Политико-правовая мысль XVIII века

Общее историческое введение. XVIII век не является каким-то отдельным и самодостаточным периодом в истории, но именно в этом веке древние европейские структуры власти и легитимности были разрушены Французской и Американской революциями. Это также и век кульминации определенной эпохи в интеллектуальной жизни, которая приготовила основания для революций, - так называемого «Просвещения», центральной чертой которого было отвержение всего духовного и интеллектуального авторитета и роли христианской веры и покорности цивилизацией.

Если рассматривать чисто политический и конституционный уровень, Британские острова были исключением среди государств Европы, поскольку лишь там завершилась в XVII веке революция, последствия которой XVIII век должен был стабилизировать и переварить. По Акту об устроении 1701 года британская корона после смерти королевы Анны, последовавшей в 1714 году (Анна - сестра жены Вильгельма Оранского, все дети которой умерли в младенчестве; ближайшим наследником по линии Стюартов был Яков, сын Якова II и брат Анны, однако он был католиком, жил во Франции, пользовался покровительством Людовика XIV и числился в стане врагов Англии), должна была перейти к протестантке Софии Ганноверской, двоюродной тетке Анны и вдове ганноверского курфюрста Эрнста Августа. Однако София скончалась за месяц до Анны, и наследником стал ее сын, курфюрст ганноверский Георг I, праправнук Якова I. Георг по старому английскому закону был гораздо более отдаленным претендентом на престол, нежели сын Якова II, однако Акт об устроении исключил из числа претендентов на престол всех лиц католической веры. Георгу I наследовал в 1727 году его сын Георг II, которому в 1760 г. наследовал его молодой внук Георг III, а ему наследовали его сыновья Георг IV (1820-1830) и Уильям IV (1830-1837). К тому времени, когда на престол в 1837 г. взошла молодая королева Виктория, ганноверская династия была признана легитимной всеми. Однако правление первых двух Георгов, которые были привержены всему немецкому, ознаменовалось вспышками протеста сторонников изгнанных Стюартов, которые привели к восстаниям в 1715 и 1745 гг. Также в течение первой половины столетия граница между полномочиями короля и парламента была нестабильной, и определилась лишь в период правления Георга III. В этот период впервые начинает появляться партийная политика в том значении, в котором мы сейчас о ней говорим. Виги представляли тех, кто выступал за результаты революции 1688 г., за либеральные и парламентские права и традиции, с ними ассоциируемые. Тори представляли тех, кто сохранял лояльность к старым доктринам, отводившим большее значение королевским прерогативам или все еще поддерживали изгнанных Стюартов. «Тори» - слово ирландского происхождения, означавшее разбойника-нищего ирландца с большой дороги, грабивших английских поселенцев; ругательно применялось к сторонникам Якова II, поскольку многие из них были ирландцами. В течение некоторого времени после воцарения Ганноверского дома аура нелояльности, только лишь неохотного принятия нового порядка окружала Тори, которые в течение всего века практически не имели власти; но в конце концов их равная приверженность монархии была принята, и политический конфликт, хотя временами острый, оставался бескровным (кроме моментов восстания якобитов и ирландского восстания 1798 г.). Мирная политическая оппозиция короне и королевским министрам стала безопасной и нормальной.

Британия в XVIII веке очень сильно увеличила свои заморские владения, вытеснив французов из Индии и Северной Америки (хотя в конце века она и потеряла североамериканские колонии, после их восстания в1776 г. против налоговой политики Англии и образования в результате независимой конфедерации Соединенных Штатов). Конец XVIII века был также временем промышленной революции в Британии, в отношении которой Англия опередила экономики других стран, конкурировавшие с английской. Будучи основанной на нескольких факторах, таких как научная революция, большие накопления прежде не использованного капитала, большое предложение дешевого и часто жестоко эксплуатируемого труда, а также разрушалась кустарная промышленность, вытесняемая новыми технологиями массового производства; естественные ресурсы угля и железа, а также протестантская этика, - эта промышленная революция сделала Великобританию экономическим лидером мира.

Революционная Франция переживала совершенно другое столетие. Оно началось периодом правления Людовика XIV, которое было образом абсолютной власти и роялистской гордости, который закончился серией военных переворотов. По своей смерти в 1715 году он оставил государство истощенным непродуктивными войнами, тяготы которых люди несли на себе из-за его грандиозных амбиций. Практически такое же продолжительное правление его правнука и преемника Людовика XV(1715-1774) было отмечено новой чередой поражений, в особенности в заморских владениях. Внутри страны был законсервирован королевский абсолютизм Людовика XIV; средневековый французский парламент, Генеральные Штаты, который в последний раз собирался в 1614 г. при Людовике XIII, не созывался вплоть до 1789 г., когда он был созван Людовиком XVI переименовал себя в Учредительное Собрание, работа которого вызвала революцию и падение монархии. Эта абсолютистская королевская власть была окружена многочисленным дворянством, потомками могущественных местных правителей, чья активность надолго задержала в свое время появление сильной французской монархии, а также множество семей, недавно получивших дворянство благодаря своему богатству, воинской доблести и юридическим либо административным способностям. Эти аристократы, которые зачастую отсутствовали в своих поместьях с тем, чтобы находиться при блестящем дворе Людовика XIV в Версале, традиционно обладали и ревностно охраняли наиболее отвратительные и оскорбительные привилегии, в особенности, освобождение от налогов; что вместе с аналогичным освобождением Церкви и ее обширного имущества означало, если говорить современным языком невозможно узкую базу налогообложения, из которой королевское правительство должно было выжимать средства, чтобы вести войны по всему миру. Эта хроническая финансовая удавка, усугубленная слабостью французской торговли и промышленности в сравнении с этими отраслями в Англии, была важным фактором, вызвавшим революцию; вместе с сознанием национального унижения из-за регулярных военных поражений, она обусловило складывание климата, в котором амбиции и недовольство среднего класса в конечном итоге привели к взрыву. Парадоксально, но последней каплей явился эпизод, в котором французское военное вмешательство сыграло существенную роль в поражении Англии, а именно, восстание в американских колониях; это восстание было так мощно и эффективно поддержано Францией, что королевские финансы были фатально перерасходованы, и чтобы справиться с наступавшим кризисом Людовик XVI созвал Генеральные Штаты летом 1789 г., таким образом воздвигнув сцену, на которой революция впоследствии развертывалась вокруг требования не только фискальной реформы, но изменения всей структуры государства и общества.

На Пиренейском полуострове когда-то могущественное Испанское королевство продолжало в течение всего столетия испытывать упадок, который начался еще в XVII веке. Людовик XIV устроил так, что испанская корона перешла в 1700 г. к его внуку, Филиппу Анжуйскому, который правил как Филипп V до 1746 г.; но утрехтский мир 1713 г., которым завершилась европейская война за испанское наследство, стоил Испании ее европейских владений; Южные Нидерланды (современная Бельгия) вместе с итальянскими территориями Неаполя и Милана и островом Сардиния перешли к Австрии, а Сицилия перешла к Виктору Амадею II, герцогу Савойскому (Савойя – герцогство на юго-востоке Франции). Американские владения сохранились; но американское производство и торговля не компенсировали хроническую слабость собственно испанской экономики: в основном, неплодородная земля, слабая система внутренних коммуникаций и огромный класс джентри, который (по контрасту с практичным высшим классом Великобритании) считал любые доходные занятия ниже своего достоинства. Эта испанская аристократия, как и французская, пользовалась значительными привилегиями (которые не спасли многих из них от обнищания); испанский король был практически таким же абсолютным, как и французский. Главным правительственным органом был Совет Кастилии, который осуществлял одновременно законодательные, административные и судебные функции. Церковь сохранила огромную власть, что в сочетании с географической изолированностью Испании, гордыней, недоверием к иностранным влияниям обусловило интеллектуальную стагнацию, уникальную для Западной Европы.

Германия в XVIII веке оставалась лоскутным одеялом из множества государств и княжеств. Самым крупным политическим комплексом и в начале века наиболее значительным была управляемая Габсбургами Священная Римская Империя. Она простиралась далеко за пределы немецко-говорящих земель и включала в себя множество венгерских, славянских, итальянских, румынских и бельгийских подданных; но ее ядром была древняя территория Габсбургов – Австрия со столицей в Вене. К середине века появилась новая германская сила, которой было предназначено объединить все германские земли к западу и северу от Австрии в могущественную державу мирового уровня: Пруссия со столицей в Берлине. При своем знаменитом короле Фридрихе II («Великом») Пруссия вошла в число передовых европейских держав, способных противостоять и победить империю Габсбургов, Россию и Францию. Существовали важные различия в уровне процветания различных германских регионов; возрождение после опустошительной Тридцатилетней войны было медленным и неровным. В культурном отношении немцы XVIII века, несмотря на многочисленные университеты и признанное превосходство в музыке, чувствовали, что все это затмевает французский блеск; это утомительное чувство собственной неполноценности впоследствии сыграло некоторую роль в развитии германской интеллектуальной и политической истории, с очень неоднозначными результатами как для самих немцев, так и для других.

Италия оставалась в течение всего века политически раздробленной и находилась в значительной степени под иностранным контролем. Папские государства центральной Италии, республики Венеция и Гения на севере и несколько других княжеств управлялись собственными властями; но королевство Неаполя – иными словами, весь юг Италии – вместе с Сицилией были после 1713 года сначала под австрийским, затем под испанским контролем, и Австрия также приобрела важные территории Пармы и Милана. В 1737 г. когда-то могущественное герцогство Тосканское, созданное династией Медичи из Флоренции, перешло в руки австрийской династии Габсбургов. С другой стороны, хотя Италия больше не занимала ведущих позиций в области искусства и науки, она находилась в более тесной связи, нежели Испания, с большой европейской цивилизацией. Неаполь, в особенности, являлся важным интеллектуальным центром; присутствие Рима и папства означало неизменность центральной роли Италии для культуры католического христианства; присутствие традиции классического мира в его руинах, а также Ренессанса в его самых великолепных памятниках живописи и архитектуры, обеспечили любовь и страстное внимание образованных людей по всей Европе и тесный контакт с ними.

По ту сторону Атлантики британские поселенцы, которые традиционно поддерживали Британию в ее борьбе с Францией за господство в Северной Америке, теперь все более отчуждались от нее вследствие своего неприятия британской налоговой политики. Появление компетентной местной элиты, включавшей выдающихся юристов, обеспечило ту степень организации, которая сделала возможной совместную для колоний Декларацию независимости 1776 г., вслед за которой последовало успешное вооруженное восстание, Война за независимость, в которой решающую помощь американским повстанцам оказала Франция Людовика XVI, а также Испания и Нидерланды. Впечатление, произведенное на Европу этой американской революцией, с ее идеологическим аппаратом, в котором соединились старые европейские идеи общественного договора и прав человека, было глубоким; и в то время как французский кризис 1789 года был в большой степени спровоцирован финансовым напряжением, вызванным помощью Америке, недавний пример успешного восстания в Америке, и идеи, которые воспламенили это восстание, также внесли свой вклад в дух Французской революции.

«Просвещение». Если смотреть в долгосрочной перспективе, возможно, даже более значительным в истории человечества, нежели Французская революция, было интеллектуальное движение, которое настроило и вооружило многих из тех, кто возглавлял и вдохновлял Революцию: так называемое «Просвещение», выражение «века Разума», с которым, если брать интеллектуальное измерение, более или менее совпадает XVIII век, представители которого действовали по всей Европе, однако главный центр которого находился безусловно во Франции. В некотором смысле характеристика Просвещения как «движения» сбивает с толку; это было больше разделяемое всеми настроение или отношение к миру, в котором доминирующей ноткой был глубокий скептицизм к традиционной системе авторитета и ортодоксии (в особенности религиозных), и сильная вера в силу человеческого разума, способную к безграничному продвижению в области науки и техники, который способствует благосостоянию человечества. Решающий и непосредственный импульс для возникновения такого настроения обычно приписывают французскому писателю-кальвинисту Пьеру Бэйлю (1647-1706), чей «Исторический и критический словарь» (1695-7) отличался глубоким скептицизмом, отвергал ортодоксию любого вида, настаивал на необходимости эмпирическогоподтверждения любого суждения и стал своего рода светской Библией свободомыслия для французского Просвещения. Однако более отдаленные предшественники Просвещения могут быть найдены гораздо раньше: это Ренессанс, Реформация, научная революция в век Бэкона, Галилея и Ньютона, эмпирическая философия Локка и Декарта – все шаги, приведшие в конечном итоге к Просвещению. Наиболее значительный и типичный памятник Просвещения во Франции – «Энциклопедия», задуманная и изданная под руководством Дидро; эта огромная работа, в которую внесли свой вклад все люди, считавшиеся представителями прогрессивной мысли того времени, была запланирована не только как огромный архив технической информации, но также и как «антология «просвещенных» мнений по вопросам политики, философии и религии… Французский писатель и политик Алексис де Токвиль (1805-1859) в своей работе «Старый порядок и революция» так описал политическую атмосферу Просвещения:

«Французские писатели не принимали такого участия в общественных делах, как английские; напротив, никогда еще они не были так далеки от мир. Все они начинали с принципа, что необходимо заменить запутанные обычаи и традиции, регулирующие общественную жизнь, простыми фундаментальными правилами, основанными на разуме и естественном праве».

Эти писатели, как Токвиль объясняет дальше, наблюдали вокруг себя бесчисленные древние аномалии, привилегии и несправедливости, от которых так или иначе страдали все части французского общества. Не имея практического опыта, и в отсутствие каких-либо представительных институтов, которые были бы способны провести реформы, политически заинтересованные писатели французского Просвещения размышляли о полном уничтожении устаревших структур и начале нового строительства, теперь уже на основе чисто рациональных принципов. Это была форма сознания, она принесла свои плоды в 1789 году.

Некоторые аспекты мысли Просвещения представляют специальный интерес для истории юридической теории. Сама идея того, что политические и правовые институты нуждаются в критической оценке, и их целесообразность может быть поставлена под вопрос, проистекала из представления Монтескье о том, что законы носят случайный характер, отражают условия жизни народов, нежели соответствуют какому-либо универсальному стандарту; как Вико немного ранее, так и Вольтер чуть позднее проявили схожий релятивистский взгляд на созданные человеком предписания, что в случае с Вольтером было обострено его жгучей ненавистью к частой абсурдности и жестокости законов. Стандарт, в соответствии с которым они должны были быть заменены на идеальные структуры, был стандартом разума и «естественного права» в той форме, в какой трактовал это понятие XVIII век. Убеждение века в этом отношении находит выражение в утилитарных идеях Бентама (хотя Бентам презирал понятие естественного права), гуманитарной критике уголовного права, первопроходцами в которой были Беккария и Вольтер, и кодификационном энтузиазме прусского короля Фридриха Великого и австрийского императора Иосифа II.

Несмотря на то, что центр Просвещения находился во Франции, в целом движение имело интернациональный характер. На Иберийском полуострове, изолированном силой католической традиции, влияние Просвещения было минимальным. Но в остальных частях Европы и в Америке, где Бенджамин Франклин может быть назван его главным представителем, это влияние было глубоким. От Англии до России, где правила Екатерина II, доктрины и мировоззрение энциклопедистов были в той или иной степени модными, и с ними были знакомы даже те, кто их не поддерживал. Таким образом, даже на чисто политическом уровне ощущение движения под влиянием разума, оскорбленного несправедливостью и абсурдностью древних практик, к необратимой революции чувствовалось везде.

Тот же самый век, о котором мы думаем как о Веке Разума, однако, был свидетелем подъема совершенно иного духа, своеобразного «романтического» стиля в искусстве и литературе, который тоже повлиял на теорию права. Господство этого стиля характерно скорее для XIX, нежели для XVIII века; но его основатель, более молодой современник Вольтера швейцарец Жан-Жак Руссо, уроженец Женевы, но большую часть жизни проведший во Франции, принадлежит к XVIII веку (1712-1778). Истоки его мировоззрения могут быть усмотрены в распространении популярного романа в начале века в Англии. Однако именно Руссо заявил, в особенности своей влиятельной книгой «Новая Элоиза» (1761) о правах человеческих чувств в противовес голому разуму. Руссо был первым значительным бунтовщиком против формализованных, подражающих классическому стилю и своего рода дегуманизированных манер, искусства и литературы, которые мы ассоциируем с предреволюционным миром XVIII века. Помещая на их место «природу» и «чувство» - под которыми он подразумевал то, что было свежим, диким, примитивным, спонтанным, не поддающимся чисто рациональной оценке – он явился родоначальником целого движения в эстетике, которое даже сейчас еще полностью не утратило своего влияния – которое позднее назвали Романтизмом. Руссо сделал ударение на границах между эмоциями и интеллектом; предпочтение, которое он сделал модным, тому, что растет и развивается скорее свободно, нежели специально культивируется, спонтанному перед искусственным придало авторитет всему, обладающему качествами первобытности, добровольности и естественности; но временами однако имело тенденцию выводить то, что страстно чувствовалось и страстно выражалось из-под надзора и анализа со стороны разума. Влияние всего этого на его теорию права и государства может быть охарактеризован как в конечном итоге губительный.

Концепция государства и его оснований. XVIII век перерос необходимость, которую ощущали предыдущие столетия: оправдать существование государства и правительства.

С другой стороны, государство теперь начинает рассматриваться как полноправная и самодостаточная единица более ясно, чем прежде. Мы наблюдали, как этот процесс медленно развивался со времен высокого средневековья; конфликт по поводу инвеституры может быть рассмотрен как положивший начало разграничению духовной и светской власти, консолидации стабильной системы национальных королевств около 1500 г. и Реформации вскоре после этого, частичному отвержению римского влияния в вопросах королевской политики, как последующих шагов на этом пути. Но даже в XVII столетии абстрактная идея государства еще явно не обозначена, а начало использования слова «государство» можно отнести к XVI веку и не ранее.

Модель социального контракта в той или иной форме продолжала использоваться многими писателями как объяснение оснований государства. Монтескье верил, что в естественном состоянии, хотя страх мог заставить людей опасаться и избегать друг друга, проявления этого страха, будучи взаимными, вскоре вовлекли людей в объединение: сознательный коллективный акт, к осуществлению которого, как он думал, имел отношение естественный человеческий инстинкт к общению с другими. Гражданское состояние – результат соединения воль всех индивидов, сознательного коллективного акта. Фридрих Великий, который писал по-французски о политическом состоянии современной ему Европы, рассматривал правительство как результат сознательного выбора людьми кого-либо, кто будет управлять ими «как отец», и, ближе к концу жизни представил общественный договор как возникший из примитивного гоббсова состояния всеобщего насилия. Сходные выражения можно найти и у юристов, таких как немец Христиан Вольф и влиятельный швейцарский писатель Эммерих де Ваттель. Австрийский профессор Карл Антон де Мартини, сыгравший роль в истории первых попыток императрицы Марии Терезии и ее преемника Иосифа II кодифицировать имперские законы, писал о социальном контракте в духе Локка: посредством контракта о подчинении люди не окончательно передали свои права, и назначение ими правителя не уполномочивает последнего применять больше власти, чем необходимо для общественных целей, для которых он избран.

Общественный договор таким образом продолжал в XVIII в. служить удобной моделью для описания и полемики. Но невозможно, чтобы век разума и Просвещения мог принять понятие изначального контракта как основания государства в качестве серьезной исторической гипотезы. Уже в начале XVII века, как мы видели, английская церковь высмеивала представление о естественном примитивном состоянии, где люди «бегали туда и сюда» как изолированные дикари. И в XVIII в. атмосфера скептицизма сгустилась вокруг идеи предполагаемого контракта. Шотландский философ Дэвид Хьюм в эссе, опубликованном в том же году (1748), что и «О духе законов» Монтескье, хотя и предполагая, что люди первоначально добровольно отказались от своей естественной свободы для достижения мира и порядка, все же считал идею договора или соглашения, открыто сформулированного и заключенного в целях общего подчинения «выходящей за пределы понимания дикарей», подлинным основание правительства было скорее молчаливое согласие и покорность правительству, которое со временем привело к повиновению по привычке. Что-то аналогичное появляется в «Комментариях к законам Англии» Уильяма Блэкстоуна (1765), который представляет общественный договор не как строго историческую гипотезу, но как сорт полезной аллегории, проливающей свет на причины того, почему сохраняется упорядоченное общество, ограничивающее и дисциплинирующее индивидуальные страсти своих членов.

Семьи и племена объединялись посредством завоеваний или несчастий и иногда, возможно, по договоренности:

Примерно в тот же период, когда писал Блэкстоун, во Франции появилась знаменитая работа, название которой наводит на мысль о родстве с традицией общественного договора, в которой писал Блэкстон, но основная мысль которой была бы чужда Локку, Гоббсу, равно как и их средневековым и античным предшественникам. Это была книга Руссо «Общественный договор» (1672). Во многих отношениях это неясная и противоречивая книга; однако в ней ясно сформулирована идея народного суверенитета, идея, которая теперь естественно окрашена недоверием к традиционной власти, характерному для века разума (несмотря на отвержение Руссо культа разума) и его убежденностью в неизлечимых пороках старого порядка. Существует огромная разница между формой общественного договора у Руссо с одной стороны, и у Гоббса и Локка, с другой. У Руссо это не сделка, по которой простое подчинение обменивается на простую защиту, и не акт, создающий ограниченное временное правление, у него контракт рассматривает

«полное отчуждение каждого участника, вместе со всеми его правами, в пользу всего сообщества; поскольку, в первую очередь, каждый отдает себя абсолютно, условия становятся равными для всех; и следовательно, никто не заинтересован в том, чтобы сделать их более обременительными для других. Более того, поскольку отчуждение носит окончательный характер, союз является совершенным, и людям нечего больше требовать…

Мы увидим, что общественный договор Руссо – это не просто объяснение государства, но оправдание, в форме. Из него появляется не персональный суверен, и не определенное собрание, руководствующееся принципом простого большинства; образование, которому индивид передал свою автономию, и принуждению которой он теперь подчинен, - это мистическая конструкция, названная «общей волей». Легко увидеть, как эта теория завоевала Руссо статус главного интеллектуального голоса Революции, до которой он не дожил; и как такая концепция, хотя она и требовала изначально акта доверия, может быть использована, чтобы послужить любой тирании, предпочитающей отказаться от выборов. Разумеется, это не было намерением Руссо, но его «общая воля» - это один из философских предшественников тоталитарных режимов XX века.

В чем-то похожа на картину образования государства, нарисованную Руссо, концепция Иммануила Канта (1724-1804), который ближе к концу своей жизни писал по теории права. В работе 1797 г. он рассматривает акт, посредством которого люди образовали государство посредством изначального договора; по этому договору каждый индивид передавал свою внешнюю свободу для того, чтобы вновь обрести ее в качестве члена сообщества; то есть тотального сообщества, считающегося государством. В этом государстве суверенная законодательная власть принадлежит «объединенной воле людей», и эта власть носит неограниченный характер, поскольку (поскольку индивидуальная воля подведена под общую волю) никого нельзя заподозрить в том, что он совершает по отношению к себе несправедливость. В государстве Канта полноценными активными гражданами являются лишь собственники; несовершеннолетние, женщины, и простые наемные работники не допускаются к избирательному праву. С другой стороны, эта картина несколько смягчается акцентом, который Кант делает на индивидуальной свободе и на разделении властей в государстве, которое он считал существенным для сохранения свободы.

Естественное право. В течение всего века авторы, писавшие на правовые темы, рутинно отдавали честь естественному праву в той или иной форме. В XVII в., начиная с Гроция, идея трансцендентной системы ценностей, с которой человеческий закон не должен конфликтовать, постепенно отделилась от средневековой теологии, в рамках которой эта идея сформировалась, и приобрела собственную форму, основанную единственно на разуме. Такая конструкция была близка по духу XVIII столетию, веку разума, и большинство писателей рассматривали естественное право сущностно в терминах разума; приписывание его Богу от случая к случаю было лишь поверхностным. Тем не менее, античный формат нелегко сдавал свои позиции, даже в протестантском окружении. В 1765 г. сэр Уильям Блэкстоун (1723-80) в начале своих «Комментариев к законам Англии»,что естественное право появилось вместе с человечеством и продиктовано самим богом; оно носит обязывающий характер.

Обычно же разум выдвигался на передний план, а Божественность или сам Создатель служили не более чем декорацией, сопровождающей рассуждение по сути рационалистическое. Так, Монтескье в первой главе «О духе законов» (1748) утверждает о существовании некоторых вечных стандартов, предшествовавших позитивному человеческому праву, но доступных человеку через его разум.

Такое разумное существо, однако, непрерывно нарушает законы, установленные Богом. Тем не менее, пишет Монтескье в следующей главе, закон, который, вкладывая в наше сознание идею Создателя, располагает нас к нему, является первым по значимости… из естественных законов, хотя и на другом уровне, нежели то, что мы называем практическими естественными законами, которых всего 4. Все они вытекают из рациональной интерпретации условий жизни людей в естественном состоянии. Сам по себе человек слаб и уязвим, и поэтому первый естественный закон – это поддержание мира, второй естественный закон - забота. Третий закон проистекает из его инстинктов привязанности; и четвертый, связанный со способностью человека приобретать знания, направляет его к существованию в сообществе

Однако доктрина естественного права в XVIII веке пошла намного дальше рассуждений декоративного и банального плана. В особенности в Германии естественное право послужило материалом, из которого были смоделированы целые системы местного права, так же как Гроций в свое время извлек из него структуру международного права. Оно также обеспечило стандарт, в соответствии с которым могут корректироваться и дополняться существующие нормы. Условия, в которых были предприняты эти труды, предоставили германские университеты, в этом столетии ведущие в Европе: первой кафедрой, формально посвященной естественному праву, была кафедра Пуфендорфа в Гейдельберге в прошедшем столетии, но такие кафедры стали создаваться в большом количестве, и в XVIII столетии были обычной чертой германских центров обучения.

Наиболее известный представитель этой моды – Кристиан Вольф (1679-1754), профессор в Марбурге и в Галле. В 1740-х он издал восьмитомник, в котором предложил целостную систему права, основанную на человеческой природе; этот материал, вместе с системой международного права, был переработан в Институциях 1752 г., трактате о «естественном и международном праве, в которых все права и все обязанности выводятся, через нерушимую цепь связей, из собственной природы человека» (так сказано в длинном латинском названии). Эта природа стремится всегда к своему собственному совершенству, поэтому первичный закон, который должен быть из нее извлечен, - это предписание продвижения человеческих существ к совершенному их состоянию в такой степени, в какой только возможно. Соответственно, первичная обязанность любого человека – стремиться к такому состоянию для себя и избегать любых действий, наносящих ущерб этому продвижению. Человек также обязан содействовать совершенству своих соседей, хотя, поскольку его возможности ограничены, эта обязанность вторична по отношению к самосовершенствованию. С другой стороны, обязанность не совершать ничего, что наносило бы вред движению к самосовершенствованию соседа, носит абсолютный характер. Эти общие положения представляли человеческие цели, определенные естественным правом; но поскольку достижение цели требует доступа к соответствующим средствам, естественное право также санкционирует обеспечение такими средствами. Более того, поскольку все люди от природы равны, набор человеческих прав может быть выведен из этого равенства: к примеру, свобода, безопасность, право на самозащиту. В эту теоретическую рамку Вольф умудрился втиснуть, под тем или другим именем, целый корпус современного ему позитивного права; но это не означало, что его система в действительности представляла собой средство освятить аурой естественного права то, что предписал земной законодатель. Напротив, естественное право связывало правителя точно так же, как и управляемых, и подданный не должен повиноваться правителю, предписавшему то, что запрещает естественное право; оправданное неповиновение может даже принимать форму активного сопротивления.

Вольф оказал значительное влияние на современников, к примеру, на Ваттеля в его работе по международному праву, и на немецких юристов, которые должны были предпринять первые шаги по кодификации гражданского права в конце века. Но самый знаменитый из германских мыслителей XVIII века, Кант, предложил нечто совершенно другое: не рационалистскую систему, выработанную отталкиваясь от чисто теоретической предпосылки, но простое, на все случаи жизни моральное предписание, подсказанное моральным сознанием, внутренне присущим человеческой природе. Это «категорический императив», действующий (рабочий) аспект морального закона, который Кант признавал и осознавал в себе как участие в порядке настолько же реальном, хотя и отличающемся от порядка материальной вселенной: оба порядка являются выражением Бога. Категорический императив так формулируется Кантом: «Поступай только в соответствии с такой максимой, через которую ты можешь в то же самое время пожелать, чтобы она стала всеобщим законом»; и опять, в несколько другой формулировке: «Поступай так, как если бы максима твоего действия стала бы посредством твоей воли универсальным естественным законом». Эта формулировка представляет обладающей содержанием не более конкретным, чем старое «золотое правило» Средних.

Первые европейские кодексы.Рационалистский дух XVIII века породил не только академические работы по естественному праву, но также и первые законотворческие попытки в области кодификации национальных правовых систем в духе идеала естественного права. Наиболее известная и влиятельная из таких кодификаций – разумеется, французский Гражданский кодекс, который вступил в силу в самом начале XIX века, однако эта работа была предвосхищена попытками в других регионах, а именно в Пруссии и в Австрии, привести в порядок разнородное гражданское право, унаследованное от Средних Веков с их запутанными местными обычаями и добавлениями Римского права.

Прусский «Общий Закон Земли» 1794 г. был первым национальным юридическим кодексом, действительно вступившим в силу. Он был принят с целью привести в порядок правовые системы территорий прусского короля, и его рассматривают как учебник или руководство, явившееся продуктом Просвещения, или скорее просвещенного абсолютизма Фридриха Великого. Фридрих, на которого глубокое влияние оказали французские писатели-просветители Вольтер и Монтескье – непродолжительное время Фридрих дружил с Вольтером, написал эссе по Монтескье, и в общем и целом восхищался интеллектуальными достижениями Франции так же искренне, как презирал такие же достижения своей собственной нации, - в 1780 г. издал эдикт, санкционировавший кодификационную работу; по этому эдикту, естественному праву принадлежало преимущество перед Римским правом, которое в общем и целом действовало в Германии с XVI века; должно было быть включено только столько Римского права, сколько было совместимо с естественным правом и с существующей Конституцией. В тексте кодекса, составленном группой выдающихся юристов под руководством Карла Готлиба Свареза, утверждалось, что общие права индивида основывались на его «естественно свободе стремиться и достигать своего собственного благополучия, не нанося при этом вреда правам других», и разрешалась любая деятельность, которая не была запрещена естественным или позитивным законом. Часть кодекса, посвященная уголовному праву, была явно составлена под влиянием принципов гуманизма, умеренности и пропорциональности, разработанных Беккария. Кодекс вступил в силу при преемнике Фридриха, сам он умер в 1786 г.

Этот кодекс, хотя те или иные его части действовали вплоть до XX века, обычно не рассматривается как успешное начинание; его нормы были чересчур громоздкими и детальными, отражая представление того времени. Кодексу было всего несколько лет, когда подъем исторического движения в Германии породил сомнения в самом понятии основанной на голом разуме кодификации; и эти сомнения оправдывала критическая атмосфера, в которой проявились недостатки Прусского кодекса.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: