Психоанализ и пластичность

Долгие годы было модно утверждать, что психоанализ, или «лечение словом», и другие методы психотерапии — это несерьезный способ лечения психиатрических симптомов и личностных проблем. «Серьезное» лечение требует использования лекарственных препаратов, а не просто «разговоров о мыслях и чувствах», которые, скорее всего, неспособны повлиять на мозг или решить проблемы человека.

Мой интерес к нейропластичности впервые возник под влиянием работ психиатра и исследователя Эрика Кандела, с которым я познакомился на факультете психиатрии Колумбийского университета, где я работал ординатором, а он преподавал и одновременно оказывал огромное влияние на всех, кто с ним встречался. Кандел первым показал, что во время обучения наши индивидуальные нейроны меняют свою структуру и укрепляют существующие между ними синаптические связи. Он также полагал, что в процессе формирования долговременных воспоминаний нейроны увеличивают количество синаптических связей с другими нейронами — именно за эту работу он получил Нобелевскую премию по физиологии и медицине в 2000 году.

Кандел выбрал одновременно профессию врача и психиатра в надежде заняться психоанализом. Однако несколько его друзей-психоаналитиков убедили его обратить внимание на изучение мозга, обучения и памяти, о которых в то время мало что было известно, чтобы добиться более глубокого понимания причин эффективности психотерапии и возможностей ее совершенствования. После первых сделанных им находок Кандел принял решение стать лабораторным ученым, но при этом он никогда не терял интереса к вопросам изменения сознания и мозга под влиянием психоанализа.

Кандел начал изучение гигантского морского моллюска под названием Aplysia, обладавшего необычайно большими нейронами (клетки этого моллюска имеют ширину в один миллиметр и видны невооруженным глазом), что позволяло приоткрыть дверь в тайну функционирования нервной ткани человека. Эволюция отличается консерватизмом, поэтому элементарные формы научения действуют одинаково как у животных с простой нервной системой, так и у людей.

Кандел надеялся «отловить» приобретенный (условный) рефлекс в наименьшей цепочке нейронов и изучить его. Кандел обнаружил простую цепь у моллюска, которую нетрудно вырезать с помощью иссечения и сохранять в живом и неповрежденном виде в морской воде. Таким образом, он получал возможность изучать ее, пока она сохраняла жизнеспособность и обучалась.

Простая нервная система моллюска состоит из сенсорных клеток, которые распознают опасность и посылают сигналы на его двигательные нейроны, выполняющие рефлекторные действия для его защиты. Моллюски Aplysia дышат жабрами, которые покрыты мясистой тканью, называемой сифоном. Если сенсорные нейроны в сифоне обнаруживают незнакомый стимул или опасность, они посылают сообщение шести двигательным нейронам, которые активируются, заставляя мышцы вокруг жабр втягивать сифон и жабры внутрь, где они защищены. Именно эту цепь изучал Кандел, вводя микроэлектроды в нейроны.

Он также мог наглядно продемонстрировать, что, в то время как моллюск учится избегать ударов и втягивать жабры, происходит изменение его нервной системы, усиливающее синаптические связи между двигательными и сенсорными нейронами и приводящее к испусканию более сильных сигналов, обнаруживаемых с помощью микроэлектродов. Это стало свидетельством того, что научение ведет к нейропластическому укреплению связей между нейронами.

Если Кандел неоднократно повторял удары в течение короткого периода времени, моллюски становились «чувствительными». У них формировался «выученный страх» и тенденция остро реагировать даже на более щадящие стимулы, как это бывает у людей с тревожными расстройствами. Когда у моллюсков появлялся выученный страх, пресинаптические нейроны выделяли больше химических медиаторов в синапсы, порождая более сильный сигнал. Затем Кандел показал, что моллюсков можно научить распознавать стимул как безвредный[112]. Когда к сифону моллюска аккуратно прикасались снова и снова, но удара за этим не следовало, синапсы, определяющие рефлекс втягивания, ослабевали, и в конечном счете моллюск начинал игнорировать прикосновение. Потом Кандел убедился, что моллюсков можно научить устанавливать связь между двумя разными событиями и что в процессе этого научения их нервная система меняется[113]. Когда он воздействовал на моллюска щадящим стимулом, за которым сразу же следовал удар по хвосту, его сенсорные нейроны вскоре начинали реагировать на этот стимул как на опасный, испуская при этом очень сильные сигналы — даже если последующего удара не было.

Затем, работая совместно с Томом Кэрью, Кандел продемонстрировал, что у моллюсков могут формироваться кратковременные и долговременные формы запоминания. В ходе одного из экспериментов исследователи научили моллюска втягивать жабры после десяти прикосновений. Изменения в нейронах сохранялись в течение нескольких минут, что эквивалентно кратковременному запоминанию. Когда они прикасались к моллюску десять раз во время четырех разных сеансов обучения, которые отделяло друг от друга от нескольких часов до одного дня, изменения в нейронах сохранялись целых три недели[114]. У животных формировались примитивные модели долговременной памяти.

Далее Кандел провел исследование с участием своего коллеги, молекулярного биолога Джеймса Шварца, а также группы генетиков. Интересно было разобраться с отдельными молекулами , участвующими в формировании долговременных форм памяти у моллюсков. Им удалось выяснить, что при превращении кратковременных форм памяти в долговременные в клетках моллюсков вырабатывается новый белок. Ученые выяснили, что кратковременная память превращается в долговременную, когда находящееся в нейроне химическое вещество — белок киназа А переходит из тела нейрона в его ядро, где хранятся гены. Белок активирует ген, который вырабатывает другой белок, меняющий структуру нервного окончания, заставляя его образовывать новые связи между нейронами. Затем Кандел, Кэрью и их коллеги Мэри Чен и Крейг Бейли показали экспериментальным путем, что когда один нейрон формирует долговременную форму памяти для сенсибилизации, количество его синаптических связей может увеличиваться с 1300 до 2700, что представляет собой ошеломляющее по масштабу пластическое изменение.

Тот же самый процесс происходит у нас. Когда мы учимся, мы меняем порядок «проявления», или активации, генов в наших нейронах.

Гены выполняют две функции. Во-первых, это «функция копирования», позволяющая клеткам воспроизводиться, создавая копии самих себя от поколения к поколению. Функция копирования человеком не контролируется.

Вторая функция — «транскрипционная». Каждая клетка нашего тела содержит все наши гены, но не все гены активируются, или проявляются. В момент активации ген вырабатывает новый белок, который меняет структуру и функцию клетки. Эта функция называется транскрипционной, потому что при активации гена происходит «транскрибирование» — считывание с него информации о том, как создать этот белок. На функцию активации генов оказывает влияние то, что мы делаем и чему учимся.

Принято считать, что нас формируют наши гены. Работы Кандела свидетельствуют о том, что в процессе обучения психика способна влиять на выбор генов для считывания. Таким образом, мы можем влиять на наши гены, которые, в свою очередь, вызывают изменения нашего мозга на микроскопическом уровне.

Кандел думает, что, когда психотерапия меняет людей, «она, предположительно, делает это благодаря обучению, вызывающему изменения в проявлении генов. Это приводит к структурным изменениям, преобразующим паттерн взаимосвязей между нервными клетками мозга».

Психотерапевт доктор Сьюзан Воган утверждает, что лечение словом работает благодаря «разговорам с нейронами» и что эффективно работающего психотерапевта или психоаналитика можно назвать «микрохирургом сознания», который помогает пациентам осуществить необходимые изменения в нейронных сетях.

Еще об Эрике Канделе

Все эти открытия в области обучения и памяти, сделанные на молекулярном уровне, уходят своими корнями в историю жизни самого Кандела.

Эрик Кандел родился в 1929 году в Вене, городе с великим культурным наследием. Однако Кандел был евреем, а в Австрии в те времена царили антисемитские настроения. В марте 1938 года, когда войска Гитлера вступили в Вену, их встречали толпы восторженных людей, приветствовавших присоединение Австрии к Третьему рейху, а католический архиепископ Вены приказал поднять на всех церквях нацистские флаги. На следующий день все одноклассники Кандела — за исключением одной девочки, которая тоже была еврейкой, — перестали с ним разговаривать и начали изводить его. К сентябрю все еврейские дети были исключены из школы.

9 ноября 1938 года — случился «Кристаллнахт», или «Ночь разбитого стекла»: нацисты разрушили все синагоги в Германском рейхе, включая Австрию, отца Кандела арестовали. Австрийских евреев выселили из их домов, а на следующий день 30 тысяч еврейских мужчин были отправлены в концентрационные лагеря.

Кандел пишет: «Даже сегодня, по прошествии более 60 лет, я помню „Кристаллнахт“ так хорошо, как будто это было вчера. Это случилось через два дня после моего девятого дня рождения, тогда меня буквально завалили игрушками из магазина моего отца. Когда мы вернулись в свою квартиру примерно через неделю после выселения, все ценные вещи из нее исчезли, включая мои игрушки… Возможно, нет никакого смысла даже такому сведущему в психоанализе человеку, как я, пытаться найти связь между многогранными интересами и поступками моей последующей жизни и несколькими избранными переживаниями моей юности. Тем не менее я не могу не думать о том, что именно пережитое мною за последний год пребывания в Вене определило мой дальнейший интерес к сознанию, поведению людей, непредсказуемости мотивации и стойкости воспоминаний… Меня поражает то, насколько глубоко эти травматические события детства врезались в мою память».

Психоанализ вызывал у Кандела особый интерес, поскольку он считал, что этот подход «вне всякого сомнения, предлагает наиболее согласованное, интересное и детальное представление о человеческом сознании». И он позволяет лучше понять противоречия в поведении человека — понять: почему у людей цивилизованных обществ можно неожиданно пробудить «такую огромную злобу», и как страна, производящая впечатление цивилизованной, скажем Австрия, может стать «настолько разобщенной».

Психоанализ — это метод психотерапии. Он помогает людям, которые глубоко обеспокоены не только патологическими симптомами, но и какими-либо чертами своего собственного характера. Подобные проблемы появляются, когда внутри нас возникают серьезные конфликты, в результате (согласно теории 3.Фрейда), происходит полное «разобщение» осознаваемых и неосознаваемых частей нашего собственного «я».

Снова о старике Фрейде

Если карьера Кандела привела его из клиники в лабораторию, то Зигмунд Фрейд, наоборот, начинал свой путь в науке с должности сотрудника лаборатории[115], занимающейся исследованиями нервной системы. Однако из-за недостатка денег Фрейд стал врачом с частной практикой, которая приносила ему доход, достаточный для содержания семьи. Одним из первых начинаний Фрейда стало объединение того, что он узнал о мозге, будучи неврологом, с тем, что он узнал о сознании, занимаясь психиатрией — лечением своих пациентов. Как невролог Фрейд быстро понял, что представление о жестко запрограммированном мозге не может дать адекватное объяснение существованию таких сложных форм психической деятельности, как чтение или письмо. В 1891 году он написал книгу под названием «Об афазии», в которой раскрывал недостатки принципа «одна функция, одно место» и высказывал предположение, что такие сложные психические феномены, как чтение и письмо, не ограничиваются определенным участком коры, и что нет смысла утверждать, что в мозге существует «центр» грамотности, поскольку грамотность не свойственна людям от рождения. Более того, он полагал, что для того, чтобы выполнять эти функции, приобретаемые в процессе культурного развития, мозг должен проводить динамичную самореорганизацию на протяжении всей нашей жизни.

В 1895 году Фрейд закончил работу над книгой «Проект научной психологии», сделав тем самым одну из первых научных попыток соединить мозг и сознание. Эта книга до сих пор вызывает восхищение своей глубиной[116]. В ней Фрейд предложил понятие «синапса», сделав это за несколько лет до сэра Чарльза Шеррингтона. В «Проекте научной психологии» Фрейд даже дал описание того, как может происходить изменение синапсов, которые он называл «контактными барьерами», под действием того, чему мы учимся, тем самым предвосхитив работу Кандела. Кроме того, он начал выдвигать идеи о пластичности психики.

Первая пластическая концепция, разработанная Фрейдом, — это закон, согласно которому одновременно активирующие нейроны связываются друг с другом[117]. Его обычно называют законом Хебба, хотя Фрейд предложил его в 1888 году, на шесть лет раньше Хебба[118]. Фрейд утверждал, что когда два нейрона активируются одновременно , эта активация способствует их последующему соединению . Он полагал, что именно совместная активация во времени связывает нейроны, и называл это явление законом ассоциации по времени .

Этот закон объясняет психоаналитический метод «свободных ассоциаций», предложенный Фрейдом[119]. Пациент во время психоанализа лежит на кушетке и говорит все, что приходит ему в голову по поводу того или иного события его жизни, даже если его ассоциации кажутся глупыми или неприличными. Психоаналитик сидит за пациентом, оставаясь вне поля его зрения, и, как правило, говорит очень мало. Работая со своими пациентами, Фрейд обнаружил следующее: когда он не вмешивается, то в их ассоциациях всплывает множество сдерживаемых чувств и интересных связей — тех мыслей и чувств, которые обычно пациент отрицает, отталкивает от себя.

Метод свободных ассоциаций основывается на понимании того, что все наши психические ассоциации, даже те, которые кажутся нам «случайными» и не имеющими смысла, отражают связи, сформировавшиеся в сетях нашей памяти.

Вторая идея Фрейда, касающаяся пластичности[120], — представление о периодах развития сексуальности человека. Как мы узнали в четвертой главе («О вкусах и предпочтениях»), Фрейд первым заявил о том, что сексуальность человека проходит «этапы организации», приходящиеся на его детство. То, что происходит во время этих периодов, оказывает огромное влияние на нашу способность любить и устанавливать личные контакты в последующей жизни. Если что-то идет наперекосяк, то существует возможность изменить это в последующие годы, однако после завершения критического периода добиться пластических изменений гораздо сложнее.

Третьей идеей Фрейда стал пластический взгляд на память. Он унаследовал от своих учителей идею о том, что пережитые нами события могут оставить постоянные следы воспоминаний в нашем сознании. Однако, начав работать с пациентами, Фрейд заметил, что воспоминания не «запечатлеваются» раз и навсегда, а могут подвергнуться изменениям под действием последующих событий или быть переписаны заново . Фрейд обнаружил, что события, произошедшие много лет назад, могут со временем приобрести для пациента иной смысл, после чего человек иначе вспоминает об этих событиях. Например, дети, которых растлевали, когда они были совсем маленькими, не могли понять, что с ними делают, не всегда расстраивались из-за этого в то время, и их первоначальные воспоминания необязательно носили негативный характер. Однако по мере возмужания в сексуальном плане они могли по-новому взглянуть на события прошлого и придать им другой смысл, и тогда их воспоминания о растлении менялись. В 1896 году Фрейд написал, что время от времени следы памяти подвергаются «реорганизации в соответствии с новыми обстоятельствами — или переизданию . Таким образом, совершенно новым в моей теории является тезис о том, что воспоминание возникает не раз и навсегда, а может появляться и измененном виде еще несколько раз». Воспоминания постоянно создаются заново, «аналогично тому, как народ придумывает легенды о своем далеком прошлом». Фрейд утверждает, что для того чтобы измениться, воспоминания должны быть осознанными и стать объектом осмысленного внимания, что в дальнейшем было подтверждено специалистами по нейропластичности[121]. К сожалению, как это было в случае с господином А., определенные травматические воспоминания о событиях, произошедших в раннем детстве, не всегда легко поддаются осознанию, поэтому и не меняются.

Четвертая идея Фрейда касалась того, как превратить бессознательные травматические воспоминания в осознанные и переписать их. Он заметил, что на сеансе психоанализа, когда врач сидит вне поля зрения пациента и делает редкие замечания, пациент начинает относиться к нему так, как относился к значимым людям в своем прошлом (как правило, родителям). Пациент словно заново переживает воспоминания прошлого, сам того не осознавая. Фрейд назвал этот феномен «переносом», потому что пациенты переносили на психоаналитика свои чувства. Они «заново переживали» их вместо того, чтобы просто «вспоминать». Психоаналитик как бы превращается в экран, на который пациент начинает проецировать свои воспоминания.

Фрейд обнаружил, что пациенты, сами того не осознавая, проецируют свои проблемы не только на него, но и на других людей, присутствующих в их жизни, и из-за этого искаженного восприятия других людей нередко попадают в трудное положение. Помощь психоаналитика в понимании таких переносов и искажений позволяет пациентам улучшить свои отношения.

А самое главное, Фрейд открыл, что, пережив заново ранние травматические сцены на сеансе психоанализа (благодаря феномену переноса), и, осознав их, пациент избавляется от психопатологического влияния этих воспоминаний.

Снова о детском развитии

В два года и два месяца, то есть в том возрасте, когда господин Л. потерял мать, пластические изменения мозга ребенка достигают своего пика. В это время происходит формирование новых систем мозга и укрепление нейронных связей, а также дифференциация карт и окончательное оформление их базовой структуры за счет опыта взаимодействия с внешним миром. У правого полушария заканчивается период резкого увеличения темпов роста, а у левого полушария этот период только начинается.

Правое полушарие мозга в целом отвечает за невербальные коммуникации; оно позволяет нам распознавать лица и понимать их выражение, а также помогает устанавливать связи с другими людьми. Таким образом, это полушарие обрабатывает невербальные образные сигналы[122], которыми обмениваются мать и ребенок. Кроме того, оно обрабатывает музыкальную составляющую речи — тон, с помощью которого мы передаем эмоции. Период резкого увеличения темпов роста правого полушария, длящийся от момента рождения до двух лет, совпадает с критическими периодами развития этих функций.

Левое полушарие, как правило, обрабатывает словесно-логические элементы речи (в отличие от эмоционально-образных ) и больше использует сознательный анализинформации. До конца второго года жизни правое полушарие мозга ребенка превышает по размерам левое полушарие, поскольку левое только вступает в период быстрого роста. Таким образом, первые три года нашей жизни правое полушарие доминирует в мозге. Дети в возрасте двух лет и двух месяцев — это сложные, эмоциональные существа «с правосторонним мозгом», которые, однако, не могут выразить словами свои переживания, ведь эта функция приходится на левое полушарие. Данные сканирования мозга показывают, что в течение первых двух лет жизни ребенка мать общается с ним, главным образом, невербально (больше задействуя образный «язык» своего правого полушария, чтобы установить контакт с правым полушарием малыша).

Наиболее важный критический период длится примерно с 10–12 месяцев до 16–18 месяцев. В это время происходит развитие правой лобной доли мозга и формирование мозговых цепей, которые в будущем позволят ребенку испытывать чувство привязанности и контролировать свои эмоции. Эта развивающаяся область, а именно часть мозга, расположенная за правым глазом, называется правой глазнично-лобной системой. Благодаря этой системе мы можем распознавать выражения лиц людей, и следовательно — эмоции, а также понимать и контролировать наши собственные чувства. У господина А. в возрасте двух лет и двух месяцев закончилось формирование этой системы, но у него не было возможности ее укрепить.

Мать, которая находится со своим ребенком на протяжении всего критического периода эмоционального развития, невольно постоянно учит его понимать эмоции, используя для этого изменение тона речи и невербальные жесты. Когда она смотрит на ребенка, который вместе с ее молоком проглотил немного воздуха, она говорит: «Так, так, дорогой, ты выглядишь таким расстроенным, не пугайся, твой животик болит, потому что ты ел слишком быстро. Давай мамочка поможет тебе отрыгнуть воздух, и ты почувствуешь себя хорошо». Она сообщает ребенку не только название эмоции (испуг), но и то, что у нее есть инициирующий фактор (он ел слишком быстро), что эта эмоция передается через выражение лица («ты выглядишь таким расстроенным»), что она связана с телесным ощущением (спазмы живота) и что обращение к другим за помощью иногда помогает («Давай мамочка поможет тебе отрыгнуть воздух»). Мать проводит для своего ребенка ускоренный курс обучения по многим аспектам данной эмоции, используя для этого не только слова, но также нежный любящий голос и утешение, выражаемое в жестах и прикосновениях.

Для того чтобы дети понимали эмоции и умели их контролировать, а значит, могли устанавливать социальные связи, они должны много сотен раз переживать подобное взаимодействие в течение критического периода, а затем подкреплять его в последующие годы жизни.

Господин А., потеряв мать, был лишен этого. Поэтому функция эмоционального обучения легла на плечи других людей, которые в это время сами были глубоко опечалены и, возможно, были настроены с ним на одну волну в меньшей степени, чем его мать. Ребенок, лишающийся матери в таком юном возрасте, почти всегда переносит два сильнейших удара: он теряет мать, которую забрала смерть, и выжившего отца, которого отбирает у него депрессия. Если другие люди не могут помочь ему утешить самого себя и научиться контролировать свои чувства, как это делает мать, он прибегает к «авторегуляции», просто отключая свои эмоции. Когда господин Л. обратился ко мне за помощью, у него по-прежнему сохранялась эта тенденция подавлять свои чувства и отсюда была проблема с сохранением привязанности.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: