Сделай Сам Свою Работу на 5

Батарея социально-психологических методик, необходимых для создания социально-психологического портрета реально функционирующей контактной группы 42 глава





Практический социальный психолог, планируя любое, как индивидуально-специфическое, так и функционально-ролевое свое влияние и взаимовлияние членов интересующей его группы должен учитывать феномен «фасилитация — ингибиция» и отдавать себе отчет в том, что порождаемый фасилитационный эффект может оказаться как существенным ресурсом для достижения поставленных целей, так и серьезным препятствием, которое этих целей достигнуть не позволит.

Феномен Цахеса — способность личности достигать готовности окружающих, приписывать ей все заслуги, успехи, достижения других, а все последствия собственных неудач, ошибок, промахов и даже реальных преступлений перекладывать на них. Феномен Цахеса описывает достаточно часто встречающиеся в реальной действительности факты неадекватной атрибуции ответственности. В то же время сам термин «феномен Цахеса» предложен А. В. Петровским и заимствован им из широко известной сказки Э. Гофмана «Крошка Цахес, про прозвищу Циннобер», герой которой, карлик Цахес, с помощью колдовства смог занять социально неуязвимую позицию, гарантирующую ему «авторство» всех происходящих в социуме благодеяний и безответственность за совершаемые им самим злодеяния, которые не связывались с его именем и



366

ответственность за которые возлагалась на других, ни в чем не повинных людей. Как писал А. В. Петровский, наиболее ярко в новейшей истории нашей страны феномен Цахеса проявился в ситуации, когда И. В. Сталину, во многом в связи с харизматичностью его личности, удалось избежать реальной оценки его деяний в начале Великой Отечественной Войны, когда огромная часть территории страны оказалась оккупирована фашистами и миллионы советских людей погибли в боях в связи с ошибками именно главнокомандующего. Эта вина оказалась, как известно, переложена на тех генералов, которые были репрессированы и казнены в первый год военных действий. Следует отметить, что столь глобальное проявление феномена Цахеса, конечно, наиболее пагубны, но и в будничной жизни подобные примеры неадекватности в приписывании успехов себе и в возложении ответственности на других за собственные неудачи, а главное, именно такое восприятие происходящих событий широким социумом случается достаточно часто. Если говорить о малых группах, то здесь реальным референтом феномена Цахеса является выявленный в рамках стратометрической концепции социально-психологический феномен степени адекватности атрибуции ответственности в реально функционирующих группах. Оказалось, что в группах высокого уровня социально-психологического развития, как правило, демонстрируется адекватная атрибуция ответственности за успехи и неудачи в совместной деятельности. Более того, нередко в подлинных коллективах можно наблюдать ситуации, когда члены группы проявляют готовность принять на себя груз ответственности в случае неудачи, даже если реально они и не были в ней виновны, и приписывать успех своим партнерам, даже если сами внесли решающий вклад в его достижение. В группах низкого уровня развития и, прежде всего, в высокоразвитых в психологическом плане, но антисоциальных по своей направленности общностях достаточно часто проявляется феномен Цахеса, особенно тогда, когда лидер подобного сообщества обладает определенной харизмой и при этом владеет техниками межличностного манипулирования.



Хотя в зарубежной социальной психологии понятие «Феномен Цахеса» на сегодняшний день не получило широкого распространения, как на личностном, так и на социальном уровнях его содержательно-психологические «контуры» были детально описаны и проанализированы в ряде работ Э. Фромма и Э. Эриксона, написанных в жанре психоаналитической биографии известных политических деятелей. Наиболее известным произведением такого рода является работа Э. Фромма «Адольф Гитлер — клинический случай некрофилии». Как отмечал Э. Фромм, «когда психоаналитик изучает биографию своего клиента, он всегда пытается получить ответ на два вопроса: 1) Каковы основные движущие силы в жизни человека, какие страсти определяют его поведение? 2) Какие внутренние и внешние обстоятельства обусловили развитие именно этих страстей?».



Отвечая на первый из этих вопросов применительно к А. Гитлеру, Э. Фромм акцентировал внимание на ряде моментов, связанных с его детством и юностью, обусловивших особенности этой личности. Как отмечает Э. Фромм, в раннем детстве А. Гитлер «...был любимцем, мать берегла его как зеницу ока, никогда не ругала и всегда выражала свою нежность и восхищение. Он не мог ошибиться, все, что он делал, было замечательно, а мать при этом не спускала с него восторженных глаз. Очень может быть, что такое отношение способствовало формированию в его характере таких черт, как пассивность и нарциссизм»1.

В более старшем возрасте нарциссизм А. Гитлера проявлялся в его отстраненности от своих близких. Как пишет Э. Фромм, «в сущности, он никем не интересовался —

367

ни своей матерью, ни своим отцом, ни своими братьями и сестрами. ... Он не тратил на них душевных сил. Его единственным, страстным интересом были военные игры с другими детьми, причем он был руководителем и организатором. ... Военные игры выполняли несколько функций. Они давали ему чувство удовлетворения в том, что он обладал силой убеждения и мог заставить других подчиняться ему. Они укрепляли в нем нарциссизм, и, прежде всего, они перемещали центр его жизненных интересов в фантастический мир, тем самым способствуя тому, что он все больше отходил от действительности, от реальных людей, реальных достижений и реальных знаний»1. Эти игры, по-видимому, являлись идеальным средством как удовлетворения нарциссических потребностей, так и компенсации социального инфантилизма А. Гитлера. Именно поэтому он увлекался ими вплоть до юношеского возраста. Заметим, что в современных условиях вовлеченность многих подростков и даже взрослых в компьютерные игры объясняется практически соотносительными мотивами.

При этом пассивность и инфантилизм молодого А. Гитлера в реальной жизни носили гипертрофированный характер. В школьные годы «...он не только не интересовался школьными предметами, он вообще ничем не интересовался. Он ни к чему не прилагал усилий — ни тогда, ни потом (мы встретим это отвращение к труду и в то время, когда он изучал архитектуру)». Однако А. Гитлер не был обыкновенным лентяем и гедонистом, среди которых встречается немало добродушных, открытых и общительных людей. По словам Э. Фромма, «он был ленивым не потому, что у него были незначительные потребности, он не был просто гедонистом, который не имеет определенной жизненной цели. Наоборот, у него было острое честолюбие, жажда власти — то, что заставляет человека действовать. Кроме того, у него были огромные жизненные силы, какая-то витальная энергия держала его в постоянном напряжении, он был всегда “на взводе”, и состояние спокойной радости ему было просто незнакомо. Эти черты очень сильно отличают Гитлера от основной массы лентяев, бросающих школу. Те же из них, кто страдают таким же честолюбием и, не имея никаких серьезных жизненных интересов, стремятся к власти, представляют настоящую угрозу для окружающих»2.

Если на основе имеющихся биографических данных проанализировать детство и юность А. Гитлера с точки зрения психосоциального подхода, то можно с достаточным основанием утверждать, что первый базисный кризис получил отчетливо негативное разрешение. Совершенно некритичное отношение и гиперопека со стороны матери ни в коей мере не носили характер по-настоящему функциональный, с точки зрения развития характера, и скорее являлись проявлением симбиотической зависимости. На то, что А. Гитлеру было свойственно именно базисное недоверие, отчетливо указывают его гипертрофированная ксенофобия и негативное отношение к миру в целом. Как отмечает Э. Фромм, он рассматривал «...внешний мир как источник грязи и заразы. Скорее всего, ненависть Гитлера к евреям имела ту же природу. Инородцы ядовиты и заразны, как сифилис. Следовательно, их надо искоренять. Дальнейшее развитие этого представления ведет к идее, что они отравляют не только кровь, но и душу»3. Бесконечные рассуждения А. Гитлера о прошлом и будущем, об «исторических перспективах» при фактическом игнорировании текущих реалий (особенно показательны в этом отношении последние месяцы жизни фюрера) свидетельствуют о спутанности временной перспективы, являющейся типичным отчуждением первой фазы эпигенетического цикла.

368

Также, судя по всему, А. Гитлер не был автономной личностью и не обладал сильной волей. При этом, как отмечает Э. Фромм, «сам Гитлер считал своим главным достоинством несгибаемую волю. ... На первый взгляд, вся его карьера свидетельствует о том, что он и в самом деле обладал исключительной силой воли. ... Вместе с тем у нас есть серьезные основания сомневаться в его волевых качествах, ибо ... в детстве и в юности Гитлер был существом абсолютно безвольным. Он был ленив, не умел трудиться и вообще был не готов совершать какие-либо усилия. Все это не очень вяжется с представлениями о волевой личности. ... Воля его была сырой и неоформленной, как у шестилетнего ребенка... Ребенок, не знающий, что такое компромисс, капризничает и закатывает истерику. Конечно, можно сказать, что он проявляет так свою волю. Но правильнее все-таки взглянуть на это иначе: он слепо следует своим побуждениям, не умея направить фрустрацию в нужное русло». В зрелом возрасте, уже в роли диктатора «слабость воли Гитлера проявлялась в его нерешительности. Многие из тех, кто наблюдал его поведение, отмечают, что в ситуации, требующей принятия решения, его вдруг начинали одолевать сомнения. У него была привычка, свойственная многим слабовольным людям, дожидаться в развитии событий такого момента, когда уже не надо принимать решения, ибо его навязывают сами обстоятельства»1. Добавим, что свойственный А. Гитлеру уже с детских лет крайний нарциссизм обыкновенно является прямым следствием патологического самоосознования — типичного отчуждения второй фазы эпигенетического цикла.

Уникальность личности А. Гитлера заключается в том, что третий базисный кризис, судя по всему, получил позитивное разрешение. Чем конкретно была обусловлена эта достаточно парадоксальная в контексте предшествующего развития ситуация — трудно сказать по причине отсутствия достаточных фактических данных, но несомненно, что он обладал выраженной способностью отчетливо видеть цель и проявлять инициативу, направленную на ее достижение. На это отчетливо указывает присущий ему авантюризм. По мнению Э. Эриксона, А. Гитлер «...прежде всего, был авантюристом грандиозного масштаба». При этом существенно важно, что авантюристу присущ достаточно широкий ролевой репертуар, поскольку «Личность авантюриста сродни личности актера, поскольку он должен быть всегда готов воплотить (как если бы сам выбирал) сменяющие друг друга роли, предлагаемые капризами судьбы»2. Данное замечание Э. Эриксона позволяет понять видимое противоречие между безволием, дефицитом автономии и способностью проявлять инициативу — даже крайне зависимая и, более того, инфантильная личность может быть инициативной, если ее подталкивают к этому обстоятельства. Излишне говорить, что чувство вины было совершенно чуждо А. Гитлеру.

О том, что в результате разрешения четвертого базисного кризиса у А. Гитлера сформировались базисная неполноценность и неуспешность, свидетельствует вся его биография, начиная от уже отмечавшейся неспособности и нежелания учиться в школе и кончая финалом карьеры фюрера. Добавим лишь, что, как показано в исследованиях Э Эриксона, патологическая неспособность к созидательной деятельности, являющаяся типичным отчуждением четвертой фазы эпигенетического цикла, нередко компенсируется отчетливо выраженной антисоциальной активностью личности. Именно такого рода компенсацию в крайне деструктивных формах мы и наблюдаем на примере А. Гитлера.

Таким образом, базисная структура личности типичного «Цахеса», с точки зрения

369

психосоциального подхода, имеет следующий вид: недоверие — сомнение — инициатива — неуспешность. Возникает закономерный вопрос: в чем же секрет «колдовства», позволяющего столь одиозной малопривлекательной личности занять социально неуязвимую позицию в обществе и стать кумиром толпы?

Для ответа на этот вопрос необходимо обратиться к пятой стадии эпигенетического цикла. Анализ развития А. Гитлера в детстве указывает на то, что он несомненно страдал от психосоциальной спутанности. Психологическая целостность его личности могла обеспечиваться только за счет организации по принципу тотальности. Это, в частности, отчетливо проявилось в его приверженности идеологии: «Как свидетельствуют различные источники, Гитлер, за небольшим исключением, не читал ничего, что противоречило его идеологическим установкам или требовало критического и объективного размышления. Такова была структура его личности: основным мотивом для чтения было не приобретение знаний, а добывание все новых средств для убеждения себя и других»1.

В достаточно функциональном обществе с преобладающей позитивной идентичностью А. Гитлер, скорее всего, стал бы носителем негативной идентичности, которая проявлялась бы в преступной деятельности политического или уголовного характера. Однако в обществе, переживающем кризис идентичности, при определенных условиях может возобладать глобальная тенденция к тотальности. В подобной ситуации потенциальный «Цахес», если он обладает выраженными способностями к демагогии, психологическому манипулированию, навыками убеждения и т. д., оказывается востребованным и имеет все шансы превратиться в «непогрешимого» и «гениального» «отца народов», «фюрера нации» и т. п.

Как уже отмечалось выше, феномен Цахеса в более локальных проявлениях является довольно распространенным. В частности, вполне правомерно рассматривать как одно из них иррациональное приписывание всевозможных достоинств неформальному лидеру на первой стадии группового развития. Подобные ситуативные проявления данного феномена, как правило, не несут серьезной социальной угрозы. Однако, если феномен Цахеса приобретает устойчивый характер даже в рамках малой группы, он практически неизбежно приведет к серьезным негативным последствиям для сообщества в целом и для каждого из его членов в отдельности. Более того, в силу целого ряда особенностей национального менталитета, проявляющихся, в частности, на уровне социальных стереотипов в представлениях о «добром царе», «барине, который приедет и всех рассудит» и т. п., современное российское общество представляет собой отчетливо выраженную группу риска в отношении проявления феномена Цахеса, в том числе и в самых крайних и деструктивных формах его проявления. В этой связи для практического социального психолога крайне важно понимать способы приписывания ответственности за успехи и неудачи в групповой деятельности, традиционные для той общности, которая его интересует, так как без четкого представления об этом невозможно не только выстроить психологическую программу сопровождения группы, но и получить адекватное представление об особенностях протекающих в ней процессов интеграции и дифференциации.

Фрустрация [от лат. frustratio — обман, расстройство, разрушение планов] — психическое состояние личности, раскрывающееся в своеобразном комплексе негативных переживаний (страх, гнев, чувство вины, стыда и т. д.) и поведенческих реакций, что базируется на субъективной оценке в качестве непреодолимых и неустранимых

370

ряда препятствий при решении личностно значимых задач. При этом подобные преграды могут существовать лишь в поле субъективного восприятия конкретной личности, а могут быть и объективно представлены в реальности. В логике фрейдизма и неофрейдизма проблематика фрустрации напрямую связана с проблематикой агрессии как некий «запускающий» механизм, практически неизбежно приводящий индивида к проявлениям агрессивного поведения. В логике бихевиористского подхода фрустрация традиционно рассматривается в качестве фактора, если не разрывающего схему «стимул — реакция», то во всяком случае существенно замедляющего деятельностный «отклик» на предъявленный стимул и деструктурирующего естественное протекание ответной деятельностной активности. Понятие «фрустрация» в рамках современной психологической науки нередко рассматривается как разновидность стресса, а порой — как реакция на легкую форму депривации личностно значимых потребностей индивида. Другое дело, что состояние фрустрации в психологически содержательном плане может расцениваться как лишь частично «покрывающее» в интерпретационном смысле стрессовое состояние и как синоним лишь частичной и, главное, локальной и непродолжительной депривации. Что касается социально-психологического ракурса рассмотрения фрустрации, то понятно, что наибольший интерес здесь имеет фрустрационно окрашенный аспект межличностных отношений и прежде всего конфликтного взаимодействия. Знаменательно, что по аналогии со структурой межличностного конфликта применительно к фрустрации принято выделять фрустратора (тот стимул, который приводит к фрустрационному состоянию личности), фрустрационную ситуацию, фрусрационную реакцию и фрустрационные последствия. Степень остроты фрустрационного переживания и фрустрационных последствий зависит, прежде всего, от двух в психологическом плане волне самоценных факторов: мощность фрустратора и степень фрустрационной защищенности, «стойкости» личности. Помимо этого, фоновым, но крайне значимым фактором здесь является такая переменная, как функциональное состояние личности, оказавшейся в фрустрационной ситуации. Следует также отметить, что в последнее время устойчивость к фрустрационному воздействию обозначают, как правило, в качестве «фрустрационной толерантности». При этом, кроме того, что личности, обладающие этим качеством, способные рационально анализировать возникшую фрустрационную ситуацию, адекватно оценивать степень ее масштабности и реалистично предвидеть ее развитие, как правило, не склонны к мотивированному риску и сознательно избегают принятия тех решений, которые можно охарактеризовать как авантюрные. Все это в совокупности позволяет этим личностям, даже в том случае, когда они все же попали в экстремальную ситуацию, сопряженную с наступлением состояния личностной фрустрированности, осуществлять оптимальный поиск путей выхода из сложившихся обстоятельств, максимально используя и свои внутренние ресурсы, и внешние условия.

Наибольшее количество социально-психологических исследований фрустрации так или иначе было связано с эмпирической проверкой гипотезы «фрустрация — агрессия» Д. Долларда и Н. Миллера. В одном из ранних экспериментов такого рода, осуществленном в 1941 г. под руководством К. Левина, «детям показывали комнату, где было множество игрушек, но не разрешалось войти в нее. Они стояли за дверью, рассматривали игрушки и испытывали сильное желание с ними поиграть, но не могли приблизиться к ним (типичная фрустрирующая ситуация — В. И., М. К.). Это продолжалось некоторое время, после чего детям разрешали поиграть с этими игрушками. Другим детям сразу давали играть с игрушками, без создания у них предварительного

371

периода ожидания. Фрустрированные дети разбрасывали игрушки по полу, швыряли их об стены и в целом демонстрировали чрезвычайно разрушительное поведение. Нефрустрированные дети демонстрировали значительно более спокойное и менее разрушительное поведение»1. В этом эксперименте, как и в ряде других было получено видимое подтверждение предположения о том, что типичной поведенческой реакцией на фрустрацию является агрессия. Однако в других экспериментах, в частности Ю. Бернстайна и Ф. Уорчела, в ходе которого «...ассистент экспериментатора срывал процесс группового решения проблем, потому что постоянно выходил из строя его слуховой аппарат (а не просто потому, что он был невнимателен), фрустрация не приводила ни к раздражению, ни к агрессии»2.

Анализируя результаты этих и своих собственных экспериментов, Л. Берковиц пришел к выводу, что прямым следствием фрустрации является не собственно агрессия, а особое психическое состояние, включающее целый комплекс негативных эмоций, о которых говорилось выше (страх, гнев и т. д.). Совершенно очевидно, что подобные негативные переживания не только повышают потенциальную конфликтность индивида и вероятность агрессивной реакции под воздействием провоцирующих стимулов (к классическим стимулам такого рода Л. Берковиц, в частности, относил наличие в поле зрения фрустрированного человека оружия), но и сами по себе представляют достаточно серьезную психологическую, а если фрустрация приобретает массовый характер (как, например, это имело место после дефолта 1998 г. в России), то и социальную проблему.

В этой связи вполне понятен устойчивый интерес исследователей к типичным фрустрирующим ситуациям и факторам, характерным для современного общества. Как показал ряд социологических исследований, проведенных на рубеже 70-х — 80-х гг. прошлого века в США, наиболее распространенным источником массовой фрустрации служат семейные отношения. При этом «...наиболее часто упоминаемой причиной семейных конфликтов в Соединенных Штатах является ведение домашних дел. Семьи непрерывно спорят о том, что и как следует убирать и мыть; о качестве приготовления пищи; о том, кому выносить мусор, косить траву возле дома и чинить вещи. Треть всех супружеских пар утверждают, что у них постоянно возникают разногласия в вопросах, касающихся семейного быта. За ними по частоте упоминания следуют конфликты в отношении секса, общественной жизни, денег и детей.

Особенно высокий уровень фрустрации в семьях создают экономические проблемы. Большее число семейных конфликтов и вспышек бытового насилия регистрируется в семьях из рабочего класса, нежели в семьях из среднего класса, а также в семьях с безработными кормильцами и в семьях с большим количеством детей. ... Проблемы, связанные с работой, также находятся среди основных источников фрустрации и гнева. В ходе одного исследования, проводившегося среди работающих женщин, было обнаружено, что такие проблемы, как конфликты между ожиданиями руководителей и работниц, неудовлетворенность трудом и воспринимаемая недооценка своих умений были названы в числе сильнейших предикатов уровня общей враждебности. Эти примеры говорят о том, что враждебность порождается фрустрацией»3.

Совершенно очевидно, что практически все перечисленные источники массовой фрустрации характерны и для современной России. Кризис семьи, рост семейного

372

насилия на протяжении последних лет являются предметом неизменного внимания средств массовой информации, государственных чиновников самого высокого уровня. На решение этих проблем направлены многочисленные целевые программы (поддержки молодой семьи, многодетных семей, доступного жилья и т. п.), к сожалению, пока не приносящие сколько-нибудь ощутимого позитивного результата. Позорно низкий для европейской страны экономический уровень жизни большинства населения остается неизменным, несмотря на огромные государственные доходы, обусловленные беспрецедентно благоприятной мировой конъюнктурой на газо- и нефтепродукты. К этому следует добавить такие специфические именно для российской действительности источники массовой фрустрации, как отсутствие полноценно функционирующих социальных «лифтов», критический уровень социального расслоения общества, постоянно меняющиеся правила игры, а то и откровенный произвол со стороны государственных и, прежде всего, так называемых «силовых» структур.

В этих условиях, наряду с очевидной необходимостью кардинального пересмотра всей внутренней политики, критически важной, с точки зрения не только модернизации, но и элементарного выживания общества, является проблема фрустрационной толерантности его членов. Она во многом обусловлена особенностями развития и социального научения в детском возрасте. Так, если в период становления детской инициативы (в возрасте от 3-х до 6-и лет) фрустрирующие действия взрослых (родителей, воспитателей и т. д.), направленные на подавление активности ребенка (в своей первооснове такие действия вполне оправданы и, более того, необходимы, если они объективно направлены на обеспечение безопасности ребенка, а также законных интересов его социального окружения: других детей, родственников и т. п.), приобретают глобальный характер, тем самым превращая ситуативную фрустрацию в устойчивую депривацию жизненно необходимой потребности ребенка в самостоятельной активности. В таких условиях ребенок учится реагировать на фрустрацию либо агрессией в адрес непосредственных фрустраторов (взрослых) в ее инфантильных проявлениях (чаще всего в форме истерического отвержения), либо ищет замещающие объекты (игрушки, домашних животных, других детей). В данном ракурсе становится совершенно понятна весьма распространенная схема реагирования на фрустрацию взрослых людей, описываемая анекдотом «...о муже, который бранит жену, которая вопит на сына, который пинает собаку, которая кусает почтальона; и все это потому, что на работе муж получил нагоняй от босса»1.

Заметим, что в рамках отечественных традиций как семейного воспитания, так и классической дошкольной педагогики, в центре внимания которых было и остается не то, как развивается реальный ребенок в конкретных условиях, а то, как должен развиваться абстрактный ребенок в некоей идеальной схеме, культивируется именно директивный, совершенно дисфункциональный, с точки зрения формирования фрустрационной толерантности личности, подход к воспитанию.

Другим критическим в контексте рассматриваемой проблематики моментом развития является подростковый и юношеский период. В этом возрасте роль фрустраторов спонтанной личностной активности, наряду с родительскими и замещающими их фигурами (учителями), все больше начинают играть социальные институты. При этом особую значимость с данной точки зрения приобретают господствующие в обществе идеологические установки. В этой связи отчетливо наблюдаемая в современном российском обществе тенденция к агрессивному навязыванию так называемых «традиционных ценностей» в самой идиотизированной их форме, изоляционизма

373

и ханжеской десексуализации представляют прямую и явную угрозу не только психологическому благополучию отдельных индивидов, но и самим первоосновам существования России как целостного государственного образования.

О том, что это действительно так, свидетельствует, в частности, рост ксенофобии и межнациональной напряженности, уже вылившийся в кровавые события в карельском городе Кондапога и целый ряд других инцидентов, не получивших столь широкого освещения в средствах массовой информации. Следует также добавить, что в более локальных своих проявлениях низкая фрустрационная толерантность отдельных членов сообщества может полностью парализовать деятельность группы. Особенно актуально это для команд, занимающихся ярко выраженной инновационной деятельностью, которая по определению предполагает высокий риск неудачи и связанной с этим фрустрации.

Практический социальный психолог, осуществляя ежедневное курирование конкретной группы или организации, должен иметь четкое представление о степени индивидуальной предрасположенности каждого члена общности к фрустрационным воздействиям и об уровне его фрустрационной толерантности, что является необходимым условием выбора той или иной коррекционно-поддерживающей программы психологического сопровождения жизнедеятельности сообщества.

Харизма [от греч. charisma — подарок] — приписывание или признание за личностью набора таких свойств, черт и качеств, которые обеспечивают преклонение перед ней ее последователей, их безоговорочное доверие и безусловную веру в ее неограниченные возможности. Наиболее часто термин «харизма» употребляется применительно к большим группам (правда, и в отношении лидеров малых контактных сообществ, особенно когда речь идет о жестко структурированных, по сути дела статусно, стратифицированных группах с автократическим управлением) и при этом на кризисных, экстремальных этапах их жизнедеятельности. В этих условиях, как правило, начинает реализовываться модель лидерства как функции группы, когда групповые идеалы персонифицируются и лидер воспринимается как лицо, наиболее преданное правилам и нормам групповой жизни, идеалам группового развития. По сути дела, один из первых более или менее концептуализировных подходов к пониманию психологической природы феномена лидерства — теория «черт лидерства» (Е. Богардус и др.) — базировалась на представлении о врожденности лидерских потенций, на некоей харизме, своего рода «божественной благодати», которой изначально наделен лидер и которой столь же изначально лишены ведомые. Одно из крайне важных и при этом во многом определяющих характер межличностных отношений в группе, где господствует харизматический лидер, его свойств является то, что практически все успехи, достигнутые за счет общегрупповых усилий, приписываются ему, а неудачи группы никоим образом с ним не связываются. Более того, нередко отчетливо видимые достижения конкретного члена группы приписываются исключительно харизматическому лидеру, а столь же отчетливо видимые лично его промахи объясняются неудачами другого лица, вообще не имеющего никакого отношения к обстоятельствам данной конкретной ситуации (феномен Цахеса). В качестве не экстремальных, не крайних, а обыденных проявлений феномен харизмы в групповой жизнедеятельности проявляется чаще всего в следующей форме: внимание членов самой группы и внешних наблюдателей, в том числе контролирующей и санкционирующей инстанции, сосредоточено именно на харизматическом лидере в позитивных ситуациях и на последователях в ситуациях негативных. Также как и

374

такие социально-психологические феномены, как авторитет, референтность, доверие и т. п., харизма конкретного субъекта существует лишь постольку, поскольку она существует в сознании других людей, окружающих данную личность и, как правило, референтных для нее в той или иной степени. Одним из немаловажных свойств харизмы является то, что она предполагает иррадиацию межличностной значимости, по сути дела, неограниченную значимость личности во всех сферах жизнедеятельности общности. Как показывает сама жизненная практика, нередко осуществляются попытки передать харизму своим наследникам или приемникам, но, как правило, подобные попытки оказываются безуспешными, так как, по-видимому, харизматичность практически всегда жестко персонифицирована и при этом столь же жестко привязана к конкретному периоду в жизни конкретного сообщества.

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.