Сделай Сам Свою Работу на 5

Секуляризация в постсекулярном обществе





Юрген Хабермас.

Вера и знание.

Хотя тягостная актуальность дня и определяет выбор темы, все же возникает большое искушение устроить вместе с Джоном Уэйном среди нас, интеллектуалов, что-то вроде соревнова­ния — на скорость стрельбы с бедра не целясь. Еще совсем недавно умные головы спорили о другом — должны ли мы и если да, то насколько подчиняться генно-технологической самоинструментализации или преследовать цель самооптимирования. Вокруг первых шагов на этом пути между поборника­ми академической науки и представителями церквей разгоре­лась своего рода “борьба вероисповеданий”. Одну сторону пугал обскурантизм и преисполненный скептическим отноше­нием к науке культ остатков архаических чувств; другая высту­пала против сциентистской веры в прогресс голого натурализ­ма, разрушающего мораль. Но 11 сентября напряженные отно­шения между секулярным обществом и религией были взорва­ны совершенно иным образом.

Решившись на самоубийство убийцы, превратившие граж­данские транспортные средства в живые снаряды и направив­шие их на капиталистические цитадели западной цивилиза­ции, мотивировали свои действия религиозными убеждения­ми (об этом мы знаем из “Завета Атты” и из собственных уст Усамы бен Ладена). Символы ставшего глобальным модерна воплощали для них Великого Сатану. Но и у нас, очевидцев со всего мира, зрелище “апокалиптического” события по телеви­зору, мазохистски повторявшаяся картина крушения манхэттенских небоскребов-близнецов невольно ассоциировались с библейскими образами. В языке возмездия, которым на это непостижимое событие отреагировал не только американский президент, также звучали ветхозаветные интонации. Повсюду люди пришли в синагоги, церкви и мечети, и казалось, что покушение фанатиков вызвало в сокровенных глубинах секулярного общества вибрацию религиозной струны. Впрочем, эта подспудная связь все же не подтолкнула гражданско-религиозное сообщество на траурной церемонии, состоявшейся три недели назад на нью-йоркском стадионе, занять в ответ симме­тричную позицию ненависти: при всем патриотизме там не прозвучали призывы дополнить национальное уголовное пра­во военными акциями.



Несмотря на свой религиозный язык, фундаментализм — это исключительно современный феномен. В поступке самих мусульманских исполнителей террористических актов чувствуется несовпадение во времени мотивов и средств. Это отражение факта несовпадения во времени состояний культу­ры и общества на родине террористов, развившееся в резуль­тате быстрой и радикальной модернизации, лишило этих лю­дей своих корней. То, что у нас при более счастливых обстоя­тельствах переживалось все же как процесс творческого разру­шения, у них и в перспективе не предлагает никакой компен­сации за боль, причиненную распадом традиционных форм жизни. Будущее улучшение материальных условий жизни оказывается всего лишь одним из факторов. Решающую же роль играет блокированное чувством унижения ощущение необходимой перемены в умонастроении; политически это выражается в отделении религии от государства. Даже в Евро­пе, где историей были отпущены века на то, чтобы выработать гибкую позицию по отношению к характеризующей модерн двуликой голове Януса, “секуляризация”, как показывают споры о генных технологиях, всегда связана с противоречивы­ми чувствами.



Твердолобые ортодоксы есть и на Западе, и на Ближнем и Дальнем Востоке; они встречаются и среди христиан, и среди иудеев, и среди мусульман. Тот, кто хочет избежать войны раз­личных культур друг с другом, должен помнить об открытой, незавершенной диалектике своего собственного, западного, процесса секуляризации. “Война против терроризма” - это вовсе не война; в терроризме находит свое выражение и столк­новение миров, роковым образом онемевшее. Этим мирам не­обходимо выработать общий язык. По ту сторону молчаливого насилия террористов и ракет. В преддверии глобализации, прокладывающей себе путь через объединившиеся рынки, многие из нас надеются на возвращение политического в ином, другом облике. Но не в облике изначального состояния гло­бального государства по Гоббсу, обеспечивающего безопас­ность не в направлении развития полиции, тайных служб и вооруженных сил, но в виде силы, придающей всему миру цивилизованный облик. Сегодня у нас осталась не более чем робкая надежда на хитрость разума — и немного на самовра­зумление. Потому что любая трещина, разлом немоты вносит ссору и в наш собственный дом. Мы сможем правильно изме­рить риски “сбившейся с правильного пути” той секуляриза­ции лишь тогда, когда уясним, а что означает секуляризация в наших постсекулярных обществах. С этой целью я вновь под­нимаю старую тему “Вера и знание”. Вам не следует ожидать от меня чего-то вроде “воскресной проповеди”, поляризующей аудиторию и заставляющей одних вскакивать со своих мест, а других — равнодушно молчать.



Секуляризация в постсекулярном обществе

Слово “секуляризация” первоначально имело юридичес­кое значение принудительной передачи церковных владений в собственность секулярной государственной власти. Посте­пенно оно распространилось на процесс возникновения куль­турного и общественного модерна в целом. С тех пор с поня­тием “секуляризация” связаны прямо противоположные оценки, зависящие от того, воспринимаем ли мы секуляриза­цию на фоне успешного приручения церковного авторитета мирской властью или па фоне акта противоправной узурпа­ции. В соответствии с одним прочтением религиозные спосо­бы мышления и формы жизни замещаются в ходе секуляри­зации разумными и в любом случае убедительными эквива­лентами; в соответствии с другим — характерные для модер­на формы мышления и жизни дискредитируются как неза­конно отнятые блага. Модель вытеснения более близка прогрессистско-оптимистическому пониманию модерна, раскол­довывающего природу; модель экспроприации — упадпическо-теоретическому пониманию модерна, по сути своей “бездом­ного”. Но оба способа прочтения подвержены одним и тем же ошибкам. Они рассматривают секуляризацию как своего рода игру до последнего гроша между высвобожденными ка­питализмом продуктивными силами науки и техники и сдер­живающими их силами религии и церкви. Каждая из сторон может победить лишь за счет другой, причем по либераль­ным правилам, благоприятствующим движущим силам мо­дерна.

Этот образ совершенно не соответствует постсекулярному состоянию общества, заботящегося о продолжении суще­ствования религиозных сообществ в беспрестанно секуляри­зирующемся окружении. Ослабляется цивилизирующая роль демократически просвещенного здравого смысла, про­ложившего свой путь в разноголосице культуркампфа как некая третья — между наукой и религией — партия. Разуме­ется, с точки зрения либерального государства заслуживают предиката “рациональных” лишь религиозные сообщества, способные исходя из собственных воззрений добиться запрета на принудительное внедрение истин своей веры, воинственное насилие над совестью своих приверженцев и манипуляцию с целью доведения до самоубийства [83]. Каждое такое воз­зрение, в свою очередь, обязано своим существованием трой­ной рефлексии верующего по поводу своего места в плюрали­стическом обществе. Религиозное сознание должно, во-пер­вых, вырабатывать когнитивно диссонантные отношения с другими конфессиями и религиями. Во-вторых, оно должно занять соответствующую позицию в отношении авторитета различных наук, обладающих общественной монополией на мирское знание. Наконец, оно должно встроиться в условия существования конституционного государства, основанного на профанной морали. Без этого стремления к рефлексии мо­нотеистические религии проявляют в безоглядно модернизи­рованных обществах весь свой деструктивный потенциал. Выражение “стремление к рефлексии”, возможно, рождает ложное представление о каком-то осуществляемом в односто­роннем порядке и в законченном виде процесса. В действи­тельности эта рефлексивная работа при каждом вновь возни­

кающем конфликте получает на платформе демократической публичности свое продолжение.

Как только экзистенциально релевантные вопросы дости­гают уровня политических действий, — граждане, верующие и неверующие, со своими напичканными мировоззрениями убеждениями начинают конфронтировать друг с другом и, обыгрывая резкие диссонансы публичной борьбы мнений, испытывают на себе волнующее воздействие мировоззренче­ского плюрализма. Сознавая возможность ошибки, они овла­девают навыками нанасильственного отношения к секуляри­зации. Сохраняя социальную связь в политической общнос­ти, они узнают, что означают в постсекулярном обществе предписанные конституцией секулярные основоположения принятия решений. В споре между притязаниями знания и веры мировоззренчески нейтральное государство не прини­мает политических решений, исходя из предвзятого отноше­ния к одной из сторон. Плюралистический разум граждан­ской общественности следует динамике секуляризации по­стольку, поскольку он 0 итоге нуждается в одинаковой дис­танции по отношению к крепким традициям и мировоззрен­ческим содержаниям. Но, готовый ужиться, этот разум, ни­сколько не поступаясь своей самостоятельностью, остается открытым для обеих сторон.

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.