ГЛАВА III. Приезд в Петербург 8 глава

В мае 1798 года двор переехал в Павловск, который с тех пор должен был стать летней резиденцией. Царское Село, любимое место Екатерины, было покинуто ради Павловска, - этой собственности и создания императрицы Марии. Среди окрестностей Петербурга это было приятное и веселое место. Здания и сады Павловска были расширены заботами императрицы Марии. Здесь она решила делать свои приемы и приказала, чтобы в послеобеденное время устраивались чтения, на которых император не присутствовал. План не удался; каждый старался улизнуть от этого скучного и снотворного чтения. Выбор книги для чтения мало подходил к тому, чтобы оживить присутствовавших: то был французский перевод Томсоновских "Времен года".

Оба великих князя жили в Павловске, в отдельном от дворца, наскоро выстроенном деревянном доме. Каждый из них занимал один конец этого здания, довольно обширного, выходившего в сад, отделявшийся от парка большой дорогой. Ввиду обособленности этого помещения мы могли чаще видеться с великими князьями.

В этом году император Павел захотел объехать часть своего государства. Великие князья принимали участие в путешествии, и мы с братом их сопровождали. Император осмотрел канал, соединяющий Волгу с Невой и, таким образом, устанавливающий сообщение Каспийского моря с Балтийским. Это создание Петра I, делающее наибольшую честь его гению и его деятельности, оживляет всю обширную внутреннюю часть государства, перерезывая его по диагонали. Император отправился посмотреть на собранные в большом количестве суда, из которых одни плыли в Петербург, другие в Астрахань.

Сиверсу, известному той гнусностью, с какой он вел дьявольское дело второго раздела Польши, было поручено заведывать департаментом путей сообщения. Разъезжая, как будто для обозрения работ, он выехал навстречу императору. Он показался мне старым, худым, бледным, с помятым лицом, без признаков энергии. Очень холодный прием, оказанный императором, предсказывал ему, что ему не придется долго остаться на этом месте.

Мы проехали через Тверь и вернулись в Ярославль и Владимир. Эти губернии богаты и населены, носят отпечаток зажиточности и довольства, что бросается в глаза при проезде. Эта внутренняя часть России составляет ее настоящую силу. Благосостояние и довольство, порождаемые в этих губерниях хорошей администрацией, с властью, введенной в надлежащие границы, - должны были бы отвратить русских от системы преследований и угнетения, которая применяется ими в соседней стране.

В Москве, куда прежде всего поехал император, собрано было значительное количество войск, которым был назначен смотр и который император пожелал видеть на маневрах. Это были линейные полки, не обученные, как гвардия, и не имевшие времени усвоить новые военные уставы. Инфантерия была разделена на два фронта в две колонны. Во главе каждого должен был стать один из великих князей. По данному сигналу войска должны были развернуться. Я с удовольствием вспоминаю проявленную нами деятельность в исполнении этого маневра, удавшегося, сверх наших ожиданий, без замешательств, без перерывов фронта; на каждом фронте находилось, насколько мне помнится, по двенадцати или пятнадцати батальонов, быстро развернувшихся, выстроившихся в линию и двинувшихся вперед хорошим маршем, к большому удовольствию императора и многочисленной публики. В результате выданы были разные награды и совсем не было ни наказаний, ни монаршего гнева, которого опасались.

Из Москвы путешествие продолжалось через Нижний Новгород до Казани. Этот край красив и мог бы быть богатым, благодаря плодородию почвы и судоходности рек, пересекающих его во всех направлениях, но он мало населен. Там живет все еще полудикое население, как мне кажется, финской расы: чуваши, черемисы, сохранившие еще свою странную одежду. Я срисовал эти костюмы и отдал коллекцию этих рисунков моему старому другу, Веселовскому. Теперь очень жалею, что выпустил их из рук, так как не знаю, что с ними сталось.

В Казани много татар, которые также сохранили свои костюм и нравы. Я сомневаюсь, однако, чтобы они твердо сохранили свой национальный дух, не больше, чем наши татары в Литве. Дух этот чувствуется только дальше, в глубине страны, среди нагайцев и племен соседних с степями великой Татарии или со склонами Кавказа, сохранивших воинственные наклонности. В Казани были собраны войска в меньшем количестве, чем в Москве; были произведены маневры, которыми император также остался доволен.

Путешествие это совершилось с быстротой, лишившей его той пользы, которую мог бы принести этим губерниям хозяйский глаз в том случае, если бы поездка была обставлена иначе. Мы возвратились, не заезжая в Москву, и последним этапом нашим был Шлессельбург, крепость, знаменитая катастрофой, происшедшей с несчастным Иоанном. Император сел на пароход на Ладожском озере. Когда мы были на пароходе, император вдруг велел позвать меня и моего брата и надел нам кресты св. Анны второй степени, как награду за службу во время путешествия. Это был единственный почетный знак, полученный мною в России. Барон Винцингероде, адъютант Константина, получил тогда шпагу ордена св. Анны.

По возвращении из путешествия в Казань остальную часть лета мы провели в Павловске, в то время бесспорно самой приятной для житья резиденцией, с тех пор, как Царское Село впало в немилость. К осени надо было перебираться в Гатчину. Император Павел для наиболее грустного в России времени года выбрал и наиболее грустное местопребывание, какое только можно себе представить. Он хотел, вероятно, чтобы туда отправлялись единственно из повиновения его воле.

Гатчинский дворец, состоящий из нескольких больших дворов, окруженных постройками, увеличенными в последнее время, походил на тюрьму. Он был выстроен на совершенно гладкой равнине, без деревьев, без лугов. Украшения, сооруженные в парке, имели мрачный и угрюмый вид; солнце только изредка и ненадолго освещало парк; при холоде и беспрерывных дождях ничто не тянуло туда погулять. Парады, иногда маневры, занимали утреннее время; по вечерам французские или итальянские спектакли отвлекали от грустных впечатлений и скуки, которые вызывал даже один внешний вид этих мест у тех, кто обязан был жить здесь.

Это грустное пребывание в Гатчине и зима 1798-1799 г. внесли много тревоги и неожиданных и неприятных перемен в положение и существование лиц, составлявших русский двор.

Один турчонок, оставшийся в живых во время взятия Ку-таиса и избиения его жителей, названный по имени его родного города Кутайсовым, достался на долю великого князя Павла, который велел его воспитать и оставил при своей особе, вначале в качестве своего цирюльника, затем в должности старшего лакея. Еще в начале царствования Павла я видел, как Кутайсов приносил и подавал своему господину бульон, в экзерцисгаузе, где инфантерия и кавалерия упражнялись в зимнее время. Лакей был в утреннем рабочем костюме. Он был среднего роста, немного толст, но живой и расторопный, очень смуглый, всегда улыбающийся, с глазами и лицом восточного типа, в которых можно было прочесть склонность к чувственным удовольствиям. В своем утреннем наряде он напоминал Фигаро, но и тогда уже ему пожимали руки, и он был предметом рабски-почтительных поклонов со стороны большей части генералов и лиц, присутствовавших на учениях, которые всегда спешили подойти к нему. Вскоре его влияние на своего господина сделало его значительным человеком, сановником империи, всемогущим фаворитом. Менее чем в год Кутайсов превратился из простого цирюльника-лакея в обер-шталмейстера (место, бывшее вакантным по случаю смерти старого Нарышкина, родственника императорской фамилии по матери Петра I, которое не было дано его сыну, пользовавшемуся, однако, расположением императора и исполнявшему обязанности маршала двора). Чем дальше, тем более он удивлял русское общество, появляясь все в новых орденах: св. Анны, св. Александра, наконец - св. Андрея. От него зависели расположение и милости императора.

Граф Кутайсов не сразу достиг всех этих почестей, сопровождавшихся значительными подарками землею и деньгами, которые, в конце концов, посыпались на него с все увеличивавшейся быстротой. Он бы и не мог достичь их в такое короткое время, если бы императрица и Нелидова сохраняли свое влияние на императора. Эта невозможность или трудность для многих добиться успехов, пока продолжалось исключительное влияние императрицы и ее подруги, были главной причиной испытанного ими удара. Другие честолюбцы присоединились к фавориту-лакею, чтобы руководить им и воспользоваться той, думаю я, магнетической силой, которую он умел проявлять над личностью своего господина. Граф Растопчин был, как кажется, вдохновителем и душою заговора. Благодаря интриге, он был удален от императора и заменен Нелидовым, племянником фрейлины с портретом (этот орден дает в России чин фельдмаршала; из девиц только Протасова при Екатерине, Нелидова при Павле и Орлова при Николае получили этот орден).

Растопчин был даже выслан в Москву, ибо Павел никогда не удерживался в границах умеренности, всегда преувеличивал значение всякого намека, во всем спешил и заходил как можно дальше. Растопчин был не из тех, кто прощает подобные обиды: он хотел отомстить тем, кто был причиной его падения, и соединился с Кутайсовым. Надо было вырвать Павла из-под власти увлечения Нелидовой и поссорить его с женой. Для этого императору дали понять, что он состоит под опекой, что эти две женщины управляют страной от его имени, что в этом все убеждены. Ему представили особу моложе и красивее Нелидовой и уверили, что она не будет иметь претензий на то, чтобы им править. Все это увенчалось удачей. Павел влюбился в дочь Лопухина, бывшего московским полицеймейстером при Екатерине. Лопухин получил титул князя и голубую ленту за то, что не препятствовал видам императора на его дочь. Растопчин был возвращен и получил пост министра иностранных дел. Все должностные лица, принадлежавшие к партии императрицы, князья Куракины и их родственники, с старым князем Репниным во главе, потеряли свои места и были высланы в Москву. Крушение партии было полное. Стоило императору заподозрить, что кто-нибудь пользуется протекцией или благоволением императрицы, и такой человек терял должности и был удаляем от двора.

С той поры Павла стали преследовать тысячи подозрений; ему казалось, что его сыновья не достаточно ему преданы, что его жена желает царствовать вместо него. Слишком хорошо удалось внушить ему недоверие к императрице и к его старым слугам. С этого времени началась для всех, кто был близок ко двору, жизнь, полная страха, вечной неуверенности. Над каждым тяготела возможность быть высланным или подвергнуться оскорбительным выговорам в присутствии всего двора, причем император обыкновенно возлагал исполнение этого неприятного поручения на маршала двора. Наступило нечто вроде эпохи террора. Придворные балы и празднества стали опасной ареной, где рисковали потерять и положение, и свободу. Императору вдруг приходила мысль, что к особе, которую он отличал, или к какой-нибудь даме из числа ее родственниц или близких к ней относятся с недостаточным уважением и что это было следствием коварства императрицы; и он тотчас отдавал приказ немедленно удалить от двора того, на кого падало его подозрение. Предлогом для этого мог послужить и недостаточно почтительный поклон, и то, что невежливо повернулись спиной во время контрданса или еще какие-нибудь другие проступки в этом роде. На вечерних балах и собраниях, так же как и на утренних парадах, подобные случаи влекли за собой события с несчастнейшими последствиями для тех, кто навлекал на себя подозрение или неудовольствие императора. Его гнев и его решения вспыхивали моментально и тотчас же приводились в исполнение.

Другие монархи после первой вспышки гнева и чрезмерно проявленной жестокости иногда успокаиваются и стараются, обыкновенно, смягчить последствия своей первоначальной строгости. Но не так было с Павлом. Чаще всего, отдав приказ относительно человека, на которого он рассердился, через некоторое время обдумав, он не находил уже первоначальное наказание достаточным и поминутно усиливал жестокость кары: приказ удалиться заменял приказом никогда не появляться, простую высылку заменял ссылкой в Сибирь и проч. и проч.

Все те, кто принадлежал ко двору или появлялся перед императором, находились в состоянии постоянного страха. Никто не был уверен, будет ли он еще на своем месте к концу дня. Ложась спать, не знали, не явится ли ночью или утром какой-нибудь фельдъегерь, чтобы посадить вас в кибитку. Это была обычная тема разговоров и даже шуток. Такое положение вещей началось со времени опалы Нелидовой и продолжалось, все усиливаясь, в последующее время царствования Павла. Нелидова во время своей опалы вела себя с большим достоинством и гордостью. Она покинула двор, не обнаружив никакого желания остаться там, ничего не предпринимая для возвращения. С заметным презрением она говорила всем, кто хотел ее слушать, что не было ничего скучнее придворной жизни и что она счастлива возможностью наконец с ней расстаться.

Между тем Павел увлекся новой причудой, порою даже отвлекавшей его от подозрительности и порождаемых этими подозрениями жестокостей. У него вдруг явилось желание сделаться гроссмейстером Мальтийского ордена. Вероятно, возбуждению этого желания способствовала политика, потому что из всех владельцев и покровителей, которых можно было пожелать Мальте, овладевшие ею англичане меньше всего нравились Европе. Павел продолжал поддерживать близкие отношения с Англией, которая с своей стороны нуждалась в том, чтобы русский монарх продолжал оказывать ей свое активное содействие против Франции; все это давало Павлу основание предполагать, что Англия может согласиться передать ему владение, занятое англичанами лишь временно и притом с формальным обязательством возвратить остров ордену св. Иоанна, под протекторатом той державы, которую укажет Европа.

Павел воспламенился мыслью стать самому гроссмейстером Мальты, соединить в своем лице и этот славный в истории титул и силу, необходимую для того, чтобы защищать независимость такого важного поста на Средиземном море. Лично для Павла в этом деле играли роль не столько политические соображения, сколько овладевшее им страстное желание фигурировать перед княжной Лопухиной в ореоле рыцарского героизма. Верховный вождь и защитник схизматической церкви, он не видел никакого затруднения в том, чтобы стать во главе самого католического из всех орденов и провозгласить свое желание его возвысить. Союзные державы, исключая Англию, осторожно воздерживались от противодействия ему в этом проекте.

Полномочный министр Мальтийского ордена при русском дворе граф де Литта и его брат, папский нунций при императоре, а позже кардинал, поспешили пойти навстречу желанию императора и поддерживали его. В Мальтийском ордене было принято употребление польского языка. С тех пор как маршал Понинский, опозоренный и изгнанный сеймом при первом разделе, взял в свои руки дела этого ордена и торговал его имуществом, орден этот был у нас на плохом счету: но командорства ордена еще существовали в Польше. Их разыскали и восстановили. Павел учредил их и в России, не стесняясь различием религий.

Литта составил по старым обрядам церемониал торжественного капитула, на котором должно было состояться посвящение нового гроссмейстера. Император несколько раз появлялся на троне в одежде гроссмейстера, с крестом гроссмейстера де ла Валетта на шее, который ему поспешили прислать из Рима. Павел страстно любил обряды; он хотел, чтобы присутствовавшие относились к ним с глубочайшей серьезностью и придавали им особенное значение. Мы с братом были назначены командорами и вынуждены были надевать старинный костюм ордена: длинные мантии из черного бархата, с вышитыми крестами и поясами. Были подготовительные собрания капитула, предшествовавшие возведению императора в гроссмейстерское достоинство. Все это невольно принимало характер театрального маскарада, вызывавшего улыбки и у публики, и у самих действующих лиц, исключая только самого императора, вполне входившего в свою роль. Секретарем капитула состоял у нас старый наш знакомый Мезоннеф, француз, искавший в молодости счастья в Польше, имевший там успех у дам и через них достигший чина в армии и креста Мальтийского ордена. К старости он приехал в Россию поправить свое состояние, дважды уже промотанное им. Литта дал ему место секретаря. Он хорошо владел пером, умел подготовлять материал для заседаний капитула и владел, к удовольствию всех членов, протокольным слогом.

Эта причуда императора Павла способствовала его ссоре с Англией, которая, не давая окончательного ответа, под разными предлогами отказывалась уступить ему остров Мальту. Единственным результатом наших гроссмейстерских заседаний был брак Литты, освобожденного от своего обета Папой и женившегося на графине Скавронской, любимой племяннице князя Потемкина, еще очень красивой женщине, принесшей своему мужу в царствование императора Александра богатое состояние и высокое положение в России, где он умер в чине обер-камергера. Княгиня Багратион была его belle-fille, доходами с ее имений он заведывал очень усердно и исправно. В эту эпоху постоянных перемен обычные низкие и постыдные интриги примешивались ко всем событиям дня. В то время как император воображал, что разбил цепи, которыми, по его мнению, он был ранее опутан, Кутайсов вступил в связь с Шевалье, красивой женщиной, прекрасной актрисой, приглашенной в придворный театр. Этой особой сильно увлекался Биньон, французский посол в Касселе, но она предпочла ему более заманчивые ухаживания лакея Павла. Эти любовные интриги давали повод к взаимным откровенностям, придававшим большую пикантность тем минутам, которые господин проводил с своим лакеем, и это усиливало влияние последнего.

Политические вопросы увеличили нервное возбуждение императора. Австрия добилась союза и помощи России. Граф Растопчин, с тех пор как он был вновь призван ко двору, дал определенное направление департаменту иностранных дел, которым он управлял с большой энергией и свойственным ему умом. Вся честь нового союза и его первых успехов была приписана ему, и его друзья любезно повторяли, что Питт и Растопчин - два великих человека своего времени.

Суворов снова был призван к службе. Он был в опале со времени восшествия на престол Павла, и, высланный в свои владения, находился под строгим надзором как сторонник Екатерины. Передавали его язвительные замечания насчет правления Павла, новых правил и мундиров в армии, над которыми он позволил себе довольно неумеренные шутки.

Как только он понадобился императору, тот осыпал его почестями и любезностями. Суворов отправился в поход и одержал поразительную победу над французской армией, во главе которой уже не было Бонапарта. В 1796 г. и в последующие годы мы радовались невероятным успехам Бонапарта; в них мы видели зарождение надежды на восстановление Польши. Мы называли его "лучшим другом", чтобы не скомпрометировать себя, называя его по имени. Теперь же каждая победа, одерживаемая над французами, казалась нам ударом кинжала по нашему отечеству.

Двор находился в Павловске, когда пришли известия о первых успехах Суворова.

Старый казак, генерал Денисов, которого Костюшко разбил при Раклавице, находился теперь при дворе. Ему доставляло злобную радость следить за выражением наших лиц при каждом известии, приносимом гонцами из Италии о победах. Он повторял нам: "Я вам говорил, что французы будут побиты, это и не могло быть иначе. Россия везде и всегда будет разбивать своих врагов. Она непобедима". Убеждение очень ценное для правителей этой страны, пока оно сохранит свою силу.

Постоянно служились благодарственные молебны. Государь смешивал свои любовные похождения с делами политики и благочестия. Он клал победные трофеи, добытые его войсками, к ногам дамы своего сердца. Она похвалила однажды тот неопределенный цвет, который называют "верблюжьим". Для ее удовольствия отдан был приказ, чтобы все покрывалось этим цветом. Павел заставлял в театрах играть пьесы из времен рыцарства, и ему казалось, что на сцене представляли его самого, что он был то Баярдом, то Нему-ром. Он велел напечатать в газетах вызов от своего имени всем тем монархам, которые не желают действовать с ним заодно, чтобы поединком разрешить несогласия. (Это было сделано по адресу короля Пруссии, отказавшегося присоединиться к союзникам.) Павел оказался бы в большом затруднении, если бы его вызов был принят, потому что он не отличался храбростью. Например, он очень робел, сидя верхом на лошади, что замечалось при каждом кавалерийском учении и часто мешало маневрированию войск, потому что император, находясь перед фронтом, задерживал каждое движение и вследствие этого нельзя было выполнять атаки должным образом.

Мы с братом также получили свою долю шквалов и бурь, которых не избег никто. Наше польское происхождение и прошлое нашей семьи, быть может, какие-нибудь доносы или намеки, сказанные кем-либо намеренно или без умысла, породили в уме Павла предположение, что мы были либералами и даже тайными якобинцами. Тем не менее он был к нам довольно добр в различных случаях, например, на придворных собраниях, где приходилось близко сталкиваться с ним и где он мог обойтись с нами благосклонно или строго. По-видимому, ему в особенности нравился мой брат. Иногда он обращался к брату с какой-нибудь шуткой. Когда император был в хорошем расположении духа, он был неиссякаем в шутках, которые считал остроумными. Благосклонность к моему брату дошла до того, что Павел приказал ему однажды сказать грубую брань одному из присутствовавших лиц. Мой брат отказывался от этого, но должен был повиноваться, после того, как император строго повторил свой приказ.

В другой раз (я не знаю, не было ли это после приключения брата с санями), встретив брата, Павел высунул ему язык. Однажды в Петергофе Павел, увлеченный тогда любовными ухаживаниями, встретил моего брата в аллее петергофского сада, которая вела к одному из павильонов, занятому графиней Шуваловой, обер-гофмейстериной великой княгини Елизаветы. Император взял его за плечи, повернул и велел удалиться, прибавив: "Этот попугай не для вас, возвращайтесь туда, откуда пришли". Оказалось, что у графини была очень красивая горничная. В другой раз он сказал брату: "Ну-ка, расскажите мне про свои авантюры, сделайте меня вашим поверенным, я не выдам вас и буду вам помогать".

Великий князь Константин был назначен губернатором Петергофа, и на него была возложена ответственность за соблюдение порядка в военной службе. Как-то раз офицер, командующий караулом, не доложил о том, что баварский посланник вышел за барьер. Император, узнав об этом, приказал моему брату передать офицеру обычный в этих случаях комплимент, т. е. сказать ему от имени императора, что он скотина. Великий князь был поражен и испуган этим происшествием, не имевшим, впрочем, никаких последствий, кроме того, что мой брат был вынужден исполнить это неприятное поручение. Молодой офицер, к которому это относилось, ответил моему брату, что эта брань ему совершенно безразлична, так как она исходит от человека, лишенного здравого смысла. По этому случаю можно судить о чувствах, которые уже успел тогда внушить к себе император Павел.

С некоторого времени благосклонное отношение к нам императора изменилось. Ему не нравилась наша близость с его сыновьями; ему хотелось бы удалить нас, дав нам какое-нибудь поручение.

Князь Безбородко был еще жив. При жизни он играл роль своеобразного контрфорса, останавливавшего мои чудачества. Его внезапная смерть спасла, быть может, его от опалы, которой иначе ему не пришлось бы избегнуть. Павел не сожалел о его смерти. Стало меньше одним цензором, меньше одним неудобным препятствием для бесконтрольных и произвольных поступков. Князь Безбородко советовал императору послать нас в австрийскую армию, поручив заведывать корреспонденцией, которая велась союзными державами с их армиями. Однако это предложение было оставлено.

Император, побуждаемый подозрениями, возникшими у него против нас, начал как-то раз делиться этими подозрениями с генералом Левашевым, отцом теперешнего генерала. Старый генерал в молодости был игрок и прислужник князя Потемкина, но пользовался свободой говорить о чем угодно и всегда приправлять свою речь каким-нибудь смешным словцом. Он ко всем относился хорошо и любил оказывать услуги. Будучи едва знаком с нами, он стал нас защищать. Вдруг император сказал ему: "Ручаетесь ли вы мне за них?" "Да, Ваше Величество". "Вашей головой? Подумайте хорошо об этом". Он на минуту остановился. Обнаружить колебание - значило бы неминуемо погубить нас. Наконец, он решился сказать: "Да, я ручаюсь за них своей головой". Это на некоторое время успокоило императора на наш счет. Генерал Левашев сам рассказывал нам об этом.

Подошло время нашего производства по старшинству в генерал-лейтенанты, а чин этот нельзя было совмещать с должностью адъютанта великого князя, и потому император решил назначить меня гофмейстером двора великой княжны Елены, вышедшей вскоре после того замуж за принца Мекленбургского, а моего брата - шталмейстером великой княжны Марии, невесты наследного принца Веймарского. Места эти соответствовали чину генерал-лейтенанта. Я сожалел о том, что не мог больше состоять при великом князе Александре и делить его занятия по отправлению военной службы. Перемена эта все же ничего не изменила в наших отношениях.

Обе великих княжны, к которым мы считались прикомандированными, были очень милы. Принцы, за которых им предстояло выйти замуж, были мало достойными людьми. По случаю их бракосочетания были устроены празднества.

Вскоре после этого мы с братом должны были расстаться. Родители наши поселились в Галиции и требовали одного из нас к себе. Одному из нас приходилось принять австрийское подданство, другой мог еще оставаться в России. Обязанность вернуться, по семейному решению, пала на моего брата. Он написал императору письмо, очень почтительное, в котором объяснял, что призванный родителями, ради удовлетворения требования австрийского правительства, он вынужден быть подле них и поставлен в необходимость просить позволения отправиться к ним в Галицию. Павел был возмущен этим простым, весьма естественным и обоснованным поступком. Раздражение его, быть может, было еще сильнее от того, что он выказывал особое расположение моему брату. Он так вспылил, что хотел сослать брата в Сибирь и немедленно дать об этом приказ. К счастью, Кутайсову, хорошо относившемуся к брату и действовавшему по просьбе великого князя Александра, удалось успокоить гнев императора, и Павел позвал моего брата, дал ему отпуск и разрешение уехать и наградил его орденом св. Анны первой степени.

По отъезде брата я был очень одинок и полон грустных мыслей. Однажды из армии прибыл курьер, которого стали расспрашивать про подробности костюма и туалета французских офицеров. Между прочим, он рассказал, что все они носят большие бакенбарды. Император, услышав об этом, приказал, чтобы все немедленно сбрили у себя бакенбарды; час спустя, приказание было исполнено. На балу вечером видели, так сказать, уже новые лица, выбритые в тех местах, где были бакенбарды, с белыми вместо них пятнами на щеках. Смеялись, встречаясь и рассматривая друг друга. Маршал двора Нарышкин объявил приказ и сам присутствовал при его немедленном исполнении.

Двор находился в Павловске. В послеобеденное время устраивались кавалькады; великие княжны правили своими лошадьми очень изящно и с большою ловкостью. Императрица, которой верховая езда была предписана врачами, ездила по-мужски и только шагом. Лето было лучше, чем обыкновенно. Я помещался в уединенном доме, в конце павловского парка, у опушки леса; там я жил более обособленно и чувствовал большую склонность посвящать день каким-нибудь полезным занятиям. Вдруг, однажды утром, я получил письмо от графа Растопчина, в котором он сообщил мне, что я назначен послом от русского двора при короле Сардинии и должен немедленно приехать в Петербург, чтобы получить там инструкции и через неделю выехать в Италию. Это была опала, имевшая вид милости. Мне опять кто-то повредил в глазах императора. Мне было очень досадно и грустно получить этот внезапный приказ, которого я совершенно не ожидал; мне было тяжело расставаться с великим князем, к которому я искренно привязался, и с некоторыми друзьями, скрашивавшими мне своей дружбою пребывание в России.

Надо было повиноваться и покинуть Павловск на следующий же день. Великий князь выразил мне свое огорчение по поводу моего отъезда. Мысленно возвращаясь к этим минутам, я вспоминаю, что тогда он уже не был таким, каким я видел его при нашем расставании в Москве, после коронации его отца. Он ближе узнал уже действительную жизнь, и она начала производить на него свое действие. Исчезла часть его грез, в особенности тех, что касались его личной судьбы и о которых мы давно уже больше не говорили. К тому же великий князь не мог совершенно противиться окружавшим его примерам и также искал развлечения в ухаживаниях за дамами, пользовавшимися наибольшим успехом в данную минуту. При прощании со мною, в котором сказалось все его доброе сердце, он обещал писать мне при первой возможности. Я напрасно просил министра разрешить мне остановиться по дороге на несколько дней у моих родителей, живших в местах, через которые я должен был проезжать. В этом мне было отказано. Все же я уезжал с надеждой, что, проезжая так близко мимо них, я найду случай хоть на несколько минут встретиться и повидаться с ними.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: