В.Н. Чернавская, О.И. Сергеев 9 глава

По сведениям С.Н. Савченко, избранию И.П. Калмыкова атаманом способствовала его умеренно-социалистическая риторика, а также активная поддержка казаков-фронтовиков (Г.М. Шев­ченко и др.), которые до того, вернувшись в войско, уже избрали его временно исполняющим обязанности командира Уссурийского казачьего полка 19. Февралев также указывал, что Калмыков был избран атаманом благодаря дружбе с де­легатами от полка — большевиками, бывшими потом в Крас­ной армии 20.

Следует подчеркнуть, Калмыков был избран 29 января 1918 г. только временно исполняющим обязанности атамана на срок до 1 апреля 1918 г., когда предполагалось открыть 5-й большой войсковой круг. Впрочем, Г.Ф. Февралев отказывался признавать даже эти временные полномочия, указывая на отсутствие кворума на 4-м круге (всего 52 делегата из 120), а день 1 апреля считал началом прямой «узурпации власти» Калмыковым 21. В оправдание последнего следует спросить: а кому бы он передал войсковую власть, если круг не удалось созвать? Большевикам, ликвидировавшим в марте Войсковое правительство?

Сразу после 4-го круга Калмыков приступил к созданию «белых» сотен из казаков-добровольцев. Он вызвал к себе из Гродеково заведующего войсковыми складами сотника П.В. Да­нилова, автора воспоминаний, и поставил ему две задачи: набирать добровольцев в Гродековском станичном округе и срочно съездить в Харбин за оружием, которое привезти со станции Мулин по тракту в Иман. Данилов вернулся из Харбина в феврале без оружия, т.к. доставить его в Россию было уже невозможно: тракт контролировали хунхузы, а железную дорогу в Приморье — большевики. Набор казаков сорвал Гродековский совдеп. Спасаясь от ареста, Данилов бежал в Китай: на станцию Пограничную [Л. 28-29].

В Имане создание «белой» сотни шло туго. Когда «обольшевичившиеся» казаки открыто стали угрожать жизни Калмыкова, тот решил перенести формирование в Гродеково. Приехав туда, он узнал о бегстве сотника Данилова и, тем не менее, попытался продолжить его работу. Однако казаки-фронтовики во главе с урядником Шевченко и вахмистром И. Тырдановым выступили против и здесь. Уже на второй день по приездe в Гро­деково Калмыков получает предупреждение не появляться на ули­це. В конечном итоге, ему пришлось последовать за Даниловым [Л. 29-30].

В ночь на 3 марта 1918 г. (очевидно, старого стиля. — В.Ш.) один из казаков по грунтовой дороге на американке 22 привез Калмыкова на станцию Пограничную КВЖД [Л. 30]. 3 марта на Пограничной И.П. Калмыков явился к сотнику П.В. Данилову «расстроенный, мрачный, без погон», не похожий на офицера, т.к., чтобы пересечь границу, изменил внешность. Будучи «в отчаянии» от неудач, он заявил Данилову: «Я застрелюсь». Но тот посоветовал ему съездить в Харбин [Л. 31].

Г.Ф. Февралев утверждал, что И.П. Калмыков скрылся в Маньчжурию в начале марта 1918 г., хотя ему никакой опасности от казаков не угрожало, и что он предварительно получил от японцев на борьбу с большевиками сто тысяч рублей 23. Воспоминания П.В. Данилова свидетельствуют, что опасность ареста организаторов «белых» сотен казаками-большевиками и Гродековским совдепом была более чем реальной и что никаких серьезных ресурсов у оказавшегося на Пограничной Калмыкова сначала не было.

Здесь следует заметить, что мнение о начале широкого финансирования деятельности Калмыкова иностранцами еще в «допограничный» период, сложившееся в советской историо­графии и сохраняющееся по сию порупредставляется со­мнительным. Если исходить из российских политических реалий февраля-марта 1918 г., сумма в миллион с лишним рублей, якобы полученная Калмыковым от японцев и англичан 24, кажется фантастической. Как человек, облеченный атаманскими полно­мочиями и претендовавший на руководство Уссурийским ка­зачьим войском, Калмыков, конечно, должен был искать контактов с иностранными дипломатическими и военными представителями и просить у них помощи. Однако вряд ли союз­ники по Антанте могли так быстро разобраться в российском хаосе и дать такие большие деньги атаману, которого по сути никто не слушался и который не мог собрать и сотню казаков. Картина возникновения калмыковского отряда на Пограничной, нарисованная П.В. Даниловым, куда более правдоподобна.

Очагом зарождения Белой борьбы на Дальнем Востоке было Российское генеральное консульство в Харбине во главе с управ­ляющим Г.К. Поповым. Именно у него еще из Имана, только приступив к созданию «белых» сотен, Калмыков просил оружие и хлеб. Видимо, к нему ездил в Харбин за оружием сотник П.В. Данилов [Л. 28]. И на этот раз, теперь уже лично, И.П. Калмыков обратился за помощью именно к Г.К. Попову. Тот пошел навстречу, предоставив атаману средства на формирование добровольческого отряда [Л. 31-32]. Дня через четыре после первого своего появления на Пограничной Калмыков вернулся туда из Харбина в нормальном психологическом состоянии. На станции его уже ждали несколько офицеров-уссурийцев, бежавших туда через Санчагоу [Л. 32].

Был сколочен «Штаб», остававшийся неизменным до вступления отряда на территорию России: начальник отряда — атаман И.П. Калмыков, начальник штаба — хорунжий П.Н. Былков, адъютант — хорунжий К. Грудзинский, командир конной сотни — сотник Вячеслав Бирюков, завхоз — сотник П.В. Данилов. Оружие в большом количестве (надо полагать, при посредничестве того же Г.К. Попова. — В.Ш.) калмыковцы получили на станции Мулин от штабс-капитана С.Н. Меди [Л. 32] (командир формировавшегося там отряда «Защиты Родины и Учредительного собрания» 25).

Судя по воспоминаниям Данилова, Калмыков изначально, искренне, несмотря на сплошные препятствия, на неудачи, стремился бороться за сохранение казачества и русской государственности против большевиков. Можно говорить о стихийности зарождения «Особого Уссурийского казачьего отряда» и последующем постепенном установлении им связей с рус­скими и иностранными политическими и военными кругами. Сначала у Калмыкова не было ни определенной внешней ориентации, ни прямой помощи от союзников. Прапорщик Эпов (потом — помощник атамана, есаул), отправленный им в Харбин в ка­честве представителя, имел задачу «выкачивать» для отряда все возможное и у всех: у генерала Д.Л. Хорвата, консула Г.К. По­пова, японцев, общественных организаций [Л. 33].

А.В. Колчак, с конца апреля 1918 г. работавший в Харбине под началом Д.Л. Хорвата, вспоминал в 1920 г. на допросе, что калмыковский «отряд образовался самостоятельным путем, независимо ни от кого, собралась группа офицеров, и к ней при­мкнули уссурийские казаки», и что этот маленький отряд (не бо­лее 80 чел.) пользовался поддержкой японцев, но только в смысле получения оружия 26.

Как известно на примере Г.М. Семенова, помощь оружием и деньгами зарождавшемуся на Дальнем Востоке Белому движению стали оказывать Англия, Франция и Япония, и только в по­следующем японцы взяли целиком на себя внешнюю поддержку казачьих атаманов, сделав на них ставку 27.

Японские военные власти прислали в «Особый Уссурийский казачий отряд» своего представителя в чине майора. Видимо, сначала навязчивость японцев тяготила Калмыкова. Данилов предполагал, что первую вылазку на советскую территорию, на Гродеково, калмыковцы сделали именно под давлением японского майора. Он вспоминал о «мрачном настроении атамана» накануне первой боевой операции. Предчувствие не обмануло Калмыкова. «Наступление» его отряда, в котором было тогда всего 80 человек, закончилось плачевно. Калмыковцы были отброшены назад к Пограничной, потеряв несколько человек ранеными. Один из них, прапорщик Уссурийского казачьего войс­ка Шемякин, был оставлен на поле боя и добит красными. Советские власти стали требовать от китайцев ликвидировать белый отряд на Пограничной: либо выдать всех калмыковцев в Россию, либо впустить красных в Маньчжурию, чтобы добить отряд до конца [Л. 40-41]. Китайцы не выдали калмыковцев и не впустили большевиков. Но всю территорию Калмыкова ограничили одной казармой с конюшней и коновязью, причем внешнее охранение этой территории несли китайские патрули [Л. 42].

Набеги Калмыкова на советскую территорию начались в мае 1918 г. К концу этого месяца против «Особого Уссурий­ского казачьего отряда», насчитывавшего около 150 чел., красные развернули «Гродековский фронт». Между тем, большевики в конце марта 1918 г. отстранили от власти Войсковое правительство уссурийцев, поставив вместо него Временный совет войска, а в мае 1918 г. в Имане провели 5-й (ликвидационный) войсковой круг. Круг этот постановил признать совет­скую власть и ликвидировать Уссурийское казачье войско. Калмы­ков в своем первом циркуляре от 23 апреля 1918 г., отправленном уссурийскому казачеству со станции Пограничной, заявил, что не признает свержения Войскового правительства и впредь до законного войскового круга продолжает считать себя войсковым атаманом 28.

С Пограничной Калмыков принялся рассылать по Уссурийскому войску приказы о немедленной явке к нему в отряд всех казачьих офицеров. Но на этот призыв атамана не отозвался ни один офицер-уссуриец: не только кадровые, но и военного времени. Даже лучший товарищ Калмыкова подъесаул Ю.А. Савицкий (впоследствии войсковой атаман уссурийцев), которому было отправлено два дружеских письма с предложением приехать в Пограничную и занять пост начальника штаба отряда, так и остался жить на хуторе своей матери под Хабаровском. По воспоминаниям Данилова, Калмыков затаил злобу в отношении тех, кто игнорировал его призывы подниматься на борьбу [Л. 60-61, 63].

Поскольку приток добровольцев был недостаточен, при­ходилось принимать людей в отряд без разбору, как выразился мемуарист, по заветам предков: «Если ты православный, прочти “Отче наш”» [Л. 46]. П.В. Данилов был невысокого мнения о личном составе калмыковского отряда, хотя и сам стоял у его истоков. Он называл отряд строевой частью, «собранной из обездоленных и несчастных юношей, темного элемента и всякой рвани, которая не носила мундира и не достойна была носить» [Л. 21]. Добровольцев, произведенных атаманом в офи­церы, Данилов называл не иначе как «ахвицерами» [Л. 25].

Людей не хватало, поэтому Калмыков, с ведома японцев, пригласил к себе шайку хунхузов из Китая — 200 человек. По­полнение это было сомнительное. После занятия Гродеково они начали чинить произвол. Калмыков выстроил их во фронт и «бил морды справа по одному». Потом они состояли в от­ряде (пластунском полку 29) генерала А.Е. Маковкина, их там расстреливали за различные преступления по приговору военно-полевого суда [Л. 55-56].

Непросто складывались отношения Калмыкова с генералом Д.Л. Хорватом, от которого он получил некоторые средства на содержание своего отряда, но перед которым, по данным Г.Ф. Февралева, так и не отчитался в их расходовании 30. По­казательна история с пушками. Калмыков решил сформировать у себя артиллерийский взвод и попросил у Хорвата два трехдюймовых орудия. Более месяца через находившегося в Харбине прапорщика Эпова велась переписка, ни к чему не приведшая. Наконец, терпение Калмыкова лопнуло, и он наложил на очередной бумаге резолюцию: «Моему представителю прапорщику Эпову. Передай Хорвату — пусть он вместе с пуш­ками отправляется к х… Атаман Калмыков». Об артиллерии в отряде говорить перестали, артвзвод был преобразован в пешую сотню [Л. 33-34].

По Февралеву, как только вокруг Калмыкова собралось человек 15 офицерской молодежи, они устроили на станции Пограничной заставу и принялись обыскивать поезда. Снимали с них подозрительных лиц и расстреливали. Отбирали деньги и вещи, причем без контроля с чьей-либо стороны. Правда, Февралев признавал, что конфискованное шло на усиление средств отряда 31. Согласно воспоминаниям Флуга, деятельность калмы­ковской заставы часто шла во вред официальному паспортно-пропускному пункту, находившемуся на Пограничной 32. Калмы­ковцы, как и семеновцы, самостоятельно нашли источник финансирования: оседлав железную дорогу, они устроили весной-летом 1918 г. охоту за спекулянтами, контрабандистами, наркокурьерами, у которых отбирали деньги, золото, опиум 33. А.В. Кол­чак утверждал, что отряд Калмыкова на Пограничной вел «систематическую», «правильную охоту на торговцев опиумом». Торговцев арестовывали как «большевистских шпионов», убивали, а опиум продавали 34. Данилов упоминал о порке контрабандистов калмыковцами [Л. 47].

Из конфискаций самым громким было дело доктора Хед­блюма, уполномоченного шведского Красного Креста и подданного Швеции, который ехал из Харбина в Приморье и вез деньги и письма для немецких военнопленных. По Данилову, калмыковцы сняли его с поезда на станции Пограничной как подозрительного: язык непонятный и корреспонденция на немецком. Сам Калмыков в это время был в Харбине. Хорват приказал освободить Хедблюма с вещами и деньгами и от­править его в Харбин. Калмыков дал в отряд соответствующую телеграмму об освобождении, а сам выехал навстречу с расчетом встретить шведа на станции Мулин. Там он забрал чемодан с деньгами, а самого доктора конвой увез далее в Харбин. Про эту конфискацию атаман говорил как патриот: «Деньги эти мне нужны для спасения России…». Но, по замечанию Данилова, «кроме чинов отряда никто ему не верил». Хорват требовал вернуть средства, завязалась переписка, которая ни к чему не привела. Вторично Хедблюм проехал Пограничную без приключений [Л. 49]. По данным войскового старшины Г.Ф. Фев­ралева и генерала М.А. Тыртова, у уполномоченного шведского Красного Креста было тогда отобрано 273 тысячи рублей 35. Позже в Хабаровске калмыковцы все-таки повесили Хед­блюма и его помощника Плонтау 36 (С.Н. Савченко вместо Плонтау называет Опсхауга), якобы «по подозрению в шпионаже в пользу Германии» 37. Видимо, те чересчур настойчиво пытались вернуть не принадлежавшие им деньги, и атаман решил разом уничтожить этот источник постоянного напряжения и нестабильности во взаимоотношениях с иностранцами.

По словам лиц, дезертировавших из «Особого Уссурийского казачьего отряда», Калмыков отобрал у своих жертв свыше миллиона рублей 38. В результате, по Февралеву, все чины отряда уже в мае-июне 1918 г. «вели самый широкий образ жизни» 39. Но сам Калмыков, по свидетельству Данилова, на станции Пограничной жил скромно. Сорить деньгами атаман начал позже — уже в Хабаровске [Л. 22]. Очень похоже на то, что конфискованные у разных лиц средства действительно пошли на создание и содержание отряда. А также, возможно, на агитационно-пропагандистскую и иную работу в Уссурийском казачьем войске. Находясь на Пограничной, Калмыков за­являл, что как войсковой атаман продолжает заботиться о казачестве. Он старался поднять свой авторитет организацией материальной помощи станицам, например, путем импорта из Китая семенного зерна, столь дефицитного тогда на русском Дальнем Востоке 40. Если финансирование со стороны японцев наладилось не сразу и было на первых порах недостаточным, то конфискации на КВЖД как самостоятельный источник средств сыграли важную роль в становлении калмыковского отряда и поддержании его связей с определенными социальными слоями уссурийского казачества. На войсковом круге 20 октября 1918 г. Калмыков уже заявлял, что средства на содержание отряда получает у японцев 41.

Если говорить о расстрелах подозрительных лиц, снятых с поездов, то самым крупным «уловом» калмыковцев были, вероятно, комиссары Брильон (Бриллион) и Гителев (Гитялев). Оба они были сняты 1 мая 1918 г. 42 с поезда, прибывшего из Гродеково; их выдали калмыковцам пассажиры. Обыск, по вос­поминаниям Данилова, дал более ста тысяч рублей и удостоверения от Петроградского совдепа. Эсеры, члены «Боевой группы ПСР» Гителев и Брильон (корнет Васильев на­зывал еврея Брильона большевистским комиссаром 43) ездили по крупным центрам Сибири и Дальнего Востока. Через сутки после ареста они, по приказанию Калмыкова, были расстреляны в ка­меноломнях близ станции Пограничной [Л. 37-39]. По данным Февралева, у Гителева и Брильона было отобрано в общей сложности 154 тысячи рублей (видимо, свыше 100 тысяч рублей было взято у одного Брильона). И Февралев, и Тыртов при­знавали, что все эти деньги, несмотря на протесты печати, также были присоединены атаманом к капиталам «Особого Ус­сурийского казачьего отряда» 44. Согласно «Перечню преступлений атамана Калмыкова», были еще расстреляны комиссар иностранных дел Станкевич и комиссар труда Рощин 45, но, вероятно, уже после выхода отряда с Пограничной на территорию России.

На допросе в Иркутске адмирал А.В. Колчак коснулся деятельности белых застав на станциях КВЖД. Но он смотрел на проблему шире, охарактеризовав обстановку на железной дороге весной-летом 1918 г. как «сплошной кошмар» и «жесточайшую взаимную травлю», когда обе стороны — и большевики, и их противники — применяли одни и те же методы борьбы. У Колчака во время его работы на КВЖД сложилось впечатление, что белые действовали по образцу тех советских железнодорожных застав, которые в Сибири сняли с поездов и уничтожили много офицеров 46. Адмирал говорил о КВЖД: «Люди, которые пробрались сюда с величайшим риском и опасностями, хотя бы через Слюдянку, где погибло по крайней мере до 200 офицеров, люди, прошедшие через эту школу, конечно, выслеживали лиц, которых они знали в дороге, и, конечно, мстили» 47. Офицеры заявляли тогда Колчаку, пытавшемуся хоть как-то обуздать белый террор: «Мы будем бороться таким же образом, как и наш противник боролся с нами. За нами устраивали травлю по всему пути, а там, где мы находимся, мы обязаны таким же образом обеспечить и себя от проникновения сюда лиц, которые являются нашими врагами» 48.

Однако из материалов Данилова, Тыртова и Февралева не вид­но, чтобы калмыковцы осуществляли на Пограничной сколько-нибудь массовый политический террор в отношении пассажиров проходивших поездов. Скорее, они боролись с совет­ской агентурой в рядах своего отряда и среди местных жи­телей. По показаниям корнета Васильева, на станции По­граничной, по подозрению в шпионаже в пользу большевиков, Калмыковым были расстреляны владелец столовой Аристов и машинист Петров. Позже, уже на станции Гродеково, за то же расстреляли прапорщика калмыковского отряда Липатова (Данилов прямо называл его красным шпионом [Л. 53-54]). Согласно приказу по «Особому Уссурийскому казачьему отряду» №68 от 15 июня 1918 г., в поселке Пограничном был рас­стрелян Константин Никольский как служивший ранее во Владивостокском ревтрибунале 49. Из мемуаров Данилова узнаем, что Никольский не просто служил при ревтрибунале какой-нибудь «мелкой сошкой», а был его секретарем. На КВЖД он выдавал себя за офицера. То есть, как минимум, был авантюристом-самозванцем [Л. 51-52], как максимум — вражеским агентом.

Заметным направлением репрессивной деятельности Калмыкова была борьба с уголовными преступлениями чинов его отряда. Случайность набора части личного состава и нравственная распущенность революционной поры делали такого рода эксцессы неизбежными. По Данилову, самой «первой жерт­вой» атамана стал не какой-нибудь большевик, а его собственный боец, казненный 24 апреля 1918 г. за то, что пьяным отобрал у одного из жителей поселка Пограничного, торговца кавказской национальности, около пятисот рублей и потом от­пирался, пока не был уличен. Данилов называет этого добровольца Терентьевым [Л. 35-37]. По другим данным, это был Василенко. По факту разбоя сотник Дебеш проводил дознание и доказал вину. Расстрельный приговор был объявлен при­казом по отряду №28 (ст. Пограничная, 24.04.1918 г.). По свидетельству корнета Васильева, Василенко действительно был рас­стрелян. Интересно, что вскоре на той же Пограничной за растрату расстреляли и упомянутого сотника Дебеша 50. Позже был расстрелян председатель юридического отдела отряда корнет Кандауров, заподозренный в ограблении, причем Калмы­ков отобрал у него все деньги 51. Расстрелял атаман и всю свою военно-следственную комиссию, «в полном составе, признав ее виновной в грабеже и вымогательстве» 52.

Выступление Чехословацкого корпуса изменило расстановку сил на Востоке России. Калмыков пересек границу и занял 4 июля 1918 г. Гродеково, где опять заявил, что до круга он — войсковой атаман 53. С этого момента калмыковские ре­прессии начинают принимать ярко выраженный характер по­литического террора и личной мести тем, кто мешал атаману в его жизни и борьбе. По занятии Гродеково были произведены аресты. Сразу же у входной западной стрелки был рас­стрелян на глазах родных Георгиевский кавалер вахмистр Иван Тырданов, тот самый главный зачинщик написания анонимки-ультиматума, который потом вместе с урядником Шевченко сорвал формирование Гродековской «белой» сотни. Весной 1918 г. Тырданов отошел от революционной работы и занялся хозяйством. По делам ему приходилось бывать на станции Пограничной, и он несколько раз заходил к Калмыкову в гости с извинениями за прошлое. Пил у атамана чай, обедал, но предложение вступить в отряд отверг. Этим он, по сути, подписал себе смертный приговор. Калмыков не мог простить ему этот отказ и еще на Пограничной говорил: «Приду в войско и отправлю в Могилев 54Тырданова» [Л. 30, 57].

В Гродеково Калмыков объявил мобилизацию казаков трех южных станиц до 40-летнего возраста. Но отношение уссурийского казачества к нему было далеко не однозначным. По данным Февралева, станицы Полтавская и Вольная посчитали Калмыкова дезертиром, а не атаманом, «Гродековская признала его под давлением террора», а Платоно-Александровская оставалась безразличной. Чтобы мобилизовать станичников, Калмыкову пришлось послать карательные отряды и прибегнуть к репрессиям в отношении тех, кто открыто не желал признавать его приказ о мобилизации. По Февралеву, тогда калмыковцы расстреляли 18 человек уссурийцев: подхорунжего Ширданова 55, казака Мурзина, Герасимова (?) и др. 56. Казни за явный и мнимый большевизм продолжились и в дальнейшем. Так, в августе 1918 г. на станции Муравьев-Амурский по приказанию Калмыкова был расстрелян «заподозренный в принадлежности к большевизму» казак Иван Широков, а на станции Голенки — некая гражданка Клементьева, ее казнили за то, что при обыске сорвала у офицера погоны 57.

По данным Февралева, Калмыков намеревался наступать из Гродеково на Владивосток, чтобы объявить там свою диктатуру; отряду был отдан соответствующий приказ 58. Однако и этому наступлению, и скорой мобилизации уссурийского казачества помешали чехи. На разъезде Липовцы между авангардами калмыковцев и чехов произошло небольшое столкновение, в перестрелке погиб один чех [Л. 60]. Первое время чехи не пускали калмыковцев восточнее станции Голенки [Л. 67].

Дальнейшие события, особенно калмыковские репрессии в от­ношении офицеров-уссурийцев, совершенно непричастных к большевизму, не объяснить без понимания того, что в июле 1918 г. на освобожденной от красных территории Приморья сложилось многовластие. Главную интригу составляло противо­стояние Делового кабинета Временного правителя России генерала Д.Л. Хорвата и Временного правительства автономной Сибири П.Я. Дербера (в политическом смысле то была борьба за власть между кадетами-монархистами и эсерами-областниками). Первый располагал небольшой, но реальной силой (войсками и ресурсами). У второго не было ни армии, ни оружия, ни денег, зато оно пользовалось поддержкой местных земских и городских самоуправлений, умеренно-социалисти­ческих по своему составу. Действительными же хозяевами положения выступали в то время чехи под командованием генерала М.К. Дитерихса, которых всем русским сторонам так или иначе приходилось слушаться. Это многовластие, с одной стороны, было выгодно Калмыкову: он мог никому не под­чиняться. Но с другой стороны, его стремление реально возглавить казачье войско натолкнулось на новое препятствие. Свои претензии на казачество предъявило Временное правительство автономной Сибири, решившее созвать 6-й войсковой круг и на нем заменить Калмыкова другим, приемлемым, войс­ковым атаманом, скорее всего, войсковым старшиной Г.Ф. Февралевым. Кроме того, оно начало формировать Уссурийский казачий полк, одно из подразделений которого, в основном из ка­заков Полтавского станичного округа во главе с отцом и сыном Шестаковыми, расположилось в Никольске-Уссурий­ском, куда чехи калмыковцев пока не пропускали 59.

По сведениям Февралева и Тыртова, штаб войск При­мор­с­кой области для переговоров с Калмыковым командировал к не­му подъесаула князя Хованского. Однако в июле 1918 г. на станции Голенки он был арестован калмыковцами, предан суду и, несмотря на телеграммы генерала В.Е. Флуга об освобож­дении, в начале августа расстрелян. Тыртов не знал, за что убили Хованского. Февралев, отметив заслуги князя (при большевиках боролся с ними в печати), утверждал, что Калмыков просто начал сводить счеты с офицерами, которые не желали служить под его началом 60. Воспоминания Данилова дополняют эту историю важными деталями. Князь Юрий Хованский (Данилов называет его сотником) был арестован на разъезде Липовцы за неявку в калмыковский отряд. Но не это послужило при­чиной казни. После ареста выяснилось, что князь был послан войсковым старшиной Г.Ф. Февралевым, взявшим на себя миссию административного характера, с задачей, ввиду безвластия, до об­разования русской власти, удержать казаков Гродеков­ского и Платоно-Александровского станичных округов от поступления в отряд Калмыкова [Л. 67].

Затем судьбу Ю. Хованского разделил целый ряд офицеров Уссурийского казачьего войска. Войсковой старшина А.М. Шес­таков был тем человеком, который мобилизовал казаков Полтавского станичного округа и начал формировать из них в Никольске-Уссурийском конную сотню Уссурийского казачьего полка. Когда чехи пропустили, наконец, калмыковский отряд в Никольск-Уссурийский, сотня полтавских казаков разошлась по домам, а войсковой старшина А.М. Шестаков, его сын есаул М.А. Шестаков (по Данилову и Савченко, сотник), хорунжий Скажутин и другие офицеры, формировавшие эту сотню, решили держаться подальше от Калмыкова. Но тот не простил им оппозиционности. По воспоминаниям Данилова, глубокой осенью 1918 г. отец и сын Шестаковы и хорунжий Скажутин были схвачены калмыковцами и без суда расстреляны в разных пунктах на территории Уссурийского войска [Л. 60-61]. Февралев вместе с Шестаковыми называет другие фамилии расстрелянных офицеров: хорунжий Савенков, хорунжий Сик (?), прапорщик Колобов 61. По сведениям вдовы Шестаковой, ее муж и сын были арестованы в Полтавке полусотней калмыковцев и увезены в Хабаровск на гауптвахту. После их расстрела ей сообщили, что они якобы сбежали 62.

Вряд ли ликвидацию названных офицеров-антибольшевиков можно объяснить только злобой атамана на тех, кто, вопреки его приказам-призывам, не явился на Пограничную, тем, что Калмыков офицеров-уссурийцев, не вступивших в его отряд, поставил вне закона (таких ведь было много); и дело не столько в конкуренции атамана с войсковым старшиной Шестаковым в деле проведения мобилизации казаков, как полагал Данилов [Л. 63, 65, 60]. С.Н. Савченко привел важный факт. 16 июля 1918 г., когда чехи еще не признавали «Особый Уссурийский казачий отряд», в Никольске-Уссурийском казаки полтавской сотни Шестакова попытались задержать Калмыкова, воз­вращавшегося из Владивостока с переговоров. Только вме­шательство интервентов спасло атамана от ареста 63. Со­мнительно, чтобы войсковой старшина А.М. Шестаков решился на арест только по собственной инициативе. В.Е. Флуг прямо называет отца и сына Шестаковых «политическими противниками» атамана 64, а С.Н. Савченко полагает, что Шес­таковы могли создать проблемы Калмыкову на 5-м Чрез­вычайном круге: сын — как депутат круга от Полтавского станичного округа, отец — как возможный кандидат в войсковые атаманы 65. Наверное, правильнее говорить о попытке либерально-демократической оппозиции (Г.Ф. Февралев, А.М. и М.А. Шестаковы и др.) вы­рвать у Калмыкова власть над Уссурийским войском, попытке, успешно отбитой ата­маном. И в этой политической схватке Калмыкову можно поставить в ви­ну лишь чрезмерную жестокость и мстительность. Но, как знать, быть может, благодаря именно этим качествам он и удержался у власти, став в ко­нечном итоге действительным атаманом.

В этом контексте убийство Февралева стало логическим завершением борьбы атамана с непримиримой антикалмыковской оппозицией внутри Уссурийского войска. Данилов в своих мемуарах не мог не коснуться этого громкого дела. Войсковой старшина Георгий Федорович Февралев, долго служивший советником Войскового правления уссурийцев во Владивостоке, был ярым противником Калмыкова и «всюду открыто порицал действия атамана-мальчика». 19 сентября 1919 г. в 9 часов утра во Владивостоке на Светланской улице, на публике, Февралев был схвачен военными, посажен в автомобиль и увезен в горы. При аресте войсковой старшина просил свидетелей, а дело происходило возле его квартиры, передать жене, что он арестован калмыковцами. Потом дети нашли на фортах его труп с тремя ранами в лицо. Калмыков телеграммой выразил сочувствие вдове, он утверждал, что к убийству Февралева не причастен. Но, по свидетельству Данилова, никто ему не по­верил [Л. 64-66]. Флуг посчитал эту расправу несомненным «актом политической мести со стороны Калмыкова». Февралев сам ему говорил, что потому и проживает во Владивостоке, что это — «более безопасное место, чтобы не разделить участи других оппозиционеров, с которыми “атаман” расправляется самым простым способом, “выводя их в расход” без следствия и суда» 66.

Согласно «Записке» Февралева, Калмыков начал сводить счеты с офицерами, не признававшими его атаманом, после того как «под флагом народного избранника» договорился с че­хами. Он присоединился к ним «на началах полнейшей самостоятельности, лишь с предложением не принимать участия в вопросах конструирования власти» 67.

В приложениях к мемуарам Флуга есть копия письма Ди­терихса Хорвату (Владивосток, 21.07.1918 г.), посвященного привлечению «Особого Уссурийского казачьего отряда» на Хабаровский фронт. В нем Дитерихс выдвинул ряд условий, на ко­торых чехи могли согласиться воевать совместно с калмыковцами. Главные из поставленных им вопросов — три: создание государственной власти, финансирование отряда, использо­вание в нем иностранцев и «инородцев». По первому пункту Ди­терихс требовал отказа Калмыкова от участия в конструировании какой-либо власти. По второму он высказался так: «…я не могу допустить сотрудничества какого-либо отряда, живущего на средства, конфискованные у кого-то и где-то». Наконец, по третьему вопросу Дитерихс писал Хорвату: «Я бы приветствовал присоединение к Калмыкову японских добровольцев, что значительно усилило бы активность заслона, но я решительно протестую против отрядов из бурят, китайцев и иных элементов, способствующих только развитию агитации и провокации большевистского направления среди массы населения деревень своими грабежами, разбоями и самочинными действиями без Вашего ведома» 68.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: