Когда мы под Богом ходили и Царю, Богом помазанному, служили — легче и краше жилось».

Как это сделать?

Прежде всего не слушать смутьянов и прельстителей, что поют сладкие речи, отрешиться от торговцев человеческой кровью, прогнать всех этих Гнилорыбовых, Харламовых, Савинковых, и не пускаться ни на какую авантюру, то есть предприятие, сулящее им выгоды, а вам позор, или смерть…».

В том же духе и следующее его открытое письмо казакам №2, от 22 марта/3 апреля 1922 года:

«…И лезет на ум и на язык весь тот вздор, которым пропитали Вас слуги сатаны — социалисты, что наговорили Вам Харламовы, Сидорины, Гнилорыбовы, Дудаковы, Стариковы, Агеевы, Шапкины, Улановы, Епифановы, Бычи, Макаренко, Тимошенко, Махины, Парамоновы и все эти продавшиеся и продающие Вас, отметнувшиеся от России люди.

Они все, как дятлы талдычат о юго-восточном союзе, о самостоятельности от России, о федеративной социалистической республике, а вы слушаете их и стыдитесь громко сказать то, что давно залегло у вас на сердце:

Когда мы под Богом ходили и Царю, Богом помазанному, служили — легче и краше жилось».

Или вот отрывок из его же брошюры с говорящим названием «Казачья «самостийность»» (именно так, «самостийность» в кавычках!), вышедшей в издательстве с не менее говорящим названием «Двуглавый Орел»:

«Казачья «самостийность», самостоятельность казачьих областей, создание отдельного государства «Юго-Восточного союза», или совсем не подчиненного России, или входящего в федерацию государств, ее образующих, как самостоятельное самоуправляемое целое, неправда ли, как все это дико звучит?

Мы слышим об этом с самой революции. Уже во времена атамана Каледина зародилась мысль об отделении от России и самостоятельной жизни «по-своему», «по-казачьему». Казачья газета, выходящая в Болгарии, в Софии, «Казачье слово» в третьем номере от 30 ноября 1921 года в передовой статье «Кто виноват?» объясняет причины стремления казаков к отделению от России.

Ни в Русских головах, однако, ни в головах настоящих крепких казаков эта мысль не умещается. Ехал, ехал по Воронежским, Тамбовским или Саратовским степям, проехал станцию Чертково, «стой!» — таможня, «подавай пропуски, визы, подавай багаж для осмотра» — «юго-восточная республика»... Граница, пограничная стража, засеки, окопы... войска... Тот же Русский язык, та же вера православная, те же обычаи. Русские лица, а все чужое... иностранное, что ли?

Если этнографически и отчасти географически можно понять самостоятельные Финляндию и Грузию — там и граница как-никак может быть установлена, и язык и обычай свой, не похожий на Русский, и вера не та… — то как устроить самостоятельные Казачьи войска, как отделиться от России тем, кто и кровью, и узами родства, и территорией, и верой православной, и славою своею так тесно связан с Россией, что отделить нельзя одних от других. Как выбросить лучшую жемчужину короны Русской, гордость Русского государства!

<…>

Не о самостоятельности и какой-то фантастической жизни вне России мыслят в крепких головах своих казаки, а о том, чтобы снова «явился в России Державный Венценосец, могущий умиротворить и внедрить правду и порядок на Святой Руси…».

6 августа 1922 года в №135 софийская газета «Русское дело» опубликовала открытое письмо П.Н.Краснова Главнокомандующему Русской Армией генералу П.Н. Врангелю со следующим откровением:

«Я веду борьбу с самостийными течениями, во главе которых стоят честолюбцы или люди мелкого эгоистичного ума».

Вот так вот — «честолюбцы» и «люди мелкого эгоистичного ума»! Неприятно? Ну так а чего же еще ждать самостийникам от Русского генерала?

Если только очерка «Памяти Императорской Русской Армии» (уже 1923 год):

«…Дрогнули шашки, вытянулись вперед, взметнулись мали­новые кожаные темляки и замерли. Трубачи заиграли полко­вой марш. Государь взял на руки Наследника и медленно по­шел с ним вдоль фронта Казаков.

Я стоял во фланге своей 3-й сотни и оттуда заметил, что шашки в руках казаков 1-й и 2-й сотен качались. Досада сжала сердце: «Неужели устали? Этакие бабы!.. разморились». Государь подошел к флангу моей сотни и поздоровался с ней. Я пошел за Государем и смотрел в глаза казакам, наблюдая, чтобы у меня-то, в моей «штандартной» вымуштрованной сотне, не было шатания шашек.

Нагнулся наш серебряный штандарт с черным двуглавым орлом, и по лицу бородача, старообрядца, красавца-вахмистра, потекли непроизвольные слезы.

И по мере того, как Государь шел с Наследником вдоль фронта, плакали казаки и качались шашки в грубых, мозолис­тых руках, и остановить это качание я не мог и не хотел.

<…>

Вместо Императорской армии стала Красная армия III Интернационала. И уже не было стимула, за который уми­рать, и надо было гнать солдат в бой пулеметами и револьвера­ми, надо было воевать ради добычи, наслаждения насилием, личного обогащения. Голодных солдат гнали за хлебом.

Армия стала бичом населения.

И не избежали этого армии Деникина, Колчака, Юденича, Врангеля. За что воевать? За Учредительное Собрание? За «волю народа» еще не сказанную, проявленную лишь в грабеже поме­щичьих усадеб, уничтожении фабрик и промыслов? Во имя чего драться? Во имя самостийной Украины, во имя федеративной республики, за какую-то фантастическую Р.С.Ф.С.Р., за «единую неделимую», но неизвестно с кем во главе, Россию? С пусты­ми знаменами шли Добровольческие армии и были пусты серд­ца у героев-офицеров и солдат.

И почему-то боялись произнести то слово, которое когда-то окрыляло, вдохновляло, давало силы умирать. То, что так бодро и весело пели полки:

С нами Царь,

С нами Бог,

С нами русский весь народ.

Стыдился Деникин великого русского гимна и играл старый Петровский марш, в котором говорится:

Русского Царя солдаты

Рады жертвовать собой,

Не из денег, не из платы,

Но за честь страны родной.

Пели рядом корниловцы:

Прошлого не жаль нам,

Царь нам не кумир.

И клеветали на прошлое. Старались откопать что-либо та­кое грязное, что было бы хуже теперешнего социалистическо­го рая, и когда не находили — лгали, лгали, лгали...

Россия лежит в обломках. Леденящий ужас царит в серд­цах русских. Поругана Россия. Зверски замучен и убит Импе­ратор и его семья, поругана и ограблена церковь, и жуткий страх прочно поселился в сердцах народа русского. Всюду грабежи, насилия, убийства. Богатая, привольная, славная, честная Им­ператорская Россия стала нищей потаскухой, которой боятся соседи: напакостит и украдет.

Стон стоит на Руси. Порядка, законности, права... И нет ничего.

<…>

И в России будет порядок и восстановится Россия тогда, когда по всем ее глухим медвежьим углам, по маленьким гар­низонам станут полки, батальоны и роты Императорской ар­мии. Когда у казначейства станет опять чисто одетый, с под­сумками на поясе, с ярко начищенной бляхой часовой, и все будут знать, что он лицо неприкосновенное и несет службу на посту и в карауле Его Императорского Величества.

Когда над всеми партиями, над всем шумливым народом встанет власть надпартийная, ко всем справедливая, а под нею и на защите ее будет стоять та армия, которая блюла присягу, которая знала прежде всего, что солдат есть слуга Государя и Родины и защитник их от врагов внешних и внутренних, — тогда успокоится Россия. И знал солдат, что враг внешний тот, кто извне нападал на Россию с оружием в руках, а враг внутрен­ний — всякий, кто нарушал законы Империи. Всякий — без различия партий».

Наверное, генерал Краснов на минутку забыл о своей самостийной мечте, раз позволял себе, в отсутствие цензуры и контрразведки писать ТАКУЮ крамолу (с точки зрения всякого уважающего себя «казакийца», естественно).

1924 год, «Венок на могилу Неизвестного солдата Императорской Российской армии»:

«У сестры на груди висели золотые и серебряные Георгиевские медали с чеканным на них портретом Государя. Когда она шла вдоль фронта военнопленных по лагерю, ей подавали просьбы.

Кто просил отыскать отца или мать и передать им поклон и привет. Не знает ли она, кто жив, кто убит? Кто передавал письмо, жалобы или прошения.

И вдруг — широкое крестное знамение... Дрожащая рука хватает медаль, чье-то загорелое усатое лицо склоняется и це­лует Государев портрет на медали.

Тогда кругом гремело «ура»! Люди метались в исступлении, чтобы приложиться к портрету, эмблеме далекой Родины — России».

«Нет, не может быть!» — слышу я исступленные крики коллективного семиномлечина, коммунистов и трогательно примкнувших к ним «казакийцев». — «Атаман Краснов был за казачью волю, за Круг, за свободные выборы, за вот это вот все — и против «Москвы». Мы так читали в Википедии!»

А вот что мы обнаруживаем, если читать не только Википедию, но и архивы. Касаемо выборности и казачьей демократии вообще:

«…Как Вам известно, я еще в давние времена постоянно и упорно ратовал на страницах «Русского Инвалида» и везде, где мог, против выборного начала в казачьих войсках… Против выборных станичных и хуторских атаманов. Подкуп и сплошь да рядом проведение худших элементов в атаманы (Миронов!..) были и тогда в полном ходу» (Из письма Е.И.Балабину, Атаману Общеказачьего объединения в Германской Империи №460 от 11 сентября 1940 года, ГА РФ, ф.№5761, оп.№1, д.№15, л.д.№47).

О казачьем самоуправлении, отношениях с «Москвой» и отделении от нее — «Открытое письмо казакам» №5 от 25 сентября/8 октября 1924 года:

«…Казаки с кругом и выборными атаманами погибли бы естественною смертью, если бы Императорская власть их не поддержала. Проклинаемые те­перешними донскими историками: По­темкин при Императрице Екатерине Великой и генерал-адъютант граф Чернышев при Императоре Александре I, может быть, и нанесли тяжелые удары казачьей старине, быту, демо­кратическим принципам, но спасли казаков от экономической погибели и полного развала.

<…>

В Донском войске после великой войны числилось около 5-ти миллионов жителей. Из них менее 2 ¼ миллионов было казаков, т. е. около 45% — остальные 55% были «иногородние». После управления войском слугами третьего интернационала, после кровавого, под корень, истребления казаков, высылки их на вымирание в северные губернии России, после вселения на их место иногородних и даже иностранцев (концессии немца Круппа, итальянские и немецкие коммунисты, евреи и пр.), — я думаю, казаков в войске будет не больше 30%. В Кубанском войске этот процент будет еще меньше, про остальные войска говорить не приходится. Я не вижу, например, воз­можности определить «территорию Оренбургского, Сибирского, Семиреченского, Амурского, Забайкальского и Уссурийского войск, потому что казачьи станицы там являются вкра­пинами среди обшей иногородней и инородческой (киргизы, буряты, таранчинцы, сарты, корейцы) массы…»

В следующем, 1925 году, выходит очередной большой роман, «Единая-Неделимая», в предисловии к которому генерал Краснов недвусмысленно пишет откровенную «крамолу», которая, как бы то ни было неприятно осознавать «самостийникам», является квинтэссенцией всей его жизни и творчества:

«…Я буду счастлив, если мне удалось пролить свет в ту тьму, что окружает теперь Россию, и если читатель поймет, где скрывается та единая-неделимая, спаянная братскою любовью Россия, которая скоро восстанет из гроба ярким светом Христианской любви и озарит святым учением Христа народы Запада, погибающие в материализме.

<…>

Когда воссияет над Россиею снова тот Тихий Свет, что был над нею в дни ее славы, когда мы Бога боялись и Царя чтили, тогда снова встанет она:

Великая, Единая и Неделимая».

Примерно в это же время генерал Краснов становится одним из основателей и активистов тайной организации «Братство Русской Правды», занимающейся антибольшевицкими диверсиями и пропагандой на территории СССР, а также, будучи доверенным лицом Великого Князя Николая Николаевича, организует сборы в его «Русскую Освободительную Казну».

В числе прочих акций, в 1926 году «Братство Русской правды» распространило на территории СССР Открытое письмо генерала Краснова к казакам Дона, Кубани и Терека, в СССР находящимся, №7 от 30 июля/12 августа:

«…Ужели, казаки, тогда, когда восстанет национальная Россия и, осенив себя крестным знамением, погонит жидов и коммунистов, вы будете сидеть в своей, покровительствуемой Лигой Наций «самостоятельной «казацкой» республике»» за французскими, немецкими и английскими караулами?

Ужели вы, наиболее организованные, наиболее воинственные, скажу прямо — РУССКИЕ из РУССКИХ, не подхватите ПЕРВЫЕ национальное русское знамя, как только взовьется оно над Московским Кремлем, и не станете вокруг него необоримою стеною?

Ужели измените заветам отцов и дедов?» (ГА РФ, ф.№р5963, оп.№1, д.№24, л.д.№№110-112).

Лицевая сторона вышедшего годом позже последнего Открытого письма к казакам №8 от 27 февраля/12 марта 1927 года была украшена портретом Великого Князя Николая Николаевича. Само же письмо содержало следующие сентенции:

«Земля войска Донского более пяти веков Русская, цитадель самого жизненного и самого крепкого, что есть в Русском народе, таковою и должна остаться.

<…>

Мне лично создание самостоятельного государства «Юго-восточный союз» рисуется, как если бы, скажем, ноги, недовольные тем, что голова заставляет их много ходить, решили бы отделиться от туло­вища и жить отдельно. Туловище без ног кое-как прожило бы, а ноги сгнили бы, не получая питания. — Это утопия».

В 1929 году в Париже начал выходить основной печатный орган Русской военной эмиграции – журнал «Часовой». На его страницах регулярно публиковались очерки П.Н.Краснова и его письма. В №53 от 15 апреля 1931 года, в своем приветственном открытом письме редактору журнала Василию Васильевичу Орехову, он писал:

«…Россия, погребенная под пятою монгольского ига и воскресшая, чтобы стать просветительницей Востока и светочем среди монголов, Россия, погибшая в дни страшного смутного времени и воскресшая для торжества и процветания под скипетром Романовых, не может не верить, что и теперь умершая и погребенная коммунистами она в третий раз воскреснет для небывалого расцвета и славы»[2].

Прошло пять лет.

Великий Князь уже давно умер, «Братство Русской Правды» свернуло свою деятельность.

Наверняка, многое изменилось и в жизни самого Петра Николаевича. Многое — может быть. Но не взгляд на Россию и «самостийников».

Отрывок из романа «Домой! (На льготе)», 1936 год. Действие романа разворачивается на Дону в период между Смутой 1905 года и Великой войной:

«…— Между прочим вы слыхали про «казакоманов»?

— Да есть такие полуграмотные чудаки, которые казаков не считают за Русских и выводят их от скифов, генуезцев, меланхленов, Тьму-тараканцев, словом, чёрт знает от кого. Дураков, знаете, много на свете — есть и такие, что предпочитают быть татарами, чем кровными Русскими» (ч.1, гл.VIII).

Проповедником «казачьей вольницы» в романе выведен социалист и террорист есаул Воронкин — персонаж во всех смыслах неприятный. Это его идеи пересказывают своему начальнику простые казаки Безмолитвеннов и Безхлебнов, это о нем с ненавистью размышляет Жорж Кольцов:

«…Трудно было Кольцову. Он чувствовал, что он совсем не подготовлен к такому «вольному» разговору с казаками. Он не знал Америки, но он чувствовал, что и в Америке этого «всеобчего поравнения» нет. Более того, чувствовал, что именно в Америке царит жуткое неравенство между людьми и нигде так не порабощен человек, как в Америке. Кольцов читал романы Синклера, но то были романы, а тут, чтобы переубедить этих людей, нужны были факты, а не романы. Казакам известны факты, что нищий мальчишка становится миллионером — вот какая им известна Америка...

— Чем вы-то недовольны? — хмуря детские брови, спросил Кольцов.

— Мы всем довольны, ваше благородие... А только...

— Ну что, только?..

— Земли у нас мало...

— Какая у нас земля — один песок!

— Только краснотал и растет. Корзины, что ли, нам из него плесть?

— Летом, как понесет с востока песком, кажется все, и нас самих занесет.

— Однако, живете.

— Какая наша жизня!.. С эдакой-то жизни подавай коня, да справу — в полтысячи рублей. Где их возьмешь? А у кого сыновей много — справь их всех на службу — вот и разорение.

— На юге, в Задоньи наши степи, кровью дедов наших политые, почем зря конно-заводчикам отданы... Вот чего мы хотим, чтобы атаман о казачьих нуждах болел, а не о Государских.

— Ваше благородие, вы только чего зря не подумайте. Мы от чистого сердца. Что люди — то и мы. Люди ложь — ну и мы то ж... Нам так объясняли, что раз есть народ, то, чтобы народу и править.

— Кто же это править будет?.. Ты, Безхлебнов, или ты, Безмолитвеннов?..

— Зачем я?.. Зачем мы? Да Боже упаси. Люди такие найдутся.

— Нюжли на Дону людей не стало, что из России присылают нами править.

— Да вы-то не Русские?..

— Мы — казаки.

Они сидели долго. Они не жалели «газа», то есть керосина, в лампе, пили кисловатое вино, выставленное им Кольцовым, и говорили о чем-то смутном, чего, видимо, и сами не понимали и что не удавалось Кольцову им объяснить и что опровергнуть. Кольцов стал рассказывать им историю Войска Донского, как наполнялась Донская степь пришлыми Русскими людьми. Они слушали охотно, временами увлекались, но чувствовал это Кольцов — они не верили ему... Кто-то им другое рассказал, и это другое их увлекло и им понравилось более.

— Так-то оно так, ваше благородие, а только нам сказывали все это по-иному.

— Кто вам говорил?..

— Знающие люди.

— Настоящие люди.

— Что же я, по-вашему, не знаю истории?..

— Мы так, ваше благородие, не говорим. Зачем зря говорить. А только вы обязаны так говорить... Потому вы, как офицер... Нам вот сказывали, было тут свое как бы вольное царство, во всем преизобильное, и царил в нем и правил им выборный из казаков атаман и круг войсковой, и было то государство не русское, но особое, казачье.

— Ах, какой вздор!.. Сами смотрите, ты кто — Безхлебнов, без хлеба ты был на Руси и пришел на Дон за хлебом — ты Русский, Русский!.. Понял. А ты — без молитвы, без священника был, твоих дедов за то гнали с Руси — вот и пришел ты Безмолитвенным.

Кольцову казалось — какая неотразимая логика была в его словах! Нельзя было ей не поверить. Ему не поверили.

— Так, ваше благородие... Очень просто вы толкуете. А нам, между прочим, весьма даже обидно, что вы нас с «ваньками» равняете. С мужиками. Вот завтра, к себе домой приедете, увидите в слободе, как мужики живут — тады поймете, где правда.

Разговор становился неприятным и Кольцов, чтобы прекратить его, наполнил стаканы вином.

— Ну вот, что, братцы, будет о пустяках говорить. За наш славный, доблестный полк!..

Казаки встали и подняли стаканы.

— За полк...

— За полк!..

Все разом осушили стаканы. Казаки стали прощаться.

— Вы, ваше благородие, не подумайте только чего. Как мы пропитаны казачьим духом, так и говорим на своем, на казачьем языке, опять таки веру к вам имеем, как вы нашего полка и нашего казачьего рода и мы вам должны быть понятны.

Нет, они не были понятны Кольцову. Он вспоминал уроки корпусного батюшки, законоучителя и как толковал он о заповедях Господних, как говорил, что не напрасно на Моисеевых скрижалях последнею, десятою заповедью поставлена заповедь о зависти. «От зависти», — говорил законоучитель, — «происходят все прочие грехи, и воровство, и убийство, и прелюбодеяние, и непочитание родителей, все от зависти, самого страшного из бесов, овладевающих человеком»... И думал Кольцов, глядя, как казачка хозяйка прибирала со стола, как вытирала пролитое вино, собирала обломки сухарей, как тихо и ловко ходила по тесной горнице хаты, думал о том, кто же вместо смирения перед своей судьбой, вместо терпеливой работы, приобретения постепенным, честным трудом благосостояния, служения Родине, как служили деды и отцы, вселил в казаков зависть, стремление даром получить не принадлежащее им, поделить какие-то земли, что-то отобрать, чтобы было «всеобчее поравнение», чтобы какая-то особая справедливость была, чтобы было, «как в Америке»?.. Кто учил их этому?.. Кто сбивал уроки полка, уроки их офицеров, какими-то другими уроками, манившими легкою жизнью?.. Кто?..

<…>

Кольцов лег в постель и долго не мог заснуть: — все думал он, кто же?.. Кто внушает казакам это страшное чувство зависти?.. Кто желчным бесом бродит по пустынным степям Донским и мутит казаков? Кажется, встретил бы Кольцов этого беса, своими руками задушил бы его...» (ч.3, гл.II)

Собираясь на операцию по поимке и аресту Воронкина, Окружной Атаман рассуждает:

«…— Да, да, — продолжал Атаман, поглядывая на своего адъютанта, как бы спрашивая у него проверки своих слов. — Славный этот ротмистр Залетаев, играет в тетку, как бог. Так вот обнаружился, значит, этот самый террорист в нашем Округе... Да и оказался, чёрт его подери совсем, — наш, — есаул Воронкин... Обнаружился он на хуторах еще в январе. Схватились поймать его, ан нет, не так это просто оказалось. Был он тут на хуторе Плешакове, сами знаете, отчаянные казачишки на этом xyторе. Их давно там учитель портил... Собрал этот Воронкин их на «метинг», по-на­шему, как бы, что ли на хуторской сбор. Мне урядник о том докладывал. Повел беседу. Ну, наша казуня и уши развесила. Всю историю Войска Донского доложил им по-своему, шиворот-навыворот. Стенька Разин, Кондрашка Булавин, Емельян Иванович Пугачев — это, видите ли, Донские герои, которым подражать надо, ну а Платов, Бакланов, Орлов — это, мол, генералы, угне­татели казаков, что кровь казачью пили… Ну, там, как у нас водится — о Москве, о том, что без разрешения Петербурга и фонарей в Новочеркасске поставить нельзя и еще о… Царизме… Вы слово-то такое, хорунжий, слыхали когда?

— Никак нет, ваше превосходительство.

— Думаю, что так… Это он так Государя Императора, Империю Российскую казакам изображал. Ну, народ темный. Тут им и о земле даровой преподнес, и о том, что вы, мол, служите, стараетесь, а на ваших спинах кто ездит?.. Зловреднейшая личность. Распалил, знаете, казаков, больше некуда. На стену лезут... Москва-де вас угнетала, вас разоряла, а того не сказал, чтo до Москвы-то жили вы в камышевых городках, татарами разоряемых, ну словом — напел... Ну и о службе казачьей, о том, как дорого стоит справа казачья, и что вовсе это не нужно, что можно устроить так жизнь, что ни богатых, ни бедных, что войн никаких не будет, что будет общий мир, словом, говорил все то, что обыкновенно говорят социалисты, когда смущают на­род. Ну, однако, нашлись старые твердые казаки, поумнее его, говорят: «Отцы наши служили и нам заповедали слу­жить, и служба есть наш казачий долг перед Государем, Россией и Кормильцем Тихим Доном»... Застыди­лись казаки, пошли уже разговоры, что выдать надо Воронкина, чтобы он не смущал их зря. Тот опять ухватился за историю. Часа полтора талдычил им свое: «С Дона», мол, «выдачи нет. Никогда никого Дон-де не выдавал. Какие преступники бежали из Москвы на Дон, Дон держал их крепко»... Ну, знаете, как эти летучие словечки легко на душу падают: «С Дона выдачи нет»… Понравилось... Весь хутор, молодежь, конечно, особенно, те, у кого молоко на губах не обсохло, желторотые, ну и горлопаны станичные заорали: «Не выдадим!.. Вы, ваше благородие, коли чего, к нам — мы оружимся, a вас не выдадим»... Чистый бунт. Я послал урядника и понятых, чтобы забрать его. Так он, как между рук прошёл, точно и не было его вовсе. Я хуторских на допрос. Сам ездил… Как один уперлись, никогда ничего такого не было и никакого такого Воронкина мы и не видали и слыхом не слыхали. Под присягу идут — не знаем ничего. Вот оно какой озорной народ ныне стал. Под присягу!.. Значит, надо его искать и уже брать на месте преступления, может быть, и вооруженною силою, надо послать не урядника, а офицера…» (ч.3, гл.XVIII).

В своих художественных произведениях, признавая их инструментом, влияющим на читателя сильнее статей и воззваний, Петр Николаевич Краснов излагал свое видение текущей ситуации и событий прошлых лет, вкладывая в уста положительных героев то, что ему казалось важным, и что он хотел донести до самой широкой аудитории.

В 1939 году, уже переехав на постоянное место жительства в национал-социалистическую Германию, в своем последнем опубликованном при жизни романе «Ложь», в заключительной сцене, он приводит следующий диалог Лизы Акантовой и ее тетки, Аглаи Васильевны:

«– Но… Аглая Васильевна… Нас учили, нам говорили… В России Царя ненавидели. В России невыносим был гнет Царского режима, в России до последнего времени был феодализм, высасывавший все соки из крестьян, в России народился такой капитализм, какого не знала Западная Европа. В России был уничтожен пролетариат. Россия была отсталая страна, все в ней было продажно, всякий прогресс был задушен, молодежь была деморализована, народные массы пребывали в нищете… Революция в России была не только неизбежна, но и необходима…

Аглая Васильевна терпеливо выслушала горячие слова Лизы. Она была готова к ним. Она слышала такие же речи и от сына, когда тот учился в немецкой школе, она знала, что в Славянском институте в Берлине профессора говорили неправду про Россию, повторяя бессмысленный вздор Русских псевдо-ученых, подтасовывавших историю России под свои левые убеждения. Не один раз приходилось Аглае Васильевне в немецком обществе разбивать по пунктам нелепые представления о России, созданные евреями и еврейской прессой.

– Царя ненавидели?.. Царя обожали!.. Царя боготворили!.. На Царя молились… «Царь-батюшка», иного имени не было в Русском народе для Государя…

<…>

Повсюду громадные толпы народа… Крестьяне стекались издалека, чтобы поклониться своему Государю… Государь только с трудом мог проходить через народные толпы… Полиция едва могла расчистить для него проход… Крестьянки выносили детей, крестьяне становились на колени… Когда пароход, на котором был Государь, шел по Волге, жители прибрежных деревень входили в воду и стояли по грудь в воде, чтобы ближе видеть Государя…

– Может быть, Аглая Васильевна, их сгоняли…

– Нет, Лиза. Это был искренний и неподдельный восторг… Такой восторг нельзя создать искусственно… Тут — один народ, одно государство, один Вождь… Там были Царь и Народ, и они вдвоем и создавали Государство, Российскую Империю. Они были неотделимы, и, когда не стало Царя, народ распался и началась непрерывная борьба, и она будет продолжаться до тех пор, пока снова не скрепит разноплеменную Россию единый православный царь…Ты сказала: «гнет Царского режима»… Россия была самой свободной страной в мире, потому-то в ней и могли так пышно расцвести самые крайние теории и учения, что не было в ней никакого стеснения совести… Феодализм кончился семьдесят семь лет тому назад, и крестьяне, последнее время, выселялись на отруба и, заселяя Сибирские и Азиатские просторы, богатели… Россия кормила своим хлебом Западную Европу… К началу войны Россия была самая передовая страна в Мире. В ней процветали науки и искусства. В ней был самый совершенный суд. Вступив в войну, Россия на своих плечах вынесла первые два самых тяжелых года, и дала возможность союзникам собраться и победить…»

«Ха, конечно, в открытых-то письмах и романах чего только не напишешь!» — пытаются иронизировать оппоненты, — «а уж между собой-то, на самом-то деле думали и мечтали о том, как бы зажить без кацапов!»

Ну что же, если публичное творчество не убеждает, и господа «казакийцы» упорно пытаются видеть в лице Петра Николаевича Краснова человека с двойным дном (у «товарищей» коммунистов это желание хотя бы понятно и объяснимо), то быть посему — обратимся к частной переписке:

«Третьего пути — пути самостийного, с «рiдной ненькой Украиной», с великой «матерью» Польшей. Как ни стараются Быкадоров, Бичерахов и Шкуро — пропаганда войны с «русскими», с «москалями» успеха не имеет даже в Малороссии, не говорю уже про казачьи области. Глупит продажная Кубанская интеллигенция и стараются сорвать куши и кушики экс-гетманы Петлюровский — Левицкий от Поляков и Французов, и Скоропадский от Немцев…». (Из письма Ф.Ф.Абрамову №542 от 23 сентября 1928 года, ГА РФ, ф.№6711, оп.№1, д.№35, л.д.№19, 20).

В октябре 1934 года в Париже умер Донской Атаман Африкан Петрович Богаевский. Петр Николаевич Краснов принял самое деятельное участие в содействии выборам нового атамана, однако сам баллотироваться на этот пост наотрез отказался. Тем не менее, для огромного числа казаков он оставался «своим», единственно возможным кандидатом в атаманы, и, не смотря на многочисленные публичные самоотводы генерала, многие упорно продолжали голосовать за его кандидатуру.

О мотивах своего отказа он писал в личном письме в марте 1935 года председателю исполнительной комиссии по выборам Донского Атамана Ивану Николаевичу Ефремову. Нам же для целей нашего исследования более интересно то, как он отзывался о «вольном казачестве» и его «пантеоне героев»:

«…Вы, конечно, догадываетесь, что истинная причина моего отказа та, что я никогда не берусь за дело, которого не знаю и что вся эта демократическая шумиха, полная клеветы, обливания друг друга грязью, сведения счетов, всякой подлости и гадости, чем занимаются с чьего-то одобрения всевозможные «вольные казаки» (попросту наемники поляков и едва ли не большевиков), лигисты возрождения казачества, которым не надо было его умерщвлять в свое время, младороссы и пр. и пр. мне, старому человеку, просто противна. Официально вполне достаточно причины — преклонный возраст. Если хотите, можно усилить ее так, как я сделал в своем первом письме — т.е. указать на мои определенные политические убеждения, но, конечно, чтобы ясно было, что это вовсе не касается так называемого «германофильства», которое, смею Вас уверить, никакого значения во Французских кругах не имеет, но чтобы было понятно, что убеждения «вольного казачества», величающего разбойников и революционеров героями, мне не по нутру». (Из письма И.Н.Ефремову №89 от 3 марта 1935 года, ГА РФ, ф.№7075, оп.№1, д.№5, л.д.№2).

Двумя годами позже он писал вновь избранному Донскому Атаману Михаилу Николаевичу Граббе:

«…В тяжелые дни, переживаемые нашим зарубежным воинством, так радостно сознавать, что казаки не изменили России, что они дружно отозвались на постигшее нас всех горе и что они, как их отцы и деды на протяжении многих и многих веков, остались верными сынами Родины — России. Близок день решительных событий, когда понадобится вся наша крепость, вся наша сила, когда мы будем нужны России и её Тихому Дону. Верю, что в эти дни Донские казаки крепко станут за своим Атаманом и пойдут за ним спасать Россию…» (Из письма М.Н.Граббе №542 от 29 сентября /12 октября 1937 года, собрание Мемориала «Донские казаки в борьбе с большевиками» (город Подольск)).

С Атаманом Общеказачьего объединения в Германской Империи Евгением Ивановичем Балабиным в течение 1940-1944 годов Петр Николаевич Краснов вел большую содержательную переписку. Е.И.Балабин возглавил группу казаков, оппозиционную тогдашнему идеологу «вольной Казакии», бывшему походному атаману П.Х.Попову. Происки Попова и «поповцев» Глазкова, Гусельщикова и др., их интриги против группы Балабина и разрушение его работы по объединению казаков в эмиграции, составляют едва ли не основную тематику этой переписки.

Изобилующие нелицеприятными личными оценками «самостийников», эти письма дают исчерпывающее представление об истинном отношении П.Н.Краснова к идее казачьего сепаратизма в самый поздний период его жизни:

«…— Казаки и казачьи войска, как автономные самоуправляемые Атаманами и Кругом области могут быть лишь тогда, когда будет Россия.

— Значит: — все наши помыслы, устремления и работа должны быть направлены к тому, чтобы на месте СССР — явилась Россия.

— Никакой самостоятельной Украины (я не говорю про Галицкую Червонную Русь, про Галицию, отторженную сначала от Австрии — 1918, а потом от Польши — 1939 — быть не может. Великодержавная Россия не может отказаться от Днепра и от коренных Русских городов Киева, Чернигова, Полтавы. Не может отказаться и от тех земных благ, которые дает земледельческий и скотоводческий Юг — промышленному центру и северу России. Никакая власть — ни Царская, ни республиканская, ни коммунистическая этого никогда не допустят. При отсутствии Польши — самостоятельной Украине не на кого опереться. А какова опора на Польшу — каждому ясно видно.

— Тем большим вздором является «Казакия». Даже в самом сильном и компактном войске, каким было Войско Донское до большевиков, было всего 55% казаков на 45% иногородних — а теперь, когда казаки перебиты, выселены на север и там перемерли, рассеяны по всему свету — борьба будет не за «Казакию», но за восстановление земли Войска Донского, станичных юртов и за возвращение на них казаков. И эта-то борьба будет нелегкой.

Достаточно взглянуть на карту России, нанести на неё отдельные точки казачьих поселений по Дону, Кубани, Тереку, Волге, Уралу, Иртышу, Байкалу, Амуру и Уссури, чтобы понять, что казачьи войска могут существовать только с позволения, поощрения и попустительства Центральной Власти.

— Чем единоличнее будет Российская власть, тем больше шансов на то, что казачьи войска удержатся, получат право на существование и будут процветать.

— Казаки, как опора Престола, как поддержка Монархии могут рассчитывать на наибольшие земельные льготы и на утверждение за ними земельных угодий, жалованных им прежними Царями, поэтому, помимо моральных побуждений, честности и святости присяги — казакам необходимо поддерживать и настаивать на утверждении монархии в России» (Из письма Е.И.Балабину, №16 от 29 января 1940 г., ГА РФ, ф.№5761, оп.№1, д.№15, л.д.№9-10).

«…Пусть не тревожит Вас некоторая отколовшаяся и брюзжащая группа, стоящая подле П.Х.Попова. Это неизбежное зло и со временем справитесь вы, с Божьею помощью, и с ним. Вся беда в том, что серая казачья масса, настрадавшаяся заграницей и живущая едиными мечтами о возвращении в родные войска верит всякому слову. Или: — «тьмы низких истин нам дороже — нас возвышающий обман».

Вот этим-то нас возвышающим обманом и играют самостийники и Украинцы

<…>

Иными словами ни о Киеве — а, следовательно, Гетмане Скоропадском, ни о Казакии, — а, следовательно, П.Х.Попове — здесь нет и речи. Здесь мыслят о единой, неделимой России, дружной с Германией и пока не касаются внутреннего её устройства, рассчитывая, что это чисто Русское дело.

Напротив, страны Антанты открыто пишут о раздроблении не только всей Германии, но и об отобрании лучших кусков от России — черноземного Юга — (Украина), Закавказья (Бакинская нефть), угольных и железных копей на юге России (Казакия).

Но для этого нужна полная победа стран Антанты над Германией… Наблюдая все, что здесь делается, я считаю такую победу невозможной. Но если бы Англия и Франция победили бы Германию — волна большевизма прокатилась бы по всей Европе, советская, еврейская власть повсюду водворилась бы и, если бы и появилась «самостийная» Украина — то это была бы Советская Украина, управляемая и используемая жидами. И, конечно, никаких казаков советская власть туда не пустила бы. Таким образом — игра П.Х. в Казакию есть один из гнуснейших обманов исстрадавшейся по родной земле казачьей массы!» (Из письма Е.И.Балабину, №52 от 20 февраля 1940 г., ГА РФ, ф.№5761, оп.№1, д.№15, л.д.№12-13).

«— К глубокому моему сожалению, Германское Министерство Внутренних Дел, как раз вчера, утвердило «Устав самостийной группы казаков генерала Попова». — Почему оно это сделало? Затрудняюсь Вам ответить. Возможно желание СССР, — который везде, где только может, стремится разложить Русскую эмиграцию и с которым, совершенно того не желая, Г

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: