Сделай Сам Свою Работу на 5

ЭУСТАХИЮ МАРЫЛЬСКОМУ В ПИЕНЧИЦЕ 3 глава





 

Биографы Шопена не располагают ни одним письмом его из Мюнхена или из Штутгарта. Немыслимо представить себе, чтобы Шопен не написал ни слова друзьям и родным, узнав о падении Варшавы. Очевидно, письма его либо не дошли до адресатов, либо при тех или иных обстоятельствах погибли; возможно, уничтожены самими адресатами. Однако известен документ, по которому мы можем судить о мыслях и чувствах, владевших Шопеном в сентябрьские дни 1831 года. Это фрагмент «Альбома-дневника». В воображении Шопена рисуются мрачные картины разрушения любимого города, гибели родных, друзей, Констанции. «А я здесь, — пишет Шопен, — ничем не могу помочь, а я здесь с пустыми руками, иногда только стенаю, изливаю боль на фортепиано, отчаиваюсь — и что же дальше?».

 

Известно, в каких произведениях Шопен «изливал боль на фортепиано» в Штутгарте. Это популярнейший из Этюдов Шопена — этюд c-moll, завершающий серию ор. 10, полный гнева и бурного протеста. Это близкая к нему по настроению Прелюдия d-moll, завершающая цикл прелюдий ор. 28. Это лаконичная, поражающая трагической глубиной, проникнутая чувством безнадежности Прелюдия a-moll, вошедшая в ту же серию ор. 28. Есть сведения, что в Штутгарте создана, может быть в эскизах, и гениальная, захватывающая высоким драматизмом Баллада g-moll (№1).



 

За штутгартским дневником следуют первые письма из Парижа, куда Шопен прибыл осенью 1831 года. Вскоре по приезде в Париж Шопен получил известия из Польши и узнал, что никто из его близких не пострадал при штурме Варшавы. Поэтому решительно меняется настроение Шопена. Первые парижские письма полны юмора, Шопен не ленится рассказать забавный случай, порой встречаются фривольные намеки. С юношеской непосредственностью, с обычной общительностью и жадностью к впечатлениям Шопен входит в бурную парижскую жизнь. Ему не изменяет его острая наблюдательность, его трезвый, самостоятельный, критический ум. От него не ускользают социальные контрасты французской столицы. «Здесь величайшая роскошь, величайшее свинство, величайшая добродетель, величайшая порочность», — пишет Шопен своему приятелю Н. Кумельскому (от 18 ноября 1831 г.). В письме к Войцеховскому (от 25 декабря 1831 г.) Шопен рассказывает о политических волнениях в Париже. «Знаешь, здесь теперь большая нужда, в обращении мало денег, встречаешь множество людей в лохмотьях, с многозначительными физиономиями, и не раз слышишь угрожающие разговоры о дураке Филиппе (короле Луи Филиппе. — А. С.), который еле держится еще своим министерством. Низший класс уже совершенно разъярен и всё время думает, как изменить свое бедственное положение...». В том же письме Шопен описывает манифестацию в честь участника польского восстания генерала Раморино, которая переросла в антиправительственную демонстрацию и закончилась пением «Марсельезы». «Ты не представляешь себе, какое впечатление произвели на меня эти грозные голоса недовольного народа!». Нельзя на основании этих беглых замечаний говорить о вполне продуманном отношении Шопена к острым социальным проблемам его времени. Политические воззрения Шопена скорее были противоречивыми; его мысль была прикована лишь к одной из важнейших политических проблем эпохи — к вопросу о национальной независимости Польши. И всё же письма Шопена убеждают, что приехавший во Францию молодой польский музыкант с сочувствием отнесся к народному движению.



 

Вполне естественно, что большое место в первых письмах Шопена из Франции занимают художественные впечатления. Его восхищают прославленные певцы и певицы, выступавшие в парижских оперных театрах, — Рубини, Лаблаш, Нурри, Шоле, Паста, Цинти-Даморо, Малибран, Шредер-Девриент. Шопен рассказывает об операх, которые он слышал, восторгается эффектной постановкой мейерберовского «Роберта-дьявола» (письмо к Войцеховскому от 12 декабря 1831 г.). В письме к Эльснеру (от 14 декабря 1831 г.) Шопен говорит и об опере, и о «великолепных» парижских оркестрах.



 

Интересны строки из только что цитированного письма к Войцеховскому о концертировавших в Париже пианистах: «Ты не поверишь, как мне были любопытны Герц, Лист, Гиллер и т. д. — но всё это нули по сравнению с Калькбреннером. Признаюсь Тебе, что я играю, как Герц, а хотел бы играть, как Калькбреннер. Если Паганини — совершенство, то Калькбреннер — параллель ему, но только совсем в другом роде. Трудно описать тебе его саlmе (спокойствие (фр.)), его чарующее туше, неслыханную плавность и мастерство, проявляющееся в каждой его ноте; это — гигант, попирающий Герцев, Черни и т. п., а вместе с ними и меня» (письмо Т. Войцеховскому от 12 декабря 1831 г.).

 

Читатель, несомненно, удивится, что о Листе Шопен упоминает, наряду с Герцем и Гиллером, как о пианисте, безусловно и намного уступающем Калькбреннеру. Объяснить это можно лишь тем, что двадцатилетний Лист еще далеко не достиг в те годы творческой зрелости, еще не стал тем великим мастером фортепианной игры, рядом с которым можно было поставить лишь самого Шопена.

 

Читателя, вероятно, заинтересует и отзыв о Калькбреннере, о котором, в том же восторженном тоне, Шопен пишет и Кумельскому (цитированное письмо от 18 ноября 1831 г.): «Он единственный, кому я недостоин развязать ремень башмака. Всякие Герцы и т. п., — скажу Тебе, — только фанфароны и лучше играть никогда не будут».

 

Имя Калькбреннера современным музыкантам мало знакомо. Между тем это был, несомненно, превосходный мастер фортепианной игры. А. Мармонтель, в свое время видный пианист и в течение многих лет крупнейший французский фортепианный педагог, пишет о Калькбреннере: «Фортепиано под его пальцами приобретало чудесную звучность, никогда не резкую, так как он не стремился к эффектам звуковой силы. Его игра, плавная, выдержанная, стройная, идеально ровная, больше очаровывала, чем поражала; и, наконец, безупречная отчетливость в наиболее сложных пассажах, несравненная искусность левой руки делали Калькбреннера виртуозом высокого ранга... Манере фразировки Калькбреннера недоставало, пожалуй, выразительности и общительной теплоты, но стиль всегда оставался благородным, чистым и высокой школы».

 

Лучшие качества игры Калькбреннера, о которых говорит Мармонтель, и пленили Шопена. Игра Шопена тоже отличалась благородной простотой, ясностью и чистотой мысли, отсутствием внешней эффектности. Конечно, искусство Шопена-пианиста, особенно в ту пору, когда он достиг творческой зрелости, далеко не исчерпывалось этими достоинствами. Шопену, который считается, вместе с Листом, основателем романтического направления фортепианной игры, были близки и драматические, и трагические, и разнородные лирические образы. Шопен открыл новые колористические средства инструмента, которых не знала старая, доромантическая школа фортепианной игры. «Шопен, — пишет тот же Мармонтель, — обладал чудесным искусством владеть звуком, видоизменять его, исключительной собственной манерой касаться клавиш. Он владел эффектом неуловимой текучести звука; секрет, которым обладал он один» (A.Marmontel. Les pianistes celebres. Paris, 1878.). Гениальный новатор в творчестве, Шопен не меньше нового внес и в фортепианную игру. Но он ценил и искусство пианистов старой школы, блестящим представителем которой был Калькбреннер.

 

Преклонение перед знаменитым парижским пианистом заставило Шопена согласиться на предложение Калькбреннера: в течение трех лет безвозмездно брать у него уроки. Калькбреннер предлагал Шопену и свою помощь в устройстве концертных выступлений, однако под его, Калькбреннера, педагогической «маркой». Этот эпизод биографии Шопена, неизменно привлекающий внимание исследователей его жизни, в письмах отражен более или менее полно. Правда, не сохранилось письмо к родным, где Шопен рассказывал о встречах и беседах с Калькбреннером. Но из писем к Кумельскому и Войцеховскому, а еще больше из ответного письма сестры Людвики (от 27 ноября 1831 г.) можно ясно представить себе суть предложения Калькбреннера, которое сначала привело в восторг семью Шопенов. Настроение родных Шопена решительно изменил Эльснер, считавший, что Фридерик уже нашел свой путь в искусстве. Об этом детально пишет в упомянутом письме Людвика, а также сам Эльснер (от 27 ноября 1831 г.).

 

Несомненно, Эльснер был прав, полагая, что Шопену не нужны парижские наставники. Читателю следует лишь иметь в виду, что, обвиняя Калькбреннера в неискренности, зависти, в тайных корыстных расчетах, Эльснер и Людвика ошибались. В этом легко убедиться, ознакомившись с дальнейшими отношениями между Шопеном и Калькбреннером.

 

Последовал ли Шопен советам Эльснера, родных, а также новых парижских друзей (Гиллера, Листа, Мендельсона), или же он сам пришел к тому же выводу, но занятия с Калькбреннером вскоре прекратились. Это нисколько не изменило дружеского отношения Калькбреннера к молодому польскому коллеге. Именно Калькбреннер помог Шопену добиться материальной независимости, направляя к нему учеников из состоятельных семей. Калькбреннер оказал Шопену существенную помощь в устройстве первого концерта в Париже, а своим участием обеспечил интерес парижской публики к выступлению никому еще не известного польского музыканта.

 

Этот парижский дебют Шопена неоднократно откладывался и состоялся 26 февраля 1832 года. Нельзя сомневаться, что Шопен подробно описал этот концерт родным, рассказал о своих впечатлениях, о реакции слушателей и т. д.. К сожалению, как уже было сказано, писем к родным со времени приезда в Париж и до 1845 года почти не сохранилось. О выдающемся успехе концерта мы можем, однако, судить по рецензии авторитетного критика Фетиса, по воспоминаниям Листа в его книге о Шопене, а также по лаконичному замечанию в письме к своим родным жившего в Париже товарища Шопена — А.Орловского: «Наш дорогой Фридерик дал концерт, который принес ему большое имя и мало денег. Убил всех здешних пианистов, весь Париж поражен. Впрочем, ему это предсказывали, когда он только что приехал» (См. Ferd. H о e s i с k. Chopin, т. I, стр. 446.).

 

За многие следующие месяцы нет сколько-нибудь значительных писем Шопена. Приведенный в настоящем собрании отрывок из письма того же Орловского (весна 1832 г.) убеждает, что вдали от родины, в разлуке с родными Шопен часто чувствовал себя одиноким: «Дорогой Шопен сердечно обнимает вас. Вот уже несколько дней, как он настолько грустен, что подчас, когда я захожу к нему, нам недостает мужества обменяться хотя бы словом. Это действие ностальгии. Но я прошу вас не говорить об этом его родителям, чтобы не огорчать их».

 

О совершенно иных настроениях говорит письмо к Дзевановскому (январь 1833 г.), написанное в обычном для молодого Шопена шутливом тоне. Из этого письма мы узнаём, что Шопен занял необходимое для артиста того времени положение в «свете». Мы видим также, что Шопен отнюдь не обольщен своими светскими успехами, о которых он говорит с явной иронией. «Я вошел в высшее общество, вращаюсь среди послов, князей, министров и сам не знаю, каким чудом это случилось, потому что сам я туда не лез. Но сейчас для меня это самое нужное, так как это якобы источник хорошего вкуса; у тебя сразу же оказывается больший талант, если тебя слышали в английском или австрийском посольстве; ты сразу же играешь лучше, если тебе покровительствует княгиня Водемон». Тон письма меняется, как только начинается рассказ об артистических знакомствах; «Среди артистов я пользуюсь дружбой и уважением... Доказательством уважения является то, что мне посвящают свои сочинения люди с большим именем прежде, чем я им...»

 

В письмах Шопена читатель постоянно встречает имена друзей, знакомых, упоминания о встречах с разными людьми. И всё же утеря писем к родным за многие годы не дает возможности с полной ясностью установить по сохранившейся переписке круг парижских знакомых Шопена. Впрочем, здесь помогают другие источники, прежде всего — мемуарные материалы. Невозможно перечислить всех парижских знакомых Шопена, да и надобности в этом нет. Добавим к названным уже именам (Ф. Листа, Ф. Мендельсона, Ф. Калькбреннера, Ф. Гиллера) имена еще нескольких видных представителей парижского художественного мира. Это Г. Берлиоз, В. Беллини, виолончелист О. Франкомм (один из ближайших друзей Шопена), пианист и композитор И. Пиксис, пианист-педагог, основатель французской пианистической школы П. Циммерман, певец А. Нурри, писатели и поэты А. де Виньи, Э. Сю, Т. Готье, Г. Гейне, А. де Кюстин, позже — пианист И. Мошелес, певица П. Виардо, художник Э. Делакруа, О. Бальзак. Особо надо выделить круг польских знакомых Шопена в Париже. Шопен — частый гость в семье Чарторыских (М. Чарторыская считалась одной из лучших учениц Шопена). Он встречается в Париже с виднейшими польскими писателями и поэтами — Ю. Немцевичем, А. Мицкевичем, Ю. Словацким, Б. Залеским, С. Витвицким. В числе его близких друзей В. Гжимала, виолончелист П. Норблин, упоминавшийся уже композитор и пианист А. Орловский, пианист Ю. Фонтана. Это тоже далеко не полный перечень.

 

В небольшой группе писем — переписке с семьей Водзиньских (1834— 1837) — мы находим лишь очень скупой материал о трагедии, пережитой Шопеном, когда ему стало ясно, что брак его с Марией не состоится. Шопен говорит о несбывшихся надеждах в письмах к матери Марии — Терезе Водзиньской — лишь глухими намеками. Наиболее ясный документ в этой переписке — последнее письмо Марии к Шопену (постскриптум к письму матери): «Я могу написать Вам лишь несколько строк, чтобы поблагодарить за прекрасную тетрадь, которую Вы мне прислали. Я не стану пытаться описать Вам, какую радость я испытала, получив ее, это было бы тщетно. Примите, прошу Вас, уверения в чувствах глубокой признательности к Вам. Верьте в привязанность, которую к Вам всегда питает вся наша семья, — и в особенности Ваша самая плохая ученица и друг детства. Прощайте. Мама Вас нежно обнимает. Тереза (сестра Марии. — А. С.) ежеминутно говорит о своем Шопене. Прощайте, не забывайте о нас» (написано, по-видимому, в марте 1837 г.).

 

Это письмо — прощание, не оставляющее сомнений в значении сказанного. Неизвестно, писал ли что-нибудь Шопен о разрыве с Марией родным. Сохранился лишь один документ, позволяющий сделать выводы о значении в жизни Шопена эпизода с Марией Водзиньской. После смерти Шопена среди его бумаг нашли сверток, перевязанный лентой; в нем находились письма Водзиньских и высохшая роза, очевидно, полученная Шопеном от Марии. На свертке рукой Шопена написано: «Мое горе».

 

Вероятно, тяжелое душевное состояние заставило Шопена летом 1837 года совершить путешествие в Лондон. «Шопен, — записал Мошелес в своем дневнике, — провел несколько дней в Лондоне; он единственный из приезжих артистов, который не только ни у кого не был, но даже не хотел, чтобы к нему приходили, так как каждый разговор усиливал его страдания» (См. Ferd. Н о е s i с k. Chopin, т. I, стр. 550.).

 

Отношения с Жорж Санд получили гораздо более полное отражение в переписке Шопена, несмотря на то, что погибли письма к родным за первые годы близости с Жорж Санд, несмотря на то, что сама Жорж Санд уничтожила почти всю свою переписку с Шопеном.

 

Первое упоминание о Жорж Санд встречается в сохранившемся фрагменте письма Шопена к родным: «Я познакомился с большой знаменитостью — г-жой Дюдеван, известной под именем Жорж Санд; но ее лицо несимпатично, и она мне совсем не понравилась. В ней есть даже что-то отталкивающее» (Этот фрагмент цитирует биограф Шопена М. Карасовский, видевший письмо. Как и другие письма этого времени, впоследствии оно погибло. См. М. Karasowski. Fryderyk Chopin, 1882, т. 1, стр. 75.). О неблагоприятном впечатлении, которое произвела на Шопена Жорж Санд, вспоминает и Гиллер. После смерти Шопена он писал Листу: «Однажды вечером ты собрал у себя всю аристократию французского литературного мира. Разумеется, Жорж Санд не могла отсутствовать. Возвращаясь домой, Шопен сказал мне: «Что за антипатичная женщина эта Санд! Да женщина ли это? Я склонен в этом усомниться» (См. F. N i е с k s. Chopin, т. II, стр. 9.).

 

По-видимому, довольно скоро отношение Шопена к Жорж Санд меняется. В конце того же 1836 года он приглашает Жорж Санд на один из своих вечеров (см. письмо Шопена к Ю. Бжовскому от 13 декабря 1836 г. и комментарии к этому письму). Взаимное чувство Жорж Санд и Шопена вполне определилось, видимо, весной 1838 года. Летом 1838 года Жорж Санд в пространном письме к В. Гжимале, приводимом в настоящем собрании, говорит о перспективах своих дальнейших отношений с Шопеном.

 

А осенью 1838 года Жорж Санд и Шопен вместе с детьми Жорж Санд выехали из Франции (см. письмо Жорж Санд к Ш. Марлиани, конец октября или начало ноября 1838 г.). Так началась поездка на остров Майорку, куда Жорж Санд отправилась для лечения детей; предполагалось, что майоркский климат принесет пользу и Шопену.

 

Сохранилось несколько писем Шопена с Майорки. Сначала он восхищен красотой южной природы, оригинальностью мавританско-испанской архитектуры. Ему кажется даже, что он чувствует себя лучше среди пальм и апельсиновых деревьев (см. письмо к К. Плейелю от 21 ноября 1838 г.). Но очень скоро выяснилось, что майоркский климат, с длительными дождями, тяжел для Шопена, красоты южной природы и романтическая поэтичность монастыря Вальдемоза, где поселились Шопен и Жорж Санд, не могли служить достаточной компенсацией за многообразные лишения. Об этом говорит публикуемое в настоящем собрании письмо Жорж Санд к Ш. Марлиани. Письмо это датировано 15 февраля 1839 года и написано уже не на Майорке, а в Барселоне. Ряд следующих писем Шопена, а также Жорж Санд написан из Марселя, где путешественники задержались, чтобы Шопен мог оправиться от тяжелой для него поездки на Майорку.

 

Среди адресатов Шопена, начиная с 1837 года и кончая 1841 годом, чаще всего встречается имя Ю. Фонтаны. В течение нескольких лет Фонтана ведал денежными делами Шопена, вел переговоры с его издателями и выполнял другие его поручения. Поэтому письма к Фонтане большей частью касаются деловых вопросов, и в особенности — переговоров и расчетов с издателями. Из писем к Фонтане, а также к самим издателям читатель увидит, что Шопен, продавая свои сочинения «на вечные времена», получал за них сравнительно скромные суммы. Величайшего композитора Западной Европы, жившего в центре западноевропейской культуры, не обеспечивала его творческая деятельность; именно поэтому ему приходилось по пять-семь часов в день давать уроки, утомлявшие его и отнимавшие драгоценные часы у творческой работы. Между тем издатели шопеновских сочинений наживали на них целые состояния. Шопен отлично понимал, что издатели беспощадно эксплуатируют его труд. «Он меня обожает, потому что обдирает», — говорит Шопен об одном из парижских музыкальных издателей — Шлезингере (письмо к Ю. Фонтане от 17 марта 1839 г.).

 

Приблизительно с того же времени, когда начинается интенсивная переписка с Фонтаной (1837), постоянным адресатом Шопена становится В. Гжимала. Развитию этой переписки способствовало то обстоятельство, что Гжимала был другом и Шопена, и Жорж Санд.

 

По письмам к Фонтане и к Гжимале можно, в частности, видеть, как складывались отношения Шопена с Жорж Санд. По возвращении во Францию, оправившись после болезни, Шопен чувствует себя бодрым. «Шопен вот уже несколько дней чувствует себя хорошо...» (письмо Жорж Санд к Ш. Марлиани от 4 мая 1839 г.). В начале июня Шопен впервые приезжает в Ноан, имение Жорж Санд, где в последующие годы он регулярно проводит летние месяцы (в Париже Шопен и Жорж Санд живут в эти годы обычно в одном доме, в соседних квартирах). Его радует природа: «Деревня прекрасна, соловьи, жаворонки...» (письмо к В. Гжимале от 2 июня 1839 г.).

 

Он счастлив, не ощущая тягостного одиночества. «Знаешь, Ты бы ее еще больше любил, если бы знал ее так, как я теперь ее знаю» (письмо к В. Гжимале от 12 апреля 1839 г.). Шопена радуют новые произведения Жорж Санд. В только что цитированном письме он сообщает, что Жорж Санд заканчивает роман «Габриэль». Несколько раньше он пишет тому же Гжимале, что Жорж Санд «закончила великолепную статью о Гете, Байроне и Мицкевиче. Нужно прочесть, чтобы сердце порадовалось... И всё такая правда, такие удивительные наблюдения, с таким огромным размахом, без натяжек и преувеличенных похвал» (от 27 марта 1839 г.).

 

Атмосфера спокойной семейной жизни благоприятствовала творческой работе Шопена. Первые годы союза с Жорж Санд — время расцвета его творческих сил. В 1839—1844 годах Шопен создает ряд лучших своих сочинений: вторую и третью Сонаты, третью и четвертую Баллады, Полонезы fis-moll и As-dur, Фантазию f-moll, третье Скерцо, а также многие другие менее крупные произведения. И для Жорж Санд союз с Шопеном был несомненно благотворным. «Он всегда добр, как ангел. Без его совершенной и деликатной дружбы я бы часто теряла мужество» (письмо Жорж Санд к брату, Ипполиту Шатирону, от 1 июля 1840 г.). Нужно сказать, вместе с тем, что уже в этот период намечаются трещины в отношениях Шопена и Жорж Санд, приведшие впоследствии к разрыву.

 

Письма Шопена за шестилетие 1839—1844 годов не дают богатого биографического материала. Письма к родным, как уже неоднократно отмечалось, за этот период почти полностью утрачены. Письма к остальным адресатам большей частью лаконичны и не так откровенны, как письма к родным.

 

Общий тон писем теперь более сдержанный, чем в письмах начала тридцатых годов. Уже нет искрящейся жизнерадостности, которая характерна для писем, написанных в юности и в ранней молодости. Порой звучат грустные нотки. «.. .Меня, вероятно, ожидают костыли или клюка, если продолжать приближаться к старости теперешним шагом. Как-то снилось мне, что я умер в больнице, и так это засело у меня в голове, что кажется — это было вчера. Если Ты переживешь меня, то узнаешь, надо ли верить в сны; несколько лет назад мне снилось нечто другое, да не сбылось» (письмо к Ю. Фонтане от 9—10 августа 1841 г.). Последняя фраза — по-видимому, намек на неосуществившийся брак с Марией Водзиньской. «Сегодня закончил Фантазию, — пишет Шопен некоторое время спустя, — и небо прекрасно, а на душе у меня тоскливо...» (письмо к Ю. Фонтане от 20 октября 1841 г.).

 

Конечно, далеко не всегда печальные настроения владеют Шопеном в эти годы. В его письмах мы встречаем и обычные для него шутки. Шопен наслаждается природой, прогулками.

 

Шопен проявляет большую заботливость о Жорж Санд, подчас беря на себя хлопоты о мелочах быта (см. письмо Шопена к Жорж Санд от 2 декабря 1844 г.). Но не всегда отношения их безоблачны. «Что касается Зари, — вчера была большая мгла, сегодня жду солнца...» (письмо к В. Гжимале, по-видимому зима 1844/45 г.). Это не единственное письмо, где Шопен, говоря о погоде, намекает на настроения Жорж Санд. Здесь этот намек особенно ясен, так как под Зарей (Aurore) Шопен явно подразумевает имя Жорж Санд (Аврора).

 

В 1844 году Шопену пришлось пережить тяжелую утрату. «Наш бедный Шопен только что узнал о смерти своего отца. Сегодня он заперся у себя, но я очень прошу Вас зайти завтра повидать его, ибо Вы относитесь к тем немногим, которые могут помочь ему» (письмо Жорж Санд к О. Франкомму от 12 мая 1844 г.). Большое облегчение принес Шопену приезд сестры Людвики с мужем. «... Примите мою благодарность за ту неоценимую доброту, которой Вы окружили Людвику в Париже. — Мы собирались написать Вам позавчера, но наши первые дни здесь, как и наши первые дни в Париже, — были сплошным счастьем...» (письмо к М. де Розьер от 11 августа 1844 г.). М. де Розьер, приятельница Жорж Санд, а позднее хорошая знакомая Шопена, — одно из новых имен в переписке Шопена. Впрочем, письма к ней, довольно многочисленные, большей частью не содержат ценных биографических материалов.

 

Из других адресатов Шопена отметим А. Циховского. По содержанию письма к нему совершенно незначительны: это всего лишь лаконичные записки, обычно назначающие день встречи. Серия этих записок подтверждает постоянное общение с Циховским — его старым другом. Говоря о переписке с польскими друзьями, стоит обратить внимание на краткие замечания Шопена о А. Товяньском. Мистические «мессианские» идеи Товяньского, под влияние которых подпали многие польские эмигранты, в том числе (временно) Мицкевич, вызывали у Шопена, с его всегда трезвой, ясной мыслью, резко отрицательное отношение (см. письма к Ю. Фонтане от 18 сентября 1841 г. и к С. Витвицкому от 23 марта 1845 г., а также комментарии к этим письмам).

 

Заслуживают внимания впервые публикуемые письма (1841 г. и 1844 г.) к К. X. Рубинштейн, матери великих русских музыкантов Антона и Николая Рубинштейнов (в отрывках эти письма публиковались автором настоящей статьи в монографиях о Шопене). Из писем к К. X. Рубинштейн мы узнаём, что Шопен проявил искреннюю заботу о музыкальном развитии «двух славных русских мальчиков».

 

Как и в письмах других периодов, Шопен совершенно не касается собственного творчества, если не считать деловых писем к издателям и к друзьям, которые вели переговоры с издателями, когда Шопена не было в Париже. Только очень краткие замечания о Полонезе fis-moll указывают на замысел этого произведения. «Это род фантазии в форме полонеза» (письмо к издателю П. Мекетти от 23 августа 1841 г.). Приблизительно так же характеризует Шопен свою пьесу в письме к Ю. Фонтане: «.. род

полонеза, но скорее фантазия» (от 24 августа 1841 г.). Действительно, Полонез fis-moll, с его необычной средней частью, решительно ломает рамки полонезного жанра. Это одно из тех произведений, в которых Шопен создает совершенно новые формы.

 

Письма за 1845—1849 годы, за последнее пятилетие жизни Шопена, содержат гораздо больше важных биографических сведений, а также интересных мыслей Шопена, чем письма за предшествующие шесть лет. Прежде всего, начиная с 1845 года биографы Шопена вновь располагают его письмами к родным. Правда, и за последние годы сохранились, видимо, далеко не все письма к родным. Но письма эти представляют весьма значительную ценность для тех, кто хочет познакомиться с жизнью и с внутренним миром Шопена. Интересны и письма к друзьям за этот период, особенно письма последних лет к В. Гжимале.

 

Переписка этих лет убеждает нас, что Шопен не утратил свойственной ему общительности. Круг его знакомых и друзей по-прежнему обширен. Иногда он устраивает, как и прежде, домашние вечера с многочисленными гостями, о чем говорит одно из писем Жорж Санд. «Вчера Шопен у себя угостил нас музыкой, цветами и устроил нам пиршество. Были князь и княгиня Чарторыские (очевидно, ученица Шопена М. Чарторыская с мужем. — А. С.), княгиня Сапега, Делакруа, Луи Блан... Были также д’Арпантиньи, Дюверне с женой, д’Ор и т. д., наконец — Полина и Виардо (с мужем)...» (письмо Жорж Санд к сыну Морису от 1 мая 1846 г.).

 

Дружба с Делакруа, имя которого упоминает Жорж Санд в числе гостей Шопена, в эти годы становится особенно тесной. В письмах она, впрочем, почти не нашла отражения. Шопен и Делакруа встречались и в Париже, и в Ноане, проводя долгие часы в беседах об искусстве. Оба художника высоко чтили друг друга. Делакруа был постоянным слушателем игры Шопена в домашней обстановке. «Шопен играл мне Бетховена божественно хорошо, — это ценнее всех теорий...» (письмо Э. Делакруа к Ф. Вийо от 19 августа 1846 г.). Несколькими днями позже (30 августа 1846 г.) Шопен пишет Франкомму о Делакруа: «Это художник, вызывающий огромное восхищение, я провел с ним чудеснейшие часы. Он обожает Моцарта — знает все его оперы наизусть».

 

В письмах к родным мы снова находим сообщения о новинках искусства, о достижениях науки. С юмором рассказывает Шопен о забавных эпизодах парижской жизни и ноанского домашнего быта. Впрочем, порой кажется, что за шутливым тоном скрываются иные, нерадостные настроения. Письма Шопена показывают, что его здоровье уже в 1847 году подорвано постепенно развивающейся болезнью (по-видимому, туберкулез и заболевание сердца). Он редко покидает свою квартиру. «Ты знаешь, что мне трудно выходить из дому», — пишет Шопен Ю. Новаковскому (1847). Он почти не может подниматься по лестницам. Рассказывая о своем визите к одному из парижских журналистов, Шопен пишет: «На следующий день меня вносят к Жанену» (письмо к родным от 28 марта — 19 апреля 1847 г.). При этом Шопен не имел возможности прекратить свою «мельницу» — не мог отказаться от уроков и получить столь необходимый ему длительный отдых.

 

В письмах Шопена и в публикуемых в настоящем собрании письмах Жорж Санд и некоторых других лиц много говорится об обстоятельствах, завершивших союз Жорж Санд и Шопена. Разрыв с Жорж Санд — большое и тяжелое событие в жизни Шопена. По-разному освещают его различные документы, в том числе и эпистолярные материалы, помещенные в настоящем собрании. Чтобы получить отчетливое представление и составить верное мнение об этом событии, читателю следует обратить внимание на несколько моментов в публикуемой переписке, а также познакомиться с некоторыми другими документами.

 

Шопен в союзе с Жорж Санд хотел найти ту атмосферу семейной жизни, которой он лишился, покинув родину. Его привязанность к Жорж Санд была, несомненно, очень глубокой. Привязанность самой Жорж Санд, тоже вначале, бесспорно, очень значительная, оказалась не столь прочной. По-видимому, с середины сороковых годов (а возможно, и несколько ранее) Жорж Санд начинает тяготиться совместной жизнью с Шопеном. В известной мере это охлаждение объясняется тем, что Жорж Санд нередко приходилось выполнять несвойственную ее кипучей, деятельной натуре роль сиделки при больном Шопене.

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.