Батарея социально-психологических методик, необходимых для создания социально-психологического портрета реально функционирующей контактной группы 19 глава

Вместе с тем важно еще раз подчеркнуть, что регрессия и личностный инфантилизм в своих крайних проявлениях могут приобретать откровенно патологические формы, не только создающие реальные социально-психологические проблемы, но и угрозу здоровью и жизни как собственно индивида, так и лиц из его социального окружения. В частности, инфантилизм может являться одной из глубинных причин злоупотребления психоактивными веществами, управления автотранспортом в состоянии алкогольного или наркотического опьянения, повышенной склонности к риску и т. п. Чрезвычайно опасной формой регрессии является так называемая соматизация, или «бегство в болезнь». Такой способ ухода от реальности «...никогда не осознается (а если осознается, это называется просто симуляцией) и может причинить страдание как регрессировавшему, так и связанному с ним другому человеку»¹. Причем, как отмечает Н. Мак-Вильямс, «этот вариант регрессии

164

... обычно оказывается резистентным к изменениям и трудным для психотерапевтического вмешательства»¹. Не менее проблематичным выглядит и «бегство» в психические расстройства, чаще всего депрессивного характера, которые нередко приводят к суицидальным попыткам. Кроме того, депрессия является причиной «синдрома приобретенной беспомощности», суть которого заключается в том, что потерпев неудачу в попытке противостоять неблагоприятным внешним обстоятельствам, люди утрачивают способность к сопротивлению в схожих обстоятельствах, «...так как считают, что все их усилия будут неэффективными»². В групповом и организационном контексте патологический инфантилизм не только является очевидным препятствием в процессе поиска, принятия и реализации тех или иных решений, но и может негативно влиять на социально-психологический климат сообщества, «заражая» его пессимизмом, неуверенностью и безответственностью.

Практический социальный психолог, оценивая систему отношений межличностной ответственности в тех группах и организациях, которые он курирует, должен оценивать психологическую природу отказа ряда членов принимать на себя груз решения и видения своего собственного участия в неуспехе группы. В этом плане практический социальный психолог должен профессионально различать сознательные тактико-стратегические попытки одних уйти от конкретной ответственности и факты неосознанной инфантильной реакции других, неадекватно оценивающих реальность и самих себя, а также самих себя в этой реальности.

Климат социально-психологический [от греч. klima — наклон] — интегральная характеристика системы межличностных отношений в группе, отражающая комплекс решающих психологических условий, которые либо обеспечивают, либо препятствуют успешному протеканию процессов группообразования и личностного развития. Благоприятный социально-психологический климат в сообществе напрямую связан с уровнем социально-психологического развития последнего. В связи с этим определяющими признаками благоприятного социально-психологического климата являются отчетливо выраженные социально-психологические феномены межличностных отношений, которые свойственны именно группам типа коллектива. Таким образом, в качестве подобных показателей выступают: высокий уровень информированности всех членов группы о целях и задачах совместной деятельности, высокая степень опосредствования межличностных отношений (в том числе и взаимооценивания в сообществе) целями и содержанием групповой просоциальной активности, существенная выраженность действенной групповой эмоциональной идентификации, адекватная атрибуция ответственности за успехи и неудачи в групповой деятельности, высокий показатель взаимности в сфере аттракционных и референтных отношений, высокий показатель ценностно-ориентационного и предметно-ценностного единства, способность и готовность членов группы к проявлению личностного самоопределения и т. п. Благоприятный социально-психологический климат выступает в качестве одного из решающих факторов эффективности групповой деятельности. Во многом это определяется групповой совместимостью и согласованностью. Достаточно жестко социально-психологический климат связан и со стилем руководства и лидерства в группе и организации. Понятно, что директивный и попустительский стили управления вряд

165

ли могут быть оценены как поддерживающие позитивную психологическую атмосферу в группе. Единственной альтернативой им выступает демократический стиль руководства и лидирования, базирующийся на подлинном сотрудничестве каждого с каждым. В то же время в группах низкого уровня развития социально-психологический климат нередко внешне может быть расценен как благоприятный, хотя на самом деле обеспечивающие его благодушие и успокоенность не только не стимулируют реальную деятельностную активность, но и препятствуют эффективному выполнению групповой работы. В специальной психологической литературе достаточно часто в качестве синонимов термина «социально-психологический климат» употребляются такие словосочетания как «нравственно-психологический климат», «морально-психологический климат», «психологический климат», «психологическая атмосфера» и т. п. Подобная подмена, конечно, возможна на страницах, например, научно-популярных и научно-публицистических изданий, но неправомерна, когда дело касается собственно научных публикаций — в этом случае для обозначения той психологической реальности, о которой идет речь, применим лишь один термин — «социально-психологический климат группы».

Наибольшее количество прикладных исследований, так или иначе связанных с проблемой социально-психологического климата в группе проводилось и проводится специалистами в области организационной психологии. Это связано с очевидной значимостью оценки и оптимизации социально-психологического климата в контексте решения самого широкого круга организационных задач, таких как создание команд, повышение эффективности менеджмента и систем мотивации персонала, повышения производительности труда, снижение текучести кадров и т. п.

Собственно говоря, классические эксперименты Э. Мэйо и его коллег, проводившиеся в конце 30-х гг. прошлого века на заводе американской компании «Вестерн Электрик», которые положили начало организационной психологии, хотя и не ставили непосредственной целью изучение социально-психологического климата в бригадах сборщиц телефонных реле, фактически продемонстрировали значимость данной социально-психологической характеристики с точки зрения эффективности групповой деятельности.

Как известно, «Хоторнский эксперимент», начавшийся с изучения влияния на производительность труда уровня освещенности в рабочих помещениях и в дальнейшем переросший в развернутую программу, в рамках которой исследователи манипулировали целым рядом других переменных, связанных с условиями работы, показал, что практически любое изменение, «...будь то сокращение времени отдыха, увеличение периодов отдыха при одновременном уменьшении их количества, перевод на пятидневную рабочую неделю, введение групповых поощрительных выплат или же возврат к первоначальным условиям работы, приводило к неуклонному возрастанию производительности труда, график которой представлял собой почти плавную кривую»¹. Пытаясь понять глубинные причины данного феномена, исследователи пришли к выводу, что главной из них являлось «...изменение социальной среды. Обычные работницы, которые выполняли рутинную работу, имеющую низкий статус и почти не пользующуюся признанием, были превращены в значительных людей. «Их физическое здоровье и благополучие стало вопросом большой важности. Их мнения, надежды и страхи вызывали живой интерес» — отмечает Ретлизбергер (один из коллег Э. Мэйо — В. И., М. К.). Но это еще не все. Исследователи доброжелательно беседовали с ними (часто это происходило в кабинете

166

руководителя) и во всех подробностях расспрашивали о том, что они думают об условиях работы. Вместо строгого начальника, которого интересовали только производственные вопросы, они получали подготовленного наблюдателя, с пониманием относившегося к их нуждам. Они имели возможность выговориться и к тому же сами устанавливали для себя нормы выработки. С развитием чувства групповой ответственности изменился моральный дух бригады. Полностью прекратилась текучесть кадров, а количество невыходов на работу упало настолько, что составляло лишь малую долю от этого показателя в других бригадах. Например, одна “лентяйка”, которая в течение 32 месяцев, предшествовавших эксперименту, отсутствовала на работе 85 раз, за следующие 16 месяцев не пропустила ни одного дня»¹.

Легко заметить, что хотя авторы приведенного отрывка не оперируют понятием «социально-психологический климат», предпочитая термин «социальная среда», речь идет именно о создании благоприятного психологического климата в группе через задействование таких факторов, как повышение уровня информированности о целях и задачах совместной деятельности, участие в принятии решений и атрибуция ответственности за результаты, идентификация с группой, внимание к психоэмоциональному состоянию каждого члена группы и т. п.

За десятилетия, прошедшие со времен «Хоторнского эксперимента», представление о первостепенной важности социально-психологического климата для обеспечения эффективности как локальной группы, так и организации в целом превратилось из смелой гипотезы в ведущую парадигму современного менеджмента. Как отмечает специалист в области организационного поведения С. Финк, в наши дни, «менеджер должен играть скорее роль помощника-психолога и тренера, нежели контролера, скорее наставника, чем начальника — иными словами, роль человека, создающего внутренний мир организации: “контекста”, в котором действует индивид. При этом особенно важно постоянно уделять внимание человеческим аспектам труда, среди которых вызов, делающий работу увлекательной, ее разнообразие, осознание целостности процесса, чувство, что делаешь что-то значимое, ощущение, что тебя ценят в организации. Если эти элементы внедрены в работу, то сотрудник, вероятно будет отождествлять себя с работой, с другими работниками и с организацией»². В этой связи вполне понятно то внимание, которое уделяется не только психологами, специализирующимися в сфере менеджмента и организационного развития, но и социальными психологами вообще, взаимосвязи социально-психологического климата и особенностей лидерства и руководства в группах и организациях.

В ходе целого ряда исследований «было обнаружено заметное отличие климата в организациях, возглавляемых выдающимися лидерами. Эти организации существенно вырывались вперед по всем параметрам — от искренности в отношениях между сотрудниками до благоприятных условий для проявления новаторства и самостоятельного выполнения работы. Высокоэффективные руководители давали людям возможность ощутить ответственность за свою работу, они устанавливали более высокие стандарты производительности и мобилизовывали людей на достижение более трудных целей, рассчитанных «на вырост». Короче, эти руководители создавали условия, в которых люди работали более энергично, с любовью, трудились с большей отдачей, гордились своей работой, и, как следствие, старались как можно дольше

167

проработать в этой организации»¹. Существенно важно, что подобные результаты были зафиксированы не только применительно к коммерческим организациям, но и в государственных, в том числе и образовательных учреждениях. В частности, анализируя результаты исследования, охватившего 42 школы в Великобритании, психологи Д. Гоулман, Р. Бояцис и Э. Макки пришли к выводу, согласно которому «проявлением скрытой связи между успешностью школы и стилями лидерства, которыми пользовались руководители, стал эмоциональный климат. Когда директор мог гибко использовать свой управленческий репертуар: отвести при необходимости учителя в сторону для разговора по душам, донести вдохновляющие задачи до коллектива или просто слушать, климат в учительском коллективе был самым что ни на есть благоприятным. Когда же лидерский стиль директора был неизменным и он “застревал” в командном регистре, учителя такой школы были крайне деморализованы»².

Взаимосвязь между доминирующим лидерским стилем и социально-психологическим климатом в группе была детализирована, в частности, Д.Гоулманом и его коллегами в рамках концепции эмоционального интеллекта. Согласно ей, выделяены шесть лидерских стилей, из которых четыре (идеалистический, обучающий, товарищеский и демократический) являются резонансными, а два (амбициозный и авторитарный) — диссонансными. При этом, с точки зрения Д. Гоулмана, резонансные стили, как правило, оказывают в целом позитивное влияние на социально-психологический климат, а диссонансные, напротив — негативное.

Так, идеалистический стиль «...улучшает эмоциональный климат и преображает дух организации на разных уровнях управления»³. Лидеры, предпочитающие такой стиль, «...четко обозначают желанную цель, но не указывают как ее достичь, оставляя людям простор для идей, экспериментов и просчитанных рисков. Знание общей картины и своего места в ней дарит людям ясность. Они понимают, чего от них ждут. А ощущение, что каждый член коллектива трудится на благо общего дела, формирует сплоченность и верность: люди гордятся тем, что принадлежат к этой организации»⁴.

Лидеры, придерживающиеся обучающего стиля, оказывают сильное эмоциональное воздействие на подчиненных, вселяя в них оптимизм и уверенность в собственных силах. Как отмечает Д. Гоулман, «хороший наставник всегда верит в человеческие возможности и лелеет надежду, что все сотрудники смогут реализовать себя на все 100%. ... При таком отношении люди действительно ощущают заботу со стороны руководства, поэтому стремятся придерживаться высоких стандартов производительности и берут на себя ответственность за качество работы»⁵.

Лидеры, руководствующиеся «товарищеским» стилем, ценят в людях способность к коллективной работе и всемерно способствуют ее развитию: «Такие лидеры больше всего заботятся о поддержании гармонии и укреплении дружеских взаимоотношений с подчиненными,... хотя возможности товарищеского стиля по стимулированию производительности ограничены, он оказывает удивительно позитивное воздействие на климат в организации, уступая по росту всех показателей только идеалистическому и обучающим стилям. Видя в сотрудниках живых людей с их горестями и радостями и предлагая им, например, поддержку на трудном отрезке

168

личной жизни, эти лидеры завоевывают безусловную преданность коллектива»¹.

Демократический лидер, который «...не жалеет времени на встречи с людьми, а также проводит коллективные совещания, чтобы выслушать мнения сотрудников, поддерживает моральный дух в организации», что, безусловно, «...позитивно влияет на климат организации»² в целом.

Как уже отмечалось, совершенно иная картина наблюдается в случае преобладания диссонансных лидерских стилей. Так, согласно данным Д. Гоулмана, если лидер слишком часто пользуется амбициозным подходом, «...у работников может появиться ощущение, что начальство просто придирается к ним. А поскольку амбициозные лидеры редко раскрывают свои соображения, считая, что подчиненные должны сами “знать, что им делать”, сотрудникам приходится лишь догадываться, чего же от них хотят. В результате моральный дух коллектива резко падает, поскольку по мнению работников, их слишком перегружают работой, при этом лидер явно не доверяет им и не допускает с их стороны никакой самостоятельности. Кроме того, амбициозный лидер порой так увлечен достижением своей цели, что кажется, будто его ничуть не волнуют люди, воплощающие в жизнь его идеи», в результате чего «...в большинстве случаев амбициозность ухудшает климат в организации»³.

Авторитарные лидеры характеризуются прежде всего тем, что «вместо того чтобы делегировать власть, ... стремятся строго контролировать и старательно отслеживать каждый шаг своих сотрудников. Соответственно в оценке работы подчиненных, если вообще они оценивают хоть как-то их работу, они неизменно фокусируют внимание на том, что сделано не так, а не на том, что получилось прекрасно. Короче говоря, это классический рецепт привнесения дисгармонии в организационный климат.... Поскольку вирус эмоционального состояния легче передается по иерархии сверху вниз, понятно, что бесчувственный, наводящий страх на подчиненных лидер отравляет настроение всему коллективу, и организационный климат резко ухудшается»⁴.

Еще раз подчеркнем, что, описывая взаимосвязь доминирующего стиля лидерства и социально-психологического климата, Д. Гоулман и другие организационные психологи широко используют понятия «организационный климат», «моральный климат» и др., речь идет именно о социально-психологическом климате как интегральной характеристике совокупности межличностных отношений в контактном сообществе, а выявленные ими закономерности вполне справедливы не только в отношении бизнес-среды, но и в более широком социально-психологическом контексте.

Адекватная оценка социально-психологического климата в группе или организации практическим социальным психологом является непременным условием его профессионального воздействия на конкретное сообщество, так как без подобного ориентира любые усилия оказываются, по сути дела, безадресными и могут привести к результату, прямо противоположному желаемому.

Коллективизм [от лат. collectivus — собирательный] — поведение людей, базирующееся на отчетливых и при этом жестко принципиальных представлениях, установках, стереотипах, убеждениях, с одной стороны, о приоритетной значимости

169

лично для каждого из них общественных или групповых (если это сообщество просоциальной направленности) интересов, а с другой — о необходимости учета индивидуальных позиций, мотивов и потребностей членов сообщества. В отечественной литературе по социальной психологии групп понятие «коллективизм» в последние годы встречается крайне редко в связи с тем, что в советское время этот термин нес на себе избыточно идеологизированную смысловую нагрузку и воспринимался как малосодержательный штамп. При этом происходящее раньше подобное смешение и значения, и смысла данного понятия в обыденном сознании и в научном лексиконе ни в коей мере не умаляет его значимости и как «предметного» поля психологического изучения, и как интерпретационного «ключа», позволяющего глубже понять психологическую реальность, традиционно описываемую в рамках проблематики психологии групп и социальной психологии личности. В личностном плане коллективизм не ограничивается лишь поведенческой активностью, а представляет собой при этом проявление целого комплекса личностных характеристик, реализуемых в условиях совместной деятельности. В то же время эти интраиндивидные свойства, черты и качества, присущие конкретным людям, в полной мере как подлинный коллективизм находят свое выражение лишь в рамках групповой деятельности сообществ высокого социально-психологического уровня развития, получая свою представленность в реальном взаимодействии и общении в форме таких социально-психологических феноменов межличностных отношений, как высокая степень выраженности ценностно-ориентационного единства членов общности, их преимущественно делового мотивационного ядра выборов, адекватный атрибуции ответственности за успехи и неудачи в совместной деятельности, установки членов сообщества на проявление коллективисткой идентификации и полноценного личностного самоопределения, высоком коэффициенте взаимных как социометрических, так и референтометрических выборов и т. д.

В зарубежной социальной психологии понятие «коллективизм» рассматривается, как правило, в контексте кросс-культурных исследований и, прежде всего, при сравнении западноевропейской и восточной (обычно японской), традиционалистской культур. При этом первая позиционируется как индивидуалистская, направленная на формирование независимого «Я», которое является «...замкнутой, единичной, более или менее интегрированной мотивационной и когнитивной вселенной, динамичным центром сознания, эмоций, суждений, действий, организованных в характерное единое целое и противопоставленных как любому другому подобному целому, так и социальному и природному фону. Жители западных стран не только конструируют собственное “Я” как независимую действующую единицу, они также определяют независимость как фундаментальную ценность социализации. Представители западного мира учат своих детей быть независимыми»¹.

В то же время, «взаимозависимое “Я” японской культуры заключается в том, чтобы видеть себя частью окружающих социальных отношений и осознавать, что поведение человека определяется и зависит от того, как он воспринимает мысли, чувства и действия других людей в отношениях с ними. Собственное “Я” становится значимым и законченным в большей степени в контексте социальных отношений, а не независимых автономных действий. Несмотря на то, что взаимозависимое “Я” рассматривается как обладающее набором внутренних качеств, таких как способности и мнения, эти неотъемлемые свойства расцениваются как зависящие от ситуации и неустойчивые, а не как определяющие особенности собственного

170

“Я”. Таким образом, взаимозависимое “Я” не является замкнутым целым, а скорее изменяет свою структуру в соответствии с природой социального контекста»¹.

Легко заметить, что в таком понимании коллективизм и индивидуализм выступают как явно противоположные и, более того, антагонистичные системы ценностей и установок. При этом как содержательное наполнение этих понятий, так и их географическая и цивилизационная «привязка» в большинстве кросс-культурных исследований во многом основаны на стереотипах, сложившихся в ходе стравнения систем организации труда и производственных отношений в американских и японских корпорациях эпохи индустриальной экономики (60-х — начала 70-х гг. прошлого века).

Вместе с тем собственно экспериментальные исследования различий индивидуалистской и коллективистской культур, хотя и показывают наличие таковых (что само по себе представляется вполне очевидным и легко прогнозируемым фактом), тем не менее носят достаточно ограниченный характер. Так, например, в конце 80-х гг. XX в. большая группа американских социальных психологов провела масштабное кросс-культурное исследование, направленное на изучение различий в восприятии себя и других представителями индивидуалистской и коллективистской культур. Для этого они предлагали студентам из США и Индии оценить, насколько они похожи на других людей и насколько другие люди похожи на них самих. В результате выяснилось, что «в Соединенных Штатах студенты видели себя совершенно непохожими на других, но представляли других как очень похожих на них самих. Таким образом, они выделяли себя среди других людей. Абсолютно противоположные результаты были получены в Индии. Человек видел себя очень похожим на других людей, т. е. не особенно отличающимся, но другие люди воспринимались как сравнительно отличные от образа самого себя»². По мнению авторов исследования эти результаты полностью укладываются в представления об индивидуальных различиях, обусловленных принадлежностью к индивидуалистской или коллективистской культурам.

Однако, если рассматривать коллективизм именно как убежденность в приоритетности общественных интересов при необходимости реального учета индивидуальных потребностей членов сообщества, становится понятно, что субъективная убежденность индивида в собственной уникальности (а значит, самоценности) при том, что другие люди воспринимаются как похожие, т. е. не менее ценные в гораздо большей степени соответствует подлинно коллективистским установкам, чем гипертрофированная потребность быть «таким, как все».

Наглядное подтверждение данного тезиса имело место во время трагедии 11 сентября 2001 г. Столкнувшись с чудовищной и совершенно внезапной катострофой, жители Нью-Йорка — (в традиционном понимании, этого центра индивидуализма) продемонстрировали отчетливо выраженное массовое коллективистское поведение, направленное на помощь жертвам и минимизацию последствий террористической атаки.

На наш взгляд, жесткое противопоставление коллективизма и индивидуализма также необоснованно, как это имеет место в стереотипных связках «конформизм» — «нонконформизм», «альтруизм» — «эгоизм» и т. п.

Не случайно в конце 80-х гг. прошлого века рядом западных социологов была предложена концепция коммунитаризма, представлявшая собой попытку объединить наиболее сильные стороны традиционно понимаемых индивидуалистских

171

и коллективистских ценностей, тем самым обеспечив баланс прав и свобод личности и интересов общества. Как считает Д. Майерс, «коммунитаристскую смесь индивидуализма и коллективизма уже сегодня можно обнаружить в некоторых западных культурах: скажем, в попытках Великобритании усилить стимулирование отдельных членов общества в условиях экономики свободного рынка при одновременном ущемлении индивидуальных прав владельцев оружия; в канадской открытости для многообразия культур при одновременном запрете на жесткое порно; в американских усилиях поощрять “новый завет” взаимной ответственности граждан и правительства... В каждом случае имеет место попытка поощрять некоторые личные свободы и в то же время ограничивать другие, которые без должного контроля могли бы причинить ущерб благополучию общества»¹.

Надо сказать, что очевидная механистичность концепции коммунитаризма, обусловленная главным образом тем, что в ее основе лежит все то же тупиковое противопоставление индивидуализма и коллективизма, на практике зачастую приводит к тому, что меньшинства, чьи индивидуальные потребности приносятся «в жертву» общественным интересам, зачастую не только не склонны признавать приоритетность последних, но и начинают противопоставлять себя «дискриминирующему» их обществу. Если принять во внимание, что, например, когда речь идет о тотальном запрете на курение в общественных местах, «меньшинство» исчисляется десятками миллионов людей, а запретительные меры в сфере промышленного производства, направленные на улучшение экологии, затрагивают интересы индивидов и групп располагающих огромными финансовыми и иными ресурсами, становится понятно, что попытки реализовать концепцию коммунитаризма на практике могут порождать социальную напряженность и даже приводить к открытым конфликтам.

Выход из обозначенного тупика предложил известный социолог и философ Ф.Фукуяма. Не критикуя открыто сложившиеся в рамках кросс-культурных исследований представления, он тем не менее доказал их фактическую несостоятельность, отчетливо продемонстрировав в своих работах, что западные и восточные общества крайне неоднородны с точки зрения соотношения «коллективизм» — «индивидуализм». Так например, «с точки зрения навыка в создании добровольных объединений Соединенные Штаты обнаруживают явное родство с Японией и Германией. Эти три государства в данном аспекте гораздо ближе друг к другу, чем, с одной стороны, к китайским обществам Гонконга и Тайваня, а с другой — к Италии и Франции». Более того, по мнению Ф. Фукуямы, «хотя американцы и считают себя “закоренелыми” индивидуалистами, США, подобно Японии и Германии, всегда были обществом с высоким уровнем доверия, обществом, коллективистски ориентированным»².

На основании своих исследований Ф. Фукуяма вместо традиционной оппозиции «коллективизм» — «индивидуализм», ввел интегративное понятие социальный капитал, основанный на доверии: «Доверие — это возникающее у членов сообщества ожидание того, что другие его члены будут вести себя более или менее предсказуемо, честно и с вниманием к нуждам окружающих, в согласии с некоторыми общими нормами. ... Социальный капитал — это определенный потенциал общества или его части, возникающий как результат наличия доверия между его членами. Он может быть воплощен и в мельчайшем базовом социальном коллективе — семье, и во всех коллективах, существующих в промежутке между ними. Социальный капитал отличается от других форм человеческого капитала тем, что

172

обычно он создается и передается посредством культурных механизмов таких, как религия, традиция, обычай. ... Не принижая роли договора и эгоистического интереса как основ ассоциации, надо сказать, что наиболее действенные организации имеют под собой другую основу: коллектив, объединенный общими этическими ценностями. Членам таких коллективов не требуется подробная контрактно-правовая регламентация их отношений, потому что существующий между ними моральный консенсус является базисом их взаимного доверия»¹.

Заметим, что хотя, с точки зрения Ф. Фукуямы, уровень социального капитала и определяется культурными особенностями того или иного общества (но отнюдь не в рамках стереотипа «восток» — «запад»), на локальном уровне в рамках той или иной конкретной группы, сложившейся в обществе с выраженным дефицитом социального капитала, вполне возможно формирование коллектива, основанного на доверии.

Надо сказать, что с практической точки зрения понятие «социальный капитал» представляется весьма удобным, поскольку в рамках отечественной психологии позволяет отсечь устойчивые негативные стереотипы, связанные с понятием «коллективизм», сохраняя реальную содержательную сущность последнего, поскольку достаточно очевидно, что трактовка социального капитала, основанного на доверии в трудах Ф. Фукуямы во многом пересекается (хотя и не идентична) с определением коллективизма, приведенным в начале данной статьи.

В любом случае практический социальный психолог, каким бы понятийным аппаратом он не пользовался, должен отчетливо осознавать, что подлинный коллективизм не имеет ничего общего с обезличиванием и деперсонализацией индивида, равно как и с изоляционистскими установками, связанными с функционированием изолированных закрытых сообществ корпоративного типа.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: