Девочкам-левополушарницам

(праворукие с правым ведущим глазом и ухом) учителя давали противоречивые характе­ристики. Психологические тесты не вы­явили никаких особых проблем, кроме не очень хорошего пространственного мышления. В целом, девочки этой группы — одни из лучших учениц в на­чальных классах гимназии. В массовой школе у них тоже поначалу не возникает трудностей. В немалой сте­пени успехам способствуют старательность, аккурат­ность, внимательность большинства левополушарниц. Однако в пятом классе, когда эти качества перестают играть решающую роль, успеваемость этих девочек не­редко снижается. Это случается неожиданно и может переживаться детьми очень болезненно.

Нейропсихологически в пределах этой группы выделя­ются две крайние подгруппы.

Первая подгруппа — с низкой степенью праворукос­ти. Психологическое тестирование выявило у этих дево­чек очень высокий уровень тревожности, отличные (самые высокие) показатели образного и творческого мышления. Среди них много холериков (50%), доминирует зритель­ный канал восприятия.

Вторая, очень малочисленная подгруппа, характери­зуется высокой степенью праворукости (то есть наиболее высокой степенью левополушарности) и резко отличается от пер­вой. Это девочки абсолютно неагрессивные, нетревож­ные. Среди них преобладают флегматики, хотя встреча­ются и другие типы темперамента.

Правополушарниц (праворуких, с левым веду­щим ухом и глазом), как и мальчиков того же типа, учителя чаще считали неряшливыми, но при этом ловкими и не слишком возбуж­даемыми. В первом классе они обычно учатся неважно. Но психологические тесты при приеме в школу показали, что именно эта группа девочек обладает хорошей памятью, пространственным и творческим мыш­лением, очень высоким желанием учиться (до начала школьных занятий). Однако показатели переключения внимания у них оказались самыми низкими. Чаще всего правополушарницы — кинестетики. Видимо, именно не­ряшливость и невнимательность не дают им проявить свои лучшие качества в первом классе, но в пятом классе их успеваемость очень часто улучшается.

Более глубокий анализ нейропсихологических и психо­логических показателей выявил и в этой группе две разли­чающиеся подгруппы.

Первая, правополушарницы с высокой степенью пра­ворукости, снижающей общую «правополушарность» типа, характеризуется плохим вниманием, низкой агрессивностью и, к сожалению, очень низкими показателями творческого мышления. Эта подгруппа весьма малочисленна, что пока не позволяет дать ей более тонкие характеристики.

Девочки второй подгруппы, ярко выраженные право­полушарницы с низкой степенью праворукости, доста­точно внимательны. Именно к этой подгруппе относится большинство девочек-правополушарниц. У них довольно хорошо развиты образное, логическое и творческое мыш­ление. Среди них чаще встречаются холерики (50%) и ме­ланхолики (33%). Потенциальные возможности этих дево­чек велики, но шансы неряшливых холериков получить пятерку в первом классе очень проблематичны.

Девочек смешанного типа, левоглазых (праворукие, с левым ведущим глазом и правым ухом), учителя считают нерешительными, иногда боязливыми. Среди них чаще встре­чаются равнодушные дети (по крайней мере, такими их видят учителя).

Наше тестирование показало, что у них хорошо разви­ты и логическое, и творческое мышление. Девочки этой группы обладали разными темпераментами. Ведущие ка­налы восприятия тоже были различными. Учились девоч­ки этого типа обычно неважно, но, как правило, раскры­вались при обучении по методике Занкова.

Смешанный тип, правоглазые девочки (праворукие, с правым ведущим глазом и левым ухом), по оценкам учителей, оказались разго­ворчивыми, нестеснительными и некаприз­ными. Психологические тесты выявили высокий уровень самооценки (большинство этих девочек себя переоценивают), высокую внимательность, хорошую па­мять, достаточно высокий уровень и образного, и логическо­го, и творческого мышления. Больше половины девочек этого типа оказались холериками. Среди них много и визуалов, т.е. тех, кто опирается в первую очередь на зрительную информацию, и кинестетиков. Обычно они хорошо учатся или уже в первом классе, или в средней школе, а к пятому классу девочки этого типа обычно занимают лидирующее место по успеваемости.

* * *

В целом, мальчики чаще, чем девочки, ориентируются на свои телесные ощущения, а девочки чаще, чем мальчи­ки, на зрительные. По сравнению с мальчиками, девочки оказались, в целом, менее агрессивны, у них выше само­оценка, т.е. они обычно считают свои возможности доста­точно высокими.

Тех, для кого важнейшую роль играет слух (а значит, и речь), больше всего среди флегматиков (особенно маль­чиков) и меланхоликов (особенно девочек).

Подавляющее большинство детей можно достаточно уверенно отнести к одному из выделенных типов. Попада­ются и промежуточные варианты, например при слабовыраженной «глазости» или «ухости». Вместе с тем, мы столкнулись с редкими детьми, чьи характеристики оказа­лись совершенно необычными. Например, ребенок в боль­шинстве действий мог предпочитать правую руку, а писал левой. Или левша, которого по типу мышления и обработ­ки информации можно было отнести к выраженным левополушарникам. Пока мы можем только строить предполо­жения о причинах появления таких редких вариантов спе­циализации двух полушарий мозга. Возможно, что у этих детей центры речи оказались в обоих полушариях, а центр письма располагался только в одном из них; функции между полушариями распределены более мозаично, чем обычно и т.д.

* * *

Как мы уже говорили, это сводные портреты, т.е. то общее, что видят в детях все учителя, независимо от типа. А какими видят их педагоги разных типов, и велика ли разница?

К сожалению, в этом вопросе мы пока вынуждены опи­раться на небольшой материал. Если число обследованных детей на момент написания книги превышало полторы ты­сячи, то число педагогов не намного превышает сотню. Так что пока наши материалы позволяют строить скорее пред­положения, чем делать обоснованные выводы.

Возьмем учителей двух наиболее встречающихся типов: правополушарников и смешанного типа (левоглазых).

Учителя смешанного типа более позитивно оценивают и мальчиков, и девочек. Оценивая одних и тех же детей, эти учителя, по сравнению с учителями других типов, счи­тают мальчиков более деятельными, решительными, на­стойчивыми, быстрыми, владеющими собой, неравнодуш­ными, критичными, незастенчивыми, лидерами, хотя не­сколько чаще отмечают их неспокойность, раздражитель­ность и негативизм, т.е. для них (или при них) мальчики более активны.

Правополушарный учитель, соответственно, чаще видит мальчиков пассивными, нерешительными, перемен­чивыми, медлительными и т.д. Но в то же время, если сравнить отношение каждого типа учителей к мальчикам и девочкам, то окажется, что разница выше у учителей смешанного типа. Для них мальчики — это в основном дети раздражительные, нетерпимые, неспокойные, неряш­ливые, стремящиеся к лидерству. То есть и среди отрица­тельных качеств мальчиков они вновь отмечают актив­ность и непокорность. А девочки, по сравнению с мальчи­ками, более мягкие, терпимые, спокойные, старательные, ведомые. Учителя правополушарного типа, хотя и более негативно оценивают всех детей, но их оценки мало зави­сят от пола.

А как связана оценка личности ребенка с его типом? Учитель смешанного типа считает отличительными черта­ми мальчиков-левополушарников их неуверенность в себе и внушаемость, а учитель правополушарного типа — их пассивность, молчаливость, неспособность к лидерству. Мальчиков-правополушарников и те, и другие считают наиболее несдержанными, равнодушными и пассивными. При этом учителя смешанного типа отмечают их негати­визм, а правополушарного — раздражительность, неуве­ренность в себе, неряшливость, ненастойчивость.

Мы видели, что учителя правополушарного типа значи­тельно более жестко дают характеристики детям. Если их коллеги смешанного типа находят равнодушных детей только среди правополушарников (но это всего 19% от общего числа), то правополушарные учителя считают рав­нодушными 80% мальчиков-правополушарников. То же касается такой характеристики, как пассивность: учителя смешанного типа считают самыми пассивными правополушарников — каждого четвертого из них, а учителя право­полушарники — 80%.

Учителя правополушарного типа в 6 раз чаще называют этих детей ненастойчивыми, в 3 раза чаще — внушаемыми (некритичными), в 2 раза чаще — нерешительными, мед­лительными, несдержанными, в 1,6 раза — неуверенными в себе. Но они же среди детей смешанного типа (левоглазых) ни у одного не отметили раздражительности (учителя смешанного типа более половины из этих детей считают раздражительными), капризности (учителя смешанного типа считают их самыми капризными и нытиками), бояз­ливости и неуверенности в себе (у учителей смешанного типа — почти каждый третий). Они считают их в 3 раза менее неспокойными, в 2,5 раза менее нерешительными и неряшливыми.

В целом, похожая картина наблюдается и у девочек: разница в оценке одних и тех же качеств разных типов детей у разных типов педагогов очень существенна, иногда оценки просто противоположны. Раньше мы доказали это для отдельных педагогов, для воспитателей детских садов, а теперь — и для учителей младших классов.

Подводя некоторые итоги, можно сказать, что учителя-правополушарники в личностном плане хуже всех оцени­вают и мальчиков, и девочек своего типа, но эта оценка не сказывается на школьных отметках мальчиков. Лучше всех они оценивают смешанные типы, причем для мальчи­ков это связано и с более высокой школьной отметкой. Для учителя смешанного типа оценка личности ребенка больше зависит от его пола, чем от типа асимметрии мозга.

Бросается в глаза тот факт, о котором мы уже говори­ли: воспитатели лучше оценивают «свой» тип детей, а учи­теля — часто наоборот. Почему? Дети отличаются по воз­расту только на 1 год, а то и на несколько месяцев. Срав­ним характеристики воспитателей подготовительных групп детского сада, учителей гимназии, а также воспита­телей и учителей в центре «детский сад-школа».

Самые большие различия между мальчиками и девоч­ками отмечают воспитатели детского сада, чуть меньше учителя в центре «детский сад-школа» и меньше всего в гимназии. При этом в детском саду у мальчиков воспита­тели видят в основном излишнюю активность по сравне­нию с девочками: их считают более раздражительными, негативными, нетерпимыми, неспокойными и несдержан­ными. Учителей центра, напротив, больше беспокоит слишком низкая активность мальчиков: они считают их более пассивными, медлительными, неуверенными в себе, нерешительными, ненастойчивыми, внушаемыми.

Теперь попробуем сравнить оценку, даваемую педагога­ми дошкольникам и школьникам гимназии. Прошло лето, дети пришли в школу. Разница в возрасте детей, поступив­ших в первый класс, может составлять целый год (одним скоро восемь, а другим нет еще семи), поэтому в целом за три летних месяца они стали не намного старше. Но таки­ми ли, как и воспитатели в детском саду, видят и оцени­вают их личностные качества учителя?

Оказалось, что оценки одних и тех же типов детей у воспитателей детского сада и учителей не совпадают. Наи­более похожие оценки педагоги детского сада и школы дают детям смешанного типа (правоглазым), особенно де­вочкам. Из всех типов они считают именно этих девочек наименее застенчивыми, самыми храбрыми, терпимыми, уверенными в себе, быстрыми, деятельными, решительны­ми, разговорчивыми.

У мальчиков этого типа все педагоги отмечают стара­тельность, некапризность, ловкость. По их мнению, эти дети не нытики, но редко бывают лидерами. Но если в детском саду их считали нетерпимыми, неспокойными, медлительными, недостаточно настойчивыми, то в школе эти качества как будто исчезли. Учителя их не отмечают.

Неоднозначные оценки дают педагоги и в детском саду, и в школе мальчикам и девочкам левополушарного типа, видимо, из-за того, что этот тип и нейропсихологически, и психологически неоднороден. То же относится к девочкам правополушарного типа.

Но вот мальчики-правополушарники достаточно по-раз­ному выглядят в детском саду и в школе. В детском саду их оценивают значительно более негативно, чем в школе, хотя и в школе они — одна из самых трудных групп маль­чиков. Но все же для воспитателя эти дети значительно более боязливы, неуверены в себе, нерешительны, недоста­точно настойчивы, излишне застенчивы, не склонны к ли­дерству и в то же время неспокойны и несдержанны.

Для учителя из всех других мальчиков они самые «трудные»: несдержанные (хотя учителя реже отмечают это качество, чем воспитатели), капризные, пассивные и неряшливые. То есть и в детском саду, и в школе с ними много проблем, но проблемы эти очень разные. Боязли­вость, неуверенность в себе и нерешительность превраща­ются в негативность и капризность и выливаются в пассив­ность на уроках.

Мальчики смешанного типа (левоглазые) — это вторая головная боль воспитателя. Но в школе они словно пере­рождаются. Куда деваются их несдержанность, каприз­ность, раздражительность, негативность, боязливость, не­уверенность в себе, неловкость, медлительность, пассив­ность, ненастойчивость, излишняя внушаемость и склон­ность к нытью — весь этот букет претензий к ним воспи­тателей? Детей словно подменяют, и учителя почти всегда отзываются о них только положительно. Соответственно, и отметки в школе у них хорошие. Неужели за лето они так изменились? Не верится. Видимо, дело не в детях, а в педагогах.

Девочки этого типа, как в детском саду, так и в гим­назии, остаются для педагогов одной из самых трудных групп, хотя трудности воспитатели и учителя видят в разном: воспитатели — в том, что они слишком несдер­жанные, а учителя — в том, что они неряшливые и рав­нодушные.

Может быть, сама школа меняет восприятие учителя или сами школьные стены меняют поведение детей? Чтобы это выяснить, мы сравнили оценку детей воспита­телями и учителями центра «детский сад-школа», где первоклассники остаются в стенах того же детского сада, а учителя постоянно видят дошкольников и общаются с воспитателями.

Оказалось, что и здесь, оценивая одних и тех же детей, воспитатели и учителя дают им разные характеристики. Опять учителя детей смешанного типа чаще называют не­ряшливыми, а воспитатели — раздражительными, нетер­пимыми и несдержанными. Может быть, все-таки действи­тельно дети за лето так изменились?

В центре, в отличие от школы, ученики начальных классов после уроков остаются с воспитателем, который не обучает их школьным предметам и функции которого при­близительно те же, что и у воспитателя детского сада. А будут ли отличаться оценки одних и тех же детей в одно и то же время, одного и того же класса, данные воспитате­лем и учителем?

Воспитатели чаще используют для характеристик маль­чиков такие эпитеты, как раздражительный, нетерпимый, равнодушный, а учителя — неряшливый, боязливый, за­стенчивый, молчаливый. Для девочек разница меньше, но и их учителя в 2 раза чаще называют неряшливыми. Это опять говорит о том, что дело скорее не в детях, а во взгляде на них взрослых. Это же подтверждает и тот факт, что оценка воспитателем девочек и в детском саду, и в начальной школе абсолютно одинакова, а мальчиков-школьников воспитатели считают чуть более храбрыми и уверенными в себе, чем дошколят. То есть для воспитателя ребенок за лето не изменился, и лишь учитель стал видеть его иначе.

Попробуем подвести итоги.

В отношении девочек, в целом, нет особой разницы в том, какими их видят воспитатели и учителя, хотя для смешанного типа асимметрии (левоглазых) такие различия существуют. А вот мальчиков всех типов учителя и воспи­татели независимо от того, работают они в школе или в детском саду, оценивают очень по-разному.

При этом выявилась интересная зависимость: воспита­тели чаще недовольны излишней активностью детей и со­противлением их воспитательным воздействиям. Они осо­бенно акцентируют свое внимание на излишней раздражи­тельности, нетерпимости, неспокойности, несдержанности, капризности детей. Учителя чаще недовольны тем, что дети слишком неуверены в себе, неловки, молчаливы и боязливы, т.е. их, наоборот, не удовлетворяет излишняя пассивность детей, отказ их от участия в деятельности, причем, и у мальчиков, и у девочек.

Вероятно, в школе, по сравнению с детским садом, ме­няется шкала ценностей. Воспитателя устраивает «тихий» ребенок. Воспитатели (не в обиду будет сказано) отчитыва­ются в первую очередь не за то, как и чему ребенок на­учился, а за разбитые носы, мокрые ботинки и порванную одежду. Вот первые вопросы мамы, которая приходит за ребенком в детский сад: «Как кушал, спал ли, не обижал ли его кто-нибудь, не замерз и не промок ли на прогулке?» А работа своего ребенка — рисунок, лепка, аппликация — маме обычно нравится, она умиляется умениям своего ма­лыша, и, лишь если его поделка явно хуже, чем у других, она идет с вопросом к воспитателю.

Учитель отчитывается в первую очередь за то, чему он научил ребенка. И здесь «тихий» ребенок часто проигры­вает, так как научиться можно только при активном пове­дении: не понял — спроси, подними руку, не получи­лось — делай снова.

В детском саду преимущественно шлифуют те умения, которые ребенок уже начал получать дома: самостоятельно одеваться, есть, слушать то, что говорит взрослый, гово­рить правильно. При этом умение мыслить, анализиро­вать, обобщать и т.д. развивается как бы исподволь.

Это, конечно, не значит, что в детском саду активность ребенка не нужна или, тем более, подавляется. Ни в коем случае. Но все же отличие от школы очень большое. В школе молчаливые, застенчивые, нерешительные дети со­здают особые проблемы. Они не корректируют сами свое обучение вопросами или активными действиями. Они тоже задают вопросы, но тогда, когда боятся сами принять ре­шение. Такие вопросы-переспросы только мешают учите­лю, отнимают драгоценное время, которого у него всегда мало. Учителю легче научить храброго, решительного, уве­ренного в своих силах ребенка.

В школе, в отличие от детского сада, все (или почти все) дети не умеют делать то, чему их надо научить: бегло читать, писать письменными буквами, складывать и вычи­тать отвлеченные числа. Родители учатся тому, как надо это делать, вместе с детьми. Учителю нужен активный ребенок и крайне нежелателен пассивный.

Не только перед администрацией, но и перед родителя­ми приходится отчитываться за знания и умения, хотя важнее не просто дать знания, а научить их добывать, научить мыслить, привить желание узнать, научиться, не говоря уже о нравственности и морали, чувстве прекрасно­го, умении сопереживать, которые тоже закладываются именно в детском возрасте. Но все это трудно оценить и отследить в баллах, а значит — и спросить с педагога за это трудно. Родители спрашивают у учителей главным об­разом, что ребенок получил по математике или письму.

Значит, при поступлении ребенка в первый класс меня­ется шкала ценностей, меняется взгляд педагога на то, «что такое хорошо и что такое плохо». Ребенок остался тем же. Он искренне хочет хорошо учиться в школе, «быть хорошим», хочет, чтобы к нему хорошо относился учитель и чтобы он сам чувствовал себя успешным. Но он не готов к тому, чтобы его ругали за то, за что раньше хвалили. Он теряется. Он ведь тоже создал в детском саду свою систему ценностей: «как быть хорошим для взрослого». И вдруг все рухнуло. Он потерял ориентиры. Конечно, это относит­ся не ко всем детям, но ко многим.

А может быть, мы все это просто нафантазировали? На вот еще один факт, который доказывает правоту наших рассуждений. В Центре творческого развития дети нахо­дятся с ясельного возраста до 10 лет. Случилось так, что один из педагогов, имеющий диплом учителя, начал рабо­тать с малышами в детском саду. Эта воспитательница довела своих детей до подготовительной группы и вместе с ними пришла в первый класс — стала их первой учитель­ницей. Казалось бы, вот человек, который знает детей с первых лет жизни, сама вырастила их, впитала в себя систему ценностей детского сада. И что мы видим?

Она заполняла анкеты и оценивала своих детей, будучи воспитателем подготовительной группы и учителем перво­го класса (к концу учебного года). Характеристики на одних и тех же детей изменились разительно. Одна треть детей, которых в детском саду она без колебаний называла уверенными в себе, вдруг ею же названы неуверенными, быстрые — медлительными, активные — пассивными, ре­шительные — нерешительными, настойчивые — недоста­точно настойчивыми. И уж, конечно, как и все учителя, она половину тех детей, которых раньше называла стара­тельными, теперь считает неряшливыми. Вряд ли дети из­менились так сильно, ведь воспитатель, который работает в первом классе, особой разницы по сравнению с подгото­вительной группой не отмечает.

Значит, год назад в этих детях ее вполне устраивал уровень их активности, скорость работы, умение прини­мать решения и т.д., а теперь этот уровень перестал ее устраивать. Она подняла планку, и часть детей не может до нее дотянуться. Трудно детям, трудно учителю, трудно родителям. Учительница удивляется, что те же самые ро­дители, которых она знает по несколько лет, с которыми, еще будучи воспитателем, часто беседовала об их детях, вдруг резко изменили обычный и привычный набор вопро­сов. Они требуют назвать отметку. Остальное их стало вол­новать значительно меньше.

Хорошо это или плохо? В чем-то эта смена шкал цен­ностей естественна: ребенок растет, развивается его психи­ка, наступает новый этап в его обучении и воспитании. Но согласуется ли это с таким же резким качественным скач­ком в развитии психики ребенка? Не всегда и не у всех. Очень различен возраст детей, поступающих в школу: один год в этом возрасте — колоссальный период времени. Еще больше различаются дети по биологическому возрас­ту — здесь разница может составлять и два года.

Переходом к школьному обучению мы подталкиваем ребенка, заставляем его сделать скачок в развитии. И это, наверное, хорошо, но только если мы поможем ему адап­тироваться к новой ситуации, а не дезориентируем его в жизненных ценностях. А для этого мы должны знать, что причиной большинства неуспехов в школе у здорового ре­бенка являются взрослые: педагог и родитель,— как в силу своих индивидуальных, типологических особеннос­тей, так и в силу смены ценностных ориентации, за кото­рыми ребенок не успевает. Назвали дошкольником — тре­буем одного типа поведения, назвали школьником — дру­гого. Но от того, что ребенку купили портфель, он не из­менился в одночасье. Такая перемена — большой труд, и ребенку нужна доброжелательная помощь.

Воспитателю и родителю уже до школы необходимо по­ощрять и развивать интеллектуальную и творческую ак­тивность, желание узнавать, а не отмахиваться от потока детских вопросов. Иначе не стоит удивляться, почему учи­тель недоволен пассивностью вашего ребенка на уроке.

Ребенок не должен бояться ошибиться. На то он и ре­бенок, чтобы многого не уметь. На то мы и воспитатели, учителя, родители, чтобы научить. Уличительная педаго­гика пагубна для развития психики маленького человека. Наша задача не уличить в незнании, не констатировать неумение, а научить, воспитать, помочь развиться тем спо­собностям, которые заложены в каждом ребенке.

Учителю надо помнить, что ребенок не родился за пар­той, что приход в школу — это огромная перестройка всех сторон его жизни, которая дается ему с трудом. И прежде, чем получить активного, стремящегося к знаниям, стара­тельного и уверенного в себе ученика, надо его таким вос­питать.

Мы все такие разные — и дети, и взрослые. Нам надо искать пути друг к другу, пути понимания другого челове­ка, непохожего на нас. Тогда процесс обучения будет при­носить радость и взрослым, и детям.

МЫ И РЕБЕНОК: НАШИ ЦЕЛИ, ЖЕЛАНИЯ, ОШИБКИ

Почему есть дети, которые не хотят учиться?

Давайте зададимся вопросом: а чего, собственно, мы хотим, когда беремся за воспитание ребенка? Отбросим на время красивые фразы о гармоничной личности (что само по себе, конечно, верно) и подумаем, чего мы хотим от данного конкретного ребенка сейчас, ежеминутно и в отда­ленном будущем. Почему мы часто сердимся на него и раздражаемся, что нас не устраивает в нем? И где тот идеал, к которому мы все время примериваем наше чадо?

Если быть честным, то надо сознаться, что в качестве идеала мы очень часто используем... себя. Мы осознанно или неосознанно хотим, чтобы ребенок был похож на нас самих, но не таких, какие мы есть на самом деле, а таких, какими мы мечтали стать. Давайте разберемся. С одной стороны, это не удивительно, потому что мы не знаем, как воспринимает, как мыслит, что чувствует другой человек, точнее, другой тип человека или человек другого пола. Поэтому-то мы и примериваем все на себя.

Человеку свойственно оказывать на другого человека неосознанное давление с тем, чтобы превратить его в нечто доступное нашему пониманию. Результатом этого скорее всего будет подавление и искажение личности, а никак не ее совершенствование. Если мы взялись за вос­питание ребенка, то должны понять, что, как сказал анг­лийский писатель Т. Элиот, «...нет человека, достойного присвоить себе право переделывать другого по своему образу и подобию».

Ну а если наш ребенок не такой, как мы? Мать меч­тала стать балериной, но не получилось. И она делает все, чтобы в дочери воплотилась ее мечта. Но ребенок неуклюж, медлителен, у него нет чувства ритма. А что в результате?

Похожая ситуация описана в художественной литерату­ре. Итак, Александру 10 лет. «Угрюмо и равнодушно поглядывая исподлобья на родителей, мешковатый и рассеянный Александр путался и сбивался с такта. [Мать] поку­сывала платочек и лицо у нее шло пятнами. Она смотрела на своих детей, оскорбленная, сбитая с толку. Она каза­лась самой себе красавицей. [...А] этот мальчик с обезь­яньими глазками, с угловатыми движениями, почти урод — был ее сын, худенькая длинноносая девочка с су­тулой спиной — была ее дочь. И чувствуя непонятное от­вращение, гнев, горькую жалость к себе, она поднялась, крепко схватила за ухо сына, за шиворот дочь и швырнула их за дверь, как швыряют котят... Перед сном в постели Александр вдруг все понял. Он был урод, дурен собою. Он вспомнил, как шел под музыку с сестрой, и заплакал от унижения. Никто в этот час не подошел к его постели».

Это — отрывок из произведения Ю. Тынянова, а маль­чик, которого стыдилась и не понимала его родная мать, — будущий гений — Пушкин.

Нам не дано знать, кем станет тот или другой ребенок, мы не умеем увидеть в нем зерно таланта, особенно если сами таким талантом не обладаем. Но мы выстроили же­лаемый образ и страдаем, если ребенок не похож на него. Если ребенок неуклюж, медлителен или излишне подви­жен, все это может с лихвой окупиться какими-то другими способностями, которых мы пока не замечаем.

Но мы хотим сейчас. Мы хотим сейчас гордиться им и хвалиться перед друзьями. Мы страдаем от его непохожес­ти на нас или на созданный нами идеал. Мы хотим ком­форта, воспитывая детей. Мы, мы, мы... А каково ему?

Нас раздражает его подвижность, его бесконечные во­просы. И мы придумали дисциплину, т.е. запрет излишне двигаться, говорить, пока не спросят, смеяться, когда смешно, скучать, когда неинтересно, уходить от непосиль­ного. А ведь это наша обязанность — отвечать на вопросы, сделать обучение интересным и посильным, следить, чтобы ребенок вовремя размял затекшие мышцы, создать с ним эмоциональный контакт.

А мы хотим принудить к обучению. Но еще Анатоль Франс сказал: «Чтобы переваривать знания, надо погло­щать их с аппетитом». Для успешного обучения мы долж­ны превратить свои требования в их хотения.

Записывая биотоки мозга у ребенка, мы показали, что, если нет эмоционального отклика, не включаются в работу «главнокомандующие мозга» — лобные области, которые программируют, корректируют любую сложную деятель­ность. Без них невозможно поставить цели и сличить ре­зультаты с тем, что ожидалось. Если же деятельность скучна, включаются в работу в основном анализаторные системы: зрительная, слуховая, осязательная. И те зна­ния, которые мы пытаемся дать ребенку, не выстраивают­ся в систему, остаются разрозненными, мозаичными, их трудна извлечь из памяти — не ясно, где их искать, раз они вне системы, а эмоциональной метки, которая тоже помогла бы их найти, просто нет, так как ребенок был равнодушен при обучении, новая информация его не затра­гивала, ему было неинтересно.

Еще один миф, придуманный взрослыми для оправда­ния своей педагогической несостоятельности — леность ре­бенка. Но маленькие дети не бывают ленивыми. Лень не причина, а следствие неуспехов. Это защита организма, который не справляется с непосильными нагрузками. Ре­бенку трудно, он не способен физически выполнить какое-то задание без ущерба для себя (переутомление, работа на грани нервного срыва, психологическая неподготовлен­ность к подобной нагрузке и т.д.), и у него только два выхода: идти наперекор биологическим законам и сло­маться физически или психически или уйти от непосиль­ной нагрузки.

На первое он не способен, так как волевые процессы у ребенка развиты гораздо слабее, чем у взрослого, а цена такого пренебрежения законами физиологии может быть очень высока. Остается второе — уйти из-под нашего кон­троля, от наших обучающих воздействий, а это мы и назы­ваем ленью. Значит, если ребенок ленится — внимание! Надо срочно искать причину — почему трудно. И помочь преодолеть эту трудность.

А может, мы требуем непосильного? Нейропсихологи, обследуя школьников, доказали, что среди неуспеваю­щих детей от 55 до 79% составляют дети с минимальной мозговой дисфункцией. Это ни в коем случае не умствен­ная отсталость. Но для этих детей, чтобы они в дальней­шем стали абсолютно нормальными людьми, в школе надо подбирать другие методики обучения, которые помогли бы найти обходную дорожку, на которой этот минималь­ный дефект не стал бы камнем преткновения. А мы го­ворим про них: лентяи. Ведь легче свое неумение найти причину школьных трудностей ребенка списать на него — ленивый.

Итак, ребенок — это всегда дополнительные заботы. Но как это ни банально звучит, ребенок не просил нас, чтобы мы его родили, и не он выбрал за нас профессию воспита­теля или учителя. Поэтому о своем комфорте придется забыть. А вот комфортно ли с вами ребенку?

Будем считать, что мы уяснили для себя две важные истины: дети все разные и дети не похожи на нас. Они имеют право на индивидуальность. Но, чтобы понять раз­ных детей, надо сначала понять, что у них общего и чем они отличаются от нас, взрослых. Почему нам бывает труд­но их научить чему-то? Оказывается, у нас разные цели. Мы ориентируемся в обучении на результат, на продукт, а дети — на процесс, на свои усилия. Если он старался, то уже считает себя хорошим, а свой результат ему обычно нравится.

— Ребята, чья картинка самая красивая?

— Моя.

Это обычная ситуация в детском саду. А маме или учителю не нравится: криво, некрасиво, грязно. Но прежде, чем ругать за результат, надо похвалить за ста­рание. Иначе нам никогда не понять друг друга. Обуче­ние — всегда двухсторонний процесс, и без ответного желания ребенка научиться успеха будет достичь очень трудно. Недаром наш выдающийся психолог Б. Г. Ана­ньев говорил, что ни в каком возрасте ребенок не явля­ется бесформенным куском плоти и мозга, которому вос­питание может придавать тот или иной вид, и что он не только объект воспитательных воздействий, но и со­участник всего процесса воспитания.

Нам трудно его обучить, потому что малыш еще не умеет ставить познавательных целей («хочу научиться») и обучение его не может быть построено на воле и чувстве долга. А принуждением его тоже нельзя обучить — мозг при этом отключает свои важнейшие системы и работает неэффективно. Значит, в основе должно быть знание пси­хических особенностей ребенка и особенностей развития его мозга.

Мы уже говорили, что даже новорожденный ребенок — это не чистая доска, на которой опытный педагог может написать все, что захочет. У малыша потенциально зало­жены в мозге определенные способности, индивидуальные особенности, которые проявляются лишь на определенном этапе развития и только под воздействием определенных условий. Если же мы не создадим этих условий, то все задатки, которые уже есть у ребенка потенциально, не смогут сформироваться. Значит, социальная среда, в кото­рую попадает новорожденный ребенок, является источни­ком его развития, источником функционального развития мозга, а каждый новый момент в развитии мозга толкает к развитию определенную психическую функцию, а та, в свою очередь, служит источником для дальнейшей реали­зации потенций мозга. Давайте рассмотрим эту сложную ситуацию на примере слепоглухонемого ребенка.

У такого малыша повреждение может не затрагивать мозг, все потенции, заложенные в нем, изначально сохра­нены. Но без специальных занятий он растет, как трава: положат в рот — проглотит, холодно — заплачет, и почти все время или спит, или качается из стороны в сторону, чтобы хоть какая-то информация (вестибулярная, мышеч­ная, кожная) попадала в мозг и заставляла его бодрство­вать. А психика не развивается. Почему? Ведь мозг изна­чально, может быть, и не поврежден.

Специалисты очень долго не могли найти того ключи­ка, который позволил бы дать толчок к развитию психики. И вдруг — чудо: у слепоглухонемой девочки появились первые признаки формирования высших психических функций и она начала превращаться в человека. И сделать это чудо удалось обычной няне. Как? Очень просто. Она не вкладывала ребенку в рот соску или ложку, а только чуть притрагивалась к губам, заставляя девочку саму тянуться за пищей, т.е. побудила ее к активной деятельности вместе со взрослым. Казалось бы — такая мелочь. Но именно со­вместная деятельность явилась тем самым толчком, кото­рый «разбудил» мозг ребенка и его психическое развитие.

Но то, что мы наблюдаем при дефекте введения в мозг информации, справедливо и для здорового ребенка, просто у больного это более четко видно. Значит, важнейший мо­мент нормального психического развития ребенка — со­вместная деятельность со взрослым. Без взрослого ребенок не только плохо развивается, но вообще никогда не станет человеком, а будет лишь человекоподобным животным. Это очень важно: у новорожденного есть лишь врожденные потенции к развитию психики, закрепленные в определен­ной организации мозговых структур, но раскроются или не раскроются те задатки, которые заложены до рождения, зависит только от человеческого общества и от конкретных воспитателей, т.е. от нас с вами.

Но нет ли здесь парадокса: значит, когда ребенку созда­ют комфортные условия и от него не требуется никаких собственных усилий (пища вкладывается в рот, обеспечи­вается тепло, сухость и т.д.), он не развивается? Значит, для развития нужны дискомфорт, стрессы?

В определенной степени нужны.

Реакция на стресс, в зависимости от его силы, имеет три фазы, которые соответствуют трем фазам так называе­мого адаптационного синдрома: реакция тревоги, фаза со­противления и фаза истощения. Первая фаза стресса за­ставляет ребенка активно действовать, вторая в небольших дозах тоже полезна, а вот третья — фаза истощения — просто губительна: она разрушает психику, ломает сло­жившиеся функциональные связи в мозгу.

Мы уже говорили о том, что у детей, и особенно у мальчиков, сильно развита потребность в поисковой дея­тельности, которая требует ухода от комфортных усло­вий. Они лазают на чердаки и в подвалы, убегают с дет­ских площадок, осваивают новые территории, тянутся ко всему новому, придумывают рискованные игры. Дети как бы сами создают себе ситуацию, вызывающую пер­вую фазу стресса. Поисковая деятельность лежит в осно­ве творчества.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: