Сделай Сам Свою Работу на 5

I. Общая гражданская дееспособность лица. - II. Непринужденный произвол и согласие 4 глава





Сколько-нибудь исчерпывающего учение о принадлежности изложения нельзя достигнуть ввиду изменчивого влияния экономических и фактических интересов, коими определяется в обороте связь вещей в некоторое хозяйственное единство. Здесь не только масса фактического разнообразия, но и различие обычаев локальных, профессиональных дает неисчерпаемый материал.

Что касается юридического значения такой связи двух вещей, то оно крайне важно во всех сделках обмена имущественного. Нормально вещи принадлежностные следуют за главными при всех видах отчуждения, а особенно в актах залога недвижимостей. Опасность злоупотреблений, в особенности в случаях принудительного отчуждения вещей, служащих для обеспечения принудительных взысканий, побуждает законодательство тщательно разрабатывать вопрос о принадлежности и составе вещи, особенно недвижимости, на случай ее залога (ст. 392. Т. X. Ч. 1); об этом мы будем иметь случай говорить в своем месте (Уст. кред. изд. 1887 г. Разд. VIII. Ст. 38)*(32).

Французское право и под его влиянием, как сейчас увидим, отечественное законодательство разрабатывает вопрос о составе, принадлежности, плодах вещи, особенно в положениях об ответственности владельца добросовестного и недобросовестного по иску собственника.



В том же титуле о существе и пространстве прав на имущества (кн. II. Разд. 2), где смешаны столь разнообразные юридические явления, мы имеем особую статью о приплодах и приращениях от животных. Закон определяет их "принадлежность" (ибо руководящей служит точка зрения пространства права), точнее, однако, присвоение, приобретение приплода по началу материнства; кто хозяин самки, тот хозяин приплода (431). Наряду с этим приведенная статья указывает годовой срок для отыскания приплода от животных, находящихся в чужом владении. Та же точка зрения "принадлежности хозяину" плодоприносящей вещи выдержана и для всех ее плодов, доходов, прибылей, приращений, выгод и всего, что трудом и искусством его произведено в том имуществе (ст. 425). Понятие принадлежности явно выдержано не в смысле связи двух вещей, а в смысле присвоения вещи лицу соответственно французскому appartenir a quelqu'im, кому-либо, а не чему-либо.



Имея в виду только эти две статьи, мы не вышли бы из старинной контроверзы, разделяющей издавна западный мир в вопросе о положении плодов вещи в цивильно-оборотном смысле. Составляют ли плоды часть плодоприносящей вещи или это вещь новая?*(33) Это различие исходных точек учения о плодах дает, как известно, в западных учениях, особенно в немецкой литературе, целый ряд консеквенций для всех важнейших пунктов учения о плодах в его дальнейшем развитии. Мы не имеем, однако, никаких оснований предполагать, что наша кодификация не просто заимствовала из кодексов, служивших ей образцом, неудачную терминологию и порядок изложения имевшегося под рукой материала, а избирала одни ученые мнения (Донеля), и отвергала другие, чтобы сделать их руководящими для практики. Называя плод принадлежностью, наша кодификация выдерживала принятое ею в основу понятие существа и пространства прав на имущества. Этому пространству прав оно подчиняло безразлично и плоды вещи, и обнажившееся русло реки, и вновь образовавшийся остров. Все это входило в пространство прав и посему принадлежало хозяину прилегающего землевладения, плодоприносящей вещи и проч.

Здесь нет принципа юридического, который решает вопрос об особой природе состава вещи, плода, дохода, а чисто статическая точка зрения разграничения обладания вещами.

Поэтому нас не удивит, что в других местах кодекса мы встретимся с другими воззрениями на те же плоды вещи. Как только оставлена точка зрения пространства и принята точка зрения развития, движения, работы, производства, т.е. динамическая, das Werden des Rechts, так тотчас плод является вещью новой, коей судьба не та же, что судьба состава или принадлежности вещи, а совершенно иная, смотря по различию правоотношений, в коих находится владелец вещи к собственнику ее.



Если для юриспруденции представляется в высшей степени неудобным смешение понятий состава и принадлежности вещи, то смешение понятия плода и состава вещи или ее принадлежности для сколько-нибудь развитого юридического быта еще несравненно более неудобно.

Обезразличение состава, принадлежности, плода свойственно неразвитому обмену, эпохе застоя, неподвижности. В истории нашего права это точка зрения, обращенная к прошлому. Где речь только о пространстве, там господствует недвижимость. С эпохи Петра начинается другая фаза развития и другая точка зрения на правообладание. И обе точки зрения ясны в составе Свода. За вопросом пространства идут, медленно преуспевая, задачи производства. С этим вместе наступают новые условия и новая точка зрения на плоды и доходы, где пространство прав собственности не решает вопроса, а встречается с вопросом труда, производства, движения.

С этим вместе вступают на очередь вопросы права, чьими должны стать плоды вещи? Тому ли они имеют принадлежать или, вернее, тот ли их имеет приобретать, за кем обладание, пространство, или тот, кто их произвел, кто образовал, кто развил продуктивную силу плодоприносящей вещи?

Уже в старом составе статей Свода, различая понятия имуществ недвижимых и движимых, наш кодекс объявляет принадлежностью земли только произведения, на ее поверхности обретающиеся, а также сокровенные в ней металлы (387). - Но уже хлеб сжатый и молоченый перестает быть принадлежностью или составом недвижимости. Он есть особая вещь, притом движимая (401).

Но этого мало. Точка зрения на плод как на вещь отдельную, коей судьба вовсе не связана необходимо с плодоприносящей вещью, определяется окончательно и развивается лишь вместе с дальнейшим движением нашего права. Она есть новая, последующая, и при этом, несомненно, торжествующая, вводящая в тесные пределы старую точку зрения состава, принадлежности, вообще пространства. Это отторжение от старых уз - эмансипация движимости.

Окончательно эта новая точка зрения выработалась и выразилась в нашем кодексе лишь в изд. его в 1857 г., куда был введен закон о вознаграждении за вред и убытки за владение чужим имуществом (в изд. 1857 г. и послед, это ст. 609 и след.).

Этот закон в целом составе выработан в 1851 г. под очевидным влиянием западных законодательств, особенно французского права, и довольно тщательно соображен с местными условиями обмена. Мы не имеем основания рассматривать его здесь в полном его составе, и вопрос, который занимает нас здесь, есть только понятие плода, в нем выработанное и представляющее собой несравненно большее развитие, чем в прежнем составе нашего гражданского кодекса. Шаг вперед настолько значительный, что проф. Петражицкий в указанном выше труде задается вопросом, не следует ли закон 21 марта 1851 г. рассматривать и в составе Свода как последующий, имеющий силу отменять прежние нормы. Нет сомнения, что к статьям Свода нельзя применять хронологического критерия, но, несомненно, метода так назыв. "внутренней хронологии" в данном случае может действительно дать основание для такого вопроса.

Что же дает нам нового этот закон?

Учение о плодах, как было замечено выше, принадлежит к числу крайне контроверзных в юридической литературе*(34). Под именем плода*(35) следует разуметь любой правильно возвращающийся приход (доход в легальной терминологии) от любой вещи или составной части имущества, которая образует, таким образом, капитал. Этот момент постоянной хозяйственной прибыли выражен именно во французском кодексе. Плоды, не представляющие этого свойства периодичности, revenu, reditus, не составляют в экономическом и юридическом смысле плодов или доходов с капитала. Французская практика не вводит в лесоводном хозяйстве дерево, достигшее предельного роста и идущее на сруб не в очередь, в понятие лесохозяйственного прихода. Это будет субстанциальная часть вещи, так же как валежник. В латинской системе нахождение клада не входит в доходность землевладения.

Только этот смысл плода составляет предмет разработки юристов в классическом праве, а не случайная прибыль хозяина вещи, связанная с ее обладанием. Мы имеем, стало быть, в этом учении дело с миром отношений, свойственных развитому экономическому быту. Именно к такому быту и к юридическом отношениям, в его условиях образующимся, только и могут быть прилагаемы приемы научного анализа экономических дисциплин и соответственно этому приемы юридического анализа вопросов приобретения, обмена, оценки этого вида имуществ, которые мы находим в развитых системах старого и нового времени*(36).

К этой точке зрения приближает нас весьма закон 21 марта 1851 года.

Когда мы рассматриваем плоды в этом смысле, то понятие плода будет обнимать собой круг явлений, не связанных необходимо с процессом природной продуктивности вещей. Тут та же юридическая переработка, какую мы указывали выше в учении о лице, в общем понятии вещи и проч. Далеко не все, что есть естественный продукт, будет в смысле хозяйственном и юридическом плодом вещи. И, с другой стороны, понятие плода в смысле юридическом вовсе не кончается там, где не имеет места производительность физиологическая, растительная или животная. К кругу плодов относят не только периодически прибывающие приплоды или приросты в хозяйстве того или другого рода, но наряду с этим массу вещей, имеющих цивильно-оборотное значение, совершенно независимое от физиологических процессов. Таков лед, таковы каменоломни, каменноугольные копи, таков торф. По отношению к животным доходность их в хозяйстве и в праве принимается не со стороны только приплода, на который указывают многие статьи рассматриваемого раздела, но еще в массе комбинаций: шерсть, молоко, навоз, рабочая сила скота (см. в нашем законе особ. ст. 620. П. 3 и 643), а также употребление предметов, кроме капитала и животных, если эти предметы могли приносить доход (643).

В том же смысле периодически возвращающегося плода вещи следует разуметь и все денежные поступления от найма, аренды, процентного займа, насколько они представляют собой не умаление субстанции плодоприносящей вещи, а производительный результат хозяйственной функции вещи в гражданском обороте.

Указанный нами выше закон 21 марта 1851 года стоит именно на этой широкой точке зрения на плоды вещи как на постоянные хозяйственные выгоды, которые дает производительное употребление вещи в гражданском обмене. Посему в качестве плодов фигурируют в нем, независимо от умаления субстанции, доходы имуществ, в смысле непосредственно поступающих эксплуатирующему имущество хозяину продуктов хозяйства и в смысле сданных им за деньги отдельных хозяйственных доходных (оброчных) статей для непосредственной эксплуатации их третьими лицами. От поступлений всякого рода, при этом без вычета трат для экономической эксплуатации вещи, закон отличает понятие дохода чистого, т.е. остающегося в руках хозяина за вычетом трат (620, 623, 630, ср. с art. 548 Code civ.). При этом в составе законоположения легко различить плоды, еще связанные с вещью и не представляющие собой отдельного объекта обладания. Это так назыв. fractus pendentes. По отношению к этим вещам возможны юридические сделки только в смысле вещей, имеющих впоследствии получить отдельное существование, res futurae*(37). Наряду с этим закон различает понятие плода, имевшего поступить, но не поступившего по небрежению в хозяйственной деятельности владельца (624). Известная степень хозяйственной бдительности есть, очевидно, обязательная для владельца плодоприносящей вещи. Наконец, здесь же мы имеем все выгоды и прибыли, пришедшие уже к рукам хозяина, или не пришедшие еще, но долженствовавшие произойти поступления, связанные с известным периодом хозяйственной эксплуатации вещи, в отличие от таких, которые принадлежат следующему периоду (620, 626, 635).

Все эти различия в понятии плода сделаны в рассматриваемом законе языком далеко не техническим, очевидно, ради общедоступности, обыденными наименованиями их в разговорной речи. Несомненно, это лишает их прецизности, которая важна для юридических целей, но не мешает, натурально, перерабатывать их в этом смысле правильными приемами юридической интерпретации.

Существует еще весьма важное для юриста деление вещей на категории, одинаковые как в римском праве, так и у нас, именно, деление имуществ на раздельные и нераздельные. Соответственно понятию делимости, в науке общего права выработаны особые признаки делимости вещей. Имущества со свойствами делимости в нашем законодательстве называются раздельными. На это указывают ст. 393 и 394 X т. Из них видно, что понятие делимости и неделимости, установленное в юриспруденции, не соответствует такому же понятию в смысле физических признаков. В природе все вещи делимы до бесконечности. Юриспруденция не всегда признает за ними свойства делимости. Значение такого признания вполне будет понятно, если мы примем во внимание, что, установляя свойство неделимости вещей, мы имеем в виду критерий гражданского оборота, а не физические свойства вещи. Посему, в тех случаях, где свойство делимости вещи, как физической вещи, неприменимо для оборота, мы называем эту операцию не делением вещи, а ее порчей, уничтожением прежней вещи. Напр., дом, по свойству материала, из которого он выстроен, может быть разделен на части, но будучи разделен, он перестает быть домом. Точно так же разделенное на части животное не тождественно, конечно, с целым животным. В том и другом примере в результате деления получается нередко вещь новая вместо прежней. По договору купли-продажи коня или дома нельзя предоставить покупщику конину или бревна и камни. Итак, существуют вещи, которые от деления их на физические части теряют свои прежние оборотные свойства. Но есть также и такие вещи, которые допускают деление и которые ничего не теряют от этого. К ним относятся все вещи, которые определяются мерой, весом, числом. Сюда относятся также и земельные участки. Таково юридическое значение делимости и неделимости вещей.

Говоря о нераздельности имущества, мы имеем в виду юридическую невозможность деления самой вещи на части, но этим не исключается возможность обладания отвлеченными долями такого имущества. Здесь открывается сфера общей собственности. В имуществах нераздельных, говорит кассационная практика Сената (к ст. 546), нераздельным признается только предмет права, а самое право представляется раздельным. Таким образом, вещь может быть неделима, но двоим могут принадлежать доли в обладании ею. Разделение на доли не влечет разделения на части, и посему в купле дома, коня, могут участвовать двое, трое и т.д. Тут имеет место то, что технически известно под названием partes pro indiviso. Это свойство вещей весьма важно иметь в виду при изучении юридических сделок и вообще явлений гражданского оборота.

Что касается нашего законодательства, то оно в своих постановлениях прямо подходит к вышеустановленному понятию делимости и неделимости. Оно относит к нераздельным вещам именно те вещи, которые хотя физически и способны делиться, но, будучи разделены, совершенно не годятся для гражданского оборота, и потому считаются неделимыми. Таким образом, момент пригодности вещей для гражданского оборота есть решающий при решении вопроса, к делимым или неделимым имуществам следует отнести данную вещь? Когда, напр., недвижимое имущество может быть разделено на такие части, из которых каждая отдельно способна стать предметом отдельного обладания, оно называется раздельным имуществом. Если оно способно делиться, но без последнего условия, оно относится к числу нераздельных имуществ. Таково определение нашего законодательства (X т., 393 ст.).

Это определение относится опять только к недвижимым имуществам, причем закон наш, независимо от существа их, признает известные имущества нераздельными на основании экономических и социальных соображений. Относительно имуществ движимых наш X т. и в данном случае ничего не говорит. В римском праве действовало то положение, что имущества движимые, теряющие при разделении свою ценность, признавались нераздельными. Это положение должно считаться действующим и по отношению к нашему праву. В статье 394 X т. указано, какие именно имущества надлежит почитать нераздельными по закону. Сюда относятся: 1) фабрики, заводы и лавки; 2) принадлежащие государственным крестьянам, водворенным на собственных землях, участки земли, не более восьми десятин содержащие; такой именно размер участков признается неделимым, очевидно, utilitatis causa; 3) аренды; 4) золотые прииски, состоящие на землях казенных и Кабинета Е. И. В.; 5) майоратные имущества; 6) участки, отводимые по Высочайшим повелениям малоимущим дворянам; 7) дворы городских обывателей (допускаются изъятия) и, наконец, 8) железные дороги с их принадлежностями. Сюда же могут быть отнесены и так наз. заповедные наследственные имущества (ст. 395). Такова экземплификация понятий делимости и неделимости вещи, которую дает нам X т.

Некоторые из перечисленных здесь видов недвижимых имуществ, почитаемых нераздельными, допускают, однако, долевое участие нескольких лиц в их владении. Даже участок величиной в 8 десятин, не могущий быть отчуждаемым по частям, может принадлежать, напр., двум братьям, которые в таком случае являются обладателями каждый долей нераздельного имущества. И такой случай вовсе не будет противоречить закону, который, таким образом, допускает partes pro indiviso. Подробно закон не разрабатывает этого различия.

 

Ограничение оборотоспособности недвижимостей в интересах союзов разного типа. - Союз родовой как общая стадия в истории развития права. - Остатки родовых недвижимостей в Германии. - Retractus gentilicius в прибалтийском Своде. - Сделки отчуждения недвижимостей в старом русском праве. - Ограничение права выкупа 40-летним сроком. - Родовые вотчины в эпоху Уложения. - Петровский указ о единонаследии. - Дальнейшее ограничение права выкупа. - Обилие указов. - Жалованные грамоты императрицы Екатерины. - Дальнейшие попытки расширения родового имущества. - Безуспешность. - Современное законодательство. - Попытки распространительного толкования закона. - Понятие предваренного наследства и его применение к данному случаю. - Несвоевременность расширения и ошибки в приемах истолкования. - Нематериальные блага. - Деньги. - Права как объекты. - Предел оценочности

 

Нам надлежит остановить здесь наше внимание на одном явлении ограниченного правооборота, крайне характерном для известных эпох специального развития, не только удержавшемся, но как будто ищущем расширить свое применение в нашем праве дальше тех пределов, в коих его допускает наш закон.

Это явление связано с особой категорией вещей, имуществ и нашло в X т., ч. 1 себе место в гл. 1 разд. 1-го о разных родах имуществ, кн. 2-й, где мы в титуле главы имеем, наряду с делением имуществ на движимые и недвижимые, дальнейшее деление (только для имуществ недвижимых) их на благоприобретенные и родовые.

Явление ограниченного оборота имуществ недвижимых в особенности есть исконное в европейском праве. Масса остатков этого некогда господствовавшего порядка вещей удержалась до позднейшей эпохи в особом обилии в Германии и в землях, связанных своими современными юридическими преданиями со старой немецкой империей, именно в наших прибалтийских окраинных губерниях.

Возможно без всякого труда доказать, что эти остатки прошлого не имеют в своей основе ничего национального (ни немецкого, ни русского), ибо признаки буквально тех же ограничений обмена недвижимостей видны в старом итальянском феодальном праве, у французов, частью до конца XVIII в., а более широкое их применение мы найдем не только в старом и современном русском праве, но и в обычных правах некоторых наших инородческих групп.

Трудно исчерпать разнообразие видов этой ограниченной оборотности имуществ, упорно державшихся у немцев особенно до конца XVIII столетия*(38).

Старые немецкие правительства охотно поддерживали некоторые виды ограниченной оборотоспособности недвижимостей в интересах светской власти, общин, отдельных родов и семей, для противодействия колоссальным захватам землевладения установлениями церковными разного типа. К концу XVIII в., когда секуляризация церковных земель сделала большие успехи, поддерживать разнообразные формы ограниченной оборотности землевладения, особенно в интересах таких исключительных и отживающих союзных форм, какова связь кровная сочленов одного рода, не было больше основания.

В законодательствах передовых западных монархий это почувствовалось тотчас. В ландрехте удержались лишь некоторые остатки старых ограничений оборота недвижимостей, и то больше в пользу таких землевладельческих форм, в коих право частное далеко еще не обособилось от тесного соприкосновения с интересом публичным. Наоборот, там, где одно начало родства составляло основу ограничений свободного оборота недвижимостей, - это ограничение было отменено уже в 1807 году, как не соответствующее хозяйственным интересам, правильно понятым и хорошо огражденным. В одном из немецких законодательных актов конца прошлого века выражена мысль, что это в общем одно из учреждений наиболее вредных, связанных для государств с гораздо большим количеством ущерба, чем выгод, которое при этом ослабляет расположение собственника к его родне, убивает предприимчивость, питает алчность и влечет за собой частые распри и гибельные процессы между лицами, связанными узами крови.

Понятно, почему прусское правительство, стоящее всегда очень бодро на страже интересов государства в особенности, решилось не только отменить слабые остатки прежнего порядка, но, отменяя их законом 2 марта 1850 г., не указало никакого вознаграждения для тех, у кого оставались еще притязания на выкуп (Retrakt) отчужденных вотчин по какому бы то ни было, особенно основанному на кровном родстве, титулу.

Французское законодательство рассчиталось окончательно со всеми этими заветами старины еще в революционную эпоху, и в Code civ. нет права выкупа, как его не было в латинском праве.

Натурально, приведенное нами выше мнение о вреде для интересов экономических и государственных ограниченной, особенно притязаниями родственников, оборотности недвижимостей, будет справедливо лишь по отношению к бытовым условиям известной эпохи (развитие государственности и системы общего гражданского права). Наоборот, в других условиях, как это сейчас было показано (против излишнего развития церковного землевладения), это установление могло приносить свою значительную долю пользы.

Многочисленные ретракты удержались до сегодня, как предание старины, в составе 3-й ч. местн. гражд. узакон. губ. прибалтийск. (ст. 1613 и след.), и между ними видное место занимает так назыв. retractus gentilicius или consanguinitatis (ст. 1654 и след.). Натурально, и здесь та же пестрота норм, которую Зом прозвал на прощанье костюмом арлекина, характерная вообще для старонемецких институтов. Однако общая "цель наследственного выкупа заключается в сохранении за родом, ради поддержки его знатности и блеска (splendor familiae), тех недвижимостей, которые сделались в нем потомственными" (1655). Реквизиты образования таких вотчин довольно строгие, нужна не только отчина, но дедина и еще высшее потомственное преемство (1659 ст.); это, конечно, не везде так. Круг лиц заинтересованных есть частью довольно ограниченный*(39).

В таком виде и с этими целями, которых никак нельзя назвать общегражданскими, имущества с ограниченной правооборотностью сохранились и в Германии. Но это специальные фидеикомиссарные установления, существующие для hochstadeligen, для Dynasten, как их именует Саксонское зерцало. В нашем гражданском праве этому соответствуют не родовые имущества, не право родственного выкупа, а имения заповедные, составляющие совершенно исключительное явление в сфере имущественных институтов.

Насколько интересы рода вообще мало ограждены ныне правом выкупа, видно из случаев учреждения особых союзов для этой цели, именно для поддержки членов одного рода. Образец такого союза родичей для взаимопомощи мы имеем в учрежденном в 90-х годах обществе взаимного вспомоществования известного рода фон Раден.

Наиболее любопытным и важным для нашего изучения является здесь, конечно, удержавшееся до сих пор в широком приложении у нас в составе общего права различение имуществ на родовые и благоприобретенные и связанное с ним ограничение правооборотности этих имуществ, особенно в виде права выкупа их от покупателей-чужеродцев.

Учение об этом виде имуществ превосходно, как бы монографически, разработано по отношению к его истории именитым русским цивилистом, покойным Константином Алексеевичем Неволиным, в его "Истории российск. гражд. законов", во-1-х, в связи с общим учением о разных родах имуществ (§ 225-228) и в особенности обширно, в связи с учением о договоре купли-продажи, в особом отделе о выкупе родовых имуществ (§ 413-430). Эту историческую сторону вопроса следует изучать именно с помощью Неволина.

Вопрос об ограничении оборотности имуществ недвижимых вообще и тех в особенности, характер обладания коими связан со старинными повсеместными союзными формами общественности, представляет собой громадный интерес для всей истории права. В этих пределах мы не можем его здесь касаться.

Нет сомнения, что много ранее развившихся ныне форм личного обладания имуществом вообще, недвижимостями в особенности, господствующими формами и землевладения, и обмена имуществ были формы обладания и обмена союзного*(40). Это давно замечено западными и нашими историками права. Профессор Ф.И. Леонтович в своем замечательном исследовании "Старый земский обычай". Одесса, 1889, говорит: древнейшие формы частноправного ряда (не одной купли, о которой трактует Неволин) образовались несомненно под влиянием первичного группового ряда старых родов и общин; ряд в последней форме, можно думать, предшествовал образованию частноправного ряда... Первичной сферой ряда были не индивидуальная жизнь и отношения отдельных лиц, но именно междусоюзные отношения целых общественных групп, старых родов и территориальных общин. Являясь главными и чуть ли не единственными деятелями имущественного оборота, а следовательно, и главными субъектами прав вещных, роды и общины вели весь свой имущественный и хозяйственный обиход в форме разного рода сделок, докончаний и проч. Члены рода не имели индивидуального объекта для договорной сделки от себя лично, и потому, если участвовали в рядах, то всегда по сделкам своего рода и племени (с. 58 и 59).

Эти совершенно верные идеи выработаны проф. Леонтовичем не на изучении только русского и германского права (как у Неволина), а еще и множества славянских исторических бытовых форм.

Эти идеи прекрасно иллюстрируются обильными памятниками старинных сделок, частью бывших уже в виду у Неволина, частью вновь публикованных*(41) и разработанных позднейшими писателями.

В этих памятниках юридических сделок мы имеем случаи отчуждения (возмездного и безмездного) недвижимостей самого различного свойства, производимых иногда целым родом или общиной, причем нет сомнения, что отчуждаемая земля, рыбная ловля и проч. принадлежит всему союзу (см.: Новгор. купчие и данные в Акт. Юрид.).

Наряду с этим идут разнообразные акты, в коих отчуждение или залог вотчины производится самим вотчинником, но с соучастием, в качестве свидетелей сделки, послухов, его близких, не только нисходящих, но и его родичей.

Еще более любопытно и характерно для эпохи последовательное очуждение целыми поколениями, дедом, отцом, внуком, все той же отчины их старинной и тому же приобретателю. Своеобразная iteratio, без которой право некрепко в руках приобретателя. Очевидно, один акт продажи, залога вовсе не достаточен, чтоб вещь перешла к приобретателю, ибо, закладывая ее или продавая, даря, жертвуя, отказывая, я достигаю в юридическом смысле только того эффекта, которого я способен достигнуть по степени интенсивности моего права. Я продаю за себя, за детей, но если землевладение не мое только, а наше, старинная наша отчина, дедина, то явно, что я один не могу разорвать связи ее с нашим родом одной своей силой. Надо, чтоб со мной в сделке отчуждения или соучаствовали эти близкие, или чтоб они подтверждали, как князья подтверждают свои жалованья, мою волю последующими своими сделками, тоже или даровыми или возмездными. Это наблюдение дало основание Неволину заключить, что сделка купли-продажи (это только пример) не представляла собой в старинном смысле акта окончательного переноса права собственности по недвижимостям на приобретателя. Чтоб дать акту более решительный эффект, прибавляли к купчей или дарственной слова - в век, в прок, в одерень. Но и это, как видно из некоторых примеров*(42), не гарантирует приобретателю бесповоротность укрепления. Правопреемник продавца, нисходящий, родич, нередко может предложить приобретателю деньги, уплаченные им за вотчину, и вернуть ее себе. Здесь зародыш права выкупа для разных кругов лиц, особенно для родичей. Купля-продажа приобретает, таким образом, характер как бы только фидуциарной формы залога, с переносом права собственности на покупщика до возврата ему покупной цены.

В правосознании еще мало развилась та решающая сила сделки, окрепшая, отвердевшая, которая соответствует и в вопросах права кристаллизовавшемуся сознанию права моего и только моего, без соучастия в его укреплении целых кругов лиц, имеющих на вещь эвентуальные притязания разного типа. И сила личного права, и сила сделки еще в состоянии неокрепшем, текучем, im flussigen Zustande, как выражался Ihering. Это особенно ясно везде, где недвижимость отчуждается ценой движимого имущества, денег, которые в эту пору далеко еще не способны составить эквивалент землевладения.

Особое обилие всякого рода актов отчуждения недвижимостей дошло до нас из сделок с монастырями. Установления церковные могли надежнее сопротивляться возобновлявшимся притязаниям родичей на отчужденные им недвижимости.

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.