Сделай Сам Свою Работу на 5

Зосиме, Марону, Евстафию.





Большая и непрерывная роскошь побуждает к противоестественной любви и вредит как вообще здоровью тела, так и благородству души. Посему перестаньте предаваться ей, обучите себя и употребите в дело если не посты, то довольство малым, эту подлинно целомудренную роскошь, и не будьте, как ныне, общим для всех посмешищем. Если же вы ввергаетесь в бездну непотребства, то не изливайте негодования на тех, кто смеется над вами, и вините собственную свою роскошь. Ибо она, как говорят, не довольствуется приготовленным дома, потому что вы рассчетливы, но кидается на чужие трапезы. Если рассеете мглу, то увидите красоту целомудрия, которая ныне для вас невидимо.

Епископам Ермогену, Феодосию и Елиану.

Если бы чудная ваша добродетель, обличая слово мое в бессилии и пред современниками (ибо сами они знают больше), и пред будущим потомством (ибо она выше того, чему поверят), не воспрещала мне говорить, то вступил бы я в подвиг воспеть вам похвалы.

Диакону Палладию.

Хотя многие говорят, что ты, живя неправо, но имея намерение прикрыть свои падения и добиваясь славы человека любознательного, последуешь мужам мудрым, однако же я этого не скажу. И узнав на опыте, что ты стараешься исследовать тайны Писания ради знания, но из желания приобрести славу у людей, не отвечаю тебе, повинуясь Божественному Слову, повелевающему не давать святая псом, и не пометать бисер пред свиниями (Мф.7:6).



Диакону Исидору.

В толковании на послание к Римлянам, соименник мой, более всего заключается сокровище мудрости премудрого Иоанна. Ибо, думаю, - и никто не почтет эти мои слова сказанными по пристрастию, - что если бы богомудрый Павел избрал для объяснения себя самого аттический язык, то не иначе бы истолковал свое послание, но так же, как и упомянутый выше достославный муж: настолько толкование его украшено и мыслями, и изяществом, и точностью выражений.

Ему же.

Однажды встретил я святого мужа, чье око, когда он поучал, было страшно и полно мудрости. Много было в его слове остроты, а нависшие над очами брови выражали смысл поучений. И весь он, так сказать, дышал назидательностью, внушая тем, кто смотрел на него, сильную любовь к Божественной мудрости.



Зосиме, Марону, Палладию, Евстафию.

Вы превзошли кровожадных зверей и заключили между собою мир, который ужаснее всякой брани. Человека кроткого и тихого, привыкшего приносить пользу и себе, и другим, не убоялись вы злословить, наговорили ему то, что прилично было бы слышать вам. Услышав это, горько восплакал я о вас, ибо не знаете даже и того, что вы худы. Поэтому, узнав сие, придите в себя.

Дионисию.

Слышу, ты весьма искусно приукрашиваешь себя пустою славою и собираешь дань уважения, нимало тебе не принадлежащую. Итак, если тебе кажется досточестным вид добродетели, то почему же не упражняешься в самой добродетели, но, нерадя о плоде, хвалишься листьями? Если иным, по причине трудов, корень и кажется горьким, то плод сладок и вожделенен.

Немесию.

По нашему мнению, богаче и могущественные всех те, которые попрали любовь к богатству и к которым мы всеми силами стараемся быть причисленными. Если и многие, как вавилонскому истукану поклонились, сему мучителю - богатству, то мы, подражая мужеству трех отроков, хотя бы звуки труб, и свирелей, и всех музыкальных инструментов, носясь по воздуху, оглашали наш слух и разжигалась бы печь нищеты, не обратим внимания на тимпаны и роги и на всю прочую величавость богатства. Но если должно будет впасть и в печь, изберем бедность, чтобы не поклониться богатству, - и любомудрие для нас будет, как роса, здесь посреди шумящая (Дан.3:50) и доставляющая всякую свободу, и там уготовляющая венцы терпения.

Епископу Леонтию.

Если некоторыми из подчиненных овладеет порок, это - надобно сказать правду - не столько еще худо, хотя и худо. Но порок, преуспевая в худшем, поедает и некоторых из тех, кто принял жребий священства. И это, как писал ты, не знаю почему, служит оправданием подчиненным, в чем и заключается главнейшее зло и самое тяжкое бедствие. Посему извиняющиеся этим пусть слышат, что должно соразмерять собственную свою жизнь не с теми, кто проходит священническое служение худо, но с заповедями.



Ибо Судия, как нелицеприятный, не примет неразумного оправдания, но сверх того скажет: "Многие из священствующих оказались благоискусными, и вам надлежало, внимательно взирая на них умом, исправлять собственную свою жизнь. Поскольку же найдены вы возлюбившими порок, потому что неуклонно взирали не на доблестных, но на подвергавшихся падениям, то и они понесут достойное наказание за сделанное ими, и вы понесете крайнее наказание, ибо презрели добродетель и возлюбили порок; и ни желание царствия, ни страх геенны не заставили вас сделаться хранителями Моих законов".

Епископу Аврааму.

Крайне дивлюсь нерадению многих: мужи благородные и чудные охотно переносят труды ради добродетели; нерадивые же не терпят даже речей, которыми люди обыкновенно побуждаются к сим трудам. Кто же поверит, что искренно решаются они проливать пот ради добродетели, когда видно, что с трудом допускают до себя и речь о ней. Посему посоветуй таковым (о них ты и писал) держаться чтения Писаний, ибо в них почерпается ведение.

Диакону Исидору.

Многие из тех, кто казался мужественным и благородным, не вынесли даже приражения и первого удара искушений. И обличенные в том, что только в видимости, а не самым делом возбудили в зрителях мнение о своем мужестве, они поникли челом. Для того-то, думаю, на иных, мнимо великих и непобедимых, и попускаются искушения, чтобы они уврачевали это понятие о себе и обратились к смиренномудрию.

Немалая польза для души человека, который не может вынести, не говорю подвига, но даже испытания, истребить высокое мнение о себе. Ибо тому, кто побежден, но прежде одержал много побед, еще можно найти извинения, а кто пал при первом на него нападении, тот представляет в себе доказательство крайней немощи, лучше же сказать - лености.

Ипарху Тавру.

Твердо знай, святилище проницательности, что если лучших из друзей, разумею совоспитанников истины и людей, не обольщающихся деньгами, ты соделаешь помощниками в правлении (ибо чаще всего такое бремя дел опасно возлагать на одного), то добродетелями тех, кого призвал ты в помощь, приведешь свое правление в наилучший вид.

Диакону Лампетию.

Человеку душевному Божественное кажется безумием, буйством; ибо, кто не хочет прежде убедиться, что есть царствие небесное, у того [не] может возникнуть и любви к нему.

Правителю Алипию.

Тяжко не то, что, как говоришь ты, обидевший тебя поздно будет наказан, но то, если скоро наказанный впоследствии окажется необидевшим, как случается часто. Итак, не спеши подвергать его наказанию, а наказывай, только исследовав, справедливо ли, что он обидел тебя. От замедления не будет тебе никакого вреда, а при поспешности, если подвергнешь наказанию необидевшего, сам себе нанесешь великую обиду.

Диакону Серину.

Многие из людей, признавая телесное здоровье величайшим благом, сами не очень о нем заботятся и вредят ему, предпочитая полезному приятное; а также и восхваляя добродетель, уклоняются с пути, ведущего к ней.

Диакону Анатолию.

Вино, если пьешь его вовремя и в меру, будучи уважено тобою, делается причиною веселья; а если упьешься им, мстит за свое оскорбление и подвергает оскорбивших наказанию, готовя им осмеяние, стыд, поругание и раны.

Пресвитеру Павлу.

Не только телу надлежит быть неприкосновенным, но и взгляд очей должен быть девственным. Отсюда и название: "зеница ока", ибо в греческом одно и то же слово означает и "зеница ока" и "дева". Не должно допускать, чтобы очи бесстыдно и невоздержно услаждались чужой красотой, чтобы зрение не могло руководить их и к делу.

Диакону Евгению.

Поскольку по письмам твоим надлежит угадывать твою мысль, то примечаю, что ты охотно терпишь труды ради добродетели и плоды сего признаешь великими. Но, огорченным тем, что люди почитают тебя не достигшим успеха, как заключил я, написал ты не все. Ибо, сам того не замечая, ты негодуешь на то, чему следовало бы радоваться. А если не сомневаешься в том, что за благорасположение к добродетели будет тебе великий плод от Бога, то почему смущает тебя человеческое предположение, если и согласимся, что действительно так полагают люди? Но что так они и думают, попытаюсь слегка доказать тебе.

Если бы ты один из тех, кто упражняется в добродетели, терпел подобное, то можно было бы счесть, что они думают не так; по крайней мере, ненавистников добра можно было бы упрекнуть в бесстыдстве. Если же не ты первый и не ты один впал в такие бедствия, но впадали в них почти все наилучшие, и не только у христиан, но (коли надобно перечислить всех и тем прекратить твою печаль) и у Иудеев в древности, и у Еллинов, и у варваров, то почему же тревожишься?

Если и они, как мужественные подвижники, беспрестанно принимали удары и раны, и обагрялись кровью, и встречались со смертями, то для чего ты сам себе причиняешь вред своею печалью и сопротивника делаешь сильнее? Поступать так - почти то же самое, что сказать: по какой причине противоборник не наносит ударов ни одному из зрителей, но поражает того, кто записался в борцы и выступил на поприще борьбы? Посему не тревожься, терпя то же, что терпели и те, ихже не бе достоин мир (Евр.11:38), но веселись, ибо как участвуешь в подвигах, так будешь участвовать и в славе, и тоже будешь провозглашен победителем.

Софисту Арпокре.

Оскорбляемому лучше переносить сие в молчании и любомудрствовать, хотя не дурно поступил и ты. Ибо, когда потерпел ты зло от людей негодных и развращенных - разумею Зосиму, Марона, Евстафия и Мартиниана - и почел наказать их по судебному приговору неприемлемым, а умолчать - унизительным для себя, тогда преследовал оскорбителей судом разума, решив наказать их насмешками, что казнимых обыкновенно уязвляет, но не подвергает опасности.

Посему лучшею мыслию в этом письме почитаю ту, с которой начал я писать. Советую тебе присовокупить и остальное, то есть переносить все благородно и язык сохранить свободным от осуждения. Ибо если им справедливо выслушать и это, и еще более жесткое, то тебе, у которого язык - святилище чистоты, высказывать сие неприлично.

Диакону Евтонию.

Надобно стоять за питомцев добродетели, но им не показывать сего, по двум причинам: чтобы они не пришли в нерадение и чтобы самим избежать подозрения в лести. Посему-то не отвечал я прежде. Поскольку же по убеждению других пишешь ты мне, укоряя за молчание и желая в точности узнать, что сделано, то знай, что говоривший о твоем деле много распространялся, как наслушавшийся уроков по риторике, и вызвал в присутствующих шумную похвалу себе, а когда людям, не знающим твоих добродетелей, он изобразил немногие из принадлежащих тебе преимуществ (сказать обо всех, может быть, и нелегко), дело приняло такой оборот, что и он бежал со стыдом, да и слушатели подали знак к отступлению.

Ему же.

Уповающий на Бога поддерживается надеждою самою великою, славною и непоколебимою, а уповающий на человека держится надеждою непрочною, слабою, обманчивою и весьма часто разрушающеюся. Посему людям благоразумным надлежит держаться первой, как священного якоря, и воздерживаться от второй.

Ему же.

Крайне дивлюсь тем людям, которые охотно делают все, чего хочет общий всех враг диавол, а потом ищут, отчего погибло всякое благочиние. Когда отложат несравнимую ни с чем и неисцельную леность, тогда, хорошо знаю, перестанут доискиваться чего-либо подобного сему.

Софисту Арпокре.

Песнь, которую написал ты на Мартиниана, Зосиму, Евстафия и Марона, хотя еще не умерших, но непрестанно умирающих, ибо они грешат и души свои погребли в телах, как в гробах, написана верно и основательно; но я ее не отослал еще к ним. Иначе сделался бы я для тебя виновником брани, потому что они, как говорят, - неукротимые и дикие звери. Если бы это был совет, то я послал бы его. Но поскольку это только плачевная песнь, то я не счел за благо посылать. Если же подлинно тебе сие угодно, то пошли сам, чтобы, когда произойдет непримиримая брань, ты не приписывал вины другому.

Мартиниану.

Некто из людей, весьма образованных и достигших верха добродетели, сложил о вас песнь. И эта песнь (знаю, что и сие неизвестно вам) есть простая плачевная песнь, не заключающая в себе ни олицетворения, ни описания нравов. И что еще важнее, иные оплакивают отпавших от любомудрия, а он оплакал вас как нечестивцев и никогда не вкушавших любомудрия. Он показал, что вами учинены всякого рода грехи: и те, которые можно, и те, которые даже непозволительно наименовать; а относительно добродетели сильно доказал, что ничего добродетельного вам никогда не приходило на мысль.

Но не умолчу и покажу предварительно и самое важное, а именно то, что каждый читающий эту песнь возненавидит вас, как свирепых зверей, губителей-демонов, врагов общего нашего естества; а сочинителя укорит за то, что взялся за дело, но не мог достичь точности. Так ваша порочность кажется всем превышающею всякое слово и описание.

Ибо всякий, осмеивая ваш грех, который сей муж им не изобразил, подумает, что, осмелившись словом состязаться с вашею порочностью, он уступил над собою победу. Ибо все признают, что грехи ваши превосходят не только возможность извинения, но и меру наказания. А вас еще более худшими делает то, что не примерами вынужденные и не в надежде иметь подражателей дошли вы до такой порочности, какой не возможет в полной мере изобразить словом ни один из самых ученых людей. Но как сделавшие то, чего не делал никогда ни один человек из всех известных беззакониями, образумьтесь, хотя бы напоследок.

Диакону Ирону.

Многие обвинения часто делает невероятными жизнь обвиняемых. Нередко человек добрый, лишь только на него взглянут, и не оправдываясь, не только отражает от себя всякое обвинение и злословие, но даже отходит увенчанным похвалами. Посему, если хочешь, чтобы враги твои понесли наказание, упражняйся в добродетели; ибо соплетаемые тебе всеми похвалы для них и тяжелее, и неприятнее всякого мучения.

Грамматику Агафодемону.

Если некоторые из тех, кем ты руководишь, придут в бешенство и, покрывшись пеною, станут поступать в чем-либо самовольно и рваться из-под узды, сдерживай и обуздывай их, чтобы не понеслись по стремнинам. Если же приметишь между ними сребролюбцев, говори непрестанно: "Какая это новая и нелепая страсть - сребролюбие, которая все приобретенное превращает в пищу желанию большего и все сильнее разжигает его? Непрестанно в себя принимая, она никогда не насыщается; подобно какой-то многоглавой гидре, тысячами уст препровождая пищу в ненасытное чрево, она так жадно вожделевает еще большего, как будто бы ничего не принимала с самого начала. Кто же из людей благоразумных решится возлюбить сию страсть, которая одержимых ею здесь наказывает, а там предает огню неугасимому?"

Дометию.

Многие блаженным почитают не того, кто вовсе не испытал горестей, обычно встречающихся людям (сие и невозможно), но того, кто изведал их мало. Ибо по причине множества бедствий, в какие погружается большая часть людей, признают блаженным и того, кто боролся с немногими. Но мы человека, потерпевшего много и перенесшего это великодушно, ублажаем более, нежели того, кто потерпел мало. Ибо за борьбу соплетаются венцы и за подвигами следуют награды.

Пресвитеру Зосиме.

Какою скверною, нечистотою, мерзостью, какою из явных для всякого гнусностей не называют иные тебя, жалкий Зосима? Ни время, ни старость не могут заградить им уста, ибо все слышащие свидетельствуют, что вместо многого высказано немногое и вместо срамного - то, о чем еще можно говорить. Посему смотри, как заградить им уста? Но заградишь, если положишь конец ненасытной роскоши.

Диакону Епифанию.

Надежда на непреоборимую десницу Того, Кто правит всем, не только дает основание предвкушать наслаждение будущими благами, но облегчает и настоящие труды. Ибо легко переносит подвиги человек, окрыляемый надеждою получить венцы. Посему, если и здесь она заодно с нами подвизается и ратует, и там украшает нас венцами, веселит и делает достойными внимания для Ангелов и людей, то обымем ее и будем иметь своею сожительницею и сотрапезницею.

Пресвитеру Феону.

Не изумляйся и не дивись крайне тому, что Зосима, как говоришь, происходя от рабского корня, желает стать видным и не думает о себе скромно. Ибо неожиданно пришедшее благополучие людей, обезумевших от этого, обыкновенно доводит до наглости.

Диакону Иераку.

Мы себя обманываем и вводим в заблуждение, если, не делая ничего такого, что подобает делать желающим победить, надеемся превозмочь тех, которые делают все, что надлежит делать уготовляющимся к победе. Это значит то же, что сонным и крепко спящим препобедить бодрствующих и ревностно трудящихся, а также ленивым и пребывающим в праздности одержать верх над теми, которые ничем не пренебрегают ради достижения цели.

Пресвитеру Маркиану.

Изречения, требующие большего изыскания и продолжительного исследования, объясняются не указанием на них, но с помощью доказательства. Потребно изложение предварительных и близких по смыслу понятий и доказательство, чтобы истолкование их могло сделаться ясным. А если кто, указав на них, думает воспользоваться этим как доказательством, то он водворяется вне собрания мудрых.

Диакону Иоанну.

Если и учителя ученикам, и родители детям, отринув ласкательство как нечто особенно вредное и губительное, внушают страх, то и нам, если только мы целомудренны, надлежит отвращаться от льстецов более, нежели от людей наглых. Ибо такая честь невнимательным приносит больше вреда, нежели оскорбление, и труднее человеку одержать верх над собою, когда ему льстят, нежели когда его оскорбляют.

Ненадписанное.

Одной добродетели достаточно для того, чтобы украсить человека, обладающего ею. Ибо ни один начальник не имеет вознаграждения сам в себе, но почести отдают ему подданные, а возлюбивший добродетель имеет славу в себе самом, и притом неотъемлемую.

Диакону Иераку.

Кто ест столько, сколько нужно для того, чтобы утолить голод, и одевается так, чтобы прилично себя прикрыть, тот уготовляет тело свое в прекрасную колесницу душе, в руль, которым легко править кормчему, в оружие, которое сроднилось руке воина, в музыкальную лиру для любителя стройности. А кто утучняет тело роскошью и приукрашивает одеждами, тот делает его способным скакать, разжигает к неуместным пожеланиям, доводит до изнеженности, расстраивает его здоровье, расслабляет его великою леностью и уготовляет в нем врага душе. Поэтому перестань делать то и другое.

Ему же.

Создавый на едине сердца наши (Пс.32:15) наилучший, не без намерения узаконил не смотреть похотливо на женщину, но для того, чтобы удержать нас от самого дела. Поскольку легче не смотреть на благообразную женщину, нежели увидевшему и уязвленному извлечь стрелу и уврачевать рану, то и дана сия заповедь. Борьба в начале легче; лучше же сказать, не требуется и борьбы тому, кто не открывает дверей сопротивнику и не принимает в себя греховных семян.

Посему если и не вступая в борьбу, можно воздвигнуть себе победный памятник, то для чего берешь на себя напрасные труды? Ибо не столько бывает трудности в том, чтобы не смотреть, сколько в том, чтобы, посмотрев, одержать верх над страстью; или лучше сказать, первое - вовсе не труд, но после лицезрения рождается великий труд. Посему, когда и выгода весьма великая, и труд малый, для чего ввергаешь себя в непроходимое море похоти? Кто не смотрит, тому не только легче стать победителем, но и останется он более чистым. Как тот, кто смотрит, после многого труда избавляется от скверны, если только избавляется, так тот, кто не видит, чист и от пожелания.

Грамматику Офелию.

Не все, что кажется нам полезным, непременно приносит пользу. Многие, победив многих, и им нимало не повредили, и себя привели в худшее положение. Почему и полагал я, что погрешил против истины сказавший: "Блажен тот, у кого лук заботливости, когда он ни захочет, выпадает". Если бы он был мудр, надлежало бы ему сказать: "блажен тот, у кого лук заботливости, когда полезно, выпадает".

Ибо многие, преуспев в делах славных и достойных соревнования, сим самым побудили себя на дела злые. Высоко думая о прежних делах, они смелее приступили к последним. А многие, не имея успеха, к собственной пользе обучились не решаться на дела труднейшие. Посему, так как знать и подавать полезное - право Божественного Промысла, то у Него будем это просить, а что дано нам, то возлюбим, хотя бы казалось оно нам и неполезным.

Пресвитеру Ирону.

Как непрестанно жаждущий, хотя бы он и лежал при реках и источниках, не ощутит веселья, ибо невозможно ему утолить жажду, так и желающий большего, хотя бы у него были тьмы сокровищ, никогда не почувствует удовольствия, потому что не знает сытости. А кто соблюдает себя в пределах потребности, тот никогда не подвергнется этой неисцельной болезни, но пребудет в благодушии и радости и останется недоступным для других страстей, которым подвергается постоянно желающий богатства.

Ибо не приобретение многого, но умение иметь нужду не во многом, делает нас неуловимыми и приводит в совершенную безопасность. Ведь приобретший много, если и не терпит обид, пребывает в сильном страхе оттого, что может потерпеть обиду; а имеющий нужду не во многом не может даже и потерпеть обиды. А если он, по видимости и потерпит обиду, то останется в гораздо лучшем положении, нежели не потерпевший обиды, и ощутит большую радость, как ожидающий награды за любомудрие.

Диакону Евтонию.

Не дивись и не почитай загадкою сказанное тебе нами прежде о том, что искушения часто доставляют душе избавление и освобождение от мучительных и грубых страстей. Ибо как в отношении трех отроков, огонь не только не коснулся их самих, но способствовал разрешению уз, пределом своего действия возымев истребление железа, так и искушения, пресекая леность и возводя к трезвенности, многих людей освобождают от уз греха.

Ему же.

Обманчива надежда, зависящая от чужого бедствия, а не от собственной добродетели, потому что она легко исчезает. А кто в себе самом имеет залоги безопасности, тот будет неодолим и победит злокозненных.

 

 

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.