Практическое занятие. ОТЕЧЕСТВЕННЫЙ ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ КОГНИТИВИЗМ 8 глава

3) его дефиниция, или определение (эксплицируемая в работах фи­лософов, писателей, публицистов, а также в саморефлексии над ключе­выми понятиями в народной мысли о мире –– в фольклоре);

4) его внутренняя форма, или этимология;

5) набор смыслов и ассоциаций, представлений и образов, встающих за эти словоупотреблением в парадигматике (квазисинонимические и ква­зиантонимические отношения, ассоциативные сближения, родо-видовые и партитивные отношения и пр.), в синтагматике (устойчивые модели соче­таемости, вхождение в непредикативные и предикативные конструкции, в том числе идиоматические), в эпидигматике (особенности словообразова­тельных связей);

6) его функция — роль и место в иерархии ценностей;

7) его прагматика — совокупность поведенческих норм и стереоти­пов, поведенческие реакции, закрепленные за ним, в том числе семиотизи­рованного типа (обряд, ритуал, речевой этикет и пр.).

Например, русский культурный концепт соборность включает в себя само это слово как знак культурного тезауруса; его семантические при­знаки — ‘община’, ‘мир’, ‘всемирный собор’, ‘ослабленное индивидуаль­ное начало’ и пр.; его дефиниция — например: «Это органически внутрен­нее единение людей на основе свободно осознанного качественного отно­шения («любви») по общности духа» [Колесов) 1993]; его внутренняя форма — идея со-бранности, со-бирания; совместности; концепт входит в парадигматический ряд: духовность, православия, мир, единая душа, со-весть, co-знание, мы, круговая пору­ка и пр., в синтагматический ряд –– всемирная соборность, соборность русской души, в эпидигматический ряд соборность соборный собор; роль в системе ценностей — приоритет коллективных ценностей над индивидуальными, идея общинной «правды» и «справедливости», «большинство всегда право» и пр.; прагматика — ориентация на моду и авторитет в стереотипах бытового поведения, крест­ный ход в литургии и хоровод в народной культуре и пр.

Культурные концепты выступают в качестве основных единиц цен­ностной сферы языкового ментали­тета, организующих и направ­ляющих народное самосознание в процессе духовного освоения мира. Их можно делить на разные группы в зависимости от сферы отражаемого в них цен­ностного содержания –– можно выделить, например, философские (бы­тийные, экзистенциальные) концепты, оперирующие гло­бальными катего­риями мироустройства (Бог, мир), или мировоззренческие, включая рели­гиозные и мифологические; антропологические концепты, описывающие атрибуты человека –– индивидуальные, гендерные, семейные, социальные, производственные (мужчина/женщина, род/семья); этические концепты (преступление/наказание, грех, подвиг); эсте­тические концепты (лад, кра­сота); психологические (характерологические), отражающие разные ас­пекты внутреннего мира человека и этноса (удаль, тоска) и др.

Однако это деление в целом представляется не слишком релевант­ным, так как суть культурного концепта заключается в том, что он аккуму­лирует разные типы ценностного содержания, причем делает это синкре­тично, нерасчлененно (трудно отделить, скажем, мировоззренческий ком­понент от нравственного или эстетического в едином ценностно значимом смысле концепта).

Более существенным представляется следующая возможная класси­фикация культурных концептов по признаку соотношения в них универ­сального и национально-специфического содержания. С этой точки зрения концепты выделяются: (1) концепты, соответствующие в общем универ­сальным культурно значимым понятиям, хотя и имеющие определенную этноспецифическую окрашенность в языковом менталитете: мать, жизнь, смерть и пр. –– их можно назватькогнитивно (концептуально) универ­сальными ; (2) концепты, соответствующие универсальным понятиям, но имеющие только в данном языковом менталитете особую ценностную на­груженность (японское понятие пустоты концептуализировано как цен­ность, чего нет, допустим, в русской концептосфере) ––- их можно назвать когнитивно (концептуально) уникальными; (3) концепты, непереводи­мые на «язык другой культуры» даже на лингвистическом уровне –– без­эквивалентные, лингвоспецифичные понятия типа русского тоска, анг­лийского privacy, японского miai и giri и пр. –– их можно назвать вер­бально уникальными.

Культурные концепты реализуются на разных уровнях обществен­ного сознания: обы­денном, художественном, религиозном, научном. Если вернуться к нашему примеру с кон­цептом соборности, то обыденный уро­вень его понимания отражен в стереотипах поведения массы, в пословицах и народных сказках (фольклоре), в боязни вы­делиться, высказать свое мнение, в бездумном повторении клишированных словесных формул, ло­зунгов; художественный — в произведениях Л.Н. Толстого, Ф.М. Досто­евского, Н. Лескова (например, «роевое начало жизни» и Платон Каратаев в романе «Война и мир»); религиозный –– в православной обрядности (ли­тургия, крестный ход и пр.); на­учный — в осмыслении этой категории в трудах философов-славянофилов (А.С. Хомяков и др.), философов «сереб­ряного века» (B.C. Соловьев, Н.А. Бердяев и др.), современных авторов.

Также для способа бытования культурного концепта характерны разные модусы существования в зависимости от соотношения категории общего / индивидуального: они по-разному присутствуют в языковом мен­талитете всего этноса, отдельных социокультурных слоев и групп и на уровне отдельной языковой личности (к примеру, ав­торитетного деятеля культуры — писателя, проповедника, общественного деятеля и пр.).

ЛЕКЦИЯ 7. ОСНОВНЫЕ РУССКИЕ КУЛЬТУРНЫЕ КОНЦЕПТЫ

ПЛАН

1. Дух / душа

2. Разум / ум

3. Правда / истина

4. Свобода / воля

5. Долг и обязанность

6. Добро и благо

7. Совесть / стыд, совесть / сознание (сознательность)

Спецификой основных русских культурных концептов является их «парный» характер, т.е. то, что они выступают не одним концептом, а оппозицией, концептуальной связкой, поляризуя некое единое (например, для концептосфер других культур и языков) семантическое пространство.

Дух / душа.Особенность этих концептов состоит в диалектическом противопос­тавлении при осознании их коренной общности. Общность ос­новывается на однокоренном происхождении этих слов (примерно как и в латыни –– animus / anima) — оба концепта восходят к идее ‘воздуха’, ‘ды­хания’, подвергшейся мифологическому метафо­рическому переосмысле­нию на базе обычного переноса семанти­ки физической сущности на пси­хическую: «Поскольку внутренний мир человека моделируется по образцу внешнего, материального мира, основным источником психологиче­ской лексики является лексика «физическая», используемая во вторичных, ме­тафорических смыслах» [Арутюнова 1991]. При этом первичное кон­кретно-чувственное значение не утрачивается, а отодвигается на задний план — и у русского «дух», и у ла­тинского animus сохраняется значение ‘дыхание’, ‘запах’.

Сначала — семантический ана­лиз слов дух/душа. Дух: ‘1) сознание, мышление: психические способности, нечто пробуждающее к действию; 2) внутренняя моральная сила; 3) содержание, истинный смысл чего-то; 4) бестелесное, сверхъестественное существо; 4) воздух; 5) за­пах’. Душа: ‘1) внутренний, психический мир человека; 2) свойство характера: человек, обладающий этим свойством; 3) вдохновитель чего-л.; 4) уст. чело­век’.

Уже из этого этапа анализа видно, что концепты противопоставлены по типу локализации во внутреннем мире человека: дух тяготеет к разуму, сознанию (к сфере головы), а душа — к характеру, к психике. Ср. дух на­рода = ‘народное миросозерцание (менталитет)’, но душа на­рода = ‘нацио­нальный характер, психология’. Дух тяготеет к интеллектуальным харак­теристикам (высокий дух, дух творчества), а душа –– к моральным (добрая душа, щедрая душа). Дух противостоит плоти (духовный –– материальный, мирской, плотский), а душа –– не противостоит, поскольку издревле счи­тается неотъемлемым атрибутом пло­ти, она не над плотью, как дух, а в плоти. Ср. бездуховный = плотский, ‘не живет жизнью духа’, а бездушный = черст­вый, неотзывчивый, ‘с отрицательными чертами характера’.

Второе очень важное противопоставление: дух привносится извне в че­ловека, это божественная, нечеловеческая сущность — метонимически слово дух обозначает ‘сверхъестественное существо (не принадлежащее миру чело­века)’; душа, напротив, метонимически переходит в обозначение человека (пять душ крестьян, душа моя в обращении к человеку –– но: сни­зошел дух, не *душа). С другой стороны, в дело можно вложить / вдохнуть ду­шу (= жизнь), не дух. Бога можно метафорически обозначить мировой дух, но не мировая душа, которую можно понять лишь как совокупность всех че­ловеческих душ.

При всей важности коррелята дух для русского языкового ментали­тета выделен, маркирован другой член пары –– душа: «Слово душа широко используется не только в религиозных кон­текстах — душа понимается как средоточие внутренней жизни че­ловека, как самая важная часть человече­ского существа. Скажем, употребительное во многих западноевропейских языках латинское выражение per capita (буквально 'на (одну) голову') пе­реводится на русский язык как на душу населения. Говоря о настроении че­лове­ка, мы используем предложно-падежную форму на душе (напр., на душе и покойно, и весело; на душе у него скребли кошки); при изло­жении чьих-то тайных мыслей употребляется форма в душе (напр., Она говорила: «Как хорошо, что вы зашли», — а в душе думала: «Как это сейчас не­кстати»). Если бы мы говорили по-английски, упоминание души в ука­занных случаях было бы неуместно. Не случайно мы иногда используем выражение «русская душа» (как, напр., в заглавии настоящей статьи), но никогда не говорим об «английской душе» или «французской душе»» [За­лизняк, Левонтина, Шмелев 2005: 30].

Разум / ум. По аналогии с дух/душа разводятся на концептуальном уровне по­нятия, которые на уровне языковом являются семантически сходными, в том числе в силу их однокоренного харак­тера. Однако ра­зум и ум этимологически можно рассмотреть и как «квазиантонимы», поскольку одно из значений приставки раз- ‘отсутствие чего-л.’. В этом смысле разум можно трактовать как ‘отсутствие ума’: ср. раз-уметь — ‘держать в уме не прямо, втуне’ –– и подразумевать.

Семантический анализ также дает расхождение концептов: Разум: ‘1) способность мыслить логически и творчески; 2) высшая ступень позна­вательной деятельности; 3) сознательность; 4) менталь­ное в противопо­ложности чувственному’. Ум: ‘1)умение мыслить логически; 2) умение ра­ционально рассуждать’. Отсюда разуметь ® понимать, т.е. постигать («схватывать») интуитивно, в противовес сниженно коннотированной в русском языковом менталитете способности по­стигать умом, т.е. с по­мощью рассудка, логически-рациональным способом. Потому и вообще понятие рассудок в русском языковом менталитете мар­кирован отрица­тельно, в отличие, к примеру, от латинского нейтраль­ного ratio ‘ум, рассу­док’ или западных обозначений этого понятия.

У этих слов также проявляются различия в значении производных слов (разный словообразовательный потенциал). Умный –– ‘интеллекту­альный, хорошо и умело мыслящий логически’, а разумный = мудрый, соз­натель­ный, т.е. ‘понимающий, действующий адекватно ситуации’ (ср. как мы переводим латинское homo sapiens, дословно ‘мудрый’ –– как человек разумный). Умный ход — правильный ход, ведущий к выигрышу, но ра­зумный поступок — мудрый поступок, учитывающий жизненные обстоя­тельства. Ум — отвлечен, разум — погружен в жизнь. Это противопостав­ление подкреплено в ассоциативно-семантическом поле противостоянием ведание = понимание ‘высшее знание, интуитивное, целостное усмотрение’ « знание ‘верифицируемое, добытое рационально-логиче­ским путем’.

Отсюда в синтагматике: лишиться разума — лишиться этой способ­ности понимания и, как следствие, умения адекватно вести себя в мире, а лишиться ума — потерять рассудок. Поэтому расходится и семантика производных слов: неразумный — ‘не умеющий адекватно, соз­нательно вести себя в предлагаемых обстоятельствах (ср. благоразумие — тоже от­носится к поведению, а не к рассудку); а неумный = глупый ‘с низким уровнем интеллекта, способности рассуждать’. В других языках разграни­чение ума и разума нерелевантно: там, как правило, одно слово передает оба значения –– англ. mind, лат. mens (mentis).

Второе важное противопоставление в концептуальном содержании этих слов — аналогично дух/душа. Разум — то, что привносится в чело­века извне, от Бога, ср. божественный разум, не ум, мировой разум, не ум. Ум же есть свойство, способность человека, ср. склад ума (не *разума). Си­ноним слова ум — метонимическое употребление слова мозг, т.е. назва­ние органа, где ум помещается, а синоним слова разума — дух, сущность, как было сказано выше, нематериальная, вне мира человека. Отсюда воз­можность метонимического употребле­ния слова ум в значении ‘человек в аспекте его умственной деятельности’, ср. лучшие умы человечества, а слово разум метонимически возможно только для обозначения некой выс­шей силы вселенной (Бога и пр.). При этом нельзя –– *разумы. Граммати­чески — у слова разум невозможно множест­венное число: это единая сущ­ность, как бы «порциями» нисходящая в мир че­ловека. Поэтому все мы от­носимся к виду человек разумный, хотя есть среди нас и не очень умные.

В русском языковом менталитете маркированным и положительно коннотированным выступает разум, тогда как ум, рассудок часто попа­дает в поле отрицательной оценочности (рассудочность, рационализм как норма отношения к жизни неприемлем для русского языкового ментали­тета), что существенно отличается от положительной коннотированности идеи рационализма, например, во французской культуре, где и зародилось движения Просвещения, культ «рацио». Герой русских сказок –– Иван-ду­рак, который нарочито, в области анти-поведения, отрицает право на рас­судочный тип поведения («как все»), но обладает высшим разумом, свя­занным с добром и справедливостью, интуитивным знанием правды.

Истина / правда. Западные языки не различают правды и истины, предпочитая говорить об одном понятии –– ср. англ. truth. А для русского языка здесь опять мы встречаемся со случаем, когда понятия, в системе языка могущие быть рассмотрены как синонимы, в концептуальной сис­теме этноса, скорее, выступают как антонимы. Не случайно указанные слова восходят к разным внутренним формам. истина восходит к древ­нему праиндоевропейскому корню со значением ‘ясный, явный’ (то же ко­рень, что и в искра, возможно, и ясный), т.е. к тому, что очевидно, что есть «на самом деле», а правда –– к представлениям о том, что правильно, т.е. к тому, что должно быть в соответствии с нормами и правилами человече­ской жизни.

По словам Н.Д. Арутюновой, истина отражает гармонию божест­венного мира — божественная истина, святая истина, а правда отражает упорядоченность человеческого мира — прав­да жизни, но не *истина жизни. Правды может быть больше и меньше, она относительна (у каж­дого своя правда, а истина у всех одна). Правда может быть неприятной, а истина — безотносительна к ценностной оценке. Так, истина о земле­трясении — это то, какие геологические факто­ры его вызвали, а правда о нем — это беды и страдания людей. Истину ищет следова­тель (устанавли­вает, как было на самом деле), а по правде судит суд при­сяжных (соответ­ствует ли это норме человеческих отношений). Антоним слова истина — заблуждение, а слова правда — ложь.

Отсюда различна и синтагматика: говорить истину — раскрывать сущность вещей, а говорить правду — не врать, т.е. не вводить собесед­ника в заблуждение сознательно. Бороться можно только за правду = спра­ведли­вость; за истину бороться нельзя (это все равно, что бороться за то, чтобы отменить закон земного тяготения). То, что Земля вертится вокруг солнца — истина, независимо от борьбы Дж. Бруно против инквизиции. Когда за это борются, это переводит истину в ранг правды. В художест­венном произ­ведении может быть правда чувств, правда характера, т.е. психоло­гическая достоверность, а истины там нет, поскольку оно по­строено на вымысле, а не на фактах. В эпидигматике (словообразователь­ный потенциал) истинный — настоящий, подлинный, а правдивый — го­ворящий правду, даже если на самом деле он искренне заблуждается про­тив истины [Арутюнова 1991: 21-30]

Слова правда и истина обозначают две стороны одного и того же общефилософского концепта: правда указывает на практиче­ский аспект этого понятия, а истина — на теоретический аспект. Мы можем просить или требовать: Скажи мне правду (не истину); лишь в Евангелии читаем: Скажу вам истину. Истину никто из людей не знает, но стремится познать именно истину. Если же истину по­знали, она скоро делается всеобщим достоянием и превращается в избитую истину (но не бывает *избитых правд). Правду люди знают и стремятся донести до других людей (или даже навязать другим людям свою правду). Подходящее название для га­зеты — «Правда» (а не «Истина»), но мы можем вообразить себе рели­ги­озный журнал «Слово истины». Истина бывает отвлеченной, абстрактной; в слове правда отчетливо выражено представление о норме и моральное из­мерение, мы говорим поступать по правде (в древнерусском правьда и значило в первую очередь ‘закон’) [Зализняк, Левонтина, Шмелев 2005: 25-26].

Что важнее для русского языкового сознания: правда или ис­тина? На этот вопрос однозначного ответа нет. С одной сторо­ны, истина важнее, поскольку она принадлежит «горнему» миру. Правда, с этой точки зрения, оказывается «приземленной», отно­сящейся к миру «дольнему». Это разли­чие отчетливо видно из семантики сочетаний познать истину (без указа­ния источника) и узнать (у кого-либо или от кого-либо) правду. С другой стороны, правда близко связана с человеческой жизнью, а истина является отвлеченной и холодной. Именно поэтому русский языковой менталитет тяготеет к жизни «по правде», а не по «истине». Ведь истина –– не окра­шена теплом человеческих отношений: попробуйте хоть как-нибудь оце­ночно отнестись к такой, например, истине, как «дважды два – четыре». Именно истина потому часто переходит в разряд банальности.

Свобода / воля.В западных языках также не различаются разные члены русской концептуальной связки свобод / воля –– например, по-анг­лийски это передается одним словом freedom: «Свойственное русскому языку представление о взаимоотношениях человека и общества, о месте человека в мире в целом и, в частности, в социальной сфере нашло отра­жение в синонимической паре свобода — воля. Эти слова часто восприни­маются как близкие синонимы. На самом деле между ними имеются глу­бокие концептуальные различия, существенные для нашей темы. Если слово свобода в общем соответ­ствует по смыслу своим западноевропей­ским аналогам, то в слове во­ля выражен специфически русский концепт» [Булыгина, Шмелев 1997: 485].

В русском слове воля соединены два совершенно разных понятия: (1)‘источник активности’, т.е. идея желания, стремления –– основа воли­тивной сферы внутреннего мира человека (сила воли, воля к победе, воле­вой); (2) представление о ничем не сдерживаемой свободе мышления и по­ведения (дать волю словам, вольный ветер, воля вольная, степная воля и пр.). Эта связь подчеркивает волю как некое агрессивное, самоутвер­ждающее начало без ограничений нравственного характера, не помножен­ное на ответственность, в отличие от свободы, которая, напротив, предпо­лагает ответственность. Воля –– асоциальна и аморальна, это, скорее, при­родная категория, нежели социальная или моральная, опять же в отличие от свободы. Ср. синтагматику концепта: дать волю ловам, т.е. свободу го­ворить что угодно, что накопилось на душе, но свобода слова как граждан­ское право, которая как раз не означает дать полную волю словам и поступ­кам, а предполагает разумные ограничения

На связь воли с простором указывает и Д.С. Лихачев в «Заметках о русском»: «Широкое пространство всегда владело сердцем русским. Оно вылива­лось в понятия и представления, которых нет в других языках. Чем, напри­мер, отличается воля от свободы? Тем, что воля вольная — это свобода, со­единенная с простором, ничем не огражденным пространст­вом» [Лихачев 1987].

Т.В. Булыгина и А.Д. Шмелев указывают, что с исторической точки зрения, слово воля следовало бы сопоставлять не с синонимом свобо­да, а со словом мир, с которым оно находилось в почти антонимических отно­шениях. В современном русском языке звуковой комплекс [м'ир] соответ­ствует целому ряду значений (‘отсутствие войны’, ‘вселенная’, ‘сель­ская община’ и т. д.), и в словарях ему принято ставить в соответст­вие по меньшей мере два омонима. Однако все указанное многообра­зие значений исторически можно рассматривать как модификацию некоего исходного значения, которое мы могли бы истолковать как ‘гармония; обустройство; порядок’. Вселенная может рассматриваться как «миропорядок», противо­поставленный хаосу (отсюда же греческое космос, родственное, в частно­сти, слову косметика). Отсутствие войны также связано с гармонией во взаимоотношениях между наро­дами. Образцом гармонии и порядка, как они представлены в рус­ском языке, или «лада», могла считаться сельская община, которая так и называлась — мир. Об­щинная жизнь строго регла­ментирована («налажена»), и любое от­клонение от принятого распорядка воспринимается болезненно, как «непорядок». Покинуть этот регламенти­рованный распорядок и зна­чит «вырваться на волю». Воля издавна ассо­циировалась с бескрай­ними степными просторами, «где гуляем лишь ве­тер... да я».

В отличие от воли, свобода предполагает как раз порядок, но по­рядок не столь жестко регламентированный. Если мир концептуализуется как жесткая упорядоченность сельской общинной жизни, то свобода ассоции­руется, скорее, с жизнью в городе. Недаром название городского поселе­ния слобода этимологически тождественно слову свобода. Если сопостав­ление свободы и мира предполагает акцент на том, что свобода означает отсутствие жесткой регламентации, то при сопоставлении свободы и воли мы делаем акцент на том, что свобода связана с нормой, законностью, пра­вопорядком. Свобода означает мое право делать то, что мне представля­ется желательным, но это мое право ограничивается пра­вами других лю­дей; воля вообще никак не связана с понятием права. Свобода соответст­вует нормативному для данного общества или инди­вида представлению о дозволенном и недозволенном,, а воля предполагает отсутствие каких бы то ни было ограничений со стороны общества. Недаром о человеке, кото­рый пробыл в заключе­нии и законно освободился, мы говорим, что он вы­шел на свободу; но если он совершил побег до конца срока, мы, скорее, скажем, что он бежал на волю [Булыгина, Шмелев 1997: 486-487].

В этом плане русский языковой менталитет, конечно, предпочитает волю как ничем не сдерживаемую силу, порыв души –– и достаточно ней­трально, если не сказать, негативно, относится к социальному и граждан­скому пониманию свободы как ответственности.

Долг и обязанность.Соотношение понятий долга и обязанно­сти определяется противопоставлением «внутреннего» и «внешнего», столь характерным для русского языкового менталитета. Как утверждают Т.В. Булыгина и А.Д. Шмелев, можно сказать, что долг метафоризуется как изначально су­ществующий внутренний голос (или, быть может, голос свыше), ука­зывающий человеку, как ему следует поступить, тогда как обя­зан­ность метафоризуется как груз, который необходимо перенести с места на место. Мы можем возложить на кого-либо обязанность, как возлагают груз, но нельзя *возложитъ долг. Мы говорим: У него нет никаких обя­занностей, — но нельзя сказать: *У него нет никакого долга. Ведь долг существует изначально, независимо от чьей-либо во­ли. Для человека важно иметь чувство долга, прислушиваться к го­лосу долга, к тому, что повелевает долг. Во всех этих контекстах слово обязанность не употреб­ляется. Обязанности не надо чувство­вать, их надо просто знать (естест­венно поэтому желание уточнить круг своих обязанностей). Обязанности могут распределяться и пе­рераспределяться, как можно распределять груз между людьми, ко­торые должны его нести (ср. нести обязанности). Но нельзя распре­делять долг. Свою обязанность можно переложить на кого-то друго­го; долг нельзя перепоручить другому человеку.

Все сказанное свидетельствует о том, что для этических пред­ставле­ний носителей русского языка чрезвычайно существенно имен­но понятие долга, которое определенным образом соотносится с дру­гим важным мо­ральным концептом — понятием совести. Долг — это внутренний голос, который напоминает нам о высшем; если же мы не следуем велению долга, этот же внутренний голос предстает как совесть, которая укоряет нас. Обязанность же представляет собою нечто внешнее и утилитарное, и уже поэтому она не играет столь же существенной роли для русской языковой ментальности, как долг [Булыгина, Шмелев 1997: 184-185].

Добро / благо. В добре и благе сталкивается другое важное для рус­ского языкового менталитета противопоставление –– между возвышенным и утилитарным. А.Д. Шмелев утверждает, что единое общефилософское понятие отражено в слове добро в этическом, а в слове благо — в утили­тарном аспекте. Добро находится внутри нас, мы судим о добре, исходя из намерений. Для того чтобы судить о благе, необходимо знать результат действия. Можно делать людям добро (но не благо), поскольку это непо­средст­венная оценка действия, безотносительно к результату. Но стре­миться можно к общему благу. Люди могут работать на благо родины, на бла­го будущих поколений. Во всех этих случаях речь идет о более или ме­нее отдаленном результате наших действий. Достоверно судить о том, что было благом, можно лишь post factum. Если добро выражает абсо­лютную оценку, то благо — относительную. Можно сказать: В такой ситуации развод для нее — благо (хотя вообще в разводе ничего хоро­шего нет). В этом смысле, будучи свободным от утилитарного измерения, добро оказы­вается во всех отношениях важнее, чем благо. Оно одно­временно и выше, и ближе человеку. Недаром именно слово добро используется в триаде Истина, Добро, Красота [Зализняк, Левонтина, Шмелев 2005: 26-27].

Метонимическое «материально-вещественное» значение этих слов подтверждает более «человеческое» измерение добра (накопить добро, т.е. личное имущество) в сравнении с более обобщенным, абстрактным благом (все блага цивилизации).

Совесть / стыд, совесть / сознание (сознательность). Русский культурный концепт совести является крайне важным для ценностной сферы в русском языковом менталитете, он является маркированным чле­ном двух оппозиций, представляющий разные области в совокупном мире ценностей «русской души».

Первая оппозиция связана с противопоставленностью совести и стыда в рамках противопоставления внутреннего и внешнего. Совесть –– это моральный регулятор всей внутренней жизни человека, и вектор ее действия –– внутрь человека: совестно всегда перед собой, хотя и с пози­ций совместных коллективных ценностей (внутренняя форма со-весть –– ‘совместное ведание’ как особый тип внелогического знания, знания «души»). Стыд ориентирован «наружу: стыдно всегда перед другими (внутренняя форма стыд студить: первоначально ‘холод’, потом ‘на­гота’, потом ‘обнажение души’). Словообразовательный потенциал этих слов также различен: совестливый — тот, кто стесняется дурных поступ­ков, стыдливый — тот, кто одеваться неприлично, вызывающе вести себя в обществе или общаться. Аналогично бессовестный, это аморальный, но при этом он не обязательно будет бесстыжим, т.е. ведущим себя вне при­нятых рамок, общественных норм. При этом совесть главнее стыда, хотя в условиях мифологического «соборного» (т.е. коллективного) сознания совесть и стыд как бы уравниваются в правах.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: