Глава 9 Блаженный приверженец и его космический роман (учитель Махасая)

– Маленький господин, садись, пожалуйста. Я беседую с моей Божественной Матерью.

С великой осторожностью я вошел в комнату. Ангельский вид учителя Махасая[¹] совершенно ослепил меня. С шелковистой белой бородой и огромными светящимися глазами он казался воплощением чистоты. Его приподнятый подбородок и сложенные руки говорили, что мой первый визит нарушил его молитвы.

Простые слова его приветствия произвели самое сильное из ранее испытываемых впечатлений. Горькую разлуку со дня смерти матери я считал мерой всех мук. Теперь же неописуемой духовной пыткой стало страдание от разлуки с Божественной Матерью. Со стоном я опустился на пол.

– Успокойся, маленький господин! – сопереживая, сказал святой.

Утопая в океане отчаянья, я охватил его ноги как единственный оплот спасения.

– Святой господин, молю вашего ходатайства! Спросите Божественную Мать, найду ли я какое-нибудь расположение в Ее взгляде!

Святое обещание ходатайства даруется нелегко. Учитель смущенно молчал. Вне всякого сомнения, я был убежден, что учитель Махасая интимно беседовал с Вселенской Матерью. Было глубоко унизительно сознавать, что мои глаза слепы к Той, Которая даже в этот момент была доступна восприятию безупречного взгляда святого. Беззастенчиво охватив его ноги, глухой к мягким протестам, я вновь и вновь просил о милости ходатайства.

– Я передам твою просьбу Возлюбленной, – капитулировал учитель с тихой улыбкой сострадания.

Что за сила в тех немногих словах, способных избавить мое существо от обуреваемого неистовством изгнания!

– Не забудьте о своем обещании, сэр! Я скоро вернусь за вестями от Нее! – радостное ожидание звучало в голосе, еще минуту назад полном скорби.

Переполненный воспоминаниями спускался я по длинной лестнице. Этот дом в Калькутте по Амхерст стрит 50, где теперь жил учитель Махасая, был домом моей семьи, когда умерла мать. Здесь мое человеческое сердце было разбито ее утратой. А ныне здесь же мой дух был как бы распят из-за отсутствия Божественной Матери. Священные стены – молчаливые свидетели мучительной боли и окончательного исцеления!

Энергично шагая я быстро пришел домой и в поисках уединения забрался в маленькую мансарду. До десяти часов вечера я пробыл в медитации. Теплота теплой индийской ночи внезапно озарилась чудесным видением.

В великолепном сиянии передо мной предстала сама Божественная Мать. Ее лицо с нежной улыбкой было прекрасно.

«Всегда Я любила тебя! Всегда буду любить!»

Она исчезла, небесные звуки еще переливались в воздухе.

На следующее утро, едва солнце взошло настолько, что нанесение визита стало приличным, я во второй раз посетил учителя Махасая. Поднявшись по лестнице дома горьких воспоминаний, я добрался до его комнаты на четвертом этаже. Шарообразная ручка закрытой двери была обернута тканью, в чем чувствовался намек на то, что святой желал уединения. Когда я нерешительно ступил на лестничную площадку, дверь открылась гостеприимной рукой учителя. Склонившись к святым стопам, в игривом настроении я сделал невозмутимое лицо, пряча за этим божественный подъем.

– Сэр, я пришел так рано – сознаюсь! – за известиями. Сказала ли что-нибудь обо мне Божественная Мать?

– Озорник, маленький господин!

Он не сделал никакого другого замечания По-видимому, моя напускная важность не возымела действия.

– Зачем так таинственно? Разве святые никогда не говорят прямо? – Я был немного раздосадован. -

Следует ли тебе меня проверять? – его спокойные глаза смотрели с глубоким пониманием. – Разве я в состоянии добавить хоть одно слово к заверению, полученному тобой вчера в десять часов вечера от самой прекрасной Матери?

Учитель Махасая обладал властью над эмоциональными движениями моей души: я снова упал к его стопам. Но на сей раз у меня хлынули слезы блаженства, а не страдания от пережитого.

– Ты считаешь, что твоя преданность не тронула Бесконечную Милость? Божественное Материнство, которому ты поклонялся и в человеческой, и в божественной форме, никогда бы не оставило без внимания боль твоей утраты.

Кто был этот простой святой, малейшая просьба которого к Вселенскому Духу встречала ласковое согласие? Его роль в мире была малозаметной, как скромнейшего из людей, которых я когда-либо знал. В своем доме учитель Махасая руководил маленькой средней школой для мальчиков. Ни одного слова дисциплинарного взыскания никогда не сходило с его уст, дисциплина не поддерживалась ни правилами, ни линейкой. В этих скромных классах преподавали нечто поистине более высокое, чем математика или химия, – любовь, не изложенную ни в каких учебниках. Он сеял мудрость не краткими конспектами, а скорее заражая духовно. Поглощенный неподдельной любовью к Божественной Матери, святой требовал внешних проявлений уважения не более, чем дитя.

– Я не твой гуру, он придет немного позже, – сказал он мне. – Благодаря его руководству твои наработки в плане божественной любви и поклонения будут преобразованы в неизмеримую мудрость.

Каждый вечер я отправлялся на Ахмерст стрит, где пил из небесной чаши учителя Махасая, и ее капли ежедневно переполняли мое существо. Никогда раньше мне не приходилось преклоняться с таким почтением, и никогда я не испытывал столь безграничной гордости оттого, что могу быть рядом с учителем Махасая, ступать с ним по одной земле.

– Сэр, наденьте, пожалуйста, венок, сплетенный именно для вас. – Однажды вечером я пришел с венком из цветов чампака. – Но он застенчиво отстранил его, в очередной раз отказываясь от этой чести. Почувствовав мою обиду, он, наконец, с улыбкой согласился:

– Поскольку мы оба поклоняемся Матери, можешь возложить венок на этот телесный храм как подношение Той, Которая обитает внутри. – В его широкой натуре не было места для какого-либо чувства самовлюбленности. – Завтра мы отправимся в храм Кали в Дакшинешваре, навеки освященный моим гуру. – Учитель Махасая был учеником Христоподобного Шри Рамакришны Парамахансы, проведшего в Дакшинешваре большую часть своей возвышенной жизни.

На следующее утро мы проплыли в лодке по Гангу шесть с половиной километров, после чего зашли в девятиглавый храм Кали, где статуи Божественной Матери и Шивы стояли на лотосе из чистого серебра, тысяча лепестков которого были тщательно выточены. Будучи захвачен нескончаемым романом с Возлюбленной, учитель Махасая излучал очарование. Когда он распевал Ее имя, мое захваченное сердце, казалось, разлеталось на тысячу кусочков, подобно лепесткам лотоса.

Потом мы бродили по священным окрестностям и остановились в тамарисковой роще. Манна, выделяемая этим деревом, была символом небесной пищи, которой был одарен учитель Махасая. Его божественные обращения продолжались. Неподвижно сидя на траве среди пушистых цветков тамариска, как бы «покинув» на время тело, я был целиком поглощен возвышенной беседой.

Учитель Махасая

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: