Сделай Сам Свою Работу на 5

И ПРОЧИЕ СОВЕТСКИЕ НАРОДЫ 6 глава





- Больше нет у вас дохлых?

- Нет, завтра приезжайте. Еще будут.

Нагруженные покойниками сани с могильщиками наверху, доез­жали до больших общих ям и умерших закапывали, как скотину".

Думаю, под истинностью этих сцен, подпишется каждый трудармеец и каждый политический узник общего их дома - ГУЛАГа.

Груды жертв! Холмы скелетов!

Заслуженным памятником вождям была бы гора черепов загублен­ных ими людей. Это был бы новый "Апофеоз", достойный бериевщины и эпохи сталинизма.

 

ИЗГОИ В СОБСТВЕННОЙ СТРАНЕ

...Это был бы один из парадоксов того, сотканного из противоречий времени: смерть на одном полюсе рождала жизнь на другом. Голодные, еле передвигавшие отекшие, покрытые язвами ноги, строители-при­зраки с трудом взбирались на головокружительную высоту. Несмотря на небывалые морозы той зимы, они работали, хотя и медленно, но упорно, сантиметр за сантиметром поднимая ввысь металлические конструкции, продвигая вперед стройку. Все ближе к цели - пуску комбината и к собственной гибели. Безмолвно, безропотно, повинуясь единому в той двойственности чувству долга и року.

Все это можно было бы выдать за беспримерный трудовой подвиг десятков тысяч людей - с одной стороны, оно так и было, - если бы не одно обстоятельство.



В раздумьях о собственной судьбе и участи собратьев по несчастью я нередко приходил к выводу, что в сущности мы никому не были нужны. Ни стройке, ни стране. Что вовсе не для того нас собрали, чтобы в кратчайшие сроки построить металлургический комбинат, дать "сталинский" металл военным заводам, делом помочь фронту. По прошествии времени, благодаря открывшейся возможности оценить всю глубину варварских методов и целей всеобъемлющего ГУЛАГа, в недра которого нас упрятали, стало еще более очевидным, что все наше жизнеустройство, Бакалстрой, как и все другие лагеря для советских немцев, были запрограммированы не столько на созидание, сколько на изоляцию и методичное уничтожение "спецконтин-гента", к которому, наряду с многочисленными "врагами народа", были причислены и советские немцы. Это была ставка на антинемецкий геноцид.

Уверен, никто никаких прямых циркуляров, подобных гитлеров­ским, на этот счет не издавал и варварских доктрин открыто не выска­зывал. Никого из нас к стенке не ставили и в крематории не загоняли. Сделать это не по-зволяла официальная доктрина о социалистической законности, социали-стическом демократизме, социалистической справедливости, о свободе и равноправии народов. Такая чисто теат­ральная условность, словесная игра была!



В утвердившихся традициях советского фарисейства этой цели можно было достичь более "благообразным" способом. Достаточно бы­ло одним росчерком пера снизить нормы нашего питания до пределов, превращавших жизнь в муку постепенной, но верной гибели.

Неоценимое с ханжеской точки зрения достоинство этого метода умерщвления неугодных состояло в том, что его в любое время можно было оправдать "объективными" обстоятельствами: война, мол, ката­строфический дефицит продовольствия, кто-то должен умереть, что­бы выжили другие. Пусть ими будут враги народа. А если по отношению к "своим" немцам это и "не совсем" законно, то все-таки "объективно", "справедливо". Во всем-де виновата война, которую, как известно, не мы начали...

В системе ГУЛАГа в наиболее тяжелом положении находились заключенные в лагерях для "трудмобилизованных". Дополнительное свидетельство об этом принадлежит Эльзе Яковлевне Комник, прожи­вающей в городе Валге, в Эстонии. Давний знакомый ее семьи Петр Андреевич Шпехт после окончания строительства железной дороги Ульяновск-Казань в числе нескольких тысяч других "трудмобилизо­ванных" был этапирован на лесоповал в Свердловскую область. Слу­чайно попав как-то на весеннюю прорывку турнепса, он и его товарищ захватили с поля по килограмму корешков, за что были приговорены судом к одному году принудработ в исправительно-трудовой колонии.



Там они тоже работали на лесоповале, но по сравнению с "немец­ким" лагерем питание в ИТР было настолько лучше, что по истечении срока наказания им не хотелось возвращаться назад. Просили руково­дителей лагеря оставить их в колонии еще хотя бы на год. Но из этого, конечно, ничего не вышло. Они очень сожалели, что не взяли тогда на два-три килограмма больше, поскольку за каждый килограмм давали по одному году заключения.

Еще и сегодня мой знакомый из Соколука Егор Филиппович Вельмс, находившийся в лагерях Кизилшахтстроя, бывшей Молотовской области, убежден в том, что осенью 1942 года вместе с другими доходягами копал могилу, рассчитанную на всех "трудмобилизован­ных" их лагеря. Так по крайней мере утверждали начальники из вольного состава, вымещая на них накопившийся за время войны праведный гнев на гитлеровцев:

- У, немчура, проклятая! Ни на что не надейтесь! Всех в могилу загоним, а фашистам не отдадим!

Как далеки были эти горькие обвинения и угрозы от реальных наших чувств, надежд и стремлений! Никто из нас в победу Гитлера не верил, и сильнее смерти была витавшая вокруг нас несправедли­вость. Каждый предпочел бы погибнуть на фронте в битве с фашиста­ми, чем лагерной пылью бесследно исчезнуть в бесконечных списках ОПП. Об этом были все думы, мечты и надежды, в этом виделось единственное спасение от смерти и унизительной колючей проволоки.

Нигде, наверное, так легко не верят слухам, как в лагерях для заклю-ченных. И нигде в большей степени, чем в неволе, желаемое не выдается за действительное. То затухая, то накатываясь с новой си­лой, волною проходили слухи по баракам, занимали людей на переку­рах. Все они порождались двумя сокровенными желаниями: быть отправленными на фронт или на работу в сельском хозяйстве. В вос­паленных умах голодных, униженных людей оба желания связыва­лись с избавлением от лагерного режима, от конвойных собак, оскорбительных прозвищ, с возможностью досыта поесть. Перед пу­лей врага страха никто не испытывал: со смертью каждый и без того ходил в обнимку.

Но все мечты и надежды разбивались о жестокую реальность, ко­торая начисто уничтожила в людях остатки веры в справедливость и в возможность когда-нибудь выбраться из лагерного ада. Год неимовер­ных физических и психических страданий, голодной скитальческой жизни превратил еще оставшихся в живых людей в серое сплошное месиво, в котором трудно было узнать даже хорошего знакомого.

- Ну, человек! Неужели это ты? Куда же делись твои щеки и толстый зад? - спрашивал один.

- Они там же, мой друг, где и твой толстый живот, - отвечал другой.

- Сохранить бы кости - мясо нарастет!

Такой разговор можно было услышать между еще сохранившимися оптимистами, которых, однако, становилось все меньше и меньше. Счет в лагере шел теперь уже не на годы, а на месяцы, недели, дни...

Будто сегодня, предстают передо мною картины тех лагерных зим­них дней начала 1943 года. Все трудармейцы одеты в одинаковые, изрядно износившиеся, прожженные у костров, стеганные на пакле бушлаты, брюки, чуни и подобие шапок. Одежда намного больше хрупкого, почти невесомого тела. Некогда аккуратные немцы выгля­дят уродливыми манекенами, а еще больше - огромными чучелами. У всех одинаково истощенные синие лица - как говорится, щека щеку съела - и обмороженные, почерневшие носы. Серая кожа так обтянула кости - хоть череп по нему изучай. И одинаковая у всех медленная, шаркающая походка: не только не поднимаются ноги, но и сползают, не держатся на ногах тяжелые чуни, подшитые килограммового веса срезами из автомобильных скатов.

- В штрафном 13-м стройотряде я весил сорок девять килограммов,- сказал мне как-то Виктор Вернерович Штирц, почти двухметрового
роста мужчина.

Думаю, что мой вес в то время был еще меньше.

Это зарисовка с натуры, сделанная в "работоспособной" части ла­геря. В нем " трудмобилизованные" бедолаги хотя и плохо, но все-таки еще держались на ногах. В двух других его частях - бараках "оздоро­вительно-профилактического пункта" и в морге - картина однообраз­ней: в воздухе ОПП неизменно витала, выискивающая очередную жертву, смерть, в морге она была единственной и неизменной хозяй­кой.

- Мастерская в 7-м стройотряде, где я работал художником, - рас­ска- зывал Яков Христианович Раль, - размещалась над подвальным помеще- нием морга. Каждое утро там грузили по 60 - 100 трупов на тракторную тележку и отвозили за Химстрой.

- Это же невероятная цифра! - пытался я возразить. - В таком случае за три месяца там не осталось бы ни одного человека.

Так бы оно и было, если б стройотряд постоянно не пополнялся за счет новых мобилизаций, снятых с фронта красноармейцев и коман­диров, задержавшихся в стройбатах, и за счет перевода из других стройотрядов, которые заполняли военнопленные. А из первых лагер­ников в 7-м строй-отряде действительно почти никого не осталось, все ушли за Химстрой, - уточнил Яков Христианович...

Я испытываю неудобство перед читателем. Однообразно! Опять смерть, опять унижение человеческого достоинства, опять неслыхан­ные мучитель-ства, которые и животному-то не вынести! Тот, кто не прошел через все это, не поймет меня. И даже, возможно, не поверит. Но именно так в действи-тельности выглядели зимой 1942-1943 года усиленные военным режимом концентрационные лагеря, в которых заживо были погребены наши немецкие мужчины.

Читая замечательную повесть Евгении Гинзбург "Крутой марш­рут", вижу: в одном царстве-государстве находились наши лагеря – царстве Змея Горыныча, подвергшего нечеловеческим мучениям мил­лионы людей, сеявшего горе, несчастье, смерть. Но и здесь нахожу подтверждение тезису, что даже политические и уголовники содержа­лись относительно с нами лучше. Если термин "лучше" вообще приме­ним к тому поистине адскому существованию.

Читаю у Е.Гинзбург: "...И тут маятник словно качнулся в другую сторону. Раздался окрик сверху: "А план кто будет выполнять?" А после окрика - акции официального гуманизма, отмененные было в связи с войной. Снова открылся барак ОПЗ (оздоровительный пункт). Доходяги помоложе, которых еще рассчитывали восстановить как ра­бочую силу, получали путевки в этот лагерный дом отдыха. Там ца­рила нирвана. И день и ночь все лежали на нарах, переваривая полуторную пайку хлеба.

Но и тем дистрофикам, которые не попали в ОПЗ, стали щедрее давать дни передышки. В обеденный перерыв снова стали выстраи­ваться перед амбулаторией очереди доходяг с протянутыми ложками в руках. В ложки капали эликсир жизни - вонючий неочищенный жир морзверя, эрзац аптечьего жира..."

Всё - похоже, всё - так же, как у нас. Будто близнецы-братья были наши лагеря. Такие же мученические пытки режимом, каторжным трудом, непроходящими приступами голода.

Все так. С той лишь разницей, что вопреки законам физики маят­ник в наших, "немецких" лагерях двигался только в сторону дальней­шего "завин-чивания гаек". Никто полуторную пайку хлеба, на нарах лежа, не перевари-вал, никакой передышки дистрофикам не давалось. Да и вообще, до лета 1943 года почти ни у кого не было ложек. Их еще год назад выбросили за полной ненадобностью. Не было ее, конечно, и у меня: пару кусочков тур-непса и столько же рыбьих косточек, что оставались иногда на дне котелка после питья через край, можно было достать и пальцами.

Выходит, концлагеря для "трудмобилизованных" советских немцев успешнее работали на истребление "живой силы", чем колым­ские!

Своим восемнадцатилетним умом я понимал, что судьба наша и сама жизнь зависят от развития событий на фронте, от исхода войны. И дело было не только в сохранении советских немцев как националь­ности, но и в существовании каждого из нас в отдельности. Яснее ясного было, что в случае победы гитлеровцев никому из нас не остать­ся в живых. Причина? Исторически общий язык, а главное - общее, ставшее ругательным, неприличное имя "немец".

Сегодня спрашиваю: возможно ли что-нибудь более безрассудное и чудовищное, чем ставить своих соотечественников на одну доску с врага- ми? И считать их врагами? И поступать с ними, как с врагами? И уничто-жать их, как врагов? Не имея на все это абсолютно никаких оснований!

К счастью, не довелось Великому Душегубу Берия довести до конца дьявольский план Родного Отца советских народов. Спутала карты им Красная Армия, одержав долгожданную победу под Сталинградом. Победу, выкованную народом в тылу и омытую кровью его сыновей, вряд ли знавших, скольким поруганным, обездоленным и обреченным вселила она надежду на жизнь.

Трепетным пламенем загорелся в наших душах ее огонек! С зами­ранием сердца следили мы, как идут дела на фронте, оставшиеся силы вкладывая в работу ради победы. Победы над фашизмом во что бы то ни стало. Это помогало нам преодолевать ничуть не облегчившийся абсурдный режим и удерживать нависший над нами дамоклов меч голодной смерти. Веру в будущее вселяло и то, что во время вечерних поверок наряду с привычными приговорами военного трибунала нам стали зачитывать победные сводки Совинформбюро, а на центральной аллее лагеря рядом со стендами о трудовых подвигах "трудмобилизованных" появились газетные витрины. "Правда" перестала быть для нас недоступной. Теперь по мысли попечите-

лей наших душ ее содер­жание не могло больше "подпитывать надежды враждебных элемен­тов", быть источником "нежелательных" слухов.

Но понадобилась еще одна, решающая победа на Курской дуге, чтобы маятник качнулся, наконец, и в наших "трудармейских" лаге­рях к добру. Наступило время, хоть и частичных, но жизненно важных перемен, самой главной из которых была остановка конвейера смерти. В бесконечном темном тоннеле мелькнул впереди еле различимый, слабый, но обнаде-живающий свет!

- Боже мой! Теперь нас, может быть, оставят в покое и даруют жизнь! –

с тайной радостью говорили при встрече доходяги, желая если не себе, то хотя бы другим людям выжить.

Это было в июле 1943 года - года крутого перелома в истории страны

и в нашей "трудармейской" жизни. Нам великодушно позволили жить,

чтобы трудиться, увеличив нормы питания.

Оставшиеся в живых сработали первую очередь объектов Челябме-таллургстроя НКВД СССР, как теперь стал называться Бакалстрой. Будто

в память погибшим в высоту поднялись и дали продукцию доменные и электросталеплавильные печи, прокатные станы, коксо­химические батареи, бакальский железный рудник. Выплавленный металл превращался в танковую броню, пушки и автоматы, "катюши" и солдатские каски - во все то, что помогло очистить советскую землю от фашистской нечисти.

Но знает ли кто-нибудь в нашей стране о трудовом вкладе совет­ских немцев в возведение Челябинского металлургического комбина­та? Никто не знает. Не найдете вы никаких следов ни в Челябинске, ни в Нижнем Тагиле, ни в Краснотурьинске, ни в других местах и весях, где трудились и умирали в войну советские немцы. А почему?

Почему до сих пор нам, немцам старшего поколения, приходится отвечать на подозрительный вопрос: "А чем занимались вы во время войны?" И не ответишь, ибо никаких письменных следов, никаких наград, никаких льгот! И ни одного слова в официальных документах и прессе на протяжении полувека! Да и теперь говорится об этом нехотя, сквозь зубы... Замалчивание на уровне государственной пол­итики - это тоже способ борьбы с неугодны-ми. Убийственный способ!

Тогда же мы верили, что справедливость восторжествует. Не может не восторжествовать! Надо только, чтобы быстрее кончилась война, и все образуется, все снова станет на свое место... Ведь сколько горя пережито, сколько жизней положено, сколько свершено! Не может не быть зачтено!

Подспудное, неосознанное стремление приобщиться к общенарод­ному делу борьбы с фашистскими захватчиками нашло у нас, в Челябметаллург-строе своеобразное проявление в таких новообразованиях, как "трудовой фронт" и "трудовая армия". В официальных докумен­тах таких терминов вы не найдете. Это плод немецкого "народного творчества". Как и выражение - "курская дуга", которым обозначали цепь важнейших объектов Челябметал-лургстроя - ТЭЦ, доменных печей и проката. А "Боевые листки" и воспри-нимались как оператив­ные сообщения с передовой.

Ласковым фронтовым словом "ястребок" называли шоферы свои юркие полуторки, стремительно, насколько это позволяла газогенера­торная уста-новка, носившиеся по стройке.

- Ястрепок сахлёх, котелёк - под сиденьем! - такой диалог, ставший нарицательным, будто бы состоялся по телефону между шоферами-смен-щиками.

- Ну как, не сахлёх твой ястрепок? - незлобно подшучивали после того над шоферами газогенераторных автомашин.

Строительная многотиражка в унисон со сводками Совинформбюро сообщала о новых промышленных объектах, сданных в 1944 году: еще одна доменная печь, еще один прокатный стан, еще одна очередь коксохимиического завода и еще один котел теплоэлектроцентрали. "В труде, - как в бою!" - таков был рефрен этих победных сообщений.

К нему хотелось добавить: вдвое быстрее, чем раньше, и вдвое меньшим числом. Вот что значит сносно кормить людей! Почему это нельзя было сделать с самого начала?..

Утверждают, что сознание людей и их земные дела есть частичка и плод космопланетарной связи. Если это так, то небу было угодно, чтобы именно весной были повергнуты в прах два жесточайших тира­на Земли. В лучший из весенних месяцев - в мае суд праведный отправил в бензиновый костер кровавого Гитлера, открыв перед людь­ми всего света новые надежды на жизнь, на будущее.

У советских немцев отняли все: малую родину, автономию, иму­щество, кров, семью, личную свободу, честь. Взамен наградили нена­вистным клей-мом пособника врага, изменника Родины, фашиста, виновника всех бед народных. Так мог ли быть еще народ, который жаждал победы над винов-ником всех бед - германским фашизмом - сильнее, чем они, советские немцы?

И вот пришла она, долгожданная, кровью и слезами омытая, вели­кая Победа! Прогремела, засияла разноцветьем столичных салютов. Помню я тот день: вывесил на лагерных воротах полотнище с собст­венноручно выведен-ным словом "Победа!!!" Но никто почему-то не орал от радости, не обнимал-ся и не плясал, как потом мы видели в киножурналах. Встретили тихо, будто усталые путники, присевшие после долгого, утомительного пути. Чуяло сердце: нескоро нашим невзгодам наступит конец. Это только радость кончается враз, а горе потому и держится, что никому ничего не стоит - ни денег, ни хлопот. Да и сколько разрушений принесла война. Гитлером раз-вязанная, сколько работы впереди! Видно, нам расхлебывать - немцы же, хоть и советские.

Предчувствия не обманули нас, все осталось, как было, без изме­нений. На вахте по-прежнему восседал вооруженный вохровец, отве­чавший за на-личие "немецкого поголовья". Сохранялся "смягченный" временем, но тем

не менее лагерный режим. Возвращение отнятых свободы и доброго имени, права на личную жизнь, семью и даже проявление чувств, на политическое доверие, равенство в обществе, на справедливость были по-прежнему недо-сягаемы, а положение - неопределенным. Будто невесомость, подвешенное состояние какое-то, когда человек гребет руками и ногами, а сдвинуться с места не может: нет опоры.

Мир застыл вокруг нас, будто в ледниковую эпоху вернулся. Мы оста-вались "трудмобилизованными" с барачной вонючей неустроен­ностью и клопами, неизменным котелком и вечным ворчанием желуд­ка на нехватку еды.

Прошел победный 1945-й, медленно, по-черепашьи прополз 1946, а о нашем "деле" никто не вспоминал. Потерялось оно в бесконечных кремлев-ских лабиринтах. Никто персонально за него не брался. Все ждали, куда отнесет ветер дымок от трубки Самого, туда и повернет Берия нашу судьбу.

Не вписывались мы в советское общество, еще не отошедшее от эйфории победы над фашистами. Заигрывая с поверженным врагом на Западе, режим продолжал мстить советским немцам на Востоке. К тому же, начиная с 1943 года, в местах, куда депортировали немцев, интенсивно накапливался новый "враждебный материал". С Кавказа и Закавказья, из Крыма и Прибалтийских республик, из Калмыкии по проторенной советскими немцами дорожке по-тянулись эшелоны "те­лячьих" вагонов, увозивших в ссылку новых изгоев общества, подо­бранных по национальной принадлежности. Вопрос "немец-кий" утратил свою исключительность и мог рассматриваться только в ком­плексе с другими.

Как промежуточное решение в начале 1947 года была "отменена" "трудармия". Наше освобождение состояло в том, что вокруг бараков срыли опоры проволочного ограждения, а "личный состав" лагеря за­числили в штат Челябметаллургстроя МВД СССР и передали под власть коменданта. Теперь не у начальника лагеря или колонны, а у коменданта вчерашние"трудмобили-зованные", ныне "спецпоселен­цы" должны были испрашивать разрешение на каждый свой шаг.

Нам великодушно разрешили иметь семью. Не смешанную, прав­да. Русских девушек, отважившихся на "связь с немцем", "прорабаты­вали" на комсомольских собраниях, "несоюзную молодежь" вместе с родителями вызывали "на ковер", в том числе и к оперуполномочен­ному МВД. Уговаривали, убеждали, угрожали. Иногда безуспешно: реальная жизнь не вписывалась в придуманные политические схемы. Ничего не сдерживало людей одинаково обездоленных, не имевших ни жилья, ни документов, ни имущества, ни средств на его приобретение. Условные супруги - не только молодые - продолжали жить в прежних своих бараках, лишь иногда разделяя случайный ночлег. Не был иск­лючением и я, принесший в семью Вальдбау-еров главное свое богат­ство - котелок.

Помог бедолагам бывший начальник лагеря Сиухин, отмерив сво­ими коротконогими шагами по десять соток земли на каждого для строительства времянок. Он же дал шуточное название новому поселку - "Фрицбург". До сих пор стоит он у въезда в совхоз "50 лет СССР", застроенный добротными домами.

Точка опоры - твердая, сталинская - появилась в конце 1948 года. В один из дней заведующая начальной школой, в которой я уже два года работал учителем, сказала:

- Приехал из района человек с плохими вестями.

- Что, опять нас выселять будут?

- Нет, наоборот...

На следующее утро в набитом до отказа клубе нам прочитали Указ Президиума Верховного Совета СССР о том, что мы, немцы, как и некоторые другие народы, выселены из своих родных мест навечно и выезд с места поселения без особого разрешения органов МВД карает­ся каторжными работами до 20 лет.

И попросили расписаться, что с Указом ознакомлены.

Теперь все стало на свои места. Затянувшаяся на три с половиной года неопределенность закончилась. Нас возвели в ранг спецпоселен­цев - узаконенных изгоев социалистического общества. Всех - и ста­рых и малых. И тех, кто только родился, и тех, кому еще предстояло появиться на свет. Образовался особый вид наследственности - от спецпоселенцев мог родить-ся только спецпоселенец с несмываемым клеймом государственного прес-тупника. Весь народ, меченый тавром презрения, неприкасаемости, навечно, а не на век одного "виновного" поколения или одной "преступной" жизни поставленным. Даже те, кто за немцев замуж выйти осмелился, - мечеными стали, будто проказой заразились. Освобождались лишь немки, вышедшие замуж за пред­ставителя "правильной" нации.

Начался новый, послевоенный этап в антинемецкой, во внутрисо­юзном исполнении, политики Сталина - жизнь под сапогом комендан­та, чаще всего очумевшего от власти самодура из всесильного НКВД-МВД. Суть этой политики заключалась в том, что прикованные к новым местам обитания в иноязычной среде, без своих школ и учите­лей, подгоняемые вездесущим "образом врага", немцы должны будут стремиться к освобождению от своего национального клейма, к слия­нию с окружающей русской языковой и культурной средой. Это было развитие старого лозунга: "Советские немцы должны исчезнуть с лица земли!". Геноцид физический сменился геноцидом духовным.

Это был третий этап в цепи антинемецких репрессивных акций, сравни-мых лишь с энциклопедическим Дантовым адом.

Первым этапом - первым кругом Дантова ада - была депортация обобранных до нитки, лишенных родины и государственности, окле­ветанных ложным обвинением, униженных людей.

За ним последовали заточение в концентрационные лагеря муж­чин и "мобилизация" в "трудармию" женщин, каторжный труд, смертельные условия существования оставшихся "на воле". В результате этих мер немецкое население в стране сократилось с 1,5 миллиона человек в 1939 году до 1,1 миллиона в 1949 году. А если учесть, что на послевоенные 1947-1949 годы приходится наиболее высокая рождае­мость в немецких семьях, соединившихся и вновь образовавшихся после "трудармии", то можно утверждать, что число умышленных жертв было значительно больше, чем 400 тысяч человек.

Спецпоселение - это рожденная эпохой социалистического строи­тельства форма ограничения свободы граждан СССР - "врагов нового общественного строя". С ее помощью был ликвидирован "последний эксплуататорский класс" в нашей стране - кулачество (числом в 990 470 человек), большая часть которого сгноена в сибирской глухомани и на Севере. На вечное поселение в Казахстан и Сибирь ссылали тех предста-вителей интеллигенции, которых не расстреляли и не обрекли на смерть в колымских лагерях. К вечному поселению были присуж­дены чудом не расстрелянные и не погибшие в лагерях "враги народа" после отбытия двойного или даже тройного срока.

Теперь на этот испытанный десятилетиями режим переводились наказанные Сталиным народы: 1 124 931 немцев, 316 717 чеченцев, 165 259 крымских татар, 83 118 ингушей, 81 475 калмыков, 63 327 карачаевцев, 47 284 турков-месхетинцев, 42 112 греков, 40 162 балкарцев, 12 465 болгар, 8843 курдов...

Декларативной целью тотального переселения народов, учрежде­ния над ними надзора МВД было наказание за несуществующую вину. Действительной - устрашение для еще не задетых репрессиями наро­дов Советского Союза. Конечная цель акции - устранение "наказан­ных" наро- дов путем принудительной ассимиляции, главным образом, руссификации. Реализация этой "тихой", "бескровной" сталинской формы геноцида возлагалась на органы надзора - МВД с его системой спецкомендатур. "Мудрая" сталинская национальная политика вела к запланированному полному слиянию всех по отдельности и в целом - этносов страны.

Не допуская изменения места жительства и возможности собраться в национально компактные группы, спецкомендатуры должны были остановить развитие национальной культуры, образования, рост ин­тел-лигенции, социальной и политической роли отдельных народов. Вездесущие органы МВД - МГБ использовали свои механизмы для социальной изоляции спецпоселенцев, оставив за последними только одну, рабскую роль - занятие неквалифицированным физическим трудом.

Как и представители других депортированных народов, немцы бы­ли лишены права занимать посты, связанные с подписью документов, быть награжденными орденами, медалями и грамотами, избираться в Советы, партийные, профсоюзные органы и даже в президиум собрания. Спецпоселенцев не принимали в партию и комсомол. Их фами­лии запрещалось упоминать в печати. Названия этих народов были изъяты из статистических сборников, учебников, справочников, эн­циклопедий - из самой истории.

Одним росчерком золотого пера из реестра "братских народов СССР" было вычеркнуто двенадцать "провинившихся" национально­стей. Над ними, как над утопленниками, замкнулась болотная гладь немоты, оставив лишь расходящиеся круги страха.

Советские немцы из "зоны" за колючей проволокой переводились в "зону", безмолвие которой оберегал теперь спецкомендант, опираясь на доклады старших по "десятидворкам" и добровольных доносчиков. В отличие от проволочной, эта "зона" была уготована навечно, пока существуют немцы как народ. Им, отверженным, давали понять: хо­тите, чтобы исчезла "зона", - быстрее русифицируйтесь!

Как все это выглядело в жизненной повседневности, я помню сам.

Но интересны воспоминания людей из разных мест. Вот что поведала мне Елизавета Степановна Шиц из села Люксембург. Их село возник­ло в Киргизии задолго до войны, но в 1946 году всех его жителей объявили спецпоселенцами и поставили над ними коменданта, кото­рый был главнее, чем председатели колхоза и сельсовета вместе взя­тые.

- Спецпоселенцы... Никто нас специально сюда не поселял, мы сами в 1928 году приехали, - до сих пор не может успокоиться Елиза­вета Степановна. - Дальше переезда по улице ходить нельзя, там Кант начинается. Кто-нибудь увидит, доложит коменданту, - пять суток ареста! На колхозное поле и то по разрешению районного МВД ездили. А во Фрунзе - это 15 километров от нас - уже разрешение из респуб­лики иметь надо было! И русские и киргизы на нас, как волки, смот­реть стали. Помню, идем мы с мамой за переезд, она шепчет мне: "не говори по-немецки, обругают фашистами и камнями забросают!" Де­сятилетки у нас не было, в Кант учиться ходили, так наших ребят до самого 1970 года по дороге в школу и домой русские мальчишки били. За что? Почему? Разве немцы - не люди?

Представление о реальном положении наших, советских немцев и "правах" под властью спецкомендатуры даёт рассказ Егора Егоровича Штумфа. Он возвращает нас в 1946 год, когда формуляры многих "трудмо-билизованных" - без их согласия, конечно, - перекочевывали из второго отдела Челябметаллургстроя в сейфы новой, сверхсекрет­ной стройки МВД, зашифрованной под стройуправление № 859, или так называемый "Челябинск-40".

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.