ТИТУСУ ВОЙЦЕХОВСКОМУ В ПОТУЖИН

[Варшава.] Вторник, 5 октября [1830]

Дражайшая жизнь моя!

Мне нужно было Твое письмо, чтобы я мог спокойно жить, — не поверишь, как мне надоела уже эта проклятая, хотя и естественная волокита. После оркестровой репетиции 2-го Концерта (Об этой репетиции «Powszechny Dziennik Krajowy» (25 сентября 1830 г.) писал: «...Сообщаем друзьям музыки и отечественных талантов радостную... новость: Фридерик Шопен написал второй большой Концерт. Позавчера у себя на квартире перед своими близкими, а также крупнейшими мастерами и знатоками, какими обладает наша столица, он впервые пробовал его с оркестром... Это произведение гения. Оригинальность, благородство мыслей, богатство фантазии, талант инструментовки, наконец, мастерство исполнителя — восхитили слушателей. Гений Шопена наверняка обеспечит ему исключительную и длительную славу... Скоро, меньше чем через месяц, он уедет за границу... Пан Шопен лишил бы варшавскую публику подлинного удовольствия, если бы уехал, не дав услышать своего второго Концерта».) было решено сыграть его публично, и в будущий понедельник, то есть 11-го этого месяца, я с ним выступлю. Насколько, с одной стороны, я не рад этому, настолько, с другой, мне любопытно, какой в целом он произведет эффект. Rondo, я думаю, произведет впечатление на всех. Об этом Rondo Солива сказал мне: il vous fait beaucoup d’honneur [оно делает вам честь]; Курпиньский [говорил] об оригинальности, Эльснер о ритме. Однако чтобы избежать (потому что я могу устроить по-настоящему прекрасный вечер) этих несчастных кларнетов или фаготов между отдельными номерами фортепиано, в первом отделении будет петь Гладковская, а во 2-м Волкова. В качестве увертюры я дам Вильгельма Телля, а не обычно исполняемые [увертюры] к Лешку и Лодоиске (Речь идет об опере Ю. Эльснера «Лешек Белый» и опере Л. Керубини «Лодоиска».). Ты не поверишь, сколько у меня, бедного, было хлопот, пока эти панны получили разрешение петь. Итальянец согласился очень скоро, но выше мне сказали, что надо обратиться к самому Мостовскому (Тадеуш Мостовский — министр внутренних дел и полиции.), который охотно дал разрешение (потому что ему всё это совершенно безразлично). — Что они будут петь, я еще не знаю; итальянец сказал только, что к одной из арий потребуется хор. Сорока пока исполнялась только 2 раза. На первом представлении Гладковская немного боялась и не так хорошо спела первую каватину, как на втором. Она восхитительна, когда поет:

она это делает не так коротко, как Майерова, а протяжно:

так, что это не быстрое gruppetto, а хорошо пропетые восемь нот. В последний акт, после траурного марша, прибавлена, а вернее вставлена, молитва из Магомета Россини, которая очень подходит к ее голосу, тогда как та, что была в Сороке, слишком высока. Вот и отчет об опере. Сейчас Волкова учит Цирюльника, а потом пойдет Итальянская опера в пути («Итальянская опера в пути» — произведение итальянского композитора Валентино Фьораванти (1770—1837).), где обе должны петь дуэт, почему Солива и не хотел, чтобы они пели дуэт в моем концерте. — Играть я буду на инструменте, который мне не хотела тогда дать Бельвиль. Самое большее через неделю после концерта меня уже не будет в Варшаве. Дорожный сундучок уже куплен, всё приданое готово, партии [оркестровые] исправлены, носовые платки подрублены, брюки сшиты. — Остается только прощание, а это всего грустнее. Оно причинит горе твоим близким. Моим родителям и детям тоже; милые дети, давно их ничто так не радовало, как Твои братские приветы, которые Ты им передавал в своем письме. — Сегодня напишу Тебе кратко, потому что я должен еще утром сходить к Эрнеману и за хоровыми партиями для Кратцера (Валентин Кратцер (1780—1855) — польский композитор, ученик Ю. Эльснера, профессор Варшавской консерватории.), если только он захочет ради меня выучить, так как я знаю, что он меня терпеть не может. Новость: старый Горский, «гм, гм», женился на панне Понговской, но так, что никто из [его] семьи ничего об этом не знал; представь себе, сын был у него, когда тот отправлялся венчаться в Беляны, и просил, чтобы [отец] взял его с собой на прогулку, не подозревая, что отец садился в экипаж en qualite [в качестве] жениха. — Отец отделался от него, дав ему билет в кресла на Прециозу, а сам в это время поехал посвящать себя в рогоносцы. На следующий день были у него Владзё [сын] с Винцентом Скаржиньским, чтобы поздравить его с именинами; им показалось странным, что отец как-то смущен и каждую минуту поглядывает в окно, — но поскольку в той же гостинице остановился и старый Понговский, а Горский собирался уже садиться в экипаж, то сын подумал, что тот [Понговский] переселяется в гостиницу на место его отца, и не удивился, когда, выходя, он встретил на пороге комнаты входящую панну Понговскую (уже свою мачеху) с Матерью. Оттуда, попрощавшись с отцом, который, всё еще смущенный, быстро его спровадил, он пошел к приехавшему ночью Дзеконьскому. Войдя, он здоровается с отчимом, который начинает с того, что не выспался. — А почему? — «А потому, что твой отец, черт возьми, позабирал на свадьбу все матрацы». — Как так? — «Но ведь ты же от него?» — Да быть того не может, чтобы он мне ничего не сказал об этом. — «Тогда спроси лакея, который оставался у брички [во время бракосочетания]». — Опечаленный сын вернулся обратно, узнав, как гадко поступил «гм, гм». Дзеконьская ничего об этом не знает. Ты эту панну Понговскую знаешь, Ты видал ее у [пани] Прушак — она маленькая и довольно хорошенькая; ее всегда дразнили молодым Горским, и отец, наверно, женился на ней вместо сына. Венчал кс[ендз] Декерт (Ты его знаешь). Губе поехал в Италию. Новаковский в Белостоке, чтобы поразнюхать, что там делается, так как там для него подвертывалось место; я надеюсь, что он не вернется. Актер Новаковский (Ян Новаковский (1798—1865) — актер, выступавший на многих польских сценах.) приглашен в Краков. Жаль. Но мне говорил Дмушевский, что они не могли его оставить, потому что он поставил ужасные условия. Первое: чтобы играла его жена, а она ничего не умеет. —Сейчас, еще раньше чем к Эрн[еману], пойду к старому Прушаку, у меня к нему очень важное дело, только их касающееся, писать Тебе об этом я не могу, но дело особенное — не молочное, а скорее мешковатое (Игра слов: mleczko — по-польски «молочко» и Mleczko — фамилия жениха Александры Прушак. Шопен хочет сказать Т. Войцеховскому, что речь будет идти не о Млечко.). Я знаю, что он хорошо меня примет. Поцелуй меня, милый и дорогой, — я уверен, что Ты меня еще любишь, а всё-таки я боюсь Тебя всегда, словно своего тирана, — не знаю почему, но я Тебя боюсь. Ей-богу, только Ты один имеешь власть надо мной. Ты и... никто больше. — Может быть, это последнее письмо, которое я пишу Тебе. До смерти Твой —

Ф. Шопен.

Дети, Родители, Живный [кланяются].

Скаржиньский всегда спрашивает у меня о Тебе. A propos, les demoiselles du Conservatoire [кстати, панны из Консерватории] уже давно велели Тебе кланяться. Глад [ковская] и Волкова останутся еще год под началом Соливы; они мне признались, что им уже надоело.

Вторник, 5 октяб[ря]

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: