ЯНУ БЯЛОБЛОЦКОМУ В БИСКУПЕЦ

(Бискупец — городок на правом берегу реки Оссы в Суском уезде; немецкое название — Бишоффсвердер.)

Варшава, сего 30 окт[ября] 1825

Милый Ясь!

Милый Ялек! . . Еще раз, милый Ясек! Ты, вероятно, удивляешься, что я Тебе так давно не писал. Не удивляйся. Сначала прочитай прошлое письмо, а затем и то, что следует ниже.

Три дня назад, сидя за столом с пером в руке, я уже написал: «Милый Ясь!», и первый период письма, поскольку он звучал музыкально, я с величайшей торжественностью прочел Живному, сидевшему над засыпающим у фортепиано Гурским (Каэтан Гурский — воспитанник пансионата Шопенов.). Живный, хлопнув в ладоши (Возможно, неверно прочтенный автограф: не «klasnawszy» (хлопнув в ладоши), a «kaslnąwszy» (кашлянув).), вытерев нос, свернув платок в трубку и воткнув его в карман своего зеленого, из грубого сукна сюртука, начинает, поправляя парик, расспрашивать: «А кому пишете это письмо?» Я отвечаю: Бялоблоцкому. — «Гм, гм, пану Бялоблоцкому?» — Ну да, Бялоблоцкому. — «Ну, а куда адресуете?» — Как куда? в Соколово, как обычно. — «А не знаете ли, как поживает пан Бялоблоцкий?» — Довольно хорошо, его ноге стало лучше. — «Как! лучше, гм, гм, это хорошо; а писал ли он пану Фридриху?» — Писал, но уже давно, — отвечаю. — «А как давно?» — Отчего Вы так допытываетесь? — «Хе, хе, хе, хе, хе, хе» (смеется Живный). Удивленный, я спрашиваю: не знаете ли Вы что-нибудь о нем? — «Хехехехехе» (смеется он еще сильнее, кивая головкой). Писал ли он Вам, спрашиваю его. «Конечно, писал», — отвечает Живный и огорчает нас злополучной новостью, что Твоей ноге не лучше и что Ты уехал лечиться в Старую Пруссию (Старая Пруссия — то есть Восточная Пруссия.). А куда, в какое место? — «В Бишоффсвердер». Впервые я услыхал название этого города из уст человеческих, и хотя при других обстоятельствах я фыркнул бы от этого Бишоффсвердера, сейчас же мне стало грустно, тем более, что Ты мне ничего об этом не сообщил, и особенно потому, что был Твой черед писать мне. Так я и прервал в тот раз свое письмо и, не зная, что писать, как писать, куда писать, так опоздал с письмом, что совсем не пошел на почту.

Итак, видишь, как, слово за слово, — дело дошло до столь важной для меня новости. Надеюсь, Ты простишь мне, что я не написал Тебе с прошлой почтой. Хотел бы сообщить Тебе что-нибудь новенькое, зная, что это могло бы Тебя развлечь, но, кроме следующих новостей, я ничего не знаю. Мне очень понравился Севильский цирюльник («Севильский цирюльник» (1816) — опера Джоакино Россини (1792—1868); ее премьера состоялась в Варшаве в субботу 29 октября 1825 г.) («Le barbier de Seville»), который шел в субботу в театре, находящемся теперь под управлением Дмушевского (Людвик Адам Дмушевский (1777—1847) — польский драматург, режиссер и поэт, драматический актер и оперный певец (до 1826 г.), затем директор варшавских театров, издатель и редактор газеты «Kurier Warszawski».), Кудлича (Бонавентура Кудлич (1780—1848) — известный польский актер.) и Здановича (Юзеф Зданович (1786—1839) — известный актер и певец варшавского Национального театра.). Хорошо играли Зданович, Щуровекий (Ян Непомук Щуровский (1771—1850) — известный певец Варшавской оперы, бас.), Польковский, так же как и Ашпергер (Катажина Ашпергерова (ум. в 1835 г.) — польская актриса и оперная певица.) и еще две особы: одна непрерывно сморкающаяся и чихающая, вторая — заплаканная, худая, в туфлях и халате, беспрестанно в такт зевающая. Кроме того, в Варшаву приехал из Парижа некий пан Рембелиньский (Александр Рембелиньский — рано умерший польский пианист и композитор; Шопен восторженно отзывался о его вальсах; племянник Раймунда Рембелиньского, председателя Воеводской комиссии, которой подчинялся Варшавский лицей.), племянник Председателя, который просидел 6 лет в Париже и играет на фортепиано так, как мне слышать не доводилось. Ты можешь себе представить, какая это для нас радость, ведь мы тут ничего совершенного не слышали. Он выступает не как артист, а как любитель. Не буду распространяться, описывая его беглую, ровную, закругленную игру, скажу Тебе только, что его левая рука так же сильна, как правая, — что совершенно необыкновенно у одного человека. Впрочем, мне не хватило бы целого листа, если б я захотел описать Тебе его прекрасный талант. Пани Декерт прихварывает, а мы все здоровы. Adieu [прощай], моя жизнь, я должен кончать, потому что меня ждут занятия с Мачком. Пиши мне, моя жизнь, ведь я хотел бы, чтобы наши письма мелькали подобно синкопам.

Поцелуй меня. Обнимаю Тебя сердечно.

ФФ Шопен серд[ечный| друг.

Буньямин (Вероятно, лицейский священник Веньямин.) спрашивал о Тебе и удивлялся, что Ты ему ничего не написал. Твоему Папе передай от всех нас привет.

Весь наш дом Тебя обнимает, а дети желают Тебе поправиться. Мама и Папа ожидают письма, из которого надеются узнать о Твоем здоровье, и сердечно обнимают Тебя.

[Приписка на полях страницы, где передается разговор с Живным:]

N [ota] b [ene]. Когда мы спросили Живного, почему он раньше ничего нам не говорил о Тебе, он нам сказал, что он нам ничего не говорил потому, что в письме Ты не просил его кланяться нам; за это он получил крепкую взбучку от Мамы.

Пани Декерт и Цежиньская кланяются.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: