МЫШЛЕНИЕ НА СЛУЖБЕ У МИРОПОНИМАНИЯ

Chapter 3 - Thinking in the Service of Knowledge

When I observe how a billiard ball, when struck, communicates its motion to another, I remain

entirely without influence on the course of this observed process. The direction of motion and the

velocity of the second ball are determined by the direction and velocity of the first. As long as I

remain a mere spectator, I can only say anything about the movement of the second ball when it

has taken place. It is quite different when I begin to reflect on the content of my observation. The

purpose of my reflection is to form concepts of the occurrence. I connect the concept of an

elastic ball with certain other concepts of mechanics, and take into consideration the special

circumstances which obtain in the instance in question. I try, in other words, to add to the

occurrence which takes place without my assistance a second process which takes place in the

conceptual sphere. This latter one is dependent on me. This is shown by the fact that I can rest

content with the observation, and renounce all search for concepts if I have no need of them. If

however, this need is present, then I am not satisfied until I have brought the concepts Ball,

Elasticity, Motion, Impact, Velocity, etc., into a certain connection, to which the observed

process is related in a definite way. As surely as the occurrence goes on independently of me, so

surely is the conceptual process unable to take place without my assistance.

МЫШЛЕНИЕ НА СЛУЖБЕ У МИРОПОНИМАНИЯ

Когда я наблюдаю, как бильярдный шар, получив толчок, передает свое движение другому шару, то я не оказываю никакого влияния на ход этого наблюдаемого процесса. Направление движения и скорость второго шара обусловлены направлением и скоростью первого. Пока я ограничиваюсь простой ролью наблюдателя, я лишь тогда в состоянии сказать что-либо о движении второго шара, когда оно наступило. Иначе обстоит дело, когда я начинаю размышлять о содержании моего наблюдения. Мое размышление имеет целью образовать понятия о процессе. Я привожу понятие упругого шара в связь с некоторыми другими понятиями механики и принимаю во внимание особые обстоятельства, влияющие в данном случае. К процессу, совершающемуся без моего участия, я пытаюсь добавить второй, происходящий в сфере понятий. Последний зависит от меня. Это обнаруживается в том, что я могу ограничиться одним только наблюдением и отказаться от всякого поиска понятий, если не имею в этом потребности. Но поскольку такая потребность существует, то я успокаиваюсь лишь тогда, когда привожу понятия шара, упругости, движения, толчка, скорости и т. д. в определенную связь с наблюдаемым процессом. И если достоверно то, что механический процесс совершается независимо от меня, то столь же достоверно и то, что понятийный процесс не может произойти без моего содействия.

We shall have to consider later whether this activity of mine really proceeds from my own

independent being, or whether those modern physiologists are right who say that we cannot think

as we will, but that we must think just as those thoughts and thought-connections determine that

happen to be present in our consciousness.1 For the present we wish merely to establish the fact

that we constantly feel obliged to seek for concepts and connections of concepts, which stand in

a certain relation to the objects and events which are given independently of us. Whether this

activity is really ours or whether we perform it according to an unalterable necessity, is a

question we need not decide at present. That it appears in the first instance to be ours is beyond

question. We know for certain that we are not given the concepts together with the objects. That I

am myself the agent in the conceptual process may be an illusion, but to immediate observation

it certainly appears to be so. The question is, therefore: What do we gain by supplementing an

event with a conceptual counterpart?

Действительно ли эта моя деятельность является следствием моего самостоятельного существа, или же правы современные физиологи, утверждающие, что мы не можем мыслить, как хотим, а должны мыслить, как это определяют наличествующие в нашем сознании мысли и сочетания мыслей (ср. Циген, "Руководство по физиологической психологии"), - это станет предметом дальнейшего рассмотрения. Пока же мы собираемся лишь установить тот факт, что мы чувствуем себя постоянно вынужденными подыскивать к данным нам без нашего содействия предметам и процессам понятия и сочетания понятий, стоящие в определенном отношении к ним. Является ли эта деятельность на самом деле нашей деятельностью, или мы выполняем ее по неотвратимой необходимости, это мы пока оставим в стороне. Бесспорно то, что на первый взгляд она нам является как наша. Мы знаем совершенно точно, что вместе с предметами нам не сразу бывают даны их понятия. Что я сам являюсь деятельным участником, это может покоиться на видимости; во всяком случае непосредственному наблюдению дело представляется именно так. Вопрос в следующем: что выигрываем мы, подыскивая к некоему процессу понятийный эквивалент?

There is a profound difference between the ways in which, for me, the parts of an event are

related to one another before, and after, the discovery of the corresponding concepts. Mere

observation can trace the parts of a given event as they occur, but their connection remains

obscure without the help of concepts. I see the first billiard ball move towards the second in a

certain direction and with a certain velocity. What will happen after the impact I must await, and

again I can only follow it with my eyes. Suppose someone, at the moment of impact, obstructs

my view of the field where the event is taking place, then, as mere spectator, I remain ignorant of

what happens afterwards. The situation is different if prior to the obstruction of my view I have

discovered the concepts corresponding to the pattern of events. In that case I can say what will

happen even when I am no longer able to observe. An event or an object which is merely

observed, does not of itself reveal anything about its connection with other events or objects.

This connection becomes evident only when observation is combined with thinking.

Существует глубокое различие между тем, как относятся для меня друг к другу части какого-нибудь процесса до и после нахождения соответствующих понятий. Простое наблюдение может проследить отдельные части данного процесса в их течении; но связь их останется темной до привлечения на помощь понятий. Я вижу, как первый бильярдный шар движется в известном направлении и с известной скоростью навстречу второму; что произойдет после их столкновения, это я должен выждать, но и тогда я смогу проследить это опять-таки лишь глазами. Положим, что в момент столкновения кто-либо заслонит мне поле зрения, в котором происходит процесс, и тогда - как простой наблюдатель - я останусь неосведомленным обо всем, что случится после. Иначе будет, если еще до этой помехи я уже найду соответствующие понятия для определения взаимоотношений шаров. В таком случае я смогу знать о происходящем и после прекращения возможности наблюдения. Одно только наблюдение процесса или предмета само по себе не дает никакого знания о его связи с другими процессами или предметами. Эта связь становится очевидной только тогда, когда наблюдение соединяется с мышлением.

Observation and thinking are the two points of departure for all the spiritual striving of man, in

so far as he is conscious of such striving. The workings of common sense, as well as the most

complicated scientific researches, rest on these two fundamental pillars of our spirit.

Philosophers have started from various primary antitheses: idea and reality, subject and object,

appearance and thing-in-itself, “I” and “Not-I”, idea and will, concept and matter, force and

substance, the conscious and the unconscious. It is easy to show, however, that all these

antitheses must be preceded by that of observation and thinking, this being for man the most

important one.

Наблюдение и мышление - вот две исходные точки для всякого духовного стремления человека, поскольку он сознает таковые. Приемы обычного человеческого рассудка, как и сложнейших научных исследований, основываются на этих двух основных столпах нашего духа. Философы исходили из различных исконных противоположностей: идеи и действительности, субъекта и объекта, явления и вещи в себе, Я и не-Я, идеи и воли, понятия и материи, силы и вещества, сознательного и бессознательного. Но легко обнаружить, что всем этим противоположностям должна предшествовать противоположность наблюдения и мышления как наиважнейшая для человека.

Whatever principle we choose to lay down, we must either prove that somewhere we have

observed it, or we must enunciate it in the form of a clear thought which can be re-thought by

any other thinker. Every philosopher who sets out to discuss his fundamental principles must

express them in conceptual form and thus use thinking. He therefore indirectly admits that his

activity presupposes thinking. Whether thinking or something else is the chief factor in the

evolution of the world will not be decided at this point. But that without thinking, the philosopher

can gain no knowledge of such evolution, is clear from the start. In the occurrence of the world

phenomena, thinking may play a minor part; but in the forming of a view about them, there can

be no doubt that, its part is a leading one.

Какой бы принцип мы ни установили, нам придется подтвердить, что он где-либо наблюдаем нами, или же высказать его в форме ясной мысли, которая может быть продумана каждым. Любой философ, принимающийся говорить о своих первопринципах, вынужден пользоваться формой понятий, а следовательно, и мышлением. Этим он косвенно признает, что для своей деятельности он уже предполагает мышление. Является ли мышление или что-либо другое главным элементом мирового развития, об этом здесь нельзя еще составить решающего суждения. Но что философ не может без мышления получить об этом какое-либо знание, это ясно заранее. Пусть мышление и играет второстепенную роль при возникновении мировых явлений, но при образовании воззрений о них ему, несомненно, принадлежит главная роль.

As regards observation, our need of it is due to the way we are constituted. Our thinking about a

horse and the object “horse” are two things which for us emerge apart from each other. This

object is accessible to us only by means of observation. As little as we can form a concept of a

horse by merely staring at the animal, just as little are we able by mere thinking to produce a

corresponding object.

In sequence of time, observation does in fact come before thinking. For even thinking we must

get to know first through observation. It was essentially a description of an observation when, at

the beginning of this chapter, we gave an account of how thinking lights up in the presence of an

event and goes beyond what is merely presented. Everything that enters the circle of our

experience, we first become aware of through observation. The content of sensation, perception

and contemplation, all feelings, acts of will, dreams and fancies, mental pictures, concepts and

ideas, all illusions and hallucinations, are given to us through observation.

Что же касается наблюдения, то потребность в нем коренится в нашей организации. Наше размышление о лошади и предмет "лошадь" суть две выступающие для нас раздельно вещи. И этот предмет доступен для нас только через наблюдение. Подобно тому как через простое глядение на лошадь мы не можем составить себе понятия о ней, так и через простое, мышление мы не в состоянии создать соответствующий предмет.

Во времени наблюдение даже предшествует мышлению. Ибо и с мышлением мы должны сначала познакомиться через наблюдение. Существенным было дать сперва описание наблюдения, когда мы в начале этой главы представили, как мышление воспламеняется при том или ином процессе и выходит за пределы осуществленной без его участия данности. Все, входящее в круг наших переживаний, мы замечаем только через наблюдение. Содержание ощущений, восприятий, воззрений, чувств, волевых актов, образов сна и фантазии, представлений, понятий и идей, всяких иллюзий и галлюцинаций, все это дается нам через наблюдение.

But thinking as an object of observation differs essentially from all other objects. The

observation of a table, or a tree, occurs in me as soon as these objects appear upon the horizon of

my experience. Yet I do not, at the same time, observe my thinking about these things. I observe

the table, and I carry out the thinking about the table, but I do not at the same moment observe

this. I must first take up a standpoint outside my own activity if, in addition to observing the

table, I want also to observe my thinking about the table. Whereas observation of things and

events, and thinking about them, are everyday occurrences filling up the continuous current of

my life, observation of the thinking itself is a kind of exceptional state. This fact must be

properly taken into account when we come to determine the relationship of thinking to all other

contents of observation. We must be quite clear about the fact that, in observing thinking, we are

applying to it a procedure which constitutes the normal course of events for the study of the

whole of the rest of the world-content, but which in this normal course of events is not applied to

thinking itself.

Однако мышление как объект наблюдения все же существенно отличается от всех других вещей. Наблюдение стола или дерева возникает у меня тотчас, как только эти предметы появляются на горизонте моих переживаний. Но мышление об этих предметах наблюдаю я не одновременно. Стол я наблюдаю, мышление о столе я совершаю, но я не наблюдаю его в тот же момент. Если я наряду со столом хочу наблюдать и мышление о столе, то я должен сначала перенестись на точку зрения, находящуюся вне моей собственной деятельности. В то время как наблюдения предметов и событий и мышление о них являются совершенно обыденными состояниями, заполняющими мою текущую жизнь, наблюдение мышления есть своего рода исключительное состояние. Необходимо соответствующим образом принять во внимание этот факт, когда дело идет об определении отношения мышления ко всем другим содержаниям наблюдения. Надо выяснить себе, что при наблюдении мышления к нему применяется прием, который для наблюдения всего остального содержания мира является нормальным состоянием, но который в этом нормальном состоянии не наступает для мышления самостоятельно. На это можно было бы возразить, что замеченное мною здесь о мышлении приложимо также и к чувствованию и прочим видам духовной деятельности. Когда мы испытываем, например, чувство удовольствия, то оно также воспламеняется от какого-нибудь предмета, и я наблюдаю сам этот предмет, а не чувство удовольствия. Но это возражение основано на ошибке. Удовольствие вовсе не находится в таком же отношении к своему предмету, как образуемое мышлением понятие. Я совершенно определенно сознаю, что понятие вещи образовано моей деятельностью, между тем как удовольствие вызывается во мне предметом, подобно тому как, скажем, падающим камнем вызывается изменение в предмете, на который он падает. Для наблюдения удовольствие дано совершенно таким же образом, как и вызывающий его процесс. Того же самого нельзя сказать о понятии. Я могу спросить: почему известный процесс вызывает во мне чувство удовольствия? Но я никак не могу спросить: почему этот процесс порождает во мне определенную сумму понятий? Это просто не имело бы смысла. При размышлении о процессе дело идет вовсе не о воздействии на меня. Я ничего не могу узнать о себе .самом из того, что мне знакомы соответствующие понятия для наблюдаемого мною изменения, произведенного в оконной раме брошенным в нее камнем. Но я, конечно, узнаю кое-что о своей личности, если мне знакомо чувство, пробуждаемое во мне тем или иным процессом. Когда я говорю в связи с неким наблюдаемым предметом - это роза, то я решительно не высказываю ничего о себе самом; когда же я говорю о той же вещи, что она вызывает во мне чувство удовольствия, то я характеризую не только розу, но и самого себя в своем отношении к розе.

But thinking as an object of observation differs essentially from all other objects. The

observation of a table, or a tree, occurs in me as soon as these objects appear upon the horizon of

my experience. Yet I do not, at the same time, observe my thinking about these things. I observe

the table, and I carry out the thinking about the table, but I do not at the same moment observe

this. I must first take up a standpoint outside my own activity if, in addition to observing the

table, I want also to observe my thinking about the table. Whereas observation of things and

events, and thinking about them, are everyday occurrences filling up the continuous current of

my life, observation of the thinking itself is a kind of exceptional state. This fact must be

properly taken into account when we come to determine the relationship of thinking to all other

contents of observation. We must be quite clear about the fact that, in observing thinking, we are

applying to it a procedure which constitutes the normal course of events for the study of the

whole of the rest of the world-content, but which in this normal course of events is not applied to

thinking itself.

Someone might object that what I have said about thinking applies equally to feeling and to all

other spiritual activities. Thus for instance, when I have a feeling of pleasure, the feeling is also

kindled by the object, and it is this object that I observe, but not the feeling of pleasure. This

objection, however, is based on an error. Pleasure does not stand at all in the same relation to its

object as the concept formed by thinking. I am conscious, in the most positive way, that the

concept of a thing is formed through my activity; whereas pleasure is produced in me by an

object in the same way as, for instance, a change is caused in an object by a stone which falls on

it. For observation, a pleasure is given in exactly the same way as the event which causes it. The

same is not true of the concept. I can ask why a particular event arouses in me a feeling of

pleasure, but I certainly cannot ask why an event produces in me a particular set of concepts. The

question would be simply meaningless. In reflecting upon an event, I am in no way concerned

with an effect upon myself. I can learn nothing about myself through knowing the concepts

which correspond to the observed change in a pane of glass by a stone thrown against it. But I do

very definitely learn something about my personality when I know the feeling which a certain

event arouses in me. When I say of an observed object, “This is a rose,” I say absolutely nothing

about myself; but when I say of the same thing that “it gives me a feeling of pleasure,” I

characterize not only the rose, but also myself in my relation to the rose.

Итак, не может быть и речи об уравнивании мышления и чувствования относительно наблюдения. То же самое легко можно было бы заключить и о других видах деятельности человеческого духа. По отношению к мышлению они стоят в одном ряду с другими наблюдаемыми предметами и процессами. Своеобразная природа мышления состоит как раз в том, что оно есть деятельность, направленная только на наблюдаемый предмет, а не на мыслящую личность. Это сказывается уже в самом способе, которым мы выражаем наши мысли о вещи, в противоположность нашим чувствам или волевым актам. Когда я вижу предмет и узнаю его как стол, я обычно не стану говорить: "я мыслю о столе", а скажу просто: "вот стол". Но я не задумываясь скажу: "я радуюсь столу". В первом случае мне нет никакого дела до того, чтобы высказать, что я вступаю в какое-либо отношение со столом; во втором случае дело идет как раз об этом отношении. Говоря: "я мыслю о столе", я уже вступаю в охарактеризованное выше исключительное состояние, когда предметом наблюдения делается нечто такое, что всегда содержится в нашей духовной деятельности, но не как наблюдаемый объект.

There can, therefore, be no question of putting thinking and feeling on a level as objects of

observation. And the same could easily be shown of other activities of the human spirit. Unlike

thinking, they must be classed with other observed objects or events. The peculiar nature of

thinking lies just in this, that it is an activity which is directed solely upon the observed object

and not on the thinking personality. This is apparent even from the way in which we express our

thoughts about an object, as distinct from our feelings or acts of will. When I see an object and

recognize it as a table, I do not as a rule say, “I am thinking of a table,” but, “this is a table.” On

the other hand, I do say, “I am pleased with the table.” In the former case, I am not at all

interested in stating that I have entered into a relation with the table; whereas in the latter case, it

is just this relation that matters. In saying, “I am thinking of a table,” I already enter the

exceptional state characterized above, in which something that is always contained — though not

as an observed object — within our spiritual activity, is itself made into an object of observation.

Своеобразная природа мышления в том и состоит, что мыслящий забывает о мышлении, в то время как он его осуществляет. Не мышление занимает его, а предмет мышления, который он наблюдает.

Итак, первое наблюдение, которое мы делаем о мышлении, заключается в том, что оно представляет собой не наблюдаемый элемент нашей обычной духовной жизни.

This is just the peculiar nature of thinking, that the thinker forgets his thinking while actually

engaged in it. What occupies his attention is not his thinking, but the object of his thinking,

which he is observing.

The first observation which we make about thinking is therefore this: that it is the unobserved

element in our ordinary mental and spiritual life.

Причина, по которой мы не наблюдаем мышления в повседневной духовной жизни, сводится попросту к тому, что оно основано на нашей собственной деятельности. То, что я произвожу не сам, входит в поле моего наблюдения как нечто предметное. Оно противостоит моему взору как нечто возникшее без моего участия; оно выступает мне навстречу; я должен принять его как предпосылку моего процесса мышления. Когда я размышляю о предмете, я занят им, мой взор направлен на него. Это занятие и есть мыслящее рассмотрение. Мое внимание направлено не на мою деятельность, а на объект этой деятельности. Другими словами: когда я мыслю, мой взор обращен не на мое мышление, которое я сам произвожу, а на объект мышления, который я не произвожу.

The reason why we do not observe the thinking that goes on in our ordinary life is none other

than this, that it is due to our own activity. Whatever I do not myself produce, appears in my field

of observation as an object; I find myself confronted by it as something that has come about

independently of me. It comes to meet me. I must accept it as something that precedes my

thinking process, as a premise. While I am reflecting upon the object, I am occupied with it, my

attention is focussed upon it. To be thus occupied is precisely to contemplate by thinking. I

attend, not to my activity, but to the object of this activity. In other words, while I am thinking I

pay no heed to my thinking, which is of my own making, but only to the object of my thinking,

which is not of my making.

Я нахожусь в том же положении даже тогда, когда я даю появиться исключительному состоянию и размышляю о самом моем мышлении. Я никогда не могу наблюдать мое сиюминутное мышление, но лишь впоследствии могу сделать объектом мышления опыты, проделанные мною в связи с моим мыслительным процессом. Если бы я захотел наблюдать мое сиюминутное мышление, я должен был бы расщепиться на две личности: на ту, которая мыслит, и на другую, которая смотрит на себя со стороны при этом мышлении. Этого я не могу сделать. Я могу осуществить это лишь в двух раздельных актах. Мышление, подлежащее наблюдению, никогда не бывает тем, которое при этом находится в деятельности, но всегда другим. Произвожу ли я с этой целью наблюдение над моим собственным прежним мышлением, или прослеживаю ли я мыслительный процесс другого лица, или же, наконец, предполагаю ли я, как в вышеприведенном случае с движением бильярдных шаров, некий вымышленный мыслительный процесс - это не суть важно. Две вещи несовместимы друг с другом: деятельное осуществление и созерцательное противопоставление. Об этом знает уже книга Бытия. В первые шесть мировых дней Бог создает мир, и, лишь когда мир уже существует, становится возможным и созерцать его: "И увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма". Так обстоит и с нашим мышлением. Оно должно быть сначала налицо, если мы намереваемся наблюдать его.

I am, moreover, in the same position when I enter into the exceptional state and reflect on my

own thinking. I can never observe my present thinking; I can only subsequently take my

experiences of my thinking process as the object of fresh thinking. If I wanted to watch my

present thinking, I should have to split myself into two persons, one to think, the other to observe

this thinking. But this I cannot do. I can only accomplish it in two separate acts. The thinking to

be observed is never that in which I am actually engaged, but another one. Whether, for this

purpose, I make observations of my own former thinking, or follow the thinking process of

another person, or finally, as in the example of the motions of the billiard balls, assume an

imaginary thinking process, is immaterial.

There are two things which are incompatible with one another: productive activity and the

simultaneous contemplation of it. This is recognized even in Genesis (1, 31). Here God creates

the world in the first six days, and only when it is there is any contemplation of it possible: “And

God saw everything that he had made and, behold, it was very good.” The same applies to our

thinking. It must be there first, if we would observe it.

Основание, в силу которого для нас оказывается невозможным наблюдать мышление одновременно с его протеканием, то же, что и то, которое позволяет нам познавать его непосредственнее и интимнее, чем какой-либо другой процесс в мире. Именно оттого, что мы производим его сами, мы знаем и характерные черты его протекания, способ, каким происходит рассматриваемый при этом процесс. То, что в остальных областях наблюдения может быть найдено только опосредованно - соответствующая реальная связь и взаимоотношение отдельных предметов, - в мышлении мы это знаем совершенно непосредственным образом. Почему для моего наблюдения гром следует за молнией - этого я не узнаю сразу же. Но почему мое мышление соединяет понятие грома с понятием молнии, это я знаю непосредственно из содержания обоих понятий. Дело, конечно, не в том, имею ли я верные понятия о молнии и громе. Связь имеющихся у меня понятий мне ясна, и притом через них самих.

The reason why it is impossible to observe thinking in the actual moment of its occurrence, is the

very one which makes it possible for us to know it more immediately and more intimately than

any other process in the world. Just because it is our own creation do we know the characteristic

features of its course, the manner in which the process takes place. What in all other spheres of

observation can be found only indirectly, namely, the relevant context and the relationship

between the individual objects, is, in the case of thinking, known to us in an absolutely direct

way. I do not on the face of it know why, for my observation, thunder follows lightning; but I

know directly, from the very content of the two concepts, why my thinking connects the concept

of thunder with the concept of lightning. It does not matter in the least whether I have the right

concepts of lightning and thunder. The connection between those concepts that I do have is clear

to me, and this through the very concepts themselves.

Эта прозрачная ясность по отношению к процессу мышления совершенно независима от нашего знания физиологических основ мышления. Я говорю здесь о мышлении, поскольку оно выявляется из наблюдения нашей духовной деятельности. При этом совершенно неважно, каким образом некий материальный процесс моего мозга обусловливает другой процесс или влияет на него в то время, как я произвожу мыслительную операцию. Я наблюдаю в мышлении вовсе не то, какой процесс в моем мозгу соединяет понятие молнии с понятием грома, а то, что побуждает меня приводить в определенную связь оба понятия. Мое наблюдение показывает, что при сочетании моих мыслей я руководствуюсь не чем иным, как только содержанием этих мыслей; я не руководствуюсь материальными процессами в моем мозгу. В менее материалистическую эпоху, чем наша, это замечание, конечно, было бы совершенно излишне. Но в настоящее время, когда существуют люди, полагающие, что если мы знаем, что такое материя, то мы будем знать также и то, как материя мыслит, должно быть сказано, что можно говорить о мышлении, не вступая тотчас в противоречие с физиологией мозга. В настоящее время очень многим людям трудно усвоить понятие о мышлении в его чистоте.

This transparent clearness concerning our thinking process is quite independent of our

knowledge of the physiological basis of thinking. Here I am speaking of thinking in so far as we

know it from the observation of our own spiritual activity. How one material process in my brain

causes or influences another while I am carrying out a thinking operation, is quite irrelevant.

What I observe about thinking is not what process in my brain connects the concept lightning

with the concept thunder but what causes me to bring the two concepts into a particular

relationship. My observation shows me that in linking one thought with another there is nothing

to guide me but the content of my thoughts; I am not guided by any material processes in my

brain. In a less materialistic age than our own, this remark would of course be entirely

superfluous. Today, however, when there are people who believe that once we know what matter

is we shall also know how it thinks, we do have to insist that one may talk about thinking without

trespassing on the domain of brain physiology.

Тот, кто изложенному мною здесь представлению о мышлении тотчас же готов противопоставить фразу Кабаниса: "Мозг вьщеляет мысли, как печень желчь, слюнная железа - слюну и т. д"., просто не знает, о чем я говорю. Он пытается найти мышление посредством простого процесса наблюдения таким же образом, как мы делаем это в случае других предметов содержания мира. Но он не может найти его этим путем, потому что оно, как я показал, именно здесь-то и ускользает от нормального наблюдения. Кто не может побороть материализма, у того отсутствует способность вызывать в себе описанное исключительное состояние, которое доводит до его сознания то, что остается неосознанным при всякой другой духовной деятельности. У кого нет доброй воли перенестись на эту точку зрения, с тем так же невозможно говорить о мышлении, как со слепым о цвете. Пусть только, однако, он не думает, что мы принимаем за мышление физиологические процессы. Он не уясняет себе мышления, потому что он вообще его не видит.

Many people today find it difficult to grasp the concept of thinking in its purity. Anyone who

challenges the description of thinking which I have given here by quoting Cabanis' statement that

“the brain secretes thoughts as the liver does gall or the spittle-glands spittle ...”, simply does not

know what I am talking about. He tries to find thinking by a process of mere observation in the

same way that we proceed in the case of other objects that make up the world. But he cannot find

it in this way because, as I have shown, it eludes just this ordinary observation. Whoever cannot

transcend materialism lacks the ability to bring about the exceptional condition I have described,

in which he becomes conscious of what in all other spiritual activity remains unconscious. If

someone is not willing to take this standpoint, then one can no more discuss thinking with him

than one can discuss color with a blind man. But in any case he must not imagine that we regard

physiological processes as thinking. He fails to explain thinking because he simply does not see

it.

Но для всякого, у кого есть способность наблюдать мышление - а при доброй воле она есть у каждого нормально организованного человека, - это наблюдение оказывается самым важным из всех, какие он может сделать. Ибо он наблюдает нечто, произведенное им самим: он видит себя противопоставленным не чуждому поначалу предмету, а своей собственной деятельности. Он знает, как осуществляется то, что он наблюдает. Он проницает взором условия и соотношения. Им добыта точка опоры, исходя из которой можно с обоснованной надеждой искать объяснения прочих явлений мира.

For everyone, however, who has the ability to observe thinking — and with good will every

normal man has this ability — this observation is the most important one he can possibly make.

For he observes something of which he himself is the creator; he finds himself confronted, not by

an apparently foreign object, but by his own activity. He knows how the thing he is observing

comes into being. He sees into its connections and relationships. A firm point has now been

reached from which one can, with some hope of success, seek an explanation of all other

phenomena of the world.

Чувство обладания такой точкой опоры побудило Декарта, основателя новой философии, обосновать все человеческое знание на положении: "Я мыслю, следовательно, я существую". Все прочие вещи, всякое другое свершение существует помимо меня; я и не знаю, как истина ли, как призрак ли или как сон. Только одно знаю я с безусловной достоверностью, ибо я довожу его сам до достоверного бытия: мое мышление. Пусть оно имеет еще и другой какой-нибудь источник своего бытия, пусть оно происходит от Бога или откуда-нибудь еще; но что оно существует в том смысле, что я сам его произвожу, - в этом я уверен. Вкладывать в свое положение другой смысл Декарт не имел поначалу никакого права. Он мог лишь утверждать, что в пределах мирового содержания я постигаю себя в своем мышлении, как в своей наисобственнейшей деятельности. Что должно было бы означать подвешенное заключение: "следовательно, я есмь", об этом было много споров. Но оно может иметь смысл только при единственном условии. Простейшее, что я могу высказать о вещи, - это что она есть, что она существует. Как далее следовало бы определить это существование, этого нельзя сказать сразу же ни об одной вещи, появляющейся на горизонте моих переживаний. Каждый предмет необходимо сначала исследовать в его отношении к другим, чтобы суметь определить, в каком смысле может идти о нем речь как о существующем. Пережитый процесс может быть суммой восприятий, но может быть и сном, галлюцинацией и т. д. Одним словом, я не могу сказать, в каком смысле он существует. Этого я не могу извлечь из самого процесса, но я это узнаю, рассмотрев его в отношении к другим вещам. Но и здесь опять-таки я не в состоянии узнать больше, как только: в каком отношении находится он к этим вещам. Мои поиски лишь тогда обретут твердую почву, когда я найду объект, при котором я из него самого смогу почерпнуть смысл его существования. Но таковым являюсь я сам, как мыслящий, ибо я дарую моему существованию определенное, зиждущееся на самом себе содержание мыслящей деятельности. Отсюда-то и могу я исходить, ставя вопрос: существуют ли другие вещи в том же смысле или в каком-нибудь другом?

The feeling that he had found such a firm point led the father of modern philosophy, Descartes,

to base the whole of human knowledge on the principle: I think, therefore I am. All other things,

all other events, are there independently of me. Whether they be truth, or illusion, or dream, I

know not. There is only one thing of which I am absolutely certain, for I myself give it its certain

existence; and that is my thinking. Whatever other origin it may ultimately have, may it come

from God or from elsewhere, of one thing I am certain: that it exists in the sense that I myself

bring it forth. Descartes had, to begin with, no justification for giving his statement more

meaning than this. All that he had any right to assert was that within the whole world content I

apprehend myself in my thinking as in that activity which is most uniquely my own. What the

attached “therefore I am” is supposed to mean has been much debated. It can have a meaning on

one condition only. The simplest assertion I can make of a thing is that it is, that it exists. How

this existence can be further defined in the case of any particular thing that appears on the

horizon of my experience, is at first sight impossible to say. Each object must first be studied in

its relation to others before we can determine in what sense it can be said to exist. An

experienced event may be a set of percepts or it may be a dream, an hallucination, or something

else. In short, I am unable to say in what sense it exists. I cannot gather this from the event in

itself, but I shall find it out when I consider the event in its relation to other things. But here

again I cannot know more than just how it stands in relation to these other things. My

investigation touches firm ground only when I find an object which exists in a sense which I can

derive from the object itself. But I am myself such an object in that I think, for I give to my

existence the definite, self-determined content of the thinking activity. From here I can go on to

ask whether other things exist in the same or in some other sense.

Когда мышление делают объектом наблюдения, то к остальному наблюдаемому содержанию мира присоединяют нечто такое, что иначе ускользает от внимания. При этом, однако, способ, которым человек относится к другим вещам, остается неизменным. Увеличивают число объектов наблюдения, но не метод наблюдения. Когда мы наблюдаем другие вещи, к мировому свершению - к которому я теперь причисляю и наблюдение, - примешивается процесс, который упускают из виду. Существует нечто, отличное от всякого другого свершения, но не принимаемое при этом во внимание. Но когда я рассматриваю свое мышление, то такого неучтенного элемента просто не оказывается налицо. Ибо то, что остается теперь на заднем плане, - это опять-таки само мышление. Наблюдаемый предмет качественно тот же самый, что и направленная на него деятельность. И тут вновь проявляется характерная особенность мышления. Когда мы делаем его объектом наблюдения, мы не бываем вынуждены осуществлять это при помощи чего-нибудь качественно отличного, но можем оставаться в той же самой стихии.

When we make thinking an object of observation, we add to the other observed contents of the

world something which usually escapes our attention. But the way we stand in relation to the

other things is in no way altered. We add to the number of objects of observation, but not to the

number of methods. While we are observing the other things, there enters among the processes of

the world — among which I now include observation — one process which is overlooked.

Something is present which is different from all other processes, something which is not taken

into account. But when I observe my own thinking, no such neglected element is present. For

what now hovers in the background is once more just thinking itself. The object of observation is

qualitatively identical with the activity directed upon it. This is another characteristic feature of

thinking. When we make it an object of observation, we are not compelled to do so with the help

of something qualitatively different, but can remain within the same element.

Если я включаю в свое мышление данный мне без моего содействия предмет, я выхожу за пределы моего наблюдения, и тогда встает вопрос: что дает мне на это право? Почему я не предоставляю предмету просто воздействовать на меня? Каким образом возможно, что мое мышление имеет отношение к предмету? Таковы вопросы, которые должен поставить себе каждый, размышляющий над своими собственными мыслительными процессами. Они отпадают, когда размышление обращается на само мышление. Мы не присоединяем к мышлению ничего чуждого ему; оттого нам нечего и оправдываться в таком присоединении.

When I weave an independently given object into my thinking, I transcend my observation, and

the question arises: What right have I to do this? Why do I not simply let the object impress itself

upon me? How is it possible for my thinking to be related to the object? These are questions

which everyone must put to himself who reflects on his own thought processes. But all these

questions cease to exist when we think about thinking itself. We then add nothing to our thinking

that is foreign to it, and therefore have no need to justify any such addition.

Шеллинг говорит: "Познавать природу значит творить природу". Кто примет эти слова смелого натурфилософа буквально, тому, пожалуй, на всю жизнь придется отказаться от всякого познания природы. Ибо природа уже существует, и, дабы сотворить ее вторично, нужно узнать принципы, по которым она возникла. При желании сотворить еще одну природу следовало бы подсмотреть у природы, уже существующей, условия ее существования. Но это подсматривание, которое должно было бы предшествовать творчеству, было бы познанием природы, притом даже и в том случае, если бы за этим подсматриванием не воспоследовало затем какого-либо творчества. Только не существующую еще природу можно было бы сотворить без предварительного ее познания.

What is impossible for us with regard to Nature, namely, creating before knowing, we achieve in the case of thinking. Were we to refrain from thinking until we had first gained knowledge of it, we would never come to it at all. We must resolutely plunge right into the activity of thinking, so that afterwards, by observing what we have done, we may gain knowledge of it. For the observation of thinking, we ourselves first create an object; the presence of all other objects is taken care of without any activity on our part.

Но то, что невозможно в случае природы - творчество прежде познания, - это выполняем мы в мышлении. Если бы нам вздумалось повременить с мышлением, пока мы его познаем, мы никогда бы не пришли к нему. Нам следует решительно приступить к мышлению, чтобы затем, посредством наблюдения над самим содеянным, прийти к его познанию. Для наблюдения над мышлением мы сами сначала создаем объект. Существование же всех других объектов обеспечено без нашего участия.

My contention that we must think before we can examine thinking might easily be countered by the apparently equally valid contention that we cannot wait with digesting until we have first observed the process of digestion. This objection would be similar to that brought by Pascal against Descartes, when he asserted that we might also say, “I walk, therefore I am.” Certainly I must go straight ahead with digesting and not wait until I have studied the physiological process of digestion. But I could only compare this with the study of thinking if, after digestion, I set myself not to study it by thinking, but to eat and digest it. It is after all not without reason that, whereas digestion cannot become the object of digestion, thinking can very well become the object of thinking.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: