Сделай Сам Свою Работу на 5

Батарея социально-психологических методик, необходимых для создания социально-психологического портрета реально функционирующей контактной группы 27 глава





234

межличностный и межгрупповой фактор, как правило, играет не менее значимую роль, чем содержательные характеристики самого проводимого нововведения. Как показывают специальные психологические и, прежде всего, социально-психологические исследования, наибольшее сопротивление, неприятие вызывают не глобальные инновации, а попытки провести локальные, частичные изменения в группе или организации в тех случаях, когда члены реально функционирующего сообщества выступают в качестве объектов осуществляемых воздействий и воспринимают оказываемое влияние как своего рода лишение их субъектности.

Наиболее значим «удельный вес» собственно социально-психологической составляющий инновационного процесса в нововведениях социально-экономического и управленческо-организационного типа. Это обусловлено самой природой такого рода нововведений, как правило, означающих отказ от существующих «ментальных моделей» организации и замену их более адекватными меняющимся условиям функционирования. Данный процесс укладывается в классическую социально-психологическую схему изменений, предложенную еще К. Левиным — «размораживание» (осознание необходимости перемен) — собственно изменения — «замораживание» на новом уровне (фиксация нового состояния). При этом специалисты в области организационного развития выделяют три типа инноваций в соответствии с концепцией «созидательного разрушения» американского ученого А. Шумпетера: «К первому уровню относятся трансформационные, или революционные инновации, отвечающие концепции Шумпетера об исторических и необратимых изменениях существующего порядка вещей». Второй уровень представляют значимые инновационные процессы, предполагающие необходимость не столь масштабных изменений, как в вышеупомянутой концепции Шумпетера, но все-таки вызывающие довольно большое изменение существующего порядка вещей. Часто значимые инновационные процессы соправождают трансформационные, как подземные толчки, продолжающиеся после землетрясения. Третий уровень представлен эволюционными инновациями, которые являются движущей силой ежедневных изменений большинства корпораций»1.



Данную типологию можно наглядно проиллюстрировать примерами из истории психологии. Так, выдвинутая З. Фрейдом идея бессознательного и разработка им психоаналитического метода лечения неврозов кардинально и необратимо изменили представления о психике, во многом предопределив тем самым все дальнейшее развитие психологической науки. Иными словами, мы имеем здесь дело с революционной инновацией. Создание в психоаналитической парадигме оригинальных развернутых концепций, таких как аналитическая психология, психосоциальный подход, межличностный психоанализ и др., правомерно рассматривать в качестве значимых инноваций в психологии. Наконец, технологические нововведения, к примеру, упрощение психоаналитической процедуры, использование групповых форм психоаналитической работы и т. п. являются в данном контексте примерами эволюционными инновациями.



Применительно к организационным и бизнес-процессам «уровень инноваций определяется двумя факторами: степенью их новизны и масштабом изменения финансовых условий, связанных с их внедрением. Эволюционные инновации не обладают высокой степенью новизны ни в глазах производителя, ни в глазах потребителя и, как правило, не оказывают большого влияния на рынок; значимые — воспринимаются производителем или потребителем как нечто новое и могут

235

произвести более ощутимый экономический эффект. А трансформационные инновации приводят к появлению совершенно новых конструкций или производственных процессов и оказывают влияние на все стороны жизни»1.

На основе анализа результатов данных, полученных в ходе лонгитюдного исследования условий рыночной эффективности крупнейших американских компаний, Р. Фостер и С. Каплан вывели интересную закономерность, дающую представления о «количественных» различиях между тремя типами инноваций с точки зрения степени их новизны, результатов внедрения, а также уровня неопределенности (по сути дела величины риска) в процессе их разработки и реализации. Как они указывают, «...шкала оценки инновационных процессов имеет скорее логарифмический, чем линейный характер. Внедрение значимых инноваций часто вызывает изменения рыночной эффективности, примерно на порядок отличающиеся от последствий эволюционных, и приводят к соответствующим изменениям финансового состояния рынка (при десятикратном увеличении степени неопределенности). Кроме того, значимые инновационные процессы часто порождают новые: стоит им начаться, как вслед за ними возникают другие (иногда этот эффект называют положительной реакцией). Трансформационные инновации имеют на порядок больший масштаб, чем значимые. Эти процессы разрушают социальную ткань (и ткань рынка) намного эффективнее, чем эволюционные инновации. Исходя из личного опыта и результатов анализа инновационных портфелей нескольких крупных компаний, мы можем утверждать, что частота возникновения инновационных процессов подчиняется логарифмической закономерности. Иными словами, на каждые сто эволюционных инноваций приходится десять значимых. А на каждые десять значимых — одна трансформационная»2.



Существенно важно, что изложенная закономерность справедлива и при оценке удельного веса социально-психологической составляющей в инновационном процессе. Так, при разработке и внедрении эволюционных нововведений, ключевым компонентом которых чаще всего являются новшества технологического характера, социально-психологическая составляющая минимальна, хотя обычно и имеет место, прежде всего, при разработке систем мотивации персонала, целенаправленно ориентированных на поощрение и развитие рационализаторской деятельности. Примером может служить получившая широкую известность политика японских автомобилестроительных компаний, предусматривающая поощрение за любые рационализаторские предложения сотрудников, в том числе и за те, которые в конечном итоге признаются нецелесообразными. Следует также отметить, что разработка эволюционных инноваций укладывается в схему «вызов» — «решение» — «проверка». В рамках данной в сути своей реактивной (проблемы решаются по мере их поступления) схемы основным ресурсом при разработке нововведения, как правило, являются предшествующий опыт и предметная компетентность авторов инновации. При этом на первый план выступает так называемое конвергентное мышление, отличающее ту часть интеллекта, которая может быть оценена с помощью IQ-тестов. Данный процесс предполагает поиск решения строго формализованных логических задач с единственным правильным вариантом ответа. «...В процессе конвергентного мышления внимание сосредоточено на важнейших деталях, релевантности идей, упрощении проблем...»3.

236

Совершенно очевидно, что в рамках данной схемы наиболее оптимальным ответом на вызов, обусловленный локальными изменениями внутренней или внешней среды организации, является ясное и исчерпывающее “техническое” заключение эксперта, подготовленное в максимально сжатые сроки, а углубленное внимание к социально-психологическим факторам как в целях расширения поля анализа ситуации, так и для технологического обеспечения процесса выработки решения (например, использование командных методов работы) нередко оказывается явно избыточным и нецелесообразным.

Принципиально иная картина наблюдается применительно к разработке революционных инноваций, отличающихся не только степенью новизны и значимостью, но и тем, что по природе своей они всегда являются проактивными. Это означает, что они не просто являются потенциальным ответом на изменения среды жизнедеятельности, которые в настоящий момент не очевидны, но и в значительной степени являются их источником. Понятно, что в таких условиях обращение “за вдохновением” к предшествующему опыту, каким бы богатым он не был не только не эффективно, но порой и попросту противопоказано. В данной связи определяющим при подготовке масштабных нововведений становится дивергентное мышление, целью которого выступает создание сети поиска решений, а также правильная постановка вопросов, направляющих этот поиск... Оно предполагает способность быстро переключаться с одной проблемы на другую, легко усваивать и генерировать необычные ассоциации. ... Обладатели дивергентного мышления оперируют “широкими категориями”. Они демонстрируют сильнейший интерес к дисциплинам, находящимся вне пределов их профессиональной деятельности, обладают знаниями о различных предметах и часто проявляют активность в приобретении новых профессиональных навыков»1. Дивергентное мышление является основой творческого процесса при разработке революционных инноваций, включающего в себя, как принято считать, три стадии: поиск (сбор фактов), инкубацию (рефлексия полученной информации), коллизию (обсуждение имеющихся данных и генерация идей).

Вполне понятно, что данный подход не только имеет очевидный социально-психологический подтекст, но и попросту невозможен без таких социально-психологических навыков субъектов деятельности, как эффективные работа в группе и коммуникация, продуктивное разрешение конфликтных ситуаций, толерантность к критике и ассертивное поведение, делегирование полномочий и т. д. Более того, как показывает практика, полноценный творческий процесс возможен только в группах высокого уровня социально-психологического развития.

Не менее важным является учет социально-психологических аспектов при сборе и анализе фактов в процессе разработки революционных инноваций, которые в противном случае практически обречены на неудачу. Подтверждением данного тезиса могут служить многочисленные примеры из истории крупнейших бизнес-катастроф. Одной из наиболее впечатляющих стал крах сверхамбициозного проекта «Иридиум», осуществленного в 90-е гг. прошлого века компанией «Моторола». Целью проекта было создание глобальной системы спутниковой телефонной связи, а его стоимость оценивалась в 5 млрд. долларов. В результате «первого ноября 1998 года Америке, подготовленной к приходу Iridium с помощью рекламной компании, на которую было потрачено 180 млн. долларов, показали церемонию открытия, на которой первый телефонный звонок сделал вице-президент Гор, и сообщили о начале функционирования новой спутниковой сети телефонной связи...

237

К апрелю 1999 года компания смогла заключить всего десять тысяч абонентских договоров... Смысл проекта Iridium будет легче понять, если мы представим себе получающих заоблачные жалования топ-менеджеров, служебные расходы которых щедро оплачивает родная фирма, возомнивших, что их ценности, интересы и приоритеты безусловно разделяет большинство жителей планеты Земля»1.

Завершая разговор о процессе разработки революционных инноваций, нельзя не заметить, что для их окончательного оформления и внедрения, наряду с дивергентным, требуется и конвергентное мышление, поскольку по завершении творческого процесса совершенно необходимы принятие на основе имеющихся альтернатив окончательного решения и его эмпирическая проверка. Быстрые и безболезненные «переключения» такого рода опять-таки свойственны группам высокого уровня соиально-психологического развития. Таким образом, при разработке и внедрении революционных инноваций роль социально-психологических факторов поистине трудно переоценить как в содержательном, так и процессуальном аспектах. Существенное значение они имеют и при разработке нововведений промежуточного типа (значимых инноваций).

Практическому социальному психологу в случае, если он является проводником осуществляемых нововведений в жизнедеятельность того сообщества, с которым он работает, прежде чем приступать к конкретным целенаправленным инновационным усилиям, следует, опираясь на научно выверенное знание о характере установок, особенностях ценностных пристрастий, специфики видения своей личностной перспективы и перспективного образа группы ее членами, провести тренингово-обученческую работу с целью сформировать у членов группы готовность к качественным изменениям социальной ситуации своего развития и определиться в выборе своей адекватной роли в рамках предстоящего инновационного процесса.

Нонконформизм [от лат. non — не, нет и conformis — подобный, сообразный] — готовность, несмотря ни на какие обстоятельства, действовать вопреки мнению и позиции превалирующего большинства сообщества, отстаивать прямо противоположную точку зрения. Вне зависимости от того, что подобное поведение многими исследователями оценивается как принципиально несхожее с конформным, в психологически сущностном плане эта форма личностной активности не просто близка, а, по сути дела, идентична проявлениям конформизма, так как в обоих случаях можно практически с полной уверенностью говорить о зависимости индивида от группового давления, его подчинения большинству. Кажущаяся самостоятельность при проявлении нонконформности не более чем иллюзия. Так как не сама личность принимает решение в ситуации неопределенности, ее реакция на групповое давление все равно является зависимой, несмотря на то, осуществляется активность в логике «да» или в логике «нет». Таким образом, термин «нонконформизм», будучи, по сути дела, синонимом термина «негативизм», в сущностно психологическом плане не выступает в качестве антонима понятия «конформизм», а характеризует психологическую реальность, описываемую в социальной психологии в качестве нонконформизма и конформизма, которая является содержательно противоположной тому, что оценивается как проявление социально-психологического феномена самоопределения личности в группе. При этом следует отметить, что, несмотря на то, что в рамках классической экспериментальной формулы С. Аша в среднем около

238

8% испытуемых проявляют склонность к нонконформному поведению, вряд ли есть основания считать, что столь значительное число людей являются теми, кому свойственна нонконформность как устойчивое личностное качество. Скорее имеет смысл считать, что и примерно треть испытуемых, демонстрирующих конформные реакции, и практически каждый десятый из обследуемых, демонстрирующих реакцию нонконформную, не обладают стабильно закрепленной способностью к отстаиванию собственно личностной позиции в условиях экспериментально задаваемого группового давления, а значит, скорее всего, не интегрированы в референтные для них группы высокого социально-психологического уровня развития.

То, что нонконформизм является не противоположностью конформизма, а скорее его оборотной стороной, так сказать, изнанкой, получило частичное подтверждение в модифицированном варианте эксперимента С. Милгама, направленного на изучение конформизма, и достаточно подробно описанно в статье «Конформизм» в настоящей «Азбуке». Общая экспериментальная ситуация и «легенда» оставались прежними. Однако подсадные испытуемые, когда начинались протесты «жертвы», не предлагали увеличивать силу тока, а, напротив, один за другим отказывались от дальнейшего участия в данной процедуре. Как и следовало ожидать, большинство наивных испытуемых последовало примеру коллег. Однако 10% испытуемых продолжали выполнять инструкции экспериментатора (повышали напряжение), несмотря на оппозицию двух других участников. При этом, как считает С. Милграм, «тот факт, что послушные испытуемые не последовали примеру восставшей группы не означает, что они не чувствовали давления, оказываемого поступком товарищей. Один из послушных испытуемых сказал: “Я чувствовал, что выгляжу настоящим чудовищем в глазах этих ребят, продолжая хладнокровно наказывать ученика током. Их реакция была совершенно естественной и, первое, о чем я подумал, так это о том, чтобы последовать их примеру. Но я не сделал этого, и вот почему. Если они вышли из эксперимента — это нормально, но если я сделаю то же самое, на сколько же месяцев растянется эксперимент?”

Итак, этот испытуемый ощущал давление группы, но счел, что факт отступничества товарищей накладывает на него особые обязательства перед экспериментатором, что он должен помочь ему довести эксперимент до конца. Другой послушный испытуемый, когда его спросили, почему он нервничал во время эксперимента, ответил: “Наверное, это их поступок так повлиял на меня. Когда они отказались продолжать эксперимент, я чуть было не присоединился к ним, но потом мне показалось, что это было бы как-то нелепо: зачем, спрашивается, мне следовать стадному инстинкту? Разумеется, это их право — выйти из эксперимента. Но мне кажется, что они просто не владели собой”.

И, наконец, еще один послушный испытуемый высказал откровенно критическое отношение к поступку подставных испытуемых: “Я считаю, что они поступили неправильно. Раз уж они согласились участвовать в эксперименте, то должны были идти до конца”»1.

Таким образом, двое из трех проинтервьюированных С. Милграмом испытуемых прямо указывают на групповое давление как основную причину своего нонкомформного поведения. Присутствует данный мотив и в первом интервью, хотя в несколько завуалированной форме.

Еще более отчетливо природа нонконформизма проявилась в ряде экспериментов, поставленных С. Снайдером и Г. Фромкиным. В одном из них на первом этапе

239

группе студентов было предложено оценить, насколько 10 их наиболее значимых установок, совпадают с аналогичными установками других студентов. Затем все испытуемые приняли участие в собственно экспериментальном исследовании конформизма. В результате была выявлена закономерность, согласно которой, чем больше участники идентифицировали собственные установки с установками других в ходе опроса, тем сильнее проявлялась у них тенденция к нонконформизму на экспериментальном этапе. Д. Майерс сидетельствует, что «в другом эксперименте испытуемые, услышав, что окружающие излагают установки, идентичные их собственным, изменяли свою позицию...»1, т. е. опять-таки проявляли нонконформизм под влиянием группы. Последний пример особенно показателен именно в силу его радикальности — испытуемые не просто реагировали на групповое давление по принципу «от противного», но изменяли свои собственные установки по той единственной причине, что они разделялись группой.

В данной связи становится понятным, почему в ряде случаев воздействие, построенное по принципу социального доказательства, эксплуатирующего конформность (например, в рамках рекламной или избирательной компании), зачастую приводит к результатам прямо противоположным ожиданиям его инициаторов.

Особенно наглядно проявляется взаимосвязь конформизма и нонконформизма как различных форм проявления одной и той же личностной и социально-психологической реальности на примерах закрытых групп сектантского типа. Для членов таких групп характерна тотальная зависимость от группового давления. При этом внутри данных образований она выражается в крайней конформности, а в других группах членства (семья, школьный класс, производственный коллектив и т. п.), напротив, носит характер радикального нонконформизма. Причем эта взаимосвязь обыкновенно носит характер прямой линейной зависимости. Психолого-педагогическая практика показывает, что наиболее непримиримую, а часто откровенно вызывающую позицию в классе практически по любому вопросу занимают, как правило, низкостатусные члены неформальных подростковых группировок, внутри которых они, по сути дела, лишены «права голоса». При этом поведение высокостатусных участников таких группировок гораздо более вариативно.

Природа «связанности» таких внешне непохожих социально-психологических явлений, как конформизм и нонконформизм, становится более понятной, если рассматривать данную «связку», например, с позиций психосоциального подхода Э. Эриксона, согласно которому, деструктивное разрешение базисного кризиса второй стадии эпигенетического цикла приводит к формированию у индивида болезненного самоосознавания* как антитезы свободной воли и уверенности в себе. Такое самоосознавание направлено на фиксацию «противоречия между самооценкой, образом “я” автономной личности и образом “самого себя” в глазах окружающих»2. В этих условиях конформизм позволяет снизить внутренний дискомфорт, вызванный генерализированными чувствами стыда и сомнения, поскольку «размывает» их за счет проективной идентификации с группой.

С другой стороны, как отмечал Э. Эриксон, «тотальное разрушение самооценки.., резко контрастирует с нарциссическим и снобистским презрением к мнению других»3. Это касается не только мнения окружающих (не обязательно критического) о личности таких индивидуумов, но любого их мнения по любому вопросу,

240

что и порождает нонконформизм. Таким образом, связка «конформизм» — «нонконформизм» представляет собой ничто иное, как примитивную форму защиты, позволяющую «сохранить шаткую уверенность в себе в противовес чувству сомнения и стыда»1 индивидам со спутанной идентичностью.

При всей справедливости сказанного было бы некорректно не отметить, что многие видные социальные психологи, в том числе С. Аш, Р. Кратчфилд, Д. Майерс и другие, все-таки склонны рассматривать нонконформизм как альтернативу (в основном позитивную) конформизму. Это становится понятным, если принять во внимание, что, хотя, например, Д. Майерс и определяет конформизм как «...изменение поведения или убеждений в результате давления группы...»2, реально он оценивает и собственно конформизм, и нонконформизм в гораздо более широком контексте — в качестве характеристики подверженности личности любому социальному влиянию. Например, к проявлениям нонконформизма Д. Майерс относит, так называемое, реактивное сопротивление: «Представьте себе, что кто-то останавливает вас на улице и просит подписать воззвание в защиту чего-то мало вас интересующего. Пока вы колеблетесь, кто-то другой заявляет вам, что “следует категорически запретить и распространять, и подписывать подобного рода воззвания”. Теория реактивного сопротивления предсказывает, что столь грубые попытки ограничить вашу свободу на самом деле повышают вероятность того, что на бумаге появится ваша подпись»3. Совершенно очевидно, что во-первых, в данном случае речь не идет, строго говоря, о «давлении группы». Но гораздо важнее другое: в данной ситуации неопределенности проявление нонконформизма в отношении социального давления со стороны противника акции означает конформность применительно к требованию подписать воззвание. То есть конформизм и нонконформизм опять-таки выступают в единой «связке» как параллельные, по сути дела, формы подчинения внешнему воздействию.

Еще одна причина видимых разночтений связана с тем, что в зарубежной социальной психологии практически не рассматривается такая характеристика автономной личности, как самоопределение.

Все это вместе взятое позволяет утверждать, что указанное противоречие между изложенным в настоящей статье взглядом на психологическую сущность и природу нонконформизма и видением данной проблематики вышеперечисленными авторами, носит не столько содержательный и методологический, сколько терминологический характер.

При этом практическому социальному психологу, работающему с любой группой, важно отдавать себе ясный отчет в том, что конформизм и нонконформизм представляют собой «две стороны одной медали», поскольку внешне «удобные», тихие конформисты оказывают столь же негативное воздействие на групповые процессы, сколь и неуживчивые, конфликтные нонконформисты.

Практический социальный психолог, планируя тренинговую работу с группой и используя в качестве стимулирующего креативность и творческость материала проблемные ситуации, должен располагать исчерпывающей информацией о склонностях конкретных членов общности к конформным и нонконформным реакциям, а также и о личностных особенностях тех, кто способен осуществлять акты подлинного личностного самоопределения в группе.

241

Нормы групповые [от лат. norma — руководящее начало, образец] — совокупность правил и требований, вырабатываемых каждой реально функционирующей общностью и играющих роль важнейшего средства регуляции поведения членов данной группы, характера их взаимоотношений, взаимодействия и общения. Наличие в группе более или менее развитой, разветвленной и относительно устойчивой системы групповых норм не только позволяет ей соотнести поведение каждого своего члена с выработанным эталоном и на этом основании выбрать наиболее эффективное средство воздействия на данную личность, но и значительно облегчает осуществление социального контроля за активностью этой общности со стороны социального окружения. Групповые нормы способствуют повышению устойчивости и стабильности группы, тем самым выполняя своего рода консервативную роль и нередко порождая ригидность и неспособность группы к перестройке своей жизнедеятельности в необычных, например, экстремальных условиях. Так, групповые нормы, принятые в корпоративных группировках, жестко и однозначно регламентирующие практически все без исключения действия членов группы, блокируют при этом процессы как группового развития, так и личностного становления подавляющего большинства членов такой общности. В группе высокого уровня социально-психологического развития, напротив, многие групповые нормы, будучи достаточно гибкими и пластичными, определяют некоторый ряд допустимых и принимаемых вариантов активности ее членов. Одним из важнейших признаков развитости системы групповых норм является высокий показатель предметно-деятельностного и ценностно-ориентационного единства членов группы, особенно в нравственной и деловой сферах ее жизнедеятельности. При этом основанием подобной сплоченности в высокоразвитой общности является не конформная реакция индивидов на групповое давление, а подлинное самоопределение каждой личности, без чего не только невозможна успешная интеграция индивида в конкретной группе, но и крайне затруднена его адаптация в широком социуме. Связано это, прежде всего, с тем, что групповые нормы являются специфическим видом и своеобразной призмой преломления социальных норм, регулирующих жизнедеятельность больших групп и всего сообщества в целом.

При этом как социальные нормы вообще, так и собственно групповые нормы делятся на кодифицированные и, так называемые, резидуальные.

Первые представляют собой официальный свод правил, регламентирующих поведение индивида в той или иной социальной группе либо ситуации и имеют четко определенный источник происхождения (законодательные органы государства, администрация предприятия и т. п.). Соблюдение кодифицированных норм, как правило, обеспечивается специально уполномоченными обществом лицами, а санкции за их нарушение опять-таки четко прописаны и определены заранее.

Резидуальные же нормы или правила, по определению Х. Гарфинкеля, представляют собой «...“рутинные основания повседневной деятельности”, то есть нормы, регулирующие деятельность человека, но остающиеся при этом некодифицированными и неэксплицированными»1. Эти нормы управляют теми сторонами человеческого поведения, которые не охвачены формальными, аналитически выверенными и упорядоченными социальными нормами, характеризуются двумя основными критериями: «1) большинство людей согласны с этими правилами; 2) эти правила остаются незаметными до тех пор, пока не происходит их нарушение»2.

По мнению большинства современных социальных психологов, резидуальные

242

правила являются результатом оперантного обусловливания и служат своего рода краеугольным камнем социального порядка, поскольку в повседневной жизни «...участники социального взаимодействия непосредственно и нерефлексивно понимают, “что так делается, и делается именно так”, и это понимание стабилизирует индивидуальное поведение и, тем самым, социальный порядок»1. Данный вывод подтверждается целым рядом эмпирических исследований и, в частности, результатами классических экспериментов С. Милграма по изучению последствий нарушения резидуальных правил, регламентирующих поведение индивидов в метро и в очередях. Как отмечает С. Милграм, «результаты нашего эксперимента по совершению поступков, которые попадают под категорию “так не делается”, заставляют предположить, что знание объективного социального порядка управляет поведением не только на когнитивном уровне.., но и на эмоциональном. Действия, выходящие за рамки привычных социальных устоев, по крайней мере в нашем случае приводят к мгновенному возникновению интенсивной сдерживающей эмоции. Эта эмоция жестко направляет действия индивида в русло устоявшихся социальных стереотипов, составляющих стабильный фон повседневной жизни»2.

В этой связи вполне понятно значение резидуальных норм в групповом контексте, поскольку отсутствие такого рода универсальных неформальных правил поведения и социального взаимодействия практически исключает возможность интеграции уникальных в своей индивидуальности субъектов в единую психологически самоценную общность, равно как и участие каждого отдельного индивида в нескольких различных группах членства. Более того, некоторые исследователи считают, что на практике групповые нормы сводятся почти исключительно к резидуальным, по сути дела, правилам. Так, например, по мнению Д. Гоулмана и его коллег, «нормы являются выражением неявного обучения на групповом уровне — это негласные правила, которые мы черпаем из повседневных взаимодействий и автоматически усваиваем»3.

Заметим, что в отечественной социальной психологии гораздо более устоявшимися являются понятия формальные и неформальные групповые нормы. Первыми, с точки зрения описываемой психологической реальности, в целом соответствуют понятию «кодифицированные нормы», а вторые — «резидуальные нормы».

При этом, опрерируя в целом более простыми и привычными понятиями «формальные групповые нормы» и «неформальные групповые нормы», практический социальный психолог должен абстрагироваться от достаточно устойчивой негативной каннотации, связанной со словом «формальный». Последнее в российской ментальности, как правило, ассоциируется с чем-то обременительным, а главное, нередко в содержательном плане бесполезным. Между тем, формальные групповые нормы могут быть вполне функциональными и, более того, необходимыми. В то же время даже внешне целесообразные и продуктивные неформальные нормы при определенных условиях оказываются деструктивными с точки зрения групповой эффективности. Так, например, бесспорно необходимая для развития и качественного функционирования группы норма, подразумевающая безусловное право каждого члена сообщества на собственную точку зрения и ее высказывание, при злоупотреблении ею может порождать синдром непринятия решения, а в крайних случаях полностью парализовать деятельность группы. Такого рода угроза легко парируется, если упомянутая неформальная

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.