ТИТУСУ ВОЙЦЕХОВСКОМУ В ПОТУЖИН

Варшава, 12 сентября [1] 829, суббота

Дражайший Титусь.

Ты бы еще и до сих пор не получил от меня весточки, если бы не Винц[ент] Скаржиньский (Винцент Скаржиньский — служащий фабричного отдела Экономической комиссии Мазовецкого воеводства.). — Я встретил его, и он сказал, что Ты будешь в Варшаве только в конце этого месяца; между тем Костусь в Дрездене сказал мне, что 15-го Ты должен был быть у Сестры. Я думал, что Ты от меня лично узнаешь о моем большом voyage [путешествии], что было бы гораздо приятнее, так как я, откровенно говоря, предпочел бы поболтать с Тобой, — но раз так, знай же, милый, что я был в Кракове, Вене, Праге, Дрездене и Вроцлаве. Первая неделя в Кракове ушла у нас исключительно на прогулки и ознакомление с краковскими окрестностями. Ойцов поистине красив, но я не буду Тебе о нем много писать, потому что хотя Ты там и не был, но знаешь по очень верному описанию Таньской, где что находится и что собою представляет. В веселой, хотя и не совсем мне близкой компании я приехал в Вену, и если уж Краков захватил меня до такой степени, что я почти не вспоминал о доме и о Тебе, то Вена так меня ошеломила, ослепила и очаровала, что, сидя больше двух недель без письма из дому, я всё же не тосковал. Представь себе, — в такой короткий промежуток времени меня заставили два раза играть в Императорско-Корол [евском] Театре. Это произошло следующим образом. Гаслингер, мой издатель, обратил мое внимание на то, что для моих сочинений было бы лучше, если бы я выступил в Вене, что мое имя неизвестно, а мои сочинения трудны и неэффектны; однако тогда, еще не думая выступать, тем более что я до этого не играл в течение нескольких недель, я отказался, сказав, что не в состоянии выступить перед такой избранной публикой — на том и порешили. — В это время вошел гр[аф] Галленберг, — тот, который пишет красивые балеты и стоит в Вене во главе Театра, и Гаслингер представил меня ему как труса, боящегося выступить. Гр[аф] был настолько любезен, что предоставил в мое распоряжение театр, а я был так тверд в своей решимости, что, поблагодарив, отказался. На следующий день стучат ко мне в дверь; смотрю, входит Вюрфель и умоляет меня всё же выступить, уверяя, что было бы стыдно моим родителям, Эльснеру, наконец, мне самому, если б я, имея на то возможность, не дал бы себя услышать в Вене. Потом они так мне заморочили голову, что я дал согласие выступить, а Вюрфель в одну минуту всё сделал, и на следующий день уже были афиши. Отступать было уже трудно, а я всё еще не знал, что мне и как играть. Три Instrumentmacher’a [фабриканта инструментов] предложили мне поставить в мою комнату панталеон. Поблагодарив, я отказался, так как моя комната была слишком мала, а эти несколько часов игры не могли бы мне много помочь, тем более, что выступать я должен был через два дня. Итак, в один день я познакомился с Майзедером, Гировцем, Лахнером, Крейцером, Шуппанцигом, Мерком (Йозеф Мерк (1795—1852) — немецкий композитор и виолончелист; с 1818 г. первый виолончелист Венской оперы, а с 1824 г. профессор Венской консерватории.), Леви (Эдуард Константин Леви (1796—1846) — валторнист, с 1822 г. первый валторнист Венской оперы и профессор Консерватории.) — словом, со всеми крупными музыкантами Вены. — Несмотря на это, на репетиции оркестранты состроили кислую мину. И главным образом потому, что я только что приехал и сразу ни с того ни с сего играю собственные сочинения. Я начал репетицию с посвященных Тебе Вариаций, которым должно было предшествовать Краковское Rondo (Rondo a la Krakowiak, op. 14.). Вариации прошли довольно хорошо, Rondo же мне пришлось несколько раз начинать, потому что оркестр ужасно путался, ссылаясь на плохо написанные партии. Весь этот конфуз произошел из-за пауз, написанных по-разному внизу и наверху, хотя я предупреждал, что действительны только верхние цифры. Тут была отчасти и моя вина, но я всё же надеялся, что они меня поймут; между тем их сердила такая неаккуратность, потому что там сплошь Господа виртуозы и композиторы; словом, они со мной столько фокусов проделали, что я уже приготовился вечером срочно заболеть. Но барон Деммар, Regisseur [режиссер] театра, сообразив, что тут сказывается сопротивление оркестра, и особенно потому, что собирался дирижировать Вюрфель, которого они почему-то недолюбливают, — предложил, чтобы вместо Рондо я импровизировал. — Когда он это сказал, оркестр удивленно уставился на меня. — Я так был всем этим раздражен, что в отчаянии согласился, и кто знает, не послужило ли мое плохое настроение и чувство риска стимулом для более удачного выступления вечером. Вид венской публики как-то не испугал меня, и поскольку там принято, чтобы оркестр не выходил на сцену, а оставался на своих местах, то я, бледный, уселся рядом с румяным партнером для перевертывания нот (который хвастал, что перевертывал страницы Мошелесу, Гуммелю, Герцу во время их венских выступлений и т. д. и т. д.) — за чудесный, возможно самый лучший тогда в Вене, инструмент работы Граффа. — Поверь мне, играл я с отчаяния. Вариации произвели такой эффект, что, помимо аплодисментов после каждой вариации, после окончания я должен был еще раз выйти на сцену. Intermezzo [в промежутке] пела панна Вельтхейм, придворная певица короля Саксонского. — Наконец, наступило время импровизации; не знаю, как у меня вышло, но оркестр стал аплодировать, и после ухода меня снова вызвали. — Так закончился первый концерт. Венские газеты щедро меня расхвалили, a «Kurier» я не очень-то высоко ставлю (Речь идет о газете «Kurier Warszawski», которая, приводя венскую рецензию, снабдила ее не слишком благосклонными комментариями.). Неделю спустя, так как этого хотели, я играл второй раз. Я был этому рад, потому что никто не сможет сказать, что я сыграл один раз и удрал. Тем более что я настоял на том, чтобы во втором концерте сыграть Rondo Krakowiak, от которого Гировец, Лахнер и другие венские маэстро, даже оркестр (извини, что так говорю), пришли в восторг. После чего меня вызывали уже не один, а два раза. — Во втором концерте я должен был также вторично играть Вариации, потому что они страшно понравились дамам и Гаслингеру. Они выйдут в «Одеоне», полагаю, это достаточно почетно. Лихновский, покровитель Бетховена, хотел дать мне для концерта свое фортепиано, — что не мало значит, — потому что мое показалось ему слишком слабым. Но ведь такова моя манера игры, которая снова очень понравилась дамам, а особенно панне Благетке, 1-й венской пианистке; очевидно, что она отнеслась ко мне хорошо, раз перед моим отъездом дала мне на память свои сочинения с собственноручной надписью. (Nota bene, ей еще нет 20 лет, она умная и даже красивая девушка, живущая у родителей, которые меня очень полюбили и дали мне письма в Прагу.) О втором концерте венская газета пишет: «Это молодой человек, идущий собственным путем, на котором он знает, как понравиться; путем, который значительно отличается от обычных форм концертных выступлений» (Цитируемая Шопеном рецензия появилась в «Wiener Theaterzeitung» за 1 сентября и была написана Адольфом Бейерле («... Это молодой человек, который идет своим путем и достигает успехов на этом пути, несмотря на то, что его приемы и манера игры, так же как и приемы письма, значительно отличаются от общепринятых форм концертантов. Отличие это заключается в том, что стремление создавать музыку заметно преобладает у него над стремлением нравиться...»).) и т. д.. Полагаю, что этого достаточно, тем более что в заключение говорится: «Пан Шопен и нынче заслужил всеобщее одобрение». — Прости, что я вынужден приводить Тебе подобные суждения о себе, но ведь я пишу это Тебе, а мне они доставляют больше удовольствия, чем всякие «Кurier»’ы. — С Черни я запанибрата; часто у него играл с ним на двух фортепиано. Хороший человек, но не более того; из всех знакомств с пианистами наибольшую радость доставило мне знакомство с Кленгелем, с которым я встретился в Праге у Пиксиса. Он мне сыграл свои фуги (можно было бы сказать, что это продолжение фуг Баха, у него их 48 и столько же канонов). — Видна разница между ним и Черни. — Кленгель дал мне письмо к Морлакки в Дрезден. Морлакки, первый капельмейстер саксонского короля, очень любезно меня принял, был у меня и повел к панне Пехвель, ученице Кленгеля, которая считается там первой пианисткой. — Она хорошо играет. — Мы были в Саксонской Швейцарии. Множество достопримечательностей, превосходная галерея. Только итальянская опера ускользнула у меня из-под носа. Я уехал в тот самый день, когда шла [опера] Crociato in Egitto [«Крестоносец в Египте»]; и я утешал себя только тем, что слышал эту оперу в Вене. — Пани Прушак, Олеся и Костусь в Дрездене, я встретил их перед самым отъездом; какая радость, пан Фрицек, пан Фрицек; мне это было так приятно, что, будь я один, я бы непременно задержался. — Сам Прушак в Теплице, где я его тоже видел. Они теперь поехали к нему. — Теплиц прекрасен, я провел там один день и сразу же попал на вечер к кн[яги]не Клари. Жаль, что надо кончать, но и так достаточно Тебе наболтал. Я ожидаю прибытия вашей милости — часто прохожу мимо С [вен]то-Юрской к Брандту (Как явствует из писем Шопена, Т. Войцеховский во время своих приездов в Варшаву жил на Медовой улице в доме Ходкевича, мимо которого Фридерик проходил с Краковского предместья на Свенто-Юрскую улицу и на площадь Новомейского рынка, где жил Францишек Антоний Брандт (1777—1837), известный варшавский врач.), взгляну, и мне хочется писать Тебе.

Сердечно обнимаю Тебя, «в самые уста», позволишь? —

Ф.Ш.

Сегодня я встретил Макса. Он сказал мне, что совершенно здоров и живет a l’hotel garni [в меблированных комнатах]. В зеленом сюртучке; был настолько милостив, что обещал собственной персоной прийти ко мне с визитом — вспоминал Тебя, — но кланяться Тебе не велел, так как не знал, что я буду Тебе писать. Утром я и сам этого не знал. — В случае если придут какие-нибудь мысли, напиши мне несколько слов. Все интересующие Тебя — здоровы (Титус был неравнодушен к Александре (Олесе) Прушак.). — Знал ли ты панну Филиппину, кузину Линде, которая была за Бергером? — она умерла. — А зато я, на обратном пути, был на свадьбе у панны Меласи Брониковской, — прелестное дитя, она вышла за Курнатовского. Она часто Тебя вспоминала и просила Тебе кланяться. Ее ровесница кузина тоже вышла замуж на несколько дней раньше, это еще более очаровательное Дитя, обеим очень шли подвенечные платья. Я так расписался, что даже встать не хочется. Целую Тебя. Пана Кароля обнимаю.

Ф. Ш.

Папа и Мама шлют Вам свой привет и пожелания всего наилучшего, дети тоже.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: