увидеть мою улыбку.

Я сказал: “Привет”.

“Все плачут, Вудли. Папа там, рыдает, голову повесил...”

“Ухх, угу-у”.

“Мама в столовой, рыдает в три ручья”.

“Я знаю”.

“Старик Рой даже плакал, но он же – просто огромный взрослый крепкий детина”.

“Я видел его”.

“Вудли, а ты – не плачь. Обещай, что никогда не будешь плакать. Это не помогает, а просто заставляет всех плохо себя чувствовать, Вудли…”

“Я не плачу”.

“Не делай этого – не делай этого. Мне не так плохо, Вудли; я поднимусь и еще поиграю где-нибудь через день или два… Только обгорела немного… Это все семечки. Многие получают небольшие ушибы, и им не нравится, когда все ходят по кругу и плачут из-за этого. Мне станет лучше, Вудли, если только ты пообещаешь, что не будешь плакать”.

“Я не плачу, сестренка». И я не заплакал. И не плакал.

Я устроился на краю ее кровати, на минуту или две, и смотрел на её обгоревшую, обуглившуюся кожу, свисавшую по всему телу вывернутыми красными покрытыми волдырями кусками. И на её лицо… И я чувствовал, что что-то уходит от меня. Но я сказал сестре, что не буду горланить об этом. Так, я погладил ее руку, улыбнулся, поднялся и сказал: “Ты поправишься, сестренка. Не обращай внимания на всех них. Они не знают… Ты поправишься”.

…Потом Клара повернулась к своей учительнице и, пытаясь улыбнуться, сказала: “Я пропустила сегодня занятия, ведь так, Миссис Джонстон?”

Учительница старалась улыбнуться: “Да, но ты все равно получаешь приз за лучшую посещаемость: никогда не опаздываешь, не припозднишься, не прогуливаешь”.

“Но я отлично выучила уроки”, – произнесла Клара.

“Ты всегда знаешь урок”, – отвечала Миссис Джонстон.

“Думаете… я закончу год?” – глаза Клары теперь были прикрытыми, будто она наполовину погрузилась в сон и грезила о хорошем. Она сделала два или три длинных вздоха, и я заметил, как её тело обмякло, а голова откинулась немного набок, в подушку.

Учительница коснулась кончиками пальцев век Клары, с минуту продержала их закрытыми и произнесла: “Да, ты закончишь…”» ^[xi]

Трагическая смерть любимой сестры, с которой Вуди был неразлучен от рождения, наложила отпечаток на психику семилетнего ребенка. А еще – эта страшная смерть окончательно разрушила семью Гатри, да и самого Чарли…

Вслед за несчастьем с дочерью, Чарли постигла финансовая катастрофа. В 1920 году неподалеку от Окимы нашли нефть! На её запах слетались все, кто только мог. Нефтяной бум поверг в хаос устоявшийся рынок. Землю покупали одни, их принуждали перепродать её другим, после чего появлялись третьи, выкупая уже перекупленную землю, чтобы затем уступить четвертым, и так далее… В считанные дни население Окимы и окрестных селений увеличилось в несколько раз. Например, в Семиноуле, где проживали семьсот душ, в течение недели население перевалило за тридцать тысяч(!) и продолжало расти. В самой Окиме тоже было не протолкнуться. Сообщается, что одна предприимчивая вдова сдавала кровать сразу шестерым, которые спали по двое в течение восьми часов, затем менялись… И конечно, в то время деньги делались с бешеной скоростью, и деньги немалые. Это значит, что сюда же устремились и те, кто умел эти деньги выманить: уловками, жульничеством, а то и силой. Вместе с добычей нефти стала развиваться индустрия развлечений со всеми ненавязчивыми атрибутами, включая проституток и бандитов. В итоге социальный состав этой части штата кардинально изменился. Казалось, спекулятивный бизнес Чарли Гатри должен был процветать, но… Теперь Окима – уже не тот глухой поселок, куда однажды прибыл перспективный техасец. Теперь здесь нефть, а значит – места прибыльные, и пастись пришли такие «агнцы», что и волкам делать нечего… Чарли попросту остался не у дел.

Тогда он решил вернуться в политику, приняв участие в очередных выборах на крупную должность в штате. Он вложил в выборы все свои сбережения – пятьдесят тысяч! Наивный: чтобы «избраться» в таком месте демократическим путем, нужно было выложить раз в десять больше. В итоге – Чарли проиграл все: карьеру, бизнес, деньги… Он имел на руках семью, которая в 1922 году увеличилась еще на одного ребенка – Мэри Джо (Mary Josephina Guthrie). Рождением дочери Чарли надеялся хоть отчасти возместить потерю Клары, он также верил в то, что роды помогут Норе прийти в себя и вылечиться от странной болезни… Но ребенок лишь добавил хлопот, потому что Нора часто оставалась невменяемой и попросту забывала о материнских обязанностях. В этой ситуации отец семейства решается на то, чтобы переехать в Оклахома Сити (Oklahoma City) – столицу штата, где, быть может, появится достойная работа и дела пойдут на лад. Но и в большом городе ничего у него не получалось. Летом 1924 года Гатри, пробыв в Оклахома Сити год, вернулись в Окиму и поселились в небольшом ветхом домике.

Нора не занималась ни домом, ни детьми и находила утешение только в местном кинозале, где во время сеанса было темно и потому она не могла быть опознана. Она просиживала в кинозале по нескольку сеансов кряду и, пока шел фильм, была спокойна и вменяема. Вуди часто приходил вместе с матерью и, глядя на улыбающуюся Нору, радовался, полагая, что дело идет на поправку. Особенно веселили их фильмы Чарли Чаплина. Вуди настолько проникся образом маленького смешного одинокого человечка, что и сам стал невольно походить на него. Как и герой Чаплина, он был маленьким, худым, кудрявым, казался столь же неухоженным, но главное, всегда чувствовал одиночество… Он не любил свой дом, точнее – не любил и страшился того, что в нём ежедневно происходило, и со звонком будильника убегал в школу. Он не любил школу, потому что находил ее скучной и чужой, и с последним звонком – убегал из школы. Он ни с кем не дружил, чувствуя за спиной ухмылки и злобные разговоры о нём самом и, что особенно больно, о своей матери, поведение которой обсуждалось, кажется, всем городом… Он любил только бродить по городу да выцарапывать на чем попало свое имя. «Я был тем, кого бы вы назвали просто “дитя своего города”; и вырезал свои инициалы на всем, что было неподвижно и позволяло это сделать: “W.G.Okemah Boy. Born 1912”»(В.Г. Парень из Окимы. Родился в 1912),– вспоминал Вуди. Некоторые из этих «автографов», выдающих честолюбие одинокого подростка, по сей день красуются на тротуарах Окимы, их берегут и не без гордости показывают туристам…

Также Вуди не гнушался сбором всякого хлама, для чего рылся в мусорных корзинах; и существует легенда, будто так он нашел свою первую губную гармошку. По другой версии, гармонику ему подарил какой-то подросток-метис. Заимев музыкальный инструмент, Вуди часами стоял у входа на рынок, пытаясь на нем играть, и у него получалось. Особенно удачно он копировал гудок поезда. Также ему удавалось заводить знакомства с поварами закусочных, которые за игру на гармонике давали немного еды… Домой Вуди не торопился, потому что вид обезумевшей матери и беспомощного безработного отца был невыносим, и Вуди каждый день ждал новых происшествий. Если он и возвращался, то за полночь, тихо пробираясь к кровати и тотчас засыпая, чтобы утром вновь сбежать в ненавистную школу.

…Заметим, что Хьюди Ледбеттер в этом возрасте благополучно жил в своей замкнутой коммуне, учился в школе для таких же, как сам, черных, играл в школьном ансамбле и, наверное, уже мечтал попасть на Фаннин Стрит. И конечно, он был обожаем родителями и, по возможности, балуем ими. Во всяком случае, он не испытывал тех страшных ежедневных мучений, на которые был обречен его юный белый соотечественник Вуди Гатри, рожденный, как казалось, для успеха и удачи, в своем государстве, в своем штате, в своей среде. Об этих парадоксах старой Америки тоже надо помнить…

Болезнь Норы в то время достигла той опасной черты, когда она стала представлять угрозу для семьи, в особенности для детей. После нескольких страшных эпизодов, едва не стоивших им жизни, Нора облила керосином и подожгла своего мужа, который прикорнул, читая газету. Чарли вспыхнул, выбежал во двор и валялся на траве, пока его тушили соседи. Случилась трагедия, как две капли воды похожая на ту, что произошла с Кларой восемь лет назад. Когда обгоревшего Чарли привезли в больницу, он лишь кричал, что хочет умереть, как и его дочь.

Нору поместили в психиатрическую больницу, а двух младших детей и едва оправившегося Чарли его сестра перевезла к себе на северо-запад Техаса, в город Пэмпа (Pampa)… Двадцать лет назад Чарли Гатри приехал в Окиму молодым, красивым и здоровым, полным надежд обрести карьеру, деньги, положение в обществе и построить счастье себе и детям. И вот теперь его осторожно грузили в поезд через окно, потому что носилки с пострадавшим Чарли не входили в дверь вагона. На перроне остались Ли Рой, которому уже стукнул двадцать один, и щупленький кудрявый Вуди – ему еще не исполнилось пятнадцати. С этого дня старшие сыновья Чарли должны были заботиться о себе сами.

Они были полными противоположностями. Высокий, подтянутый и аккуратный Ли Рой более походил на отца; маленький неопрятный Вуди – на мать. Жили братья раздельно, виделись не часто и друг к другу не тянулись. Вуди вообще ни к кому не тянулся, исключая свободу, но теперь, в отсутствие отца и матери, этой свободы было предостаточно. Поначалу Вуди приютила семья приятеля отца, но долго жить в чужой семье он не смог. В то время Вуди успел поработать посудомойкой, чистильщиком обуви, клерком в местной гостинице, не гнушался и поиском какого-нибудь хлама, который затем продавал за гроши. Но в основном он зарабатывал тем, что забавлял прохожих песнями, танцами, игрой на ложках, гармонике, пустых бутылках – буквально на всем, что попадало под руку. Именно тогда в нем обнаружилась необычайная склонность к сочинительству текстов на разные мелодии.

Наверное, Вуди чувствовал себя изгоем, видя, как его приятели, проведя с ним день, возвращались в свои семьи, к теплу домашнего очага. В эти минуты он думал о матери и надеялся на её выздоровление, настаивая на встрече с нею в госпитале. Когда же однажды его привезли в больницу, расположенную в шестидесяти милях от Окимы посреди пустынной местности, он застал страшную картину будней психушки: раздающиеся отовсюду крики, стоны, и посреди одной из комнат – его дрожащая мать… Нора так и не узнала своего сына, и это стало настоящим потрясением для Вуди. Тогда же он впервые услышал название болезни матери и узнал, что болезнь наследственная – передается от отца к дочери, от матери к сыновьям и так далее… Наверное, с тех пор Вуди догадывался, что и сам может стать (или уже стал!) носителем этой страшной болезни. То была последняя встреча с матерью, и произошла она в конце 1928 или в начале 1929 года…

В то время Вуди начал свои странствия. Сначала – по окрестностям, потом – все дальше на юг. Добывание денег песнями, танцами и клоунадой требовало постоянного перемещения, и Вуди продвигался вплоть до побережья Мексиканского залива. Главный и едва ли не единственный транспорт тех дней – товарняк (freight train). Вуди сошелся с так называемыми хобо (hobo) – вчерашними фермерами, мигрирующими в поисках заработка, число которых множилось вместе с каждым разорившимся фермером. В ожидании очередного товарняка, хобо ночевали близ железнодорожных станций в образованных ими лагерях (hobo camps); они имели свои обычаи, традиции и целую науку передвижения в товарняках, но главное – были носителями специфической культуры: в их подвижной, кочевой среде рождались рассказы, легенды, песни, баллады. Были там и свои герои, и свои поэты. Так что Вуди, проведя лето 1929 года среди хобо, впитывал их культуру, запоминал песни, баллады и учился тому, как надо выживать в суровых условиях американского кочевья… Такая жизнь не была его мечтой, она диктовалась нуждой и безысходностью, и Вуди бы с радостью от нее отказался, был бы шанс. Поэтому, когда в один из приездов в Окиму он обнаружил письмо от отца, который предлагал ему вернуться в семью, Вуди тотчас отправился в Пэмпу. В сентябре 1929 года, в возрасте семнадцати лет, Вуди Гатри оказался в этом небольшом городе.

Хотя честь малой родины Вуди Гатри принадлежит Окиме, местом, где впервые проявились его разносторонние таланты, является Пэмпа. Здесь он воссоединился с семьей, окунулся в чтение в местной библиотеке и даже написал собственную книгу, которую отпечатал на пишущей машинке. В Пэмпе в нём также обнаружились способности художника-иллюстратора. Здесь же Вуди получил первые навыки игры на гитаре, мандолине и скрипке от своего дяди Джеффа Гатри (Jeff Davis Guthrie). Тот был неплохим музыкантом, участвовал в конкурсах и даже побеждал. Дядя и племянник не часто играли вместе, так как разница в классе (и возрасте) убедила Вуди искать ровню.

Так вскоре появилось the Corn Cob Trio, куда, кроме Вуди, вошли его приятели Мэт Дженнингс (Matt Jennings) и Кластер Бейкер (Cluster Baker). Репертуар трио включал песни ковбоев, олд-таймы, белые спиричуэлсы и пародии на популярные песни – все то, что в будущем составит блюграсс и кантри. Стиль игры, которого придерживались музыканты, был изобретен популярными в то время Джимми Роджерсом и поющим семейством Картеров – the Carter Family, записи которых без конца «крутили» на радио.^[xii] Оказавшись в Пэмпе, Вуди стал придумывать новые слова на мелодии, большую часть которых запомнил от матери. Играли the Corn Cob обычно на танцах и несколько раз выступили на местном радио, но в истории остались только потому, что Вуди влюбился в шестнадцатилетнюю Мэри Дженнингс (Mary Jennings) – сестру Мэта. В конце октября 1933 года Вуди и Мэри поженились. Казалось, несчастливые времена для Вуди Гатри миновали…

Джо Клейн подробно описывает жизнь Вуди Гатри в «пэмповский» период; перед нами предстает типичный городской интеллектуал шестидесятых, небрежно относящийся к одежде и внешнему виду вообще, презирающий деньги, равнодушный к карьере и успеху… Но то, что типично для нас, было крайне не типичным для жителей Оклахомы тридцатых и Пэмпы, в частности, где жили обыкновенные люди с их каждодневными заботами и тревогами. Вуди, действительно, отличался от них. Его мало заботило то, что он стал мужем, следовательно, главой семейства, о котором должен заботиться. Он не добывал денег, не стремился к достатку и вообще нигде постоянно не работал, довольствуясь случайными и разовыми заработками, проявляясь как художник по рекламе или как музыкант. Деньгами Вуди не дорожил, и, когда таковые появлялись, вместо того чтобы нести их домой, мог отдать первому встречному бродяге. В еде он был неприхотлив, а к жене – равнодушен… Вероятно, он еще не дорос до того состояния, когда был способен составить счастье любимой женщине, и тянулся к свободе, точнее – к воле. А еще он тянулся к знаниям, читая запоем книги. Все эти знания копились в нем, чтобы со временем пробудиться, или даже взорваться, но время, когда это должно произойти, еще не пришло…

…В октябре 2005 года мы, вместе с моей помощницей Светланой, побывали в гостях у миссис Мэри Джозефины, младшей сестры Вуди Гатри, проживающей вместе с мужем в Оклахоме, в городе Семиноул. Известно, что младшая сестра была как две капли воды похожа на своего старшего брата, и, когда скульптор ваял статую для памятника Вуди Гатри в Окиме, он пригласил позировать Мэри Джо, так что, глядя на неё, можно представить, как выглядел бы Вуди на девятом десятке. Исходя из этого, уже одного взгляда на Мэри Джо было бы достаточно, чтобы считать встречу удачей. Но младшая сестра заимствовала у брата и необыкновенную жизненную энергию, причем – исключительно положительную. Всякий, кто преступает порог ее дома, чтобы говорить о её старшем брате, – становится для нее другом. Нет такого, о чем бы Мэри Джо нельзя было спросить, потому что ее отношение к пришедшему с первой же секунды встречи располагает к откровению и доверию. Ее чувство юмора, подвижность, легкость в разговоре и некоторая ироничная сосредоточенность – всё выдает в ней сестру Вуди Гатри, теперь уже старше его на много лет, но всё еще маленькую по отношению к нему, великому фолксингеру Америки, а следовательно, и к тем, кто пришел или приехал узнать о нем. Мэри Джо будто и ваша младшая сестра – она так свыклась с этой своей самой важной ролью, что с этим свыклись все, кто ее знает… Встретив у порога, она провела нас по дому, показала развешанные вдоль стен картины и плакаты, посвященные Вуди, затем подвела к уголку, где расставлены предметы, так или иначе связанные с её великим братом. Среди этих предметов – кожаный ремень, который смастерил для неё Вуди, находясь в госпитале…

– Один поклонник Вуди предлагал за этот ремень огромные деньги, но я, конечно, ему отказала, – походя бросила Мэри Джо, наблюдая за тем, с каким интересом я разглядываю подарок её братца.

Заметив, что один из портретов Вуди вот-вот сорвется со стены, я, как бывший дежурный слесарь, потребовал молоток и гвоздь. Мэри Джо, как и подобает младшей сестре, тотчас исполнила «команду», добавив, что её муж болен и на такие работы не решается. Я вбил гвоздь и укрепил портрет Вуди: теперь он ни за что не свалится. Мэри Джо взяла молоток и положила его рядом с ремнём и другими «экспонатами» домашнего музейчика.

– Я человек сентиментальный, – сказала она. – Теперь молоток будет напоминать мне русских друзей…

После экскурсии, Мэри Джо завела нас в отдельную большую комнату своего большого дома и разложила перед нами макет своей будущей книги о Вуди. Я попросил, чтобы она показала семейные фотографии, самые ценные, и Мэри Джо (вот что значит младшая сестра!) послушно выполнила и эту мою просьбу. Несколько минут, молча, я разглядывал фотографии, потом задал вопрос.

– Мне важны детали… – произнес я, памятуя о причастности к русской литературе. – Есть большой, великий Вуди Гатри, а есть обычный человек, маленький Вуди Гатри – сын, отец, брат… И есть какие-то частности его жизни: как одевался, что ел, каковы были привычки, какая прическа… Понимаю, что всё это будет в вашей книге, но она выйдет на английском языке, в американском стиле и вряд ли станет доступной русскому читателю…

– О да! Я это понимаю, – согласилась Мэри Джо, хотя вопрос мой еще не был достаточно сформулирован.

– …Вот вы сказали, что у Вуди были такие же волосы, как у меня… (Как только я вступил на порог, Мэри Джо сразу потрепала меня за волосы) – …А какая у него была походка? Как он ходил?

Вопрос моментально был понят, и тотчас последовал ответ.

– Вуди и Джордж… который живет в Калифорнии, мой брат, старше меня на пять лет… Так вот Вуди и Джордж были практически одного роста и одинаково сложены. Но Вуди с годами оставался худощавым, а Джордж становился как-то шире… Но он до сих пор маленький. Вы должны помнить, что я – сестра. И я была на него похожа, и я все еще на него похожа. Джордж, Вуди и я ходили, действительно, быстро. При ходьбе мы делали короткие и быстрые шаги… Сейчас покажу… Но помните: мне уже восемьдесят два, и я – не та, что прежде…

Мэри Джо встала и продемонстрировала походку старших братьев: выпрямила спину, подняла голову и быстрыми шажками прошлась по комнате взад-вперед, продолжая говорить.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: