ТИТУСУ ВОЙЦЕХОВСКОМУ В ПОТУЖИН

Пока еще Варшава, во вторник, 31 /VIII [18] 30

Дражайший Тичё!

Твое письмо уже потому мне было нужно, что, получив его, я избавился от насморка. Если бы и оба мои письма также могли иметь столь целебные последствия! Если бы после их прочтения исчезли фальшь и лицемерие, — как бы меня это обрадовало. Что же касается настоящего письма, то я уверен, оно не приведет к подобному результату, а, как мне думается, наоборот, вызовет новые проступки и пробудит гнев в этом львином сердце; хорошо еще, что я нахожусь на расстоянии 40 миль, а то, быть может, жестокая месть тотчас же обрушилась бы на меня. Прегрешение велико, но всё же мило сердцу провинившегося; я всё еще сижу в Варшаве, — и ей-богу — ничто меня не тянет за границу. Можешь мне верить, что на будущей неделе, то есть в сентябре (так как завтра 1‑е), я уеду, — но уеду по требованию своего призвания и рассудка (который, видимо, очень мал, если он бессилен преодолеть всё остальное в моей голове). — Отъезд приближается, и вот почему я хочу уже на этой неделе пробовать с квартетом весь Концерт (Концерт e-moll, op. 11.) так, чтобы квартет успел со мной сговориться, — и немножко освоиться, без чего, как говорит Эльснер, репетиция с оркестром не пойдет сразу на лад. Линовский сломя голову переписывает и уже начал Rondo. В прошлое воскресенье я пробовал Trio; не знаю, быть может, потому что давно его не слышал, но я остался почти доволен собою (счастливый человек!). Мне, однако, пришла при этом мысль заменить скрипку альтом, потому что у скрипки ярче всего звучит квинта, которая у меня очень мало использована. Альт будет звучать сильнее по отношению к виолончели, партия которой написана в свойственном ей регистре; так и следует печатать (Речь идет о Трио g-moll, op. 8, изданном в 1833 г. как трио для скрипки, виолончели и фортепиано. Намерение Шопена заменить скрипку альтом не было осуществлено.). Это обо мне. Теперь о других музыкантах. — Ты скажешь, что и тут я придерживался правил эгоизма, внушенных мне Тобою. В прошлую субботу Солива выпустил панну Волкову, которая своим кокетством, хорошей игрой и своими очень красивыми глазками и зубками очаровала все кресла и партер. Она была так красива, как ни одна из наших актрис, но в первом акте я не узнавал ее голоса. Она, роскошно одетая, вышла, словно прогуливаясь по берегу моря ... с лорнеткой в руке, стреляя глазами... она двигалась по сцене с таким вкусом, что никто бы не поверил, что это дебютантка. Но, несмотря на шумные аплодисменты и вызовы, она так испугалась, что я узнал ее лишь во втором акте в арии, спетой всё же далеко не так хорошо, как позавчера на втором представлении, когда и первый акт прошел хорошо. В отношении пения Гладковская стоит несравненно выше (Это суждение Шопена полностью совпадает с оценкой певиц, данной К. Курпиньским в его «Дневнике» (см. F. Н о е s i c k. Fryderyk Chopin... , t. I).). Я не предполагал, сколь велика разница, до того как увидел Волкову на сцене. Мы с Эрнеманом решили, что она [Волкова], в отношении чистоты и интонации и того высокого чувства, которое владеет ею на сцене, не будет второй Гладковской. Волковой иногда случается детонировать, между тем как та, которую я только что два раза слышал в Анеле, не взяла ни одной сомнительной нотки. Когда я третьего дня |их] видел, я передал им Твои поздравления, за которые они просили Тебя поблагодарить. Волкову, как мне говорил Целиньский, принимали блестяще, куда лучше, чем другую, что, по-видимому, задело итальянца, так как вчера он сказал мне, что не хотел бы, чтобы эта нравилась больше той, но что, тем не менее, он видит, что так будет. Однако это следует отнести за счет Турка, а вернее, Россини, который производит на нашу публику (очарованную к тому же туалетом молодой девушки и тем, что под туалетом) более сильное впечатление, чем жалобы несчастной дочери и все прекраснейшие экстазы Паэра. Гладковская вскоре должна выступать в Сороке. Это «вскоре» наступит, верно, тогда, когда я уже буду за укреплениями (То есть вне Варшавы.). — Может быть, Ты в это время окажешься в Варшаве и тогда сообщишь мне свое мнение. Третья ее роль будет в Весталке. А что будет играть Волкова, я не знаю.

Недавно я был также вторично в лагере у генерала Шембека (Петр Шембек (1788—1866) — польский генерал.). Надо Тебе сказать, что он постоянно живет в Сохачеве и сговорился с Михалом (Граф Михал Скарбек — воспитанник Миколая Шопена, старший брат Фридерика Скарбка, владелец Желязовой Воли.), что тот привезет меня к нему. Когда из этого, однако, ничего не получилось, он прислал за мной своего адъютанта Чайковского, брата той панны Чайковской, которая играет и млеет, и тот привез меня к нему. Шембек очень музыкален, хорошо играет на скрипке, когда-то учился у Роде, заядлый паганинист и, следовательно, относится к числу хороших музыкантов. Он велел выступить своему оркестру, который упражнялся всё утро, и я услышал удивительные вещи. Всё это на трубах, называемых бюгель [горнами] (Бюгельгорн — инструмент, близкий к валторне.); кто бы мог подумать, что они исполняют хроматические гаммы так быстро, как только можно, делая при этом diminuendo вниз. Нельзя было не похвалить солиста; бедняга, видимо, уже недолго сможет служить, потому что у него вид чахоточного, хотя он еще довольно молод. Я был очень удивлен, услышав каватину из Немой, исполненную на этих трубах весьма аккуратно и со всеми оттенками. У него в лагере фортепиано, и не знаю как, но, ей-богу, он меня понял, а не притворялся. Наибольшее впечатление на него произвело Adagio; он так занимал меня, что я даже опоздал на Турка. А propos [кстати], в одной берлинской газете есть очень длинная статья о музыке в Варшаве. Сначала речь идет об Анеле, которую справедливо хвалят как за пение и чувства, так и за игру, а потом дальше говорится: «Эта молодая артистка вышла из института, основанного под руководством п[ана] Эльснера и п[ана] Соливы. Первый из них, профессор композиции, воспитал несколько учеников, и среди них п[ана] Орловского, п[ана] Шопена и других, которые со временем могут способствовать» и т. д. и т. д.. Черт побери такого товарища. «On vous a joliment colie [А вас здорово прохватили]»,— сказал мне нараспев красноглазый Буке, а Эрнеман добавил, что я должен почесть за счастье фигурировать на втором месте. Об этих учениках в статье больше ничего не говорится, и затем она кончается так: «Оценку трудов ясновельможных п[ана] Эльснера, п[ана] Соливы и п[ана] Курпиньского откладываем до другого раза». Поразительная глупость какого-то варшавского умника. Я чуть было не забыл еще о Ринальди — ради бога, пришли мне эту книжку или с Лоньчиньским, или как-нибудь иначе, а то итальянец не дает мне покоя; черт меня дернул забыть эту книжку, уезжая из Потужинского Царства. Костусь, как сказал мне старый Прушак, в будущем месяце будет с Кинцлем в Вене, потом встретится с матерью в Дрездене и вернется с ней в Варшаву, а Губе тем временем будет порхать по Италии. — У меня даже голова начинает болеть, когда я вспомню об Италии, мне кажется, что... Но довольно глупостей; прости, милый, что я, как всегда, написал Тебе сам не знаю что, но у Тебя достаточно дохода от гречки, чтобы заплатить за письмо, даже в том случае, когда оно не содержит ничего другого, кроме кусочка бумаги из моих рук (По тогдашним почтовым правилам почтовая оплата взималась с адресата.) и моей подписи, а этой подписью я всегда готов скрепить за Тебя адский договор. Вчера я долго беседовал с Вин [центом] Скаржиньским. Он любит Тебя и много расспрашивал о Тебе. Все мне говорят об Олесе и никто о некой особе. А меня радует, что тайна погребена в моем сердце и что во мне конец того, начало чего находится в Тебе (Намек на панну Полетылло, в которую был влюблен Титус Войцеховский; впоследствии — жена Войцеховского.). Радуйся, что я для Тебя как бездна, в которую Ты можешь всё бросить без опасения, как бы в свое второе «я», потому что Твой дух давно покоится там на самом дне. Я храню Твои письма, как ленточку от возлюбленной. У меня есть ленточка; напиши мне, через неделю я буду снова с Тобой нежничать.

Твой навсегда Ф. Шопен.

Родители и сестры шлют самые искренние приветы. Людвика благодарит Тебя за поздравление, которое я ей прочитал (Поздравление по случаю именин.). Живный велел Тебя обнять, знакомые, как Макс, Солива и т. д., шлют поклоны.

Мне еще жаль расстаться с письмом. Представь себе, панна Ф. непременно хочет, чтобы я занялся ею, учил играть на фортепиано, и [...] Папа не возражает и несколько раз отправлял меня к ней; она бывает у меня, но меня к ней не тянет. Бедная девушка должна играть в концертах, а ничего не умеет; я ей советовал Эрнемана, а Эрнеман не захотел и предложил Добжиньского — говорит, что она из Литвы и тот из Литвы — сговорятся. Это всё чепуха.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: