Является ли философия наукой?

Философские науки. – 1989. – №6.

Пытаясь осознать задачи, встающие перед советскими философами сегодня, в переломный момент жизни нашего общества, и стремясь внести свой посильный вклад в очищение духовной атмосферы страны, мы вновь обращаемся к вопросу о том, что же такое философия, каково ее место в жизни общества, как она может и должна развиваться. Рассмотрению одной из сторон этого сложного вопроса и посвящена настоящая статья.

Мы привыкли считать философию, по крайней мере марксистскую философию, наукой. В наших учебниках, да и не только в учебниках, диалектический материализм определяется как «наука о наиболее общих законах движения и развития природы, общества и мышления» (Диалектический материализм // Филос. энциклопед. словарь. М., 1983, С. 159). Причем эти законы мыслятся как во всем подобные законам физики, химии или биологии, хотя в отличие от законов конкретных наук законам, изучаемым философией, приписывается большая общность, или, как говорят, всеобщность: «Предметом философии является всеобщее в системе «мир – человек» (Алексеев П. В., Панин А. В. Диалектический материализм. М., 1987. С. 12). И подобно тому как конкретные науки открывают объективные законы той или иной области явлений, так и философия открывает объективные законы, справедливые для всех областей познаваемого нами мира. Именно такое представление о марксистской философии господствует в умах подавляющего большинства советских философов, в общественном сознании и – самое главное – в сознании различных руководителей, от которых существенно зависит организация философских исследований и публикация их результатов.

Исследовательские философские учреждения включены в систему Академии наук, и их работа регламентирована в соответствии с принципами деятельности любого научного учреждения. Организация и планирование философских исследований осуществляется по аналогии с организацией исследований в науке. Ведь как там обычно обстоит дело? Допустим, нужно провести определенное количество измерений, экспериментов, собрать какое-то количество данных, чтобы получить некоторый результат. Для этого нужны, естественно, время и деньги. Отпуская деньги и планируя какое-то время, мы знаем, что по истечении намеченного срока результат, как правило, будет получен. Ну, например , стоит задача выяснить, какова вероятность выпадения орла (аверса) или решки (реверса) при подбрасывании пятака образца 1985 года. Ничего нет проще! Младший научный сотрудник подбрасывает пятак, скажем, 1000 раз и при каждом подбрасывании отмечает, какой стороной он упал. Это данные опыта. Затем старший научный сотрудник обрабатывает эти данные на ЭВМ и получает искомый результат: скажем, вероятность выпадения орла – 0,585, а решки – 0,415. Если возникает сомнение в чистоте опытов или в количестве данных, то заменяют пятак и заставляют сотрудника подбрасывать его 10 или 100 тыс. раз. Вот так в общем получают результаты в научных учреждениях. И работа философов до сих пор организуется, увы , очень похожим образом. Формулируют тему или проблему, к примеру: выяснить, в чем сущность добра, что такое свобода, какова природа научной рациональности и т.п. Выделяют средства, планируют необходимое время и ожидают получения соответствующего «результата». По-видимому, каждый философ понимает, что ничего интересного таким образом получить нельзя. В итоге появляется очередная бесцветная, скучная книга, часто не имеющая никакого отношения ни к науке, ни к философии.

Отождествление нашей философии с наукой наносит ей, на мой взгляд, немалый вред. Так, например, от советских философов требуют, чтобы они высказывали только общезначимые истины, а, скажем, Бердяев, Хайдеггер или Поппер могут выражать свои собственные взгляды и мы их работы печатаем, хотя этих взглядов и не разделяем. Но им можно, они – философы и не претендуют на то, чтобы называться учеными. А мы – «ученые», поэтому если кто-то из нас высказывает то или иное утверждение, то оно должно быть истиной, с которой согласится коллектив. Ученый совет, руководители различных рангов и, наконец, редактор. Иначе не напечатают. Конечно, если в науке кто-то открыл, что снег бел или дважды два четыре, то с этим все легко соглашаются, ибо это истина, для которой нет ни национальных, ни классовых, ни каких-либо иных границ. Но так ли обстоит дело с философскими утверждениями? В самом деле, если диалектический материализм есть наука о наиболее общих законах природы, общества и мышления, а законы эти давно «открыты» Гегелем (или, если угодно, Марксом), то советским философам остается только пропагандировать это Философские науки.– 1989.– № 6 – С. 52-62. выдающееся научное достижение. Чем мы и занимаемся, с завистью поглядывая, на философов-немарксистов, которые еще не попали в капкан единственной «подлинно научной» истины. Я не буду останавливаться на перечислении всех вредных последствий отождествления философии с наукой. Скажу лишь, что эти последствия заставляют нас всерьез задуматься над вопросом: а является ли философия наукой? Общепринятый ответ гласит: «Да», хотя здесь встречаются, правда, оговорки различного рода, что это «особая» наука, что это не только наука и т.п., однако общая позиция сохраняется. Я же хочу высказать и обосновать противоположный ответ: «Нет!» Философия никогда не была, не является и, надеюсь, никогда не будет наукой (это относится и к марксистской философии). Критерии демаркации. По-видимому, еще к Лейбницу восходит то определение тождества, согласно которому две вещи являются тождественными, если все свойства одной из них являются в то же время свойствами другой, и обратно. Я попытаюсь показать, что некоторые особенности науки не принадлежат философии, следовательно, наука и философия – вещи разные. Как известно, в философии науки XX в. довольно большое место занимала проблема демаркации – проблема нахождения критериев, которые позволили бы отделить науку, научное знание от ненауки, от псевдонауки, от идеологии и – что для нас здесь особенно интересно – от философии. Иначе говоря, речь шла об определении понятия «наука». Кто занимался этими вопросами, тот знает, что данная проблема не получила удовлетворительного решения. Да, по-видимому, она и не могла быть решена в том виде, который был ей придан. Однако в критериях, сформулированных различными авторами, были, на мой взгляд, выделены некоторые черты и особенности науки, которые отличают ее от всех других форм духовной деятельности, в том числе и от философии.

Перечислим некоторые из этих особенностей. Верификационный критерий (Венский кружок, неопозитивизм): наука стремится подтверждать свои гипотезы, законы, теории с помощью эмпирических данных. Например, когда ученый утверждает, что все вороны черные, то он постарается найти какого-нибудь ворона и указать: «Видите, вон сидит ворон, и обратите внимание – черный, следовательно, мое утверждение верно». Многие философы науки и сами ученые считают, что все выводы науки в той или иной степени подтверждены или должны быть подтверждены фактами, наблюдениями, экспериментами. Философия, на мой взгляд, равнодушна к подтверждениям. Правда, мы часто подчеркиваем, что марксистская философия находится в согласии с научными представлениями, и склонны рассматривать это как подтверждение наших философских воззрений. Но, во-первых, это вовсе не то эмпирическое подтверждение, к которому стремится наука. Во-вторых, длительная борьба советских философов, скажем, с теорией относительности, с генетикой, кибернетикой, социологией свидетельствует о том, что согласие с наукой, с ее достижениями, с ее законами и фактами для нас не очень-то и важно. И для философии никогда не было важно. Об этом говорит и выступление Беркли против механики Ньютона, и натурфилософские построения Шеллинга и Гегеля, и непризнание Махом квантовой теории, и наша собственная, не столь уж давняя, позиция идеологических менторов по отношению к науке. Итак, наука стремится подтвердить свои положения фактами, философия же в этом не нуждается. Фальсификационный критерий (К.Поппер): утверждения науки эмпирически проверяемы и в принципе могут быть опровергнуты опытом. Пусть проверка носит опосредованный характер, пусть опровержение достается с гораздо большим трудом, нежели полагал сам Поппер, однако опыт, факты, эмпирические данные все-таки ограничивают фантазии ученых-теоретиков, а порой даже и опровергают их построения.

Эмпирическая проверяемость – один из важнейших и почти общепризнанных критериев научности. На мой взгляд, утверждения философии эмпирически непроверяемы и неопровержимы. В свое время некоторые философы-марксисты обиделись на Поппера за то, что с точки зрения его фальсификационизма марксистская философия не является наукой, и пытались вообразить ситуации, которые опровергли бы марксизм, т.е. доказали бы его «научность».

Нет и не может быть таких ситуаций, таких фактов и экспериментов! В самом деле, как проверить и опровергнуть утверждения о том, что материя первична, а сознание вторично; что в основе развития природы лежит саморазвитие абсолютного духа; что всякое развитие осуществляется в соответствии с законами диалектики; что субстанция представляет собой единство Природы и Бога и т.п.?! Когда Пьер Тейяр де Шарден утверждает, что каждая частичка вещества наделена некоторым подобием психического, то разве смущает его какой-нибудь вполне безжизненный камень, лежащий на дороге? Нет, конечно. Факты, с которыми имеет дело наука, всегда, по крайней мере со времен античности, были безразличны для философии, ибо она, как правило, пыталась говорить о тех вещах, которые находятся за пределами научного исследования,– о сущности мира, о добре и зле, о совести и свободе и т.п. Да и мы с вами, решая те или иные философские проблемы, разве обращаемся к фактам действительности за тем, чтобы подтвердить или опровергнуть наши решения? Да никогда! Пусть реальность миллионами голосов кричит: «Нет», философ будет хладнокровно настаивать на своем «Да».

Прекрасный пример в этом отношении дают работы представителей научного коммунизма, которые на протяжении последних 25 лет твердили о том, что мы в возрастающем темпе движемся к коммунизму, к расцвету демократии, которые повсюду находили ростки к целые рощи коммунистического отношения к труду, к общественной собственности и т.п., в то время как страна все глубже погружалась в болото застоя и все факты общественной жизни – коррупция, пьянство, феодальный произвол партийно-государственной бюрократии – кричали об этом.

Парадигмальный критерий (Т.Кун): в каждой науке существует одна (иногда несколько) фундаментальная теория – парадигма, которой в определенный период придерживается большинство ученых. При всех оговорках, связанных с неопределенностью понятия парадигмы, нельзя отрицать тот факт, что науке имеются достижения, признаваемые всем научным сообществом. В то же время для всех нас совершено очевидно, что в философии никогда не было господствующей парадигмы. Для нее характерен плюрализм школ, течений, направлений (Кун именно в этом видит принципиальное отличие философии от науки). Фактически каждый более или менее самостоятельный мыслитель создает свою собственную философскую систему. И даже в рамках марксистской философии, несмотря на довольно жесткие внешние ограничения, сохраняется разнообразие мнений и суждений практически по всем вопросам. Каждый философ знает, как трудно среди профессионалов встретить хотя бы одного человека, который согласился бы с твоим решением той проблемы, которой он сам интересуется. Да что говорить о согласии, когда мы не можем добиться даже простого взаимопонимания! Методы. Наука широко пользуется наблюдением, измерением, экспериментом. Она часто прибегает к индукции и опирается на индуктивные обобщения. Наука стремится вводить количественные понятия и использовать математические методы. Она широко пользуется гипотезой для получения нового знания. Всего этого в философии нет или почти нет: философ не проводит наблюдений, не ставит экспериментов, не собирает фактов – он сидит в библиотеке и читает книги.

Забавно, но в философии, по-видимому, нет даже гипотез, поэтому если метод науки гипотетико-дедуктивный, то философия – подобно математике – пользуется скорее аксиоматическим методом. Причем основоположения, аксиомы философских систем, как и постулаты математических теорий, не предполагают эмпирического обоснования. Проблемы. В науке всегда существует круг открытых и общезначимых проблем. Всем ученым интересно знать, как устроен атом или какова структура ДНК, есть ли жизнь на Марсе или какова температура на поверхности Венеры. Ученые ищут решения своих проблем, и если ответ найден, то вряд ли кому-нибудь придет в голову еще и еще раз решать решенную проблему. Философия, же, по-видимому, не имеет общезначимых проблем. Проблемы, интересные для одного философа или философского направления, могут показаться совершенно пустыми, даже бессмысленными с точки зрения другого философа, иного философского направления. Здесь, кажется, нет и открытых проблем. На любой вопрос всегда имеется ответ, и даже не один, а несколько. Тем не менее, философы продолжают искать все новые ответы на давно сформулированные проблемы.

Язык. Каждая конкретная наука вырабатывает специфический язык, стремится сделать свои понятия все более точными. Этот язык является общепринятым, он служит для коммуникации между учеными данной области и для выражения научных результатов. И важным элементом подготовки будущего ученого является как раз овладение этим специальным языком. Понятия конкретной научной дисциплины в систематическом и точном виде представлены в учебнике, аккумулирующем в себе все достижения данной дисциплины. Поэтому, осваивая учебник, будущий специалист усваивает точку зрения на мир своей науки, ее результаты и методы их получения. Я не знаю, можно ли говорить о каком-то специальном философском языке. Известно, что писатели, поэты, художники, общественные деятели на литературном или обычном повседневном язык иногда выражали интересные и глубокие философские идеи и цельные мировоззренческие концепции. Во всяком случае, язык философии расплывчат и неопределенен. Каждый философ вкладывает в философские понятия свое собственное содержание, свой собственный смысл. Сравните, например, употребление таких понятий, как «субстанция», «материя», «душа», «опыт», «движение».

Крупнейшими философами нового времени и вы увидите, как сильно они расходились в их толковании. Поэтому учебник по философии, подобный учебнику по механике или химии, в принципе невозможен и обучение будущих философов может опираться только на первоисточники. «...Специфика проблем философии состоит... в том, что значительная их часть является постоянно воспроизводимой на новой основе и в этом смысле «вечной» (Алексеев П.В., Панин А.В. Диалектический материализм. М, 1987. С. 17).

Развитие науки довольно сильно отличается от развития философии. Считается, что в науке мы движемся от истин менее глубоких и полных к истинам более глубоким и полным или от теорий с меньшим эмпирическим содержанием к теориям с большим эмпирическим содержанием и т.п. Поэтому новая теория, вбирая в себя все самое лучшее, что было в старой теории, делает последнюю ненужной, излишней или по крайней мере существенно ограничивает сферу ее применимости. В философии же появление новой концепции вовсе не обесценивает содержание ранее созданных концепций или школ. Скажем, Гегель не заставил нас отбросить Канта, Фейербах ничего не отнял у Гегеля и Шопенгауэра, а Кьеркегор вообще только в XX в. стал интересен и важен. И в этом отношении развитие философии больше напоминает развитие литературы и искусства, где, например, появление Достоевского не обесценивает Шекспира, а искусство Ренуара не заставляет нас забыть Рафаэля.

Развитие философии кумулятивно в самом простом и наивном смысле этого слова: каждая новая философская концепция лишь добавляется к массе ранее созданных концепций, увеличивая общее разнообразие возможных систем мировоззрения. И живет она до тех пор, пока находятся люди, духовному складу которых она соответствует. Существует еще одно, быть может, важнейшее отличие философии от науки. О нем стоит поговорить особо. Философия и истина. Все мы (или почти все) признаем, что наука дает нам истину в классическом смысле этого слова, т.е. адекватное отображение действительности в форме научных законов и теорий. Но дает ли нам истину в этом смысле философия? Применимо ли классическое понятие истины к философским утверждениям и концепциям? Для ответа на этот вопрос посмотрим, какими особенностями отличаются научные предложения, к которым применяется истинностная оценка. Согласно формальной логике, истинными или ложными могут быть только осмысленные повествовательные предложения. Нетрудно заметить, что повествовательные предложения носят описательный характер, они описывают свой объект, какие-то его свойства и отношения. Высказывания: «Волга впадает в Каспийское море», «На Марсе отсутствует жизнь», «Фенотипические особенности организма детерминированы его генотипом» и т.п.– говорят о некоторых внеязыковых объектах и их взаимоотношениях. Такие предложения, как «Поди сюда!» или «Когда же он придет?», также относятся к каким-то внешним объектам, однако они ничего не описывают, поэтому и понятие истины к ним неприменимо. По-видимому, предложение, претендующее на истинностную оценку, обладает еще одной важной особенностью: оно должно быть разрешимо в том смысле, что должен существовать интерсубъективный способ проверки этого предложения, и позволяющий установить, истинно оно или ложно. В самом деле, если к некоторому предложению применима истинностная оценка в классическом ее варианте, то это означает, что имеется какой-то способ установить, соответствует оно объекту или нет. Если такого способа – ни прямого, ни косвенного – нет, то истинностная оценка теряет смысл.

Фундаментальной проблемой классической концепции истины всегда была проблема критерия: как соотнести наше знание с действительностью? Если мы не можем этого сделать, то зачем нам вообще нужно понятие истины? Поэтому к принципиально непроверяемым предложениям истинностная оценка неприменима. Метод проверки должен быть интерсубъективным, т.е. каждый желающий может проверить и убедиться, истинно некоторое предложение или ложно. Наконец, интерсубъективная проверяемость предложений, допускающих истинностную оценку, делает их общезначимыми. Это следует понимать в том смысле, что если некоторое предложение признано истинным или ложным, то с этой оценкой вынужден согласиться каждый человек, независимо от своего национального происхождения, классовой принадлежности, идеологических, политических и прочих ориентации. Такие истины, как «Свинец тяжелее железа», «Сила тока в цепи пропорциональна напряжению», «Кит – млекопитающее», вынужден принимать каждый человек, который понимает их смысл и способ проверки: При этом совершенно неважно, кто первым высказал истинное предложение – итальянец или китаец, миллионер или пролетарий, Нильс Бор или папа римский. Поэтому истина бессубъектна: не имеет значения, кто высказал истину, она будет принята; не имеет значения, кто высказал ложь, она будет отвергнута. На эту черту истины обратил внимание В.И.Вернадский: «Идеал научной работы – безличная истина, в которой всякое проявление личности по возможности удалено и для установления и понимания которой безразлично, кем и при какой обстановке она найдена, ибо эта научная истина, т.е. научный факт, эмпирическое научное обобщение, вновь непрерывно пересматривается и логическим анализом, и возвращением вновь к реальному явлению многократной проверкой новыми лицами. Некоторые с этим не согласятся и укажут на истины, открываемые Св. писанием или личным мистическим опытом. Но здесь речь идет только о научных истинах.» (Вернадский В.И. Философские мысли натуралиста. М., 1988. С. 308).

В общезначимости и бессубъектности истинных предложений проявляется объективность истины: поскольку соответствие мысли объекту зависит только от объекта, постольку субъект мысли здесь оказывается совершенно безразличным. Поэтому, высказывая истинные утверждения, мы практически никогда не ссылаемся на авторитет или источник, т.е. не говорим: «Как считает Коперник, Земля вращается вокруг Солнца», или: «По мнению Дарвина, лошади кушают овес и сено». Таким образом, рассматривая предложения, которым в науке приписывается истинностная оценка, мы обнаруживаем, что эти предложения являются описательными, интерсубъективно, проверяемыми, и общезначимыми. Благодаря внутренней связи перечисленных свойств отсутствие хотя бы одного из них делает сомнительным наличие двух других и разрушает основу, на которую опирается истинностная оценка предложения. Эти же свойства присущи системам научных предложений – теориям.

Интерсубъективной проверяемостью и общезначимостью истины объясняется интернациональность науки, признание учеными разных стран одних и тех же научных достижений. Обладают ли философские утверждения теми свойствами, наличие которых является предпосылкой применимости истинностной оценки? Сразу же можно отметить (и мы об этом уже говорили ), что философские утверждения непроверяемы. Нельзя сопоставить с фактами, эмпирическими данными ни одно философское высказывание с целью его подтверждения или опровержения. Это общеизвестная тривиальность. Правда, иногда в советской литературе можно встретить рассуждения о том, что философские утверждения и концепции проверяются практикой, которая показывает, что одни философские концепции лучше и плодотворнее других. Если такие рассуждения вообще имеют какой-либо смысл, то его можно более четко выразить следующим образом. Руководствуясь теми или иными философскими представлениями, люди, группы людей действуют, и их деятельность служит пробным камнем их философских представлений. Если они добиваются успеха, то их философские представления истинны; если терпят поражение, это свидетельствует о ложности их философских взглядов. Представленная в таком виде апелляция к практике сразу же обнаруживает свою несостоятельность.

Во-первых, ложные идеи и теории часто приводят к плодотворным техническим и практическим приложениям, о чем свидетельствует история медицины, история создания паровой машины, история алхимии и т.п. Поэтому практический успех еще не может служить критерием истинностной оценки. Во-вторых, успех в социальной жизни часто определяется не философскими воззрениями, а социальной организацией. Как часто человек с глубоким пониманием движущих пружин социальной жизни терпит крушение там, где торжествует конформизм, ориентирующийся на внешние и сиюминутные факторы! Нет, практика не может быть использована для проверки философских воззрений. Но если философские утверждения и концепции непроверяемы, то их нельзя признать и описаниями.

Поппер в одной из своих работ (см.: Три точки зрения на человеческое познание // Поппер К.Р. Логика и рост научного знания. М., 1983. С. 320) замечает, что если наши утверждения описывают реальность, то они могут быть опровергнуты, ибо всегда существует возможность того, что реальность не такова, как мы ее описываем.

Если же философские утверждения не могут быть проверены, не могут быть опровергнуты, не могут прийти в столкновение с реальностью, то все это означает, что они и не претендуют на ее описание. Может показаться, что это не совсем верно, ибо в философских системах наряду с нормативными, оценочными утверждениями встречаются и описательные утверждения, например: «Бытие есть ничто» или «Изменение качества осуществляется посредством скачка». Однако если мы более внимательно посмотрим на такого рода утверждения, то убедимся, что это вовсе не описания, а скорее определения, соглашения об употреблении терминов и следствия этих соглашений. Раскройте, например, одно из типичных философских сочинений – «Этику» Спинозы, обладающую тем достоинством, что автор старается четко и ясно выразить все основания своей системы. Что мы обнаруживаем на ее первых страницах? Определения и аксиомы, выражающие тот смысл, в котором автор употребляет важнейшие термины своей философии – бог, субстанция, атрибут, модус и т.п. Затем из этих исходных соглашений автор дедуцирует теоремы, которые, по сути дела, представляют собой раскрытие, развертывание первоначальных определений и аксиом. И так Спиноза поступает в каждой из пяти частей своего труда. Он не обращается к фактам, он ничего не проверяет, он только дедуцирует. Вся система, таким образом, представляет собой громадную совокупность конвенций о значении и смысле понятий, об употреблении терминов. И это существенная черта каждой философской системы. Именно благодаря тому, что философские утверждения не представляют собой интерсубъективнопроверяемые описаний, они и не являются общезначимыми в том смысле, что каждый, кому понятно их значение, должен соглашаться с ними. «...В результате работы философии,– замечает по этому поводу В.И.Вернадский,– нет общеобязательных достижений – все может быть не только подвергнуто сомнению – но, что важнее всего, это сомнение может войти как равное в организацию философской мысли каждого времени. В отсутствии общеобязательных достижений заключается резкое отличие результатов философского творчества от построения Космоса научной мыслью...» (Вернадский В.И. Философские мысли натуралиста. С. 305).

Если некоторое утверждение непроверяемо и ничего не описывает, то нет никаких оснований, которые заставили бы нас согласиться с этим утверждением. Истину мы вынуждены принимать в силу объективных обстоятельств: мы не можем отвергнуть истину, принять ее заставляет нас внешняя необходимость. Но что заставляет нас принимать философские утверждения? Только субъективные, национальные, классовые и тому подобные предпочтения, а они различны у разных людей. Поэтому разные люди будут принимать разные философские утверждения и системы. «Всякая мыслящая личность может выбирать любую из философских систем, создавать новую, отвергать все – не нарушая истину» (Там же. С. 313).

Все это свидетельствует о том, что к философским утверждениям понятие истины неприменимо. Истинностная оценка имеет смысл лишь для тех утверждений, которые являются интерсубъективнопроверяемыми и общезначимыми описаниями. Философские утверждения таковыми не являются. Следовательно, они не могут оцениваться как истинные или ложные. В конце концов, этот вывод является непосредственным следствием простого, очевидного, но, как представляется, решающего аргумента. Эмпирически констатируемый плюрализм философских систем, направлений, концепций неопровержимо свидетельствует о том, что философские утверждения не находятся в истинностном отношении к миру. Если бы в сфере философии могла идти речь об истине, то плюрализм был бы невозможен: давным-давно была бы выделена истинная система философии – философская парадигма, которая объединила бы вокруг себя подавляющее большинство философов всех стран, и развитие философии пошло бы точно так же, как происходит развитие конкретных наук. Но до сих пор этого не произошло. Более того, именно в XX в.– веке громадных успехов науки и экспансии ее во все сферы человеческой деятельности – резко выросло и разнообразие философских систем и направлений. Это говорит о том, что в философии речь идет не об истине, во всяком случае в ее классическом понимании. О специфике философии. Ну, хорошо, скажет утомленный этими тривиальностями читатель, пусть философия не наука, что из этого? Не лучше ли нам, философам, быть ближе к науке, подражать ей в решениях проблем, набираться у нее ума-разума, а не устремляться от нее в царство ненаучных спекуляций? Может быть, и лучше. Но сейчас, когда нам нужно вывести марксистскую философию из летаргического сна, поднять ее на уровень современных требований, важно осознать специфику этой особой сферы духовной деятельности. Слишком долго нам под видом единственно верного и подлинно научного учения преподносили определенную концепцию марксистской философии, восходящую к Г.В.Плеханову и канонизированную в «Кратком курсе истории ВКП(б)». Объявив марксистскую философию наукой, ее вырвали из живого, изменяющегося потока мировой философской мысли, оборвали ее связи с иными философскими течениями и с самой жизнью. Раз было объявлено, что диалектический материализм – это научная истина, то всякая попытка изменить, усовершенствовать его сразу же квалифицировалась как выступление против истины, т.е. как нечто заведомо реакционное. Поскольку истина лишь одна и она представлена в диалектическом материализме, постольку все иные философские идеи и концепции оказывались воплощением лжи или измышлениями классового врага. Я думаю, убеждение в научности марксистской философии отчасти могло войти в идеологическую основу истребления всякого инакомыслия в нашей духовной культуре. Вместе с культом Сталина складывался и культ определенной, весьма упрощенной и прямолинейной системы марксистской философии. Как раз в связи с этим в 30-е годы В.И.Вернадский писал: «Попытки создания единой философии, для всех обязательной, давно отошли в область прошлого. Попытки ее возрождения, которые делаются в нашем социалистическом государстве созданием официальной, всем обязательной диалектической философии материализма, учитывая быстрый и глубокий ход научного знания, обречены. Едва ли можно сомневаться сейчас, после 20-летней давности, что сама жизнь без всякой борьбы ярко выявляет их эфемерное значение» (Вернадский В.И. Цит. соч. С. 108-109). Увы, Владимир Иванович не мог себе представить, что во имя идеологических догм можно уничтожить саму жизнь, если она не хочет подчиниться этим догмам!

Философия – не наука, это, как все мы опять-таки признаем, мировоззрение, т.е. система взглядов на мир, на общество, на свое место в этом мире I и обществе (см.: Спиркин А.Г. Мировоззрение // Филос. энциклопед. словарь.М., 1983. С. 375-376).

Характерной же чертой мировоззрения является то, что наряду с некоторым представлением о мире оно включает в себя еще и отношение к этому миру, его оценку с позиции некоторых идеалов. Причем это оценочное отношение пронизывает все наши мировоззренческие представления и даже в значительной мере детерминирует их. Имен-но поэтому утверждения философии, даже если они имеют вид описаний, носят двойственный – дескриптивно-оценочный – характер. В научном знании нет оценочного элемента, оно представляет собой чистое описание. Мы утверждаем, что Луна – спутник Земли или что при нормальном давлении вода кипит при 100°С, не думая при этом, хорошо это или плохо, добро это или зло, нравится нам это или не нравится. Однако говоря что-то о мире, философ всегда выражает свое отношение к миру и всегда оценивает его. Мировоззренческие отношения и оценки всегда субъективны – они определяются особенностями носителя мировоззрения, его местом в обществе, его интересами и т.п. Следовательно, философия всегда носит личностный характер. Научное знание безлично и интерсубъективно. Философия субъективна и личностна. Коль скоро два человека различаются чертами характера, местом в обществе, воспитанием, интересами, отношением к миру и обществу, они будут иметь разные мировоззрения, следовательно, окажутся сторонниками разных философских направлений, если попытаются выразить свое мировоззрение в систематической и явной форме. В науке результат носит в общем безличный характер. В нем, как правило, не остается никаких следов личности того, кто получил результат. И хотя законы науки часто носят имена открывших их ученых, это лишь дань уважения и признательности потомков. Но никто сейчас не будет изучать, скажем, оптику по трудам Гюйгенса. Ньютона, Френеля или Юнга, она гораздо лучше, полнее, точнее изложена в современном учебнике. На философском же труде всегда лежит отпечаток личности философа, устраните этот отпечаток – и вы уничтожите сам труд, поэтому никакое переложение не заменит чтения оригинала. В этом отношении философия близка искусству. Например, очень многие писали у нас о Великой Отечественной войне, но Симонов писал о ней не так, как Твардовский, а Астафьев – не так, как Быков или Адамович и т.д. Многие художники писали обнаженную натуру, но уберите из мировой живописи «Купальщицу» Ренуара или «Венеру» Боттичелли и никакие копии и описания не возместят потери. Так же обстоит дело и в философии. Никто не напишет второй раз «Диалогов» Платона, «Творческой эволюции» Бергсона, «Этики» Спинозы или «Науки логики» Гегеля.

Отсюда следует, что каждый философ основную свою задачу должен видеть в том, чтобы ясно выразить свое личное мировоззрение, и организация философских исследований должна быть подчинена реализации именно этой цели. Не повторение известных тривиальностей, не поиск общезначимых истин, а формирование и выражение своего личного взгляда на мир, своего личного отношения к миру – вот высший долг философа. И отпечаток неповторимой личности на философском труде – тот отпечаток, который так легко и уже привычно стирают наши обсуждения и редакционные поправки, с тем чтобы сделать философское произведение наукообразным и, следовательно безликим. Именно он-то и представляет собой главную ценность философского труда. Миллионы людей живут и работают, порабощенные суетой повседневности, и у них нет ни возможности, ни сил для того, чтобы осознать принципы своего мировоззрения и сформулировать их в ясном виде. Это иногда делают писатели, ученые, но это профессиональное дело философов. Философ должен сознательно выработать и выразить свое видение мира, свое отношение к миру, свою оценку мира и общества.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: