Истоки и механизмы массовых репрессий

Минц М. НОВАЯ ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА ПО ИСТОРИИ СТАЛИНСКИХ РЕПРЕССИЙ (Реферативный обзор)

История сталинизма по-прежнему остаётся предметом самого пристального интереса со стороны исследователей. Как отмечает Хироаки Куромия (Университет Индианы) в статье «Сталин и его эпоха» (7), частичное открытие советских архивов после распада СССР, предоставившее в распоряжение историков колоссальный массив ранее недоступных источников, позволило в общем решить ряд важных проблем истории сталинского периода, однако в то же время породило немало новых вопросов, спровоцировав новые жаркие дискуссии. По мнению автора, это связано отчасти с тем, что многие архивные фонды до сих пор остаются засекреченными, отчасти же — с недостаточно корректным использованием имеющихся источников. Наиболее важные дискуссионные вопросы истории сталинизма так или иначе группируются вокруг трёх основных взаимосвязанных проблем: Сталин и террор, Сталин и идеология, Сталин и общество. Куромия отмечает, что отношение Сталина к марксизму было чрезвычайно утилитарным: будучи весьма прагматичным политиком, он смело и довольно эффективно подстраивал марксистскую идеологию под свои текущие потребности. Тем не менее, влияние марксизма на его оценки складывающейся обстановки не следует недооценивать. Кроме того, Сталин и его ближайшие соратники, прошедшие школу Гражданской войны, были, безусловно, убеждены в допустимости и целесообразности массового террора для решения возникающих перед государством проблем.

В предлагаемом обзоре рассматриваются наиболее интересные статьи и монографии зарубежных учёных, увидевшие свет в последние годы и посвящённые таким проблемам, как сталинские репрессии 1930-х годов, их истоки и механизмы, отраслевые и региональные особенности, история ГУЛАГа и спецпоселений, история советских карательных органов, жертвы репрессий. Значительная часть анализируемых статей опубликованы в сборнике «Возвращаясь к сталинскому террору» (10) под редакцией Мелани Илич (Ilič, Великобритания), посвящённом событиям 1937—1938 гг. Их авторы сосредоточились на ряде проблем, которые до сих пор не получили достаточно подробного освещения в западной литературе. В книге использованы многочисленные архивные документы, ставшие доступными для исследователей в постсоветский период (Илич, впрочем, резонно замечает во введении, с. 3, что «здесь, несомненно, ещё многое предстоит рассекретить»), и разнообразные материалы о жертвах репрессий, собранные и опубликованные различными государственными структурами и общественными организациями (прежде всего «Мемориалом»). Активно используются также изданные в последние годы многочисленные региональные книги памяти жертв политических репрессий: содержащиеся в них поимённые списки репрессированных с указанием кратких биографических сведений представляют собою интереснейший материал для статистического анализа. Авторы стремятся по возможности отойти от прежнего одностороннего изучения репрессий 1937—1938 гг. лишь в их «номенклатурном» измерении: как показывают вновь введённые в научный оборот источники, террор в этот период носил крайне неизбирательный характер, и под каток репрессий попали тысячи людей, не занимавших до того никаких руководящих постов.

Истоки и механизмы массовых репрессий

Социальные механизмы Большого террора 1937—1938 гг. рассматриваются в книге Венди З. Голдман (Университет Карнеги — Меллона, Питтсбург, Пенсильвания) «Террор и демократия в эпоху Сталина» (1), в основном на материале профсоюзов, а также местных профсоюзных и партийных организаций на предприятиях. Одной из важнейших предпосылок к Большому террору, по мнению автора, стали экономические кризисы в период первых пятилеток, вызванные непродуманной и авантюрной политикой форсированной индустриализации. Ситуацию усугубило нараставшее несоответствие между идеалами социализма и реальным положением рабочих: руководители предприятий, вынужденные выполнять спускаемые сверху производственные планы, зачастую заведомо невыполнимые, и в то же время повышать зарплату и улучшать бытовые условия, чтобы снизить недовольство рабочих, оказывались под ударом со всех сторон.

Другой предпосылкой явилось убийство Кирова, после которого, в частности, был введён упрощённый порядок рассмотрения дел о «контрреволюционных» преступлениях. Если в первые недели следствие предполагало, что убийца — Л. Николаев — действовал в одиночку, то к лету 1936 г., при деятельном участии будущего наркома внутренних дел Н. И. Ежова и с ведома Сталина, был «раскрыт» уже исключительно мощный и разветвлённый заговор, направленный на свержение советского режима, с участием бывших лидеров партийной оппозиции. Основанный на этой концепции первый московский показательный процесс в августе 1936 г. вызвал широкий резонанс среди рабочих. Однако, несмотря на все усилия официальной пропаганды, использовать его для дальнейшего раскручивания чисток не удалось: рабочие не видели связи между преступлениями, приписанными «заговорщикам», и своими собственными проблемами.

Ситуация изменилась после кемеровского процесса в сентябре того же года по делу о взрыве на угольной шахте, когда пропаганда сделала акцент на борьбе с «вредительством» и начала внушать рабочим, что они также должны были стать жертвой заговорщиков наряду с руководителями партии и правительства. Этот мотив был использован и при организации второго московского процесса в январе 1937 г. Позже, на февральско-мартовском пленуме ЦК, был выдвинут лозунг об оживлении партийной демократии, включая прямые выборы вместо голосования по списку и тайное голосование. Впоследствии аналогичная кампания началась и в профсоюзах. Это позволило провести широкомасштабную чистку среди партийных и профсоюзных работников и придать репрессиям по-настоящему массовый характер: рабочие и представители низовой администрации увидели в чистках и перевыборах партийных и профсоюзных организаций средство решения своих собственных проблем. Это же, однако, быстро сделало процесс бесконечных «разоблачений» и арестов неконтролируемым и к тому же самоорганизующимся, поскольку потенциальным «грешником» в такой обстановке оказывался каждый. Подобное развитие событий ставило партию и профсоюзы под угрозу саморазрушения, что стало толчком к свёртыванию Большого террора осенью 1938 г. Вскорости после этого была свёрнута и кампания за партийную и профсоюзную демократию; на этом этапе «лишняя» демократия была уже не нужна.

Монография Пола Р. Грегори (Хьюстонский университет, Техас) «Террор по квоте: государственная безопасность от Ленина до Сталина» (5) посвящена прежде всего истории советских «органов» в 1920-е — начале 1950-х годов, их взаимоотношениям с политическим руководством советского государства и роли в массовых репрессиях. Источниковую базу исследования составили документы РГАСПИ, РГАНИ, ГАРФ, коллекции микрофильмов Института Гувера, а также многочисленные документальные публикации. Работа носит междисциплинарный характер и выполнена на стыке истории, политологии и экономической теории: автор выстраивает «политэкономическую» модель взаимоотношений между диктатором и органами госбезопасности, деятельность которых может рассматриваться как использование определённых ресурсов для удовлетворения специфических потребностей диктатора — в расширении своей власти и поддержании лояльности населения. Термином «диктатор» в данном случае обозначается круг лиц, участвующих в принятии политических и важнейших кадровых решений; в начале 1920-х годов под это определение подпадало не только Политбюро, но и остальной состав ЦК, тогда как к концу 1930-х годов состав высшего политического руководства ограничивался лишь ближайшим окружением Сталина. В своей работе автор исходит из того, что сталинские репрессии имели собственную внутреннюю логику и могут анализироваться в рациональных категориях. Это не может служить их оправданием (понятия рационального и иррационального не являются синонимами понятий добра и зла), но позволяет глубже понять их мотивы и механизмы, а также соотнести действия Сталина с поведением других диктаторов.

Книга состоит из введения, восьми глав, заключения (глава 9) и приложений. В первой главе Грегори рассматривает отношения между советским диктатором и органами государственной безопасности в целом, а также критерии отбора кандидатов на должность главы ОГПУ, НКВД (МВД), НКГБ (МГБ). Во второй главе описываются порядок рекрутирования чекистской элиты и её внутренняя структура, отношения между руководителями и подчинёнными и критерии отбора кандидатов на руководящие должности; прослеживаются также параллели с отношениями между чекистами и политическим руководством, описанными в предыдущей главе. Третья глава посвящена организации органов госбезопасности на разных этапах их развития (ОГПУ как специализированная служба безопасности; НКВД СССР, объединивший функции службы безопасности и министерства внутренних дел; повторное разделение НКВД — МВД и НКГБ — МГБ). Рассматривая в четвёртой главе сталинские определения врагов государства и их классификацию, автор отмечает, что для любого диктаторского режима врагом государства является тот, кого таковым считает диктатор; здесь же описываются меры, предпринимавшиеся политическим руководством, чтобы настроить население страны против арестованных и тем самым избежать массового недовольства репрессиями. В пятой главе Грегори анализирует взаимосвязь между репрессиями и внутрипартийной борьбой за власть, прослеживает роль «органов» в этой борьбе, описывает московские показательные процессы 1936—1938 гг. и чистки в партии. Репрессии против простых граждан, не принадлежавших к партийной элите, описываются в шестой главе; автор подробно анализирует планирование и осуществление трёх важнейших волн массового террора: раскулачивания, «массовых операций» 1937—1938 гг. на основе оперативного приказа НКВД № 00447 от 30 июля 1937 г. и «национальных операций» 1937—1938 гг. Седьмая глава посвящена различным упрощённым процедурам, призванным ускорить работу карательных органов в периоды массовых арестов («тройки», вынесение приговоров на основании признания обвиняемого, поиск виноватых в «перегибах»). В восьмой главе анализируются отношения между политическим руководством, руководством НКВД и организаторами террора на местах. В приложениях автор излагает использованные теоретические модели, приводит справочные сведения об организации советских органов госбезопасности в описываемый период и список репрессированных жителей рабочего посёлка Могочино в Томской области — как иллюстрацию к содержащимся в книге сведениям об истинном социальном составе жертв террора.

На рубеже 1920-х — 1930-х годов Сталин, по мнению Грегори, ещё рассчитывал на то, что его политика индустриализации и коллективизации получит массовую поддержку среди рабочих и крестьян, поэтому определение врагов советской власти было ещё довольно узким: сюда относились прежде всего оппозиционеры и представители «эксплуататорских классов», наиболее многочисленными из которых были кулаки. На протяжении 1930-х годов определение внутреннего врага непрерывно расширялось; этот процесс достиг своей кульминации в период Большого террора. Симптоматично, что в дополнение к статье 58 Уголовного кодекса РСФСР о «контрреволюционных» преступлениях, и без того допускавшей предельно широкое толкование, постоянно выпускались разного рода чрезвычайные законы и постановления, вводившие дополнительные категории граждан, подлежавших репрессиям. Такое произвольное определение врага государства сделало возможным характерное для сталинского периода планирование массовых арестов с лимитами на количество приговоров и последующими попытками исполнителей перевыполнить план, приводившими к дальнейшему раскручиванию террора.

Тему упрощённых процедур продолжает статья Никиты Петрова («Мемориал») и Марка Янсена (Амстердамский университет) «Массовый террор и суд: Военная коллегия СССР» (6), посвящённая Военной коллегии Верховного суда СССР как одному из важнейших элементов сталинской карательной системы. Коллегия была создана в 1923 г., с июля 1934 г. к её компетенции были отнесены дела о «контрреволюционных» преступлениях (измена, шпионаж, терроризм и др.). В общей сложности с 1934 по 1955 год Военная коллегия осудила 47 459 человек, большинство из которых были приговорены к смертной казни. Подробно описывая различные стороны её деятельности, авторы показывают, что, вопреки позднейшим утверждениям бывших соратников Сталина, называть этот орган судебным можно лишь условно, прежде всего потому что приговоры Военной коллегии выносились по «расстрельным спискам», заранее подготовленным сотрудниками НКВД и утверждённым узким составом Политбюро. В Архиве президента РФ сохранились 383 таких списка, датированных 27 февраля 1937 — 29 сентября 1938 года и содержащих в общей сложности около 45 500 имён (43 768 за вычетом повторяющихся и вычеркнутых); число фактически осуждённых Военной коллегией за этот же период несколько меньше — 38 000—39 000 человек. Рассмотрение дела продолжалось в среднем несколько минут, особенно во время выездных заседаний; практиковалось также заочное рассмотрение дел в случаях, когда обвиняемые содержались под стражей в труднодоступных районах Советского Союза. Реальная функция Военной коллегии, таким образом, сводилась лишь к оформлению приговоров, фактически уже вынесенных политическим руководством страны ещё до начала судебного заседания. В то же время, отмечают авторы, обращает на себя внимание само стремление Сталина и его окружения создать таким образом хотя бы видимость соблюдения предусмотренных законом процедур: подавляющая часть приговоров была вынесена Военной коллегией не во время знаменитых открытых процессов, а в ходе рутинных заседаний за закрытыми дверями, когда в подобных инсценировках, казалось бы, уже не было никакой необходимости. Янсен и Петров объясняют это тем, что Военная коллегия рассматривала прежде всего дела представителей советской элиты, лояльность которой было особенно важно сохранить. Законный порядок рассмотрения таких дел, хотя и фиктивный, давал сталинскому руководству такую возможность.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: