Основные позиции «Заката Европы»

Исходное понятие онтологии Шпенглера – понятие органической жизни, подвергнутое неограниченной генерализации. Неорганическая природа для Шпенглера есть чисто негативное, пустое понятие (неорганическое, неживое, как бы «умершее»), всецело зависимое от своей противоположности; что касается духа, то и ему Шпенглер отказывает в праве составлять особый онтологический уровень, осмысляя его как особую акциденцию жизни. Все живое предстает в двух формах: растение живет во времени, животное обретает себя в пространстве. Но время для Шпенглера не есть ни коррелят пространства, ни вообще мыслительная категория; оно тождественно первофеномену жизни. «Время», «душа», «судьба», «жизнь» — все это для Шпенглера суть синонимы, обозначающие то, что не поддается настоящему обозначению: спонтанный порыв первофеномена к прохождению своего цикла и к выявлению своей имманентной формы. Сюда же относится понятие ритма и такта. Если со временем связано «вожделение» (Sehnsucht), побуждающее организм к саморазвертыванию и экспансии, то пространство сообщает «страх» («Urfragen...», S. 138). Этот дуализм «вожделения» и «страха» (к которому приравнен ряд других антитез: «ритм» и «напряжение», «душа» и «интеллект» и т. п.) по сути своей идентичен дуализму «либидо» и «принципа реальности» у Фрейда.

Во введении Шпенглер говорит[1], что его задачей является то, чтобы проследить дальнейшие судьбы той культуры, которая сейчас является единственной на земле и проходит период завершения, именно культуры Западной Европы, во всех ее еще не законченных стадиях.

Падение Запада является, подобно аналогичному ему падению античного мира, отдельным феноменом, ограниченным во времени и пространстве, но вместе с тем это философская тема, заключающая в себе, если ее оценить по достоинству, все великие вопросы бытия.

Представляет интерес подход мыслителя к постижению культуры, который он определяет как морфологический. О. Шпенглер формулирует идею «морфологии всемирной истории, мира как истории», охватывающей «все образы и движения мира в их глубочайшем и последнем значении» и строящей из них «картину жизни, не ставшего, но становления».

Отсюда вытекает значение метода аналогии, которым широко пользуется О. Шпенглер, сопоставляя различные проявления духовной жизни в разных локальных культурах с целью выявления общей картины мира как истории и в этом контексте выявляя своеобразие западной культуры, ее особого духа.

Вопреки утверждению Шпенглера, его метод меньше всего мог претендовать на естественнонаучную точность и определенность. Значение его лежит в иной плоскости. Он позволил преодолеть узкие цеховые рамки подхода к исторической действительности, когда ее различные сферы были закреплены но ведомству разных, мало сообщающихся между собой дисциплин. Вследствие этого единая история распадалась на разрозненные ломти истории дипломатической, экономической, культурной и т.п. Взамен этого О. Шпенглер рисует широкую панораму движения истории без каких-либо внутренних перегородок, все формы которой представляют взаимосвязанную целостность.

Чтобы уяснить себе, в каких образах протекает угасание западной культуры, - говорит Шпенглер, - необходимо сперва исследовать, что такое культура, в каких отношениях она находится к видимой истории, к жизни, к душе, к природе и к духу, в каких формах она обнаруживается и насколько эти формы - народы, языки и эпохи, битвы и идеи, государства и боги, искусства и произведения искусства, науки, права, хозяйственные формы и мировоззрения, великие люди и великие события - сами являются символом и, как таковые, подлежат толкованию.

Средством для понимания мертвых форм служит математический закон. Средство для уразумения живых форм - аналогия. В этом различие между полярностью и периодичностью вселенной. Всегда существовало сознание, что количество форм исторических явлений ограниченно, что типы эпох, ситуаций и личностей повторяются. Можно заметить, что в основном выбором картин здесь руководит каприз, а не идея или чувство какой-то необходимости. Техники сравнения еще не существует. Как раз теперь сравнения применяются в огромном количестве, но без всякого плана и связи, и если они оказываются удачными в том глубоком смысле, о котором предстоит говорить, то виною этому бывает счастье, реже инстинкт, но никогда не принцип. Никто еще не подумал о выработке метода. Никто даже издалека не предполагал, что здесь-то и скрыт корень, тот единственный корень, из которого только и может последовать широкое решение проблемы истории. Сравнения могли бы стать благодатью для исторического мышления, так как они вскрывают органическую структуру совершающегося. Под действием всеобъемлющей идеи техника их должна получить полное развитие и достигнуть степени, не допускающей выбора необходимости и логического мастерства. До сих пор они были проклятием, потому что, будучи вопросом вкуса, они освобождали историка от необходимости вдумываться и видеть в языке исторических форм и в их анализе свою ближайшую и труднейшую задачу, не только до сего дня не разрешенную, но едва ли и понятую.

Культура и Цивилизация

Самое для него существенное — культурология и историософия. Культура, по Шпенглеру, возникает из устремления к «космичности», к культивированию такта и ритма; она рассматривается как высшая ценность. Границы культуры намечены весьма необычным образом: когда «народ» (общность, связанная общим ритмом) уже создал культуру и эта культура еще не умерла, решительно все, что делает этот народ, будь то философия или финансовые операции, поэзия или способы ведения войны — в равной степени будет культурой. Деления на «духовную» и «материальную» культуру нет: все выражает одну и ту же коллективную «душу». Шпенглер решительно рвет с традицией послевозрожденческого гуманизма, понимавшего под культурой прежде всего совокупность словесно сформированных идей; здесь он опирается на весьма распространенную тенденцию своего времени: недоверие к тому содержанию культуры, которое непосредственно выговорено в словесных формулировках.

Культура — главное содержание истории.

«Каждая культура проходит возрастные ступени отдельного человека. У каждой есть свое детство, своя юность, своя возмужалость и старость».

Культура — «человеческая индивидуальность высшего порядка».

«Каждая новая культура пробуждается с неким новым мировоззрением».

«У каждой культуры есть своя собственная цивилизация».

Культур Шпенглер насчитывает 8:

1.Египетская культура

2.Вавилонская культура

3.Индийская

4.Китайская культура

5.Мексиканская культура

6.Античная культура — культура тела.

7.Арабская культура — культура Ближнего Востока, начало которой Шпенглер связывает с ранним христианством.

8.Фаустовская культура — европейская культура воли, символом которой является Фауст. Она прошла ряд стадий — романика, готика, ренессанс, барокко, рококо — прежде чем умерла в цивилизации XIX века.

Ожидается возникновение еще «нерожденной» русско-сибирской культуры.

Идея сквозного поступательного прогресса подвергнута в «Закате Европы» беспощадному высмеиванию. «Я вижу на месте монотонной картины однолинейной мировой истории (...) феномен множества мощных культур (...), каждая из которых придает своему материалу, человеческой природе, свою собственную форму, каждая из которых обладает своей собственной идеей, своими собственными страстями, своей собственной жизнью, волей, манерой воспринимать вещи, своей собственной смертью» («Untergang des Abendlandes», Bd 1, Munch., 1936, S. 27-28).

Умирая, культура перерождается в цивилизацию. Цивилизация как противоположность культуры есть, с одной стороны, эквивалент шпенглеровского понятия мертвого «пространства», «интеллекта», «напряжения», а с другой — стоит в контексте посленицшевских концепций «последнего человека», «массового общества» и т. п. Переход от культуры к цивилизации, от творчества к бесплодию, от становления к окостенению, от органических «деяний» к механической «работе» произошел для греко-римской культуры в эпоху эллинизма, а для западного мира — в XIX в. С наступлением цивилизации художественное и литературное творчество делается внутренне ненужным и вырождается в «спорт».

Другая сфера приложения сил потерявшего культуру «цивилизованного человека» — политика: если культура творит (вглубь), то цивилизация организует (вширь). Но политическая деятельность в эпоху цивилизации не имеет шансов стать содержательным искусством жизни, каким она была в эпоху культуры, ибо «народы» превратились в «массы», в «феллахов». Именно невозможность интенсивного формотворчества делает политику цивилизованного Рима и цивилизованного Запада экстенсивной, т. е. завоевательной: на смену органическому ритму развития во времени приходит голый пафос пространства. Выразительно описывая бессмысленность империалистического политиканства, Ш. предлагает принять эту бессмысленность как «судьбу» настоящего и грядущих поколений. В области философии творчество мировоззренческих символов-систем также становится невозможным и остается только один путь — путь скепсиса; поскольку же «фаустовская» культура в силу своей специфики наделена уклоном к историзму, то и скепсис, в античном мире выявлявшийся как механическое отрицание всех существовавших до того систем, в западноевропейском мире оборачивается историческим релятивизмом, т. е. снятием всех мировоззрений через выяснение их исторической детерминированности.

Западная цивилизация

Поскольку все культуры проходят одинаковые фазы в своем развитии, О. Шпенглер не считал уникальной ситуацию, переживаемую западной культурой в пору ее зимы. Напротив, он подчеркивал, что при всем своеобразии ее внешних проявлений, от социалистов и импрессионистов до электрических трамваев и подводных мин, в действительности она «представляла собой феномен, наличие которого можно проследить во всех окончательно созревших культурах».

Следовательно, делал он вывод, современность есть переходная стадия, определенно наступающая при определенных условиях, предваряющая наступление новой эпохи, что неоднократно уже повторялось в истории других культур. Таким образом, заключал ученый, «будущность Запада не есть безграничное движение вверх и вперед по линии

наших идеалов, тонущее в фантастически необъятном времени, но строго ограниченный в отношении формы и длительности и неизбежно предопределенный, измеряемый несколькими столетиями частный феномен истории, который можно на основании имеющихся примеров обозреть и определить в его существенных чертах».

Этим «частным феноменом истории» и является западная цивилизация, которой О. Шпенглер отводит строго определенное время существования (1000-2200 гг.) и для определения существенных черт которой он обращается к опыту прошлого, точнее говоря, к его образам. Прежде всего, это образ Цезаря, символизирующий римскую цивилизацию,

пришедшую на смену античной культуре. Но этот образ является для Шпенглера также символом западной цивилизации. «Мы, - пишет он, - люди цивилизации, а не готики или рококо; нам приходится иметь дело с суровыми и холодными фактами поздней эпохи, параллели которой можно найти не в перикловых Афинах, а в цезарском Риме».

Обращение в характеристике западной цивилизации к «цезарскому Риму» позволило Шпенглеру существенно корректировать ее общую оценку как факта деградации западной культуры, так как в этом образе присутствует несомненно позитивное начало, противостоящее упадку. Это начало философ обозначает понятием империализм (цезаризм). В империалистической политике европейских государств он усматривал огромную созидательную силу, своеобразную цивилизапионную скрепку, сообщающую обществу необходимую ему жизненную силу и энергию. Наиболее ярким проявлением империалистической политики является цезаризм, под которым О. Шпенглер имел в виду не только завоевательные войны, но и определенную государственно-политическую систему, способную эффективно противодействовать порождаемым цивилизацией негативным явлениям. Опаснейшим из них он считал появление «четвертого сословия». Это, по его словам, нечто абсолютно бесформенное, оно не признает своего прошлого и не обладает будущим. Это - масса, принципиально отвергающая культуру с ее органическими формами, равно как всякие различия в ранге, всякое упорядоченное владение, упорядоченное знание. Это - радикальное ничто. Правда, бесформен по своему внутреннему существу и сам цезаризм, знаменуя возврат из мира завершенных форм к первобытности, к космически-внеисторическому. И все же каким бы тяжелым, неисторичным ни было переживаемое Европой время - «Да здравствует Цезарь!» В воплощенной в этом имени воле к власти Шпенглер видел спасительный для западной цивилизации шанс.

Другой спасительный шанс О. Шпенглер усматривал в развитии естественных наук и техники и связанном с этим росте индустриального могущества Запада. Эта вторая после цезаризма великая созидательная сила, вселявшая в него оптимизм в отношении ближайших перспектив западной цивилизации.

Думается, именно поэтому Шпенглер, как никакой другой философ до него, уделял такое заинтересованное внимание естественнонаучной и технической проблематике, поднимая ее до ранга важнейшего философского вопроса.

По определению Э. Нольте, Шпенглер стал первым философом техники и певцом естественнонаучного века. Это был «первый немецкий философ, который в своем прогнозе будущего ставил технику выше искусства». Констатируя, что в теперешней Западной Европе больше не может быть речи о великой живописи и музыке, он обращался к молодежи с призывом овладеть техникой, увидеть в ней свое будущее.

«Если под влиянием этой книги, - писал он, - люди нового поколения возьмутся за технику вместо лирики, за мореходное дело вместо живописи, за политику вместо теории познания, они поступят так, как я того желал, и ничего лучшего нельзя им пожелать».

Впрочем, в другом месте своей книги О. Шпенглер дает молодежи еще один совет - идти по стопам известного колонизатора С. Родса, имя которого было воплощено в названии английской колонии в Южной Африке - Родезии. Итак, имперская политика и техническое могущество - таким виделось Шпенглеру будущее Запада.

«Там, где намечается теперь Россия...»

Своеобразной антитезой западной цивилизации в «исторической морфологии» Шпенглера выступает Россия,[2] которой, по его убеждению, еще предстоит создать свою самобытную культуру на бескрайних пространствах «от Вислы до Амура». Почему же этого не произошло раньше?

Ответ на этот вопрос содержится в помещенном во II томе «Заката Европы» разделе «Исторические псевдоморфозы». Псевдоморфозы (буквально: ложные формы) - гносеологический термин, обозначающий минеральные образования, внешняя форма которых не соответствует их составу и внутреннему строению. Историческими псевдоморфозами О. Шпенглер именует «случаи, когда чуждая древняя культура довлеет над краем с такой силой, что культура юная, для которой край этот - ее родное, не в состоянии задышать полной грудью и не только что не доходит до складывания чистых собственных форм, но не достигает даже полного развития своего самосознания. Все, что поднимается из глубин этой ранней душевности, изливается в пустынную форму чуждой жизни; отдавшись старческим трудам, младые чувства костенеют, так что где им распрямиться во весь рост собственной созидательной мощи?! Колоссальных размеров достигает лишь ненависть к явившейся издалека силе».

Такой исторический псевдоморфоз О. Шпенглер видит в петровской России. Представляет интерес набрасываемый мыслителем под этим углом зрения эскиз русской истории, содержащий любопытные параллели с евразийской исторической концепцией. Подобно евразийцам он начинает ее с московского периода, который, используя свой излюбленный метод аналогии, называет русской эпохой Меровингов. Эта эпоха начинается со свержения татарского владычества, пишет он, и длится через времена последних Рюриковичей до Петра Великого. «Я советую, - продолжает ученый, - каждому прочесть «Историю франков» Григория Турского, а параллельно с этим соответствующие разделы старомодного Карамзина, прежде всего те, что повествуют об Иване Грозном, Борисе

Годунове и Шуйском. Большего сходства невозможно вообразить».

Так начинала складываться русская культура, отличная от западной фаустовской. Но затем появился Петр, ставший «злым роком русскости». С основанием Петербурга последовал «псевдоморфоз, втиснувший примитивную русскую душу вначале в чуждые формы позднего барокко, затем в Просвещение, а затем – Х1Х столетие».

Последствия были гибельны для русской души и всей русской истории, сообщив ей некий призрачный, неподлинный характер. Народу, предназначением которого было еще на продолжении поколений жить вне истории, была навязана искусственная и неподлинная история, постижение духа которой прарусскость - вещь абсолютно невозможная. В лишенном городов краю с его изначальным крестьянством, как нарывы, угнездились отстроенные в чуждом стиле города. Они были фальшивы, неестественны, невероятны до самого своего нутра». И, прежде всего, это Петербург. «Москва- святая, Петербург - сатана».

Эти суждения иногда вплоть до наших дней трактуются как свидетельство недоброжелательного отношения и даже ненависти их автора к России.

Едва ли с этим можно согласиться, если следовать логике его «исторической морфологии», согласно которой каждая культура является уникальным организмом, развивающимся из своей перводушевности и проходящим весь цикл от примитивной эпохи до нового варварства. Реформы Петра I разрушили этот естественный процесс, навязав молодому народу чуждую ему культуру.

Революция 1917 г. разрушила петровский псевдоморфоз. Однако автор имеет ее противоречивую оценку. С одной стороны, Шпенглер подчеркивал ее инфернальную природу. «Если основание Петербурга, - писал он, - было первым деянием Антихриста, то уничтожение самим же собой общества, которое из Петербурга и было построено, было вторым». Однозначно крайне негативно характеризовались им активные деятели революции - большевики, которые виделись ему как «низший слой «общества), чуждый, западный, как и оно, однако им не признанный и потому полный низменной ненависти».

С другой стороны, это революция народная. «То, что придало этой революции ее размах, - полагал философ, - была не ненависть интеллигенции. То был народ, который без ненависти, лишь из стремления исцелиться от болезни, уничтожил западный мир руками его же подонков, а затем отправит следом и их самих - тою же дорогой». Революция

вернула к его подлинной истории, «не знающий городов народ, тоскующий по своей собственной жизненной форме, по своей собственной религии, по своей собственной будущей истории».

Начинается культура, которая будет принадлежать третьему тысячелетию. (Время существования каждой культуры, по Шпенглеру, примерно 1000 лет, например, западная датируется им 1000 - 2000 гг.). Так, закат Европы встречался с утренней зарей русской культуры.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: