В поисках солидарности и идентичности

У всех описанных выше процессов, ‑ как бы мы их ни оценивали, ‑ есть своя оборотная сторона. Человек в обществе нового типа многое приобретает, но также кое-что теряет. Он утрачивает чувство онтологической безопасности, он одинок и растерян, ищет помощи вовне и не находит ее. Индивид нуждается не только в свободе выбора, но и в узах солидарности, хочет ощущать принадлежность к группе близких ему по образу жизни и миропониманию людей. От «холодных» и непрозрачных отношений эры текучести он хочет спрятаться за чьей-то спиной – как за стеной. В ненадежном мире люди ищут «тихой гавани» ‑ «теплых» форм социальности, того, что со времен Ф. Тённиса социологи привыкли называть словом Gemeinschaft.

Стремление обрести приют в материнском лоне тех или иных «сообществ», «общностей», «общин» ‑ естественная реакция на переживание хрупкости индивидуального жизненного проекта. В коллективе можно разделить с другими бремя ответственности, уйти от необходимости принимать самостоятельные решения. В качестве подобных приютов сегодня нередко выступают сообщества «примордиалистского» типа, т.е. такие, в которых бытие группы и принадлежность к ней определенной категории лиц характеризуется как «природный факт». Тот, кто не может справиться с вызовами текучей современности в одиночку, стремится делать это сообща с другими.

Но «альтернатива» сообществ, ‑ полагает Бауман, ‑ является по сути «тупиковой». Сторонники сообществ предлагают не стратегии решения проблем человеческого существования в новых условиях, но стратегии бегства от них. Сообщества часто конструируются в соответствии с принципом «негативной идентичности» (мы – они, свои – чужие). Замыкание в изоляционизме групп «себе подобных» объяснимо, но бесперспективно. Желание уйти от сложности и гетерогенности к гомогенности и простоте не имеет шансов на осуществление в современном мире. «Город – единство непохожих» ‑ сообщают политкорректные плакаты, висящие на стенах эскалаторных туннелей московского метро.

Жизнь в гиперразнообразном социальном и культурном окружении ‑ судьба современного человека. Мы ежедневно встречаем «чужаков» на улице, порой они становятся нашими коллегами, клиентами, соседями и т.п. Научиться жить рядом с «другими» непросто, ведь это, в конечном счете, становится испытанием, своего рода проверкой на прочность для наших собственных ценностей, привычек и представлений. И не всегда наши «картины мира» выдерживают данную проверку. Существование в мире различий немыслимо без конфликтов и столкновений. Но позитивной стороной процесса обоюдного приспособления друг другу «непохожих» социальных субъектов также повсеместно становятся компромиссы, уступки, взаимообмен и диалог. Поэтому искусство устроения совместной жизни на началах терпимости оказывается одной из важнейших и наиболее востребованных в современной действительности человеческих способностей.

«Новые» задачи критической теории и позиция социолога

Бауман полемизирует по ряду частных вопросов с представителями критического направления в социальной теории, как будто бы пытаясь от них дистанцироваться. Но все же в главном он с ними солидарен ‑ общественная наука должна служить освобождению человека. Но как это возможно? Эмпирически наличествующие формы социальных отношений «несовершенны» и нуждаются в понятной интерпретации. Как совместить непротиворечивым образом задачи объяснения мира с задачами его преобразования?[xi] Ведь между ними пролегает чудовищная пропасть: «Тот, кто мыслит и проявляет интерес [к изменению мира – Д.П.], обречен пройти между Сциллой чистых, но бессильных мыслей и Харибдой эффективных, но порочных претензий на доминирование»[xii].

«Ни попытки действовать, ни отказ от действий не будут хорошим решением. Первое имеет тенденцию неизбежно превращаться в доминирование – со всеми сопутствующими ужасами новых ограничений, которые должны быть наложены на свободу, с утилитарной прагматикой результатов, имеющих приоритет над этическими принципами, и с ослаблением и последующим искажением амбиций свободы.

Второе, возможно, способно удовлетворить нарциссическое желание бескомпромиссной чистоты, но оставляет мысль неэффективной и, в конечном счете, бесплодной: философия, как печально отметил Людвиг Витгенштейн, должна оставить все, как есть; мысль, порожденная отвращением к бесчеловечности условий человеческого существования, не сделала бы практически ничего, чтобы улучшить эти условия. Дилемма созерцательной жизни и активной жизни свелась к выбору между двумя одинаково непривлекательными перспективами. Чем лучше ценности, содержащиеся в мысли, защищены от загрязнения, тем менее значимы они для жизни тех, которым они должны служить. Чем больше их воздействие на эту жизнь, тем меньше будет преобразованная жизнь напоминать о ценностях, которые вызвали и вдохновили преобразование».[xiii]

Чем же социолог, чудом преодолевший эту извечную мировоззренческую и эпистемологическую оппозицию, может помочь людям? Самое важное, на что он оказывается способен: это – в ходе исследовательского процесса мысленно поставить общество под сомнение. Почему он обладает такой оптикой?

Хороший социолог, в представлении Баумана, всегда в том или ином смысле – культурный гибрид. Он смотрит на любое общество как бы извне и изнутри, преодолевая узость конкретных, локализованных во времени и пространстве социально обусловленных перспектив. Отчасти он похож на «чужака» и «маргинального человека» в интерпретации Г. Зиммеля и Р. Парка, а также на «свободно парящего интеллектуала» в описании К. Мангейма.

Сам автор «Текучей современности» сравнивает позицию социолога с положением писателя или художника, ‑ человека, имеющего «больше одной родины», одновременно «патриота» и «космополита», изгнанника (внутреннего или внешнего, физического или духовного, в «своей» или «чужой» стране). Разумеется, для Баумана эта проблема глубоко личная, выстраданная на собственном опыте, и только скромность не позволяет ему привести в пример такого положения самого себя (в книге в качестве иллюстраций берутся Жак Деррида и Хуан Гойтисоло).

Настоящий социолог, также как философ или писатель, отказывается от бездумной, некритической интеграции в общество. Осмыслению логики функционирования любого социального агрегата и осознанию ее относительности способствует принятие специфически компаративной точки зрения на объект. Или, как говорил Сеймур Липсет, «если вы знаете только одну страну, ‑ вы не знаете ни одной». Похожие качества могут вырабатываться и у широкого круга наших современников, ‑ ведь сегодня человек все более ощущает себя не удовлетворенным жизнью «кочевником», «бродягой», привыкшим к изменчивости социальных условий и обстоятельств.

Ссылаясь на К. Касториадиса, Бауман заявляет: общество можно считать больным, если оно не подвергает себя сомнению. Приписываемая социологии критическая миссия делает ее формой публичного знания [xiv]. У индивидуально переживаемых человеческих страданий есть структурные причины. Они должны быть вскрыты и продемонстрированы людям. Здесь Бауман идет по стопам Ч. Райта Миллса. Диагностика социальных «недугов» не тождественна процессу лечения, но она является его начальным этапом. Знание этиологии и особенностей протекания болезни в случае с обществом уже само по себе может содействовать исцелению: «нужно понимать, как работает изменчивый мир, если не хочешь, чтобы он обработал тебя».

Идею отвлекающейся от нужд общества, «незаинтересованной» социальной науки Бауман категорически отрицает, усматривая в ней неправедный консервативно-апологетический импульс. Вслед за П. Бурдье[xv], он замечает: «Нет ничего менее невинного …, чем невмешательство. Хладнокровно наблюдать человеческое страдание, успокаивая муки совести ритуальным заклинанием «нет никакой альтернативы», – значит соучаствовать. Кто бы охотно или ввиду бездействия ни участвовал в сокрытии или, еще хуже, отрицании рукотворной, не неизбежной, условной и изменчивой природы общественного строя, особенно того строя, который ответствен за несчастье, этот человек будет виновен в безнравственности – в отказе от помощи человеку, находящемуся в опасности»[xvi].

В обществе нет ничего заданного раз и навсегда. Социальные образования и институты, ‑ если выражаться кантовским языком, ‑ обладают качеством «негетерономности» («автономности»). Это значит, что они, в конечном счете, зависят от людей и могут быть ими преобразованы. Следовательно, шансы человеческой свободы никогда не бывают реализованы полностью, и перспектива ее «исторически относительного» расширения всегда остается открытой.

Социология твердой современности поставила в центр собственного познавательного интереса проблему подчинения и сопротивления обществу. Социология текучего модерна фокусируется на проблеме соотношения ответственности и желания уйти от нее. Жизнь с правом выбора в мире конкурирующих ценностей сложна и за одну лишь возможность самоопределения, отнюдь не всегда становящегося реальностью, необходимо платить немалую цену.

Мэтры новейшего обществоведения ‑ Бауман и Бурдьё – полагают: социальные системы (или только западный мир?) на исходе ХХ столетия преодолели «большие несчастья» и погрузились в состояние, характеризующееся «большим количеством маленьких несчастий». Но корневая задача социологического просвещения остается принципиально неизменной: «Занятие социологией и написание книг по социологии нацелено на раскрытие возможности жить вместе по-другому [курсив наш – Д.П.], с меньшим страданием или вообще без страдания: той возможности, которую мы ежедневно скрываем, не замечаем или в которую не верим»[xvii].

Примечания:

[i] Бауман З. Мыслить социологически. М.: Аспект-Пресс, 1996; Он же. Индивидуализированное общество. М.: Логос, 2002; Он же. Глобализация. Последствия для человека и общества. М.: Весь Мир, 2004; Он же. Свобода. М.: Новое издательство, 2006.

[ii] Бауман З. Текучая современность. СПб.: Питер, 2008.

[iii] См., напр.: Habermas J. Die Moderne – Ein unvollendetes Projekt. Philosophisch-politische Aufsätze. Leipzig: Reclam, 1990; Giddens A. The Consequences of Modernity. Stanford: Stanford University Press, 1990; Бек У. Общество риска. На пути к другому модерну. М.: Прогресс-Традиция, 2000.

[iv] В интерпретации Лиона Фейхтвангера.

[v] Поппер К.Р. Открытое общество и его враги. Т.1-2. М.: Феникс, «Культурная инициатива», 1992.

[vi] «Quality / performance» и «ascription / achievement» ‑ две из шести пар «типовых переменных действия» в социологии Т. Парсонса.

[vii] Фромм Э. Иметь или быть? М.: Прогресс, 1990.

[viii] Эта особенность практик современного потребления точно иллюстрируется экспрессивно насыщенным диалогом «мещанина» и «интеллигента» эпохи оттепели: «Когда все купим – успокоимся» / «Ты никогда не успокоишься, потому что ты – прорва!» (кинофильм «Шумный день» ‑ знаменитая экранизация пьесы В. Розова).

[ix] Бауман З. Текучая современность. СПб.: Питер, 2008. С. 94.

[x] Техническое развитие последних лет только усиливает данное сравнение. Сегодня это уже может быть одно единое устройство (напр., iPhone и т.п.).

[xi] Эта тема является исключительно болезненной и вместе с тем ключевой для большинства обществоведов, испытавших на себе влияние марксизма.

[xii] Бауман З. Текучая современность. СПб.: Питер, 2008. С. 51.

[xiii] Там же. С. 51-52.

[xiv] См. об этом подробнее: Подвойский Д.Г. «Публичная социология» в прошлом и настоящем: уточнение координат // Социологические исследования. 2009. № 5.

[xv] О соотношении научного и публичного «измерений» социологического знания в трактовке Бурдьё см.: Бауман З. Пьер Бурдьё, или диалектика vita contemplativa и vita activa // Социологический журнал. 2002. №3.

[xvi] Бауман З. Текучая современность. СПб.: Питер, 2008. С. 231.

[xvii] Там же. С. 231.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: