Задача с вертикальными углами 2 глава

Знание, согласно Вертгеймеру, — двусмысленное поня­тие. Знание слепой связи между светом и выключателем сильно отличается от открытия связи между средством в целью. Именно на второй тип знания ориентируют обу­чение его исследования. Как и А. Бергсон, Вертгеймер предвидел появление вычислительной техники и предуп­реждал против уподобления процесса обучения учащихся эксплуатации вычислительной машины, которая не осна­щена дополнительными приспособлениями, необходимыми для того, чтобы она могла действовать в измененной си­туации.

В книге представлен богатейший материал, относящий-

ся к истории замечательных научных открытий: Гаусс, Галилей, Эйнштейн и уникальные с психологической точ­ки зрения беседы с последним. Вертгеймер был, по-види­мому, единственный психолог, отважившийся беседовать с великим ученым «на его территории» о проблемах твор­чества в науке и механизмах творческого мышления. Пси­хологическая реконструкция творческих открытий для Вертгеймера не самоцель. Он решает главную задачу — показать принципиальную структурную общность меха­низмов творчества у представителей примитивных наро­дов, у учащихся, у великих ученых. Это еще одно сви­детельство его педагогического оптимизма.

Говоря о психолого-педагогических аспектах книги Вертгеймера, нельзя обойти молчанием его внимание к проблемам этики, нравственности, личности. Это то, что непременно должно учитываться в обучении. Последнее не должно быть ориентировано лишь на решение сравни­тельно узких, специальных задач. Дети должны получать радость от открытия для себя мира. Задания должны быть содержательными, и главная привлекательность их должна быть в их выполнении, а не во внешних формах вознаграждения. Последнее лишь отвлекает от содержа­тельной работы. Проблемная ситуация, согласно Вертгей­меру, не является чем-то замкнутым в себе, поэтому-то она ведет нас к решению, к структурному завершению. Точно так же решенная задача не должна быть завершен­ной вещью в себе. Она снова может функционировать как часть, которая заставляет нас выходить за ее пределы, побуждает рассматривать и осмысливать более широкое поле. Часто это длительный процесс, характеризующийся драматическим преодолением препятствий. По этому по­воду Вертгеймер замечает, что это верно не только в отношении отдельных лиц, но и в отношении социума, так как великие проблемы передаются от поколения к поколению и индивид действует прежде всего не как ин­дивид, а как член группы, выходящий не только в соци­альное, но и в историческое поле (ср. с культурно-исто­рическим полем Л. С. Выготского).

Подведем первые итоги. Выдающийся представитель гештальтпсихологии, один из ее основателей, категориче­ски возражает против:

— формальной интерпретации процесса мышления как ассоциации ощущений, восприятий и прочих элементов опыта;

— формально-логического описания и анализа реше­ния задачи как последовательности логических операций;

— формального следования дидактическим правилам: последовательность изложения, наглядность и т. д.;

— формального, механического заучивания знаний;

— формальной диагностики умственного развития;

— формальной оценки достижений учащихся в обу­чении.

В книге мы непрерывно наталкиваемся на протесты против всех и всяческих закоснелых, отвердевших форм. Сам автор чаще всего оперирует понятиями «структура», «организация», «целое». При этом акцент ставится не на внешних особенностях и свойствах структуры, а на при­роде ее внутренних связей и отношений между элемен­тами.

Прежде чем перейти к характеристике психологиче­ского анализа продуктивного мышления, данного Верт­геймером, хотелось бы сделать одно отступление. Чита­тель, видимо, уже догадался, что одна из задач настоящей вступительной статьи состоит в том, чтобы преодолеть известный «схематизм сознания», который сложился в психологической литературе (не только отечественной) относительно гештальтпсихологии. Он упакован в несколь­ких словах: главное — отношение между фигурой и фо­ном. Именно эти отношения — единица анализа в этом научном направлении. И еще одно: изоморфизм между оптическим, мозговым и феноменальным полями. Подоб­ные схематизмы складываются относительно любого на­учного направления спустя десятилетия после его перво­начального оформления. Они иногда складываются даже у последователей того или иного направления, не говоря уже о представителях других направлений. Так и мы знаем о гештальтпсихологии преимущественно от пред­ставителей других научных направлений, выступавших по отношению к ней чаще всего в роли критиков, а сле­довательно, и искавших в ней в основном слабые, а не сильные стороны.

Замечательной особенностью исследований продуктив­ного мышления Вертгеймера является то, что и фигурно-фоновые отношения, и изоморфизм трех различных полей выступают у него не автоматически, не как данное, а как заданное, как проблема, которую нужно решать.

Выделение фигуры из фона или выделение проблемной ситуации — это не «рецепция данности». Применительно

к процессу решения Вертгеймер использует, разумеется, «зрительную» терминологию, идущую еще от первых ис­следований Кёлера, например видение, усмотрение и т. п., но это у него, как правило, не одноактный, не одномо­ментный процесс. Он использует метод феноменологиче­ского исследования, как делал это ранее при изучении восприятия, но это не феноменология интуитивизма, не со­зерцание сущностей в процессе «феноменологической ре­дукции» Гуссерля.

Повторим, Вертгеймера интересует динамика, те­чение живого процесса мышления. Такие феномены, как интуиция и инсайт, — лишь моменты этого процесса.

Вертгеймер, например, пишет, что новая мысль появи­лась не в качестве некоего возможного высказывания, об­щего положения или веры, но как «интуиция»: усмотре­ние в структурированной фигуре внутренней связи... Эта интуиция быстро кристаллизовалась в два способа дейст­вий. Он как бы возвращает интуитивным актам их за­конное место, которое они занимали в учении Платона, где интуиция была одним из средств интеллекта. Други­ми словами, он не только восстанавливает прежний смыс­ловой образ интеллекта, но и дает собственную интерпрета­цию и делает его предметом экспериментального иссле­дования. В продуктивном мыслительном процессе, описанном Вертгеймером, несколько упрощая, можно вы­делить следующие основные стадии.

А. Возникновение темы. На этой стадии возникает чувство необходимости начать работу, чувство «направ­ленной напряженности», которая мобилизует творческие силы.

Б. Восприятие темы, анализ ситуации, осознание проб­лемы. Основной задачей этой стадии является создание интегрального, целостного образа ситуации, говоря со­временным языком, ее образно-концептуальной модели, адекватной той ситуации, которая возникла в связи с выбором темы и которая является сферой кристаллизации проблемы, подлежащей решению.

В. Работа над решением проблемы. Она в значитель­ной степени протекает неосознанно (решение может прий­ти ночью), хотя предварительная и весьма напряженная, сознательная работа необходима. Эта предварительная ра­бота может рассматриваться как средство создания специ­альных средств (А. А. Ухтомский назвал бы их функцио­нальными органами) для решения проблем. Примером мо-

жет служить тренировка в визуализации проблемной ситуации, превосходно описанная Вертгеймером.

Г. Возникновение идеи решения (инсайт). Эта стадия хорошо описана не только Вертгеймером, но и многими авторами до и после него. Однако природа явления оста­ется неясной.

Д. Исполнительская стадия, не требующая и особых пояснений.

Мы несколько стилизовали собственные описания Верт­геймера, которые сам он называет сложными (читатель будет судить об этом сам), для того чтобы легче было выделить основные особенности подхода автора к продук­тивному мышлению и его исследовательской стратегии.

Вертгеймер был и, видимо, остается до сего времени непревзойденным мастером анализа предметного и кон­цептуального содержания проблемных ситуаций. В нем удивительным образом сочетались педагог-предметник, методист, ученый-геометр (или физик, когда речь идет об анализе творчества Галилея и Эйнштейна) и психолог — исследователь мышления. Его успех в изучении продук­тивного мышления в значительной степени связан имен­но с этим. К сожалению, до настоящего времени в этой области немало работ, в которых тщательный анализ опе­рационально-технической стороны мыслительного процес­са повисает в пустоте, поскольку он либо не связан с предметным содержанием, либо само предметное содер­жание искусственно, то есть беспредметно. Это же спра­ведливо по отношению к психолого-педагогическим иссле­дованиям учебного процесса, ведущегося по явно слабым учебникам. Поэтому, кстати, Вертгеймер скептически от­носился к количественной обработке результатов собст­венных исследований. Понимание, а особенно прозре­ние — это не статистический феномен.

Следовательно, «оптическое поле», то есть предметное содержание, проблемную ситуацию в учебной деятельно­сти необходимо организовать должным образом.

Ситуация должна быть неясной, незавершенной, вы­зывать ощущение «направленной напряженности», побуж­дать к поиску способов и средств ее изменения, к пре­вращению ее в четкую, завершенную ситуацию. Именно это представляет собой важное условие перехода от пло­хого гештальта к хорошему.

Оптическое поле — это первый член «изоморфной триа­ды». Опустим мозговое поле, так как в этой книге Верт-

геймер не возвращается к своим гипотезам относительно принципов его организации (над ними продолжал рабо­тать В. Кёлер). Обратимся к феноменальному полю, ко­торое он описывает в «зрительных» или в «визуальных» терминах. Эта терминология в описании продуктивного мышления довлела над Вертгеймером не случайно и вовсе не только потому, что его первые исследования были по­священы зрению. Видимо, это было и результатом его бесед с Эйнштейном, начавшихся в 1916 г., и его собст­венного творческого опыта в геометрии. Вертгеймер прин­ципиально не согласен с бытующим и до настоящего вре­мени аксиоматическим допущением, согласно которому мышление является вербальным по своей природе и ло­гика обязательно связана с языком. При большой насы­щенности книги подобной визуальной терминологией: ви­дение, усмотрение, перецентрирование, образ и т. п.— понятие «феноменальное поле» в ней практически не встречается. По сути дела, Вертгеймер дал описание ви­зуального мышления, но, к сожалению, не ввел этого по­нятия. Уже после его кончины понятие «визуальное мыш­ление» ввел другой представитель гештальтпсихологии — Р. Арнхейм, который высоко ценил исследования Вертгеймера.

Таким образом, мы можем констатировать, что, иссле­дуя новую предметную область — продуктивное мышле­ние, — Вертгеймер существенно трансформировал исход­ные понятия гештальтпсихологии, то есть понятия опти­ческого и феноменального полей. Исчезло и представле­ние об их изоморфизме. Первое поле предстало как исход­ная предметная ситуация, второе — ее новое видение — как результат ее преобразования. Возникает важный во­прос: что же является средством такого преобразования? Это уже не мозговое поле, как в случае восприятия кажу­щегося движения. Мы говорили выше, что этим понятием Вертгеймер перестал пользоваться. Из всего контекста ис­следования, из его, так сказать, фактуры с необходи­мостью следует (и читатель в этом может убедиться сам), что между оптическим и феноменальным полем находится поле предметных и социальных действий, то есть поле деятельности, которая является не только средством их преобразования, но и средством их конструирования. Предварительная система действий, описываемая Верт­геймером как в терминах стадий, шагов, фаз, так и в терминах собственно действий, может способствовать или

препятствовать возникновению актов интуиции, а послед­няя в свою очередь также развертывается в систему дей­ствий. То есть действие выступает в качестве обязатель­ного условия формирования гештальта, независимо от того, хороший он или плохой, исходный или завершающий. В этом пункте уместно привести положение А. Н. Ле­онтьева о том, что «осуществленная деятельность богаче, истиннее, чем предваряющее ее сознание» ¹. Это положе­ние в полной мере относится к исходным исследователь­ским установкам и их воплощенным результатам. Это от­носится не только к Вертгеймеру, но к любому ученому, который руководствуется не только исходными установ­ками, а следует в своей деятельности и за развитием ее предметного содержания.

Внимательный читатель сможет найти в книге новый, непривычный для классической гештальтпсихологии кон­цептуальный аппарат, относящийся к описанию деятель­ности и действий. Здесь н понятия (или их аналоги) предметных значений или предметных обобщений, функ­циональных и операциональных значений, здесь есть и прототип описания функциональной (автор называет ее логической) структуры действий и даже ее модель, вы­раженная в абстрактных логических понятиях. Вертгеймер, однако, подчеркивает, что это не логическая абстракция, а логические средства описания структуры действий, структурных особенностей их психологической картины, которая сильно отличается от логической абстракции.

Известно, что книга «Продуктивное мышление» была написана в 1936—1943 гг., но неизвестно, когда же про­водились отдельные экспериментальные и историко-науч­ные исследования, вошедшие в нее. Видимо, это 30-е го­ды. Примерно в те же годы Л. С. Выготский и Л. С. Са­харов изучали процессы формирования понятий у школьников, под руководством Л. С. Выготского Л. И. Бо­жович, А. В. Запорожец, Р. Е. Левина проводили иссле­дования развития речи и практической интеллектуальной деятельности у детей. К этому же времени относится и публикация известной книги Л. С. Выготского «Мышле­ние и речь». В середине 30-х годов А. В. Запорожец изучал мышление глухонемых детей и, подобно Вертгей­меру. Доказывал их интеллектуальную полноценность.

¹ Леонтьев А. Н. Избранные психологические произведе­ния, т. 2. М., 1983, с. 168.

В 1938 г. он прочитал доклад «Действие и интеллект», который был опубликован лишь в 1986 г.¹ К сожалению, эти исследовательские циклы проводились независимо друг от друга, но общность подходов просматривается. Установление сходства и различий в методах и концеп­туальном аппарате в исследованиях Вертгеймера и шко­лы Выготского — интересная задача, решение которой важно не только для истории психологии, но и для ее дальнейшего развития.

Мы не ставили своей целью реферирование книги Вертгеймера или описание ее архитектоники. Наша за­дача состояла в том, чтобы обрисовать хотя бы схемати­чески научный и практический контекст того времени, в которое автор работал над проблематикой продуктивного мышления, и показать, что он во многом опередил свое время. К слову сказать, Ж. Пиаже пришел к деятельност­ной трактовке мышления и признал действие единицей его анализа лишь в последние годы своей жизни.

В заключение вернемся к проблеме соотношения ин­теллекта и интуиции. Выше речь шла о том, что интуи­ция весьма своеобразно становилась областью научного исследования. Это происходило за счет интеллекта. К ин­туиции относили все непознанное в механизмах мышле­ния, а также то, что признавалось принципиально непо­знаваемым, не поддающимся исследованию и пониманию. Затем начинается обратный процесс. Некоторые интуитив­ные акты опредмечиваются, становятся доступными для изучения интеллектуальными, в том числе и интуитив­ными средствами. Во всяком случае, живое познание и мышление (включающее в себя интеллект и интуицию) уже стали предметом вполне добротного, эксперименталь­ного научного исследования, а некоторые из перечислен­ных явлений — даже объектом моделирования.

Таким образом, мы можем фиксировать подвижность границ между двумя сферами исследования — интеллек­том и интуицией. На смену периода упрощения понятия «интеллект» приходит период его обогащения, что на сей раз происходит за счет сферы интуитивного. Но этот про­цесс идет с обратным знаком.

Интеллект начинает представляться и осмысливаться как некоторая суперпозиция всех его многообразных форм

¹ Запорожец А. В. Избранные психологические труды, т. 1. М., 1986.

(сенсомоторных, образных, вербальных, знаково-символи­ческих, дискурсивных и пр.). Что касается интуиции, то она начинает выступать как возможная особенность каж­дой из них и по-прежнему как относительно автономная форма, но все же форма интеллекта. Можно предполо­жить, что, когда понятие «интеллект» займет свое место в ряду предельных абстракций, являющихся содержатель­ными, а не пустыми, оно станет ближе к своему культур­ному смысловому образу.

Несмотря на серьезные достижения в исследованиях интеллекта (достаточно еще раз упомянуть имена М. Вертгеймера, Л. С. Выготского, Ж. Пиаже), прежде­временно говорить о познании механизма интуиции. Од­нако важно уловить новую тенденцию и еще раз под­черкнуть стойкость и живучесть смыслового образа ин­теллекта, существующего в культуре, по сравнению с уступчивостью науки и техники к его деформациям. Он еще не полностью восстановлен даже в психологии, ко­торая в последние годы нередко довольствуется не очень богатыми компьютерными метафорами. Это наводит на грустные размышления, тем более что компьютерные ме­тафоры чаще всего имеют своим первоисточником ту же психологию. Иногда даже создается впечатление полного тождества между компьютерными метафорами, которыми оперируют психологи и лингвисты, и когнитивными мета­форами, которыми оперируют специалисты в области ин­форматики и вычислительной техники. И для тех, и для других интеллект нередко выступает в качестве некото­рого устройства, предназначенного для решения задач.

Подобная трактовка человеческого интеллекта с необ­ходимостью приводила и приводит к переоценке реальных и проектируемых возможностей искусственного интеллек­та. Из описаний продуктивного мышления Вертгеймера следует, что главным в этом процессе является не столь­ко операционально-технические процедуры, направлен­ные на решение уже сформулированной задачи, сколько сама формулировка задачи, постановка проблемы. Имен­но на этой стороне мыслительного процесса должно быть сконцентрировано внимание исследователей. К этому только сейчас приходят специалисты в области информа­тики и искусственного интеллекта. Наиболее проница­тельные из них начинают осознавать, что будущие сис­темы искусственного интеллекта смогут решать любые проблемы, но они не смогут их ставить. Постановка проб-

лем — это прерогатива человека. Нельзя сказать, что это новая мысль. Она высказывалась задолго до появления вычислительной техники. О. Мандельштам, обсуждая воз­можности машинной поэзии, писал: «Машина живет глу­бокой и одухотворенной жизнью, но семени от машины не существует» ¹. Книга Вертгеймера. несомненно, помо­жет если и не преодолеть компьютерные метафоры в психологии и когнитивные метафоры в информатике, то во всяком случае, существенно обогатить их содержание.

Мы считали необходимым и полезным уделить некото­рое внимание проблеме «первообраза» интеллекта и ука­зать на наличие различных тенденций в его развитии и модификациях. Тенденции симплификации и амплифика­ции — это не только достояние истории науки. Они живы и сегодня, причем тенденция симплификации, к сожале­нию, пока еще является преобладающей. Не потому ли мы с такой легкостью говорим об искусственном интеллек­те, об интеллектуальной революции. Прежде чем делать заключение о реальности этих явлений, необходимо либо восстановить в правах гражданства прежний культурный облик (архетип) интеллекта, либо построить новый, либо, что еще лучше, сделать и то, и другое.

При выполнении этой работы, несомненно, следует учитывать исследования Макса Вертгеймера, которые се­годня звучат как вполне современные. Причину непрехо­дящего значения работ Вертгеймера хорошо объяснил Б. М. Теплов: «Через все труды Вертгеймера красной нитью проходит тенденция: от мертвой, сухой, абстракт­ной, формалистической психологии университетских ка­федр и лабораторий — к конкретной «жизненной» психоло­гии, к «естественному способу мышления жизненно ощу­щающего человека»...»². Эта оценка, данная Б. М. Тепло­вым в 1935 г., справедлива и сегодня.

Я убежден, что книга М. Вертгеймера будет с благо­дарностью встречена и по достоинству оценена научной общественностью.

В. П. Зинченко

¹ Мандельштам О. — «Россия», 1922, № 2, с. 23—24.

² Теплов Б. М. Избр. труды. Т. И. М., 1985, с. 219.

ВВЕДЕНИЕ

Что происходит, когда мышление работает продуктив­но? Что происходит, когда в ходе мышления мы продви­гаемся вперед? Что в действительности происходит в та­ком процессе?

Если мы обращаемся к книгам, то часто находим от­веты, которые только кажутся простыми. Но в отноше­нии реальных продуктивных процессов — когда у нас, пусть даже в связи с самой скромной проблемой, возни­кает творческая мысль, когда мы действительно начинаем постигать ее суть, когда мы испытываем радость от соб­ственно продуктивного процесса мышления — оказывает­ся, что эти ответы часто вместо того, чтобы открыто при­знать реальные проблемы, тщательно их скрывают. В этих ответах отсутствует плоть и кровь происходящего.

На протяжении своей жизни вы, конечно, интересова­лись — иногда даже всерьез — многими вещами. Интере­совало ли вас, что же представляет собой вещь, именуе­мая мышлением? В этом мире существуют разные вещи: пища, грозы, цветы, кристаллы. Ими занимаются различ­ные науки; они предпринимают большие усилия, чтобы по-настоящему понять их, постигнуть, что они собой пред­ставляют на самом деле. Интересуемся ли мы столь же серьезно тем, что такое продуктивное мышление?

Есть прекрасные примеры. Их часто можно обнару­жить даже в повседневной жизни. Вероятно, вы когда-ни­будь испытали сами или, наблюдая за детьми, были сви­детелями этого удивительного события — рождения под­линной идеи, продуктивного процесса, перехода от слепоты к пониманию. Если вам не посчастливилось испытать это­го самим, то, возможно, вы наблюдали это у других; пли, может быть, были восхищены, когда нечто подобное про­мелькнуло перед вами при чтении хорошей книги.

Многие считают, что люди не любят думать и стре­мятся всеми силами избежать этого, они предпочитают не

думать, а запоминать и повторять. Но, несмотря на многие неблагоприятные факторы, которые подавляют подлинное мышление, оно вновь и вновь возрождается и расцветает. И часто складывается впечатление, что люди — даже де­ти — стремятся к нему.

Что же в действительности происходит в таких про­цессах? Что происходит, когда мы действительно мыслим, и мыслим продуктивно? Каковы существенные особенно­сти и этапы этого процесса? Как он протекает? Как возни­кает вспышка, озарение? Какие условия, установки бла­гоприятствуют или не благоприятствуют таким замеча­тельным явлениям? Чем отличается хорошее мышление от плохого? И наконец, как улучшить мышление? Свое мышление? Мышление вообще? Допустим, нам нужно со­ставить перечень основных операций мышления — как бы он выглядел? Чем, в сущности, следует руководствовать­ся? Можно ли увеличить число таких операций — улуч­шить их и сделать тем самым более продуктивными?

Уже более двух тысяч лет многие лучшие умы в фи­лософии, логике, психологии, педагогике пытаются найти ответы на эти вопросы. История этих усилий, блестящих идей и огромного труда, затраченного на исследования и творческое обсуждение, представляет собой яркую, дра­матическую картину. Многое уже сделано. Внесен солид­ный вклад в понимание большого числа частных вопросов. И в то же время в истории этих усилий есть что-то тра­гическое. Сравнивая готовые ответы с реальными приме­рами блестящего мышления, великие мыслители вновь и вновь испытывали тревогу и глубокое разочарование, они чувствовали, что, хотя сделанное и обладает достоинства­ми, оно, в сущности, не затрагивает сути проблемы.

И сегодня положение почти не изменилось. Во многих книгах эти вопросы рассматриваются так, как будто все проблемы уже решены. Существующие противоположные взгляды на природу мышления влекут за собой серьезные последствия в отношении поведения и обучения. На­блюдая за учителем, мы часто понимаем, сколь серьез­ными могут быть последствия таких взглядов на мыш­ление.

Хотя и встречаются хорошие учителя, обладающие вкусом к подлинному мышлению, положение в школах часто является неудовлетворительным. Действия учите­лей, характер преподавания, стиль учебников во многом определяются двумя традиционными взглядами на при-

роду мышления: классической логикой и ассоциативной теорией. Оба взгляда имеют свои достоинства. В какой-то степени они, по-видимому, адекватны определенным ти­пам процессов мышления, определенным видам его ра­боты, но в обоих случаях открытым остается вопрос, не является ли такой способ понимания мышления серь­езной помехой, не наносит ли он на самом деле ущерб способным ученикам.

Эта книга написана, во-первых, потому, что традици­онные взгляды игнорируют важные характеристики про­цессов мышления, во-вторых, потому, что во многих кни­гах эти взгляды принимаются без всякого исследования, как само собой разумеющееся, в-третьих, потому, что об­суждение мышления сводится в них большей частью к общим рассуждениям, и, наконец, потому, что в большин­стве случаев идеи гештальттеории известны лишь поверх­ностно. Многое поставлено на карту, и пора выдвинуть эти игнорировавшиеся до сих пор проблемы на передний план, проанализировать традиционные взгляды, обсудить, больные вопросы на конкретных примерах яркого про­дуктивного мышления и дать, таким образом, интерпре­тацию мышления с позиций гештальттеории.

В некоторых главах (1—6) будут использованы на первый взгляд очевидные, элементарные примеры. Основ­ные теоретические проблемы будут рассмотрены на кон­кретном материале. Для лучшего понимания будут при­влечены некоторые экспериментальные методы. Мы рас­смотрим, как протекает мышление и какова природа этого процесса в целом, а также отдельных его частей, этапов и операций. По контрасту с менее совершенными способами мышления читатель сможет оценить прекрас­ные, хотя и скромные продуктивные процессы, наблюдае­мые у детей.

Мы увидим, что то, что происходит в этих процессах, далеко не адекватно описывается с помощью средств и понятий двух традиционных подходов. Мы узнаем, какие характерные особенности процессов и операций игнори­ровались, потому что они внутренне чужды привычным понятиям. Мы увидим, как такие факторы действуют в продуктивном мышлении.

В главе 7 мы рассмотрим простой пример, взятый из повседневной жизни, который, по-видимому, затрагивает самую суть человеческого мышления.

В главах 4, 8, 9 и 10 мы дадим несколько описаний и

толкований подлинно творческих процессов мышления и закончим эти главы историей творческой деятельности Эйнштейна, которая привела его к открытию теории от­носительности. В последней главе мы сформулируем об­щие выводы.

Специалисты знают, как много условий должно вы­полняться в ходе тщательного исследования. Я вынужден опустить многие важные для исследовательской работы технические детали, так как они сделали бы изложение слишком громоздким. В любом исследовании мы часто сталкиваемся с вещами, которые лишь на первый взгляд кажутся понятными с традиционных позиций. Более вни­мательное исследование показывает, что дело значительно сложнее. Поэтому мы ищем пути, методы, которые спо­собствуют более глубокому пониманию. Читателю-учено­му были бы интересны эти специфические методы и при­емы, а также логика шагов, предпринятых в теоретиче­ском и экспериментальном исследовании. Но главный интерес представляет тщательное наблюдение и качест­венный анализ. Конечно, во многих случаях легко заме­нить качественный метод количественным, который при решении многих проблем необходим лишь на втором эта­пе, однако я не буду касаться этого.

Ученому-психологу, логику, преподавателю эта книга предлагается прежде всего как призыв к дискуссии по основным затронутым здесь вопросам. Я выбрал терми­нологию, которая, как мне кажется, наиболее близка при­роде изучаемых процессов. Хотя, как я полагаю, многое из того, о чем я собираюсь сказать, очень близко к здра­вому смыслу, это трудно выразить в научных терминах; однако термины, которые я использую, часто могут ка­заться читателю странными, потому что они идут вразрез с привычными способами рассмотрения проблемы. Исполь­зуемые мною термины не должны создавать впечатления, что проблемы уже решены; я считаю, что они сами еще содержат проблемы, требующие продуктивных решений. В настоящее время принятые термины и тезисы следует понимать скорее как векторы, указывающие прежде всего на характеристики тех конкретных процессов, которые имеют место в этих примерах. Многое из того, что я ска­жу, может быть выражено и в другой терминологии. Мно­гие проблемы и тезисы в известной степени нейтральны к тому или иному способу их выражения. Сама термино­логия не имеет никакого значения. Важны проблемы и

сущность тезисов, формулируемых при обсуждении кон­кретных случаев. По ходу изложения понятия будут все больше раскрываться, а их обсуждение поможет рассеять возможные недоразумения.

Хотя можно изложить факты и на другом языке, в том числе на языке иных подходов, мне хотелось бы предосте­речь читателя-ученого: подход, развиваемый в данном исследовании, в своей основе противоположен многим су­ществующим взглядам. Я надеюсь, что читатель не от­ложит эту книгу в долгий ящик, где он коллекционирует психологические или философские мнения, а пойдет даль­ше. Многое поставлено на карту. Мы должны рассмотреть проблемы непредвзято и конструктивно.

В качестве фона для последующего обсуждения я вна­чале дам краткую характеристику двух традиционных теорий. Они превосходят все другие подходы по строгости и полноте, с которыми в них рассматриваются операции и устанавливаются основные понятия, стандарты, критерии, законы и правила. Другие подходы — даже если они на первый взгляд сильно отличаются от этих двух — часто все-таки несут на себе черты этих теорий и повторяют так или иначе операции и правила этих двух подходов. Со­временные исследования мышления во многом определя­ются одной из этих теорий или сразу двумя. Я укажу их основные особенности, но опущу некоторые иррелевант­ные и неясные моменты.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: