Сделай Сам Свою Работу на 5

Принципы римского процесса





Итак, первейшим принципом римского процессуального права я считаю принцип частного обвинения. Обвинителем на суде мог быть только гражданин, которому нанесен вред. Таким образом, как правило, обвинение было возможно только в случае причинения вреда. Покровский сообщает, что кроме частного обвинения существовало и публичное. С этим, последним, я считаю, следует разобраться особо.

Дело в том, что понимание публичного обвинения в римском, а и поныне в англосаксонском праве, весьма отличается от понимания данного института в праве континентальном, а особенно современном российском[15].

Действительно, в нашем праве публичное обвинение подразумевает, что основанием для обвинения и естественно наказания служит сам факт нарушения установленных государством законов. При этом, в принципе неважно, пострадал ли кто-нибудь от этого нарушения, или нет. Закон в данном случае выступает в качестве священного установления, сам факт нарушения которого, по-видимому, должен причинять вред. При этом, вопрос о наличии нарушения и целесообразности возбуждения процесса против нарушителя решается так называемым компетентным органом. И только им. Возбудить или отказать в возбуждении уголовного дела, дела публичного обвинения, решает прокурор. Поскольку же прокурор подчиняется напрямую президенту, постольку можно говорить, что в качестве обвинителя выступает исключительно президент.[16]



О подобном пишет и Покровский, но только создается ощущение, что И. А. смешивает понятия. Царь в Риме, и царь в российской империи, это не одно и то же. В Риме, как мы, похоже, разобрались, был скорее аналогом новгородского князя. Причем с меньшими полномочиями. Военный предводитель. И только. Так Покровский пишет: «Дионисий ГаликарнасскийXVII сообщает, что Сервий Туллий собрал 50 законов, отчасти Ромула и Нумы, отчасти своих собственных, предложил их народному собранию и получил утверждение этого последнего».

Что тут важно? Даже не то, правда это или нет. Важно то, что даже собранные законы столь уважаемых царей как Ромул и Нума для того, чтобы быть введенными в пользование потребовали утверждения народного собрания. Однако и это не сделало их обязательными к применению. Ведь мы помним отношение римлян к закону. Законы никогда не отменялись. Их просто не применяли, если не считали справедливыми. Отсюда кстати и отсутствие необходимости в писанном праве в нашем понимании[17].



По поводу публичных преступлений можно сказать, что при публичном преступлении при обращении в суд частный характер обвинения не нарушался. Другое дело, что в случаях таких преступлений потерпевшим мог считать себя каждый член общины. В самом деле. Публичными преступлениями считались подделка монеты, нарушение межевых знаков, нарушение присяги…

Покровский выводит их из сакрального права. Но сам же говорит о том, что сакральное право отделялось от цивильного на очень ранней стадии. И действительно, все эти преступления не суть нарушения мононормы[18]. Ведь мы помним, что мононорма лежит вне логики, и объясняется причинами религиозными. В данном же случае мы видим, что данные нарушения прямо попирают интересы каждого члена общины. Подделка денег и подделка слов (клятвопреступление) действительно стоят на одной доске. Вред, наносимый ими, выражается в том, что в первом случае нарушается доверие к деньгам, во втором случае к словам.

Самуэльсон пишет, что деньги являются средством обмена не в силу своей самоценности, а в силу того, что все люди согласны с тем, что это средство обмена. Только и всего. И это действительно так. Именно поэтому роль денег может играть по истине что угодно. От золота, до кусочков бумаги с цифрами. Деньги суть не более, нежели аккумулированный труд. И ценность их в том, что человек, совершив некоторую полезную работу для кого-либо, и получив за это плату, знает, что может получить адекватную работу от другого лица, предложив ему то же средство обмена. Внедрение в оборот фальшивых денег подрывает веру в то, что за свой труд человек сможет потребовать адекватного труда в свою пользу. Что он сможет овеществить свой аккумулированный труд в необходимые в данный момент блага. Таким образом, каждый может обоснованно считать себя потерпевшим.



Нарушение присяги, ложь, торжественно объявленная правдой, нарушает доверие в общине. Что для римской общины было гибельно. Ведь любой договор основан только на доверии. Отсутствие доверия свело бы на нет преимущества римского боевого построения. Внесло напряженность в отношения между людьми. Естественно, что и в этом случае пострадавшим мог считать себя каждый. И, понятно, что каждый и мог вызвать нарушителя в суд и обвинив в злодеянии, потребовать положенного наказания.

Следует сказать и о том, что подобного рода преступления карались сурово. Фактически за это полагалась смерть. И это не жестокость. Это просто самозащита общества от индивидуума, демонстрирующего нежелание исполнять условия договора. Индивида, чье поведение непредсказуемо, а значит – опасно для всех.

Законы 12 таблиц очень интересный памятник. Иногда их называют древнейшим памятником писанного римского права.

Но характерно то, что этот памятник фактически является именно сборником обязательных для всех судебных процедур. Так первая и вторая таблицы целиком посвящена судебной процедуре. В первой же закрепляется двухстадийная судебная процедура.

6. На чем договорятся, о том пусть [истец] и просит [на судоговорении].[19]

7. Если [тяжущиеся стороны] не приходят к соглашению, пусть [они] до полудня сойдутся для тяжбы на форуме или на комициуме. Пусть обе присутствующие стороны по очереди защищают [свое дело].

8. После полудня [магистрат] утвердит требование той стороны, которая присутствует [при судоговорении].

9. Если [на судоговорении] присутствуют обе стороны, пусть заход солнца будет крайним сроком [судоговорения]

таблица 3 закрепляет право победившего в суде применить силу к ответчику, буде тот не пожелает исполнить вынесенного на суде решения.

За упорное нежелание подчиниться воле суда, за упорство в неисполнении судебного решения должник мог быть подвергнут смертной казни или же продан в рабство. Причем ясно из текста, что имеется в виду именно должник, не желающий исполнить судебное решение.

Вообще текст таблиц это не сборник законов, а скорее сборник наиболее общих принципов римского общежития. Вся конкретизация правовых норм оставалась в компетенции коммиций. Что именно считать справедливым в той или иной конкретной ситуации, таблицы не предписывали. Более того, таблица (12 5. Ливий, VII. 17. 12: В XII таблицах имелось постановление о том, что впредь всякое решение народного собрания должно иметь силу закона.)

Таблица 9.

1-2. (Цицерон, О законах, 111. 4. 11. 19. 44: Привилегий, [т.е. отступлений в свою пользу от закона], пусть не испрашивают. Приговоров о смертной казни римского гражданина пусть не выносят иначе, как в центуриатных комициях... Преславные законы XII таблиц содержали два постановления, из которых одно уничтожало всякие отступления от закона в пользу отдельных лиц, а другое запрещало выносить приговоры о смертной казни римского гражданина иначе, как в центуриатных комициях.)

3. (Авл Геллий, Аттические ночи, XX. 17: Неужели ты будешь считать суровым постановление закона, карающее смертною казнью того судью или посредника, которые были назначены при судоговорении [для разбирательства дела] и были уличены в том, что приняли денежную мзду по [этому] делу?)

итак, законы 12 таблиц закрепляют и отказ от любого рода статусных привилегий.

Кроме того, в таблицах закреплялось исключительная компетенция коммиций в вопросах законодательства и суда. Так даже дела по обвинению в преступлениях влекущих смерть преступника в качестве наказания решались только в коммициях[20].

Единственно, что предписывали децемвиры, так это максимальный размер возмещений за причиненный ущерб. Все остальное, по-видимому, оставалось в ведении центурий.

Как мы уже имели возможность увидеть, процедура судоговорения еще на ранних стадиях была разделена на две стадии. Впоследствии данная норма не только не отмерла, но , более того, развивалась, обрастая уточнениями и дополнениями. И действительно, данное деление имеет глубокий смысл. Обратите внимание. Истец, в первой стадии объявляет предмет иска и сообщает, на каком основании он требует от ответчика определенных действий. Или же почему он требует разрешения применить к ответчику, обвиняемому в преступлении силу. Все это происходит торжественно и официально. После того, как иск предъявлен, или обвинение вынесено, изменить требование уже нельзя. Однако, для ответчика имеется две возможности. Во-первых – признать иск обоснованным, и тем самым признать за истцом право требования, что отменяло необходимость в процедуре дальнейшего разбирательства; во-вторых –защищаться в судебном заседании ,возражать против обвинения, и в этом случае, назначалось разбирательство. Таким образом, коммиции были избавлены от необходимости разбирать дела очевидные. Тем более что в случае назначения разбирательства с тяжущихся взимался солидный судебный залог. Кроме того, у тяжущихся оставалась возможность договориться между собой. Причем договор этот должен был считаться ненарушимым и значит, его нарушение влекло за собой наказание. Естественно, что отказ от явки в суд без уважительной причины считался признанием неправоты ответчика (Покровский: «Согласно этому постановлению, истец может потребовать от ответчика явки в суд там, где он его встретит (однако, вторгаться в дом истец не должен), причем ответчик обязан немедленно подчиниться этому требованию (“ito”). В случае отказа истец должен опротестовать этот отказ перед свидетелями (“antestamino”) и задержать ответчика силой (“igitur em capito”); в случае сопротивления или попытки к бегству, ответчик подлежит manus injectio (см. ниже), то есть eo ipso делается как бы приговоренным по суду в полное распоряжение истца.»)

 

В качестве доказательств использовались преимущественно свидетельские показания. Причем отказ засвидетельствовать то, чему гражданин был свидетелем влек за собой бесчестье. Которое, я имею все основания считать поражением в правах. То есть бесчестье, на мой взгляд, не было моральной нормой. Это было то, чем и должно являться. Такой человек терял всякое право на судебную защиту. Здесь, вероятно следует остановиться поподробнее. В Риме, так же как и в современной англосаксонской семье правовых систем права, всякий выступающий в суде, кроме адвокатов, есть не кто иной, как свидетель. То есть адвокат со стороны обвинения привлекает следователя, и прочих участников процесса, включая потерпевшего, именно в качестве свидетелей обвинения. Таким образом

свидетельствует в свою пользу равно со всеми остальными свидетелями. обесчещеный формально человек в Риме терял право быть свидетелем на суде. Таким образом, он не мог свидетельствовать и против человека нанесшего ему вред. А это значит, что он оказывался полностью беззащитным. Он не мог сказать за себя. И единственный его шанс на защиту заключался в том, что за него из жалости мог вступиться кто-то другой. Причем, последнему следовало доказать, что притеснения, испытываемые обесчещенным являются притеснением прав заявителя. Это похоже на современные иски со стороны обществ охраны животных…Право же, незавидное положение…

Собственно сколь-нибудь важных изменений процессуальное право за время существования республики не претерпело. Более того, даже при правлении императоров принципы судопроизводства практически не менялись. Очевидно, что принципы эти рожденные свободной волей свободных людей, были весьма жизнеспособными[21]. « Первая форма, legis actio sacramento (или sacramenti, или per sacramentum), есть, в описании Гая, по существу, процесс-пари. Стороны высказывают в торжественных формулах свои претензии и [62] назначают в залог своей правоты известную денежную сумму, которая и называется sacramentum, откуда название самой формы. Суд формально решает затем вопрос о том, чей залог проигран — “utrius sacramentum justum sit, utrius injustum”: сторона правая получает свой залог обратно, сторона неправая теряет его в пользу казны. Но, само собой разумеется, решая этот формальный вопрос, суд implicite73 решает вопрос и о самой претензии истца по существу.

Legis actio sacramento, по свидетельству Гая, есть общая форма процесса; в этой форме могут быть ведены всякие иски, для которых не установлено какой-либо иной формы. Но эта общая форма приобретает известные модификации в зависимости от того, идет ли спор о принадлежности какой-либо вещи (actio in rem) или же о долге ответчика истцу (actio in personam)» –сообщает Покровский.

Собственно то же самое мы видим и в случае процесса по делу об уголовном преступлении. Обвинитель сообщает торжественно в чем он обвиняет ответчика и на каком основании (сообщает об имеющихся доказательствах).обвиненный может признать себя виновным, либо протестовать и оспаривать обвинение. В этом последнем случае назначается разбирательство в коммиции, где стороны предъявляют свои доказательства , на основании которых и выносится решение.

Естественно, что в случае поимки за руку разбирательство не имеет смысла, а для преступника выгоднее согласиться во внесудебном порядке.

«Подобно тому, как в области уголовного права государственная власть в древнейшие времена не вмешивалась в отношения между частными лицами, предоставляя самим потерпевшим ведаться с преступником, — так же точно и в области гражданских отношений древнейшим способом осуществления и защиты прав было самоуправство: кто-либо завладел моею вещью, не заплатил мне долга, — мне ничего другого не остается, как самому, собственною силою, взять вещь назад или заставить должника уплатить долг.

Не что иное, как именно такое самоуправство и представляют собою две из описанных legis actiones — pignoris capio и manus injectio. Pignoris capio совершается даже без участия магистрата; здесь нет ни jus, ни judicium, и единственное, что придавало этой форме характер процесса, это те “certa et solemnia verba”86, которые при захвате вещи произносились; это был знак, что совершается не грабеж, а осуществление обязательства. Конечно, тот, кто злоупотребил бы этими торжественными словами, подлежал бы ответственности как вор и грабитель, а, может быть, сверх того, уголовной или сакральной каре. — В Риме эта форма сохранилась лишь для некоторых особо привилегированных требований, но у многих других народов захват вещей должника является нормальным способом осуществления обязательств: такова, например, aussergerichtliche Pfaendung87 древнегерманского права.

Manus injectio, захват самой личности должника, представляет другой, столь же естественный по древним понятиям, способ такого [69] же осуществления: обязательство в то время связывало и подчиняло самую личность должника, как бы закладывало его самого кредитору. В случае неплатежа долга кредитор наклыдывает на него свою руку и уводит к себе, то есть делает как раз то, что составляет содержание manus injectio. Но по законам XII таблиц manus injectio совершается уже перед лицом государственной власти (“in jus ducito”). При нормальном положении дел магистрат присутствует лишь в качестве пассивного зрителя (так наз. addictio должника кредитору есть явление более позднего времени: и законы XII таблиц, и Гай говорят о простой ductio кредитора). Но должник может оказать кредитору сопротивление, кредитор может не обратить внимания на протест vindex’a, — и тогда участие и помощь магистрата могут понадобиться. Государственная власть, таким образом, уже присутствет при осуществлении прав, но не в целях разбора и суда, а в целях охраны порядка, то есть в известном смысле с точки зрения полицейской.

Если дело шло не о долге, а о вещи, если кто-либо завладевал чужою вещью, то лицо, у которого она была незаконно отнята, в древнейшее время должно было собственною силой возвратить ее себе. Но, конечно, в большинстве случаев оно наталкивалось на сопротивление, и тогда спор могла решить только реальная, физическая борьба сторон. Неверность исхода этой борьбы заставляла иногда спорящих идти или на мировую сделку, или обращаться к третейскому суду (совершенно так же, как в области уголовного права), но и то, и другое зависит от доброй воли обеих сторон, и потому, несмотря, быть может, на свою общую распространенность в жизни, является исходом необязательным.

Когда упрочившаяся и окрепнувшая государственная власть начинает обращать большее внимание на внутреннее устроение государства, распри частных лиц, их семей и родов по поводу всяких (уголовных и гражданских) обид начинают признаваться ею явлением нежелательным. И вот тогда-то на место прежнего неорганизованного порядка охраны прав устанавливается новый.

При этом, однако, мыслимы различные дороги. Большинство известных нам народов, запрещая месть и самоуправство, создают постепенно особые судебные органы, которые и решают споры от имени государства, выводя свою компетентность и силу не из какого-либо соглашения сторон, а из понятия государства и власти. Говоря иначе, государственная власть, запрещая самоуправство, сама берет на себя решение споров и защиту попранных прав.

[70] Римский народ, однако, избрал себе иной путь — не путь создания государственных судов, а путь усвоения и обобщения института третейских судов. Древнейшая римская государственная власть лишь прекращает физическую борьбу сторон и затем заставляет спорящих так или иначе прийти к соглашению о третейском суде, который затем и разберет спор по существу.

Все это и отражается, как в драматической картине, в описанном выше ритуале legis actio sacramento. Прежде всего, государственная власть не вызывает ответчика; она появится только тогда, как стороны сошлись сами. В акте vindicatio и contravindicatio стороны обращаются отнюдь не к магистрату со своими заявлениями, а исключительно друг к другу; каждая из сторон готова от слов перейти к делу: каждая накладывает на вещь свою vindicta, которая является символом копья; обе готовы вступить в реальную борьбу за вещь. Но в этот момент вмешивается государственная власть своим приказом: “mittite ambo rem!”88. Борьба прекращена, и сторонам ничего другого не остается, как вступить на тот путь, который, как сказано, был и без того уже частым, — на путь соглашения о третейском суде. Это соглашение и создается посредством provocatio sacramento и окончательно заключается в торжественном акте litiscontestatio. Собственный разбор и приговор произойдет уже у третейского судьи (judex privatus), in judicio; производство же in jure является историческим отложением того времени, когда государственная власть ставила своей задачей только предотвратить возможную борьбу сторон и перевести спор на путь мирного разрешения. Вместе с тем опять-таки выясняется административно-полицейская цель начальственного участия магистрата.

Если pignoris capio и manus injectio возникли как формы для осуществления долговых претензий, то, напротив, несомненно древнейшей сферой legis actio sacramento были именно споры о вещи, то есть о праве собственности. Перенесение этой формы на иски из обязательств явилось продуктом уже дальнейшего развития.

В историческое время судьями in judicio являлись светские частные лица. Однако, название процессуального залога sacramentum и известие о том, что он шел первоначально в кассу понтификов, а также то обстоятельство, что в более позднее время словом sacramentum обозначается присяга солдат, — все это заставляет предполагать, что в эпоху доисторическую legis actio sacramento имела [71] иной характер. Sacramentum и здесь, вероятно, представляло присягу сторон: остановленные властью в начале борьбы, стороны подтверждали свои претензии присягой, и тогда естественно возникал вопрос, кто из них присягнул ложно, а это подлежало, как указано выше, суду понтификов. Признанный присягнувшим ложно должен был уплатить известный штраф, как сумму expiatio89. По мере прогрессировавшей эмансипации светского права от сакрального эмансипировался и гражд. процесс: исчезла присяга, а прежний сакральный штраф превратился в денежный процессуальный залог; вместо понтификов судить in judicio стали светские judices privati90.

Рассмотренные три формы legis actio являются древнейшими; своими корнями они уходят далеко вглубь доисторических времен. Напротив, две последние формы принадлежат уже к новейшим историческим наслоениям. Legis actio per judicis postulationem есть упрощенная форма, при помощи которой можно добиться приговора без риска для той или другой стороны потерять сумму процессуального залога, и именно этому обстоятельству она, вероятно, обязана своим происхождением. Legis actio per condictionem является уже бесспорным созданием республиканской эпохи.

Изложенный анализ древнеримских процессуальных форм показывает нам и в этой области переходную стадию: с одной стороны — сильны еще переживания времен примитивного самоуправства, с другой стороны — государственная власть уже начинает проявлять свою деятельность в смысле регламентирования частных отношений. Во всех областях мы присутствуем при зарождении правового порядка, при его первых, еще нерешительных шагах».

Разумеется, для Покровского, воспитанного в условиях российской действительности римские установления в области судопроизводства кажутся странными. Естественно, всяк кулик свое болото хвалит. И непонятное и чужое кажется нам худшим чем свое и привычное. В данной ситуации естественно желание человека объявить непривычное – скверным, примитивным. Тем более, что в обществе до сих пор распространено заблуждение о неуклонности исторического прогресса. И народы, отстоящие от нас на большой промежуток времени назад естественно представляются нам куда менее развитыми, нежели близкие нам по времени. Однако невозможно игнорировать тот факт, что такого рода судебные процедуры сохранились в Риме даже при империи, а в англосаксонских странах существуют без особых изменений и поныне. Кроме того, предлагаю не проходить мимо того факта, что в современных Риму и даже более древних деспотиях суд осуществлялся именно более привычным Покровскому способом. При этом государственная власть особо и не заботилась о том, чтобы тщательно регламентировать судебную процедуру. Государственная власть – деспот – попросту пользовался безусловно подвластной ему силой.

Стоит заметить, что в законодательствах древних деспотий процессуальным нормам уделено сравнительно мало места. Так в законах Хаммурапи данному вопросу посвящены в лучшем случае 5 параграфов. В то время как в Риме в 12 таблицах целых три первых таблицы посвящены исключительно регламентации судебной процедуры. Зато законы Хаммурапи весьма много места уделяют регламентации и закреплению статусных привилегий, даже испрашивать которые 12 таблиц прямо запрещают.12 таблиц в деле регламентации частной композиции ограничиваются ее лимитированием, по-видимому, с тем, чтобы никто не испрашивал себе в качестве компенсации заведомо излишнего. В то же время законы Хаммурапи устанавливают для каждого случая свою четкую цену.

Покровский, как и другие исследователи (например, Новицкий в учебнике прямо заявляет, что для него и других ученых это является загадкой…), не в состоянии дать ответ на вопрос – откуда и зачем пошло правило делить судебный процесс на две стадии. И это не удивительно. В условиях существования государства как корпорации, присвоившей себе эксклюзивное право судить и применять силу, естественно то, что судебный процесс проходит в один прием. Истец, кем бы он ни был, обращается за защитой своего интереса к государю, опосредованному назначенным им же судьей, и тот от имени государя по данным им же законам судит кто прав кто виноват, и назначает виновному наказание. При этом зачастую игнорируются пожелания истца, общественное мнение, прочие несущественные факторы. Все просто. Есть схема, закон, предполагающий состав преступления и санкцию, назначаемую в каждом отдельном случае. Чего огород городить?

Однако не то в республике. Дело в том, что в республике, в высокоэнтропийной общине, права использовать безусловную силу нет ни у кого. Всякий желающий применить силу принужден заручиться согласием, а если надо и поддержкой всей общины. Именно из этого, на мой взгляд, и происходит необходимость деления процесса на стадии. Вот что пишет тот же Покровский: «Странною, но вместе и характерною, чертой описанного древнеримского процесса является, прежде всего, разделение его на две стадии — на jus и judicium. Магистрат, перед которым дело начинается, не сам его решает, а передает на разбор и решение другому, и притом частному, лицу (judex privatus). Казалось бы, можно было обойтись или без первого (jus), или без второго (judicium). Надлежащее объяснение этого явления вызывает большие затруднения.

Спорно, прежде всего, время возникновения этого деления: есть ли оно исконное явление римского процесса или же представляет собою установление какого-либо более позднего исторического времени? Многие полагают, что оно было постоянным свойством римского процесса, возникнувшим еще во времена доисторические, что уже в период царей судебное разбирательство делилось на эти две стадии. Другие, напротив, думают, что в царский период деления не было: царь сам разбирал и сам постановлял свой приговор; деление же на jus и judicium возникло лишь в эпоху республики.

Не менее спорен и самый смысл этого деления. Из какой идеи оно вытекает и каким целям оно служит? Наиболее распространено мнение, что оно имело, так сказать, конституционное [68] назначение: передача разбора по существу в руки особого присяжного судьи должна была гарантировать спорящих против пристрастных приговоров магистратов; с этой точки зрения, деление процесса должно было возникнуть не ранее установления республики.

Быть может, подобная идея гарантии способствовала сохранению этого деления в течение более позднего времени, но едва ли она вызвала его к жизни. Некоторые другие столь же характерные черты legis actiones указывают, как нам кажется, на совершенно иное происхождение как этого деления, так и всего строения древнеримского процесса. Чтобы найти ключ к его пониманию, мы должны заглянуть далеко назад — в сумрак того времени, когда государство далеко еще не было всем в зарождающемся обществе».

Некоторый свет на данный вопрос на мой взгляд может пролить следующее размышление Покровского: Гай сообщает, прежде всего, что древнейшей формой гражданского процесса были в Риме так называемые leges actiones. Почему процесс этого периода называется legis actio, на этот вопрос Гай дает двойственный ответ: или потому, говорит он, что эти формы процесса были созданы законом (“vel ideo quod legibus proditae erant”), или потому, что в них претензии спорящих сторон должны быть выражены словами того закона, на который они опираются (“vel ideo ipsarum legum verbis accommdatae erant”); так, например, предъявляя иск о порубке ветвей, нельзя было говорить “vites”, а надо было употребить слово “arbores”, ибо относящийся сюда закон XII таблиц говорил только de arboribus succisis69. Несоблюдение надлежащей формулы влекло за собой полную потерю процесса».

Таким образом, мы видим, что перед магистратом иск должен быть совершенно четко обозначен. Гай уверяет, что даже и слова должны быть совершенно определенными. Покровский же, однако, оспаривает это мнение: «Однако, ни то ни другое объяснение Гая не может быть принято, ибо в то время, к которому относится зарождение этих форм суда, мы не можем предположить существования такого большого количества законов, leges, которые регулировали бы и ход производства, и самое гражданское право с надлежащими подробностями. Вероятно, “lege agere” в древнейшее время обозначало просто — действовать, осуществлять право законным образом в противоположность незакономерному насилию».

Что ж. Для меня уже стало привычным то, что ТСЭ заставляет не делить мир на противоположности. На мой взгляд, правы оба. И потому думается мне, что деление процесса на две части органично для недеспотической организации суда.

Следует заметить, что по законам 12 таблиц даже преступления, караемые смертью, даже измена – предательство Рима – разбираются на собрании центурии. Коммиции. Вероятно, что в начале Рима все споры разбирались в коммициях. Те, кто наблюдал споры между знакомыми людьми, мог заметить, что в пылу спора вспоминаются все старые обиды. Нет ничего труднее, чем удержаться в рамках определенного конкретного конфликта. Спор, начавшийся из какого–нибудь пустяка, может перерасти в тяжелый конфликт, с вспоминанием грехов предков до седьмого колена. Безусловно, в случае, если при таком споре в разбирательстве участвует достаточно много народа ( а 100 человек – это много) спор может перерасти и в вооруженное столкновение. Что конечно неполезно для общины.

Поэтому, спор должен был быть ограничен определенными рамками. И эти рамки как раз и назначались авторитетным выбранным лицом – магистратом – при слушании дела ин юс. Литисконтестация завершала слушание. Стороны договаривались о предмете спора, о конкретном обвинении, о том, какие доказательства они желают привести в свою пользу, и это закреплялось свидетельством. Таким образом, на собственно разбирательстве спор шел именно об определенной вещи или обстоятельстве, которое было скреплено свидетельством и магистрата, и свидетелей. Эти последние и не позволяли бы на судоговорении менять предмет спора, обвинение, квалификацию действий оппонента. Именно этим, на мой взгляд, и объясняется то, что свидетельствует Гай. А именно, то, что иск должен быть предъявлен в строго определенных выражениях. Ведь только это давало возможность избежать при судоговорении губительных для точности суда двусмысленностей. (Следует вспомнить, что двусмысленности Аристотель относит к софистическим опровержениям…[22])

Пока община мала, в разрешении конфликтов может участвовать и вся центурия. Но высокоэнтропийная организация общественной жизни приводит к неуклонному и бурному ее росту. Много людей – много споров. Собирать всех для каждого суда становится неудобно. Кроме того, люди перестают вариться в маленьких котлах своих центурий. Связи между людьми разветвляются. Поэтому и суды изменяются. Теперь магистрат направляет тяжущихся к особо избранным ранее народом судьям. Устное же свидетельство очевидцев разбирательства ин юс заменяет письменная формула. В ней магистрат определяет предмет спора, приведенные доказательства, и смысл разбирательства – если окажется, что приведенные АА аргументы справедливы, то НН должен заплатить ему столько-то. Если нет, то АА теряет иск.

Эта особенность процедуры кажется мне очень важной. Она присутствует до сих пор в суде англосаксонских стран. И действует как при разбирательстве гражданских дел, так и дел, относимых российским законодателем к уголовным.

Очень важно и то, что в случае римского права, а также и англосаксонских судебных систем деления дел на уголовные, гражданские, и – тем паче – административные! – НЕТ. Всякое дело рассматривается в две стадии. Всякое дело четко определяется ин юс. И именно доказывание определенного ин юс составляет задачу обвинителя или истца. В обязанности ответчика входит только лишь доказать, что именно данный иск неправомерен. Именно данное конкретное обвинение не доказано. И это заставляет истца или обвинителя весьма тщательно подходить к предмету иска или обвинению. Ведь в случае неточности, за которую, конечно же, уцепится ответчик или обвиняемый, иск теряется, а деяние, в котором обвиняется лицо, оказывается более неподсудным, ибо дважды судить за одно нельзя. В этом случае объективный преступник оказывается защищенным тем самым законом, который должен был его покарать. Общество же оказывается незащищенным.

Однако, вышесказанное позволяет выделить еще один основополагающий принцип римского судопроизводства. А именно принцип классической логики ТРЕТЬЕГО НЕ ДАНО. Ответчик либо обвиняемый может быть либо виноватым, либо правым. Если вина не доказана – значит, ее нет. Отсюда и запрет на повторное разбирательство одного и того же дела. Отсюда и требование точной формулировки иска. К этому стоит присовокупить и правило о том, чтобы требования не превышали законных. Требуешь лишнего – не получишь ничего. Суд не может становиться дубиной бьющей наугад. Если вина не доказана, то человек невиновен. Если человек невиновен, то обвиняющий его вновь – клевещет и злословит невиновного. А значит, к нему позволено применить закон 12 таблиц о том, «кто злую песню распевает…». У весов правосудия только два положения.

Так же это связано и с тем, что суду некогда и невозможно вести следствие по всевозможным делам. Человек, идущий в суд, должен четко представлять себе, по какому поводу его туда вызывают. В чем его собираются обвинять, чего требовать. Отсюда и принцип необходимой достаточности обвинения (иска). Действительно, невозможно представить в Риме весьма распространенную у нас переквалификацию дел в суде[23]. В Риме действовал принцип ТРЕБУЕШЬ ЛИШНЕГО, НЕ ПОЛУЧАЕШЬ НИЧЕГО. Так, Дождев пишет: «фиксированный характер предписания судье приводил к тому, что, если из указанных фактов не следовало, что ответчик должен истцу именно то, что тот от него требует, судья был обязан вынести оправдательное решение. Так, если сумма долга составляет 90 , а истец требует сто, ответчик будет оправдан. Поскольку факт не подтвердится. Судья в этом случае не мог присудить ответчика к уплате 90 , которые он действительно был должен, и истец проигрывал процесс (rem perdit) как необоснованный (causa cadit). Требование большего, чем следовало по праву, - плюрис петецио – вело к утрате самого права, поскольку повторное вчинение иска по тому же делу не допускалось. … плюрис петицио может относиться к объекту, сроку, правовому основанию, месту….»*(стр. 206)

Таким образом, получается, что судья или судьи во время процесса только лишь оценивают доказательства. И действительно, разве дело судьи обвинять? Конечно, нет. Его дело судить. Кто прав, кто не прав. А в чем именно правота или неправота сторон – не его дело…Судья не обвинитель, и не адвокат.

Вполне естественно потому и то, что в Риме не знали института «доследования». Одно обвинение – один приговор. Надо сказать, что ранние законодательства деспотий были вынуждены также придерживаться этого принципа. Так кодекс Хаммурапи гласит: «5. если судья будет судить судебное дело, постановит решение, изготовит документ с печатью, а потом свое решение изменит, то этого судью должно изобличить в изменении решения, и он должен уплатить сумму иска, предъявленного в этом судебном деле, в 12-кратном размере, а также должен быть в собрании поднят со своего судейского кресла, и не должен возвращаться и заседать с судьями на суде».

Следует вероятно отметить в связи с этим тот факт, что в отличие от римского древнего кодекса – 12 таблиц – кодекс Хаммурапи, весьма детально подходя к описанию преступлений, и соответствующих им наказаний, почти ничего не говорит о судебной процедуре. Действительно, жителя деспотии весьма мало волновали процедурные вопросы. Самое большее, что он должен был знать, было то, что деспот считает преступлением, и какое он за это положил наказание. А как и кто будет его судить, человеку и так было ясно. Судить будет деспот, руками своего чиновника. Чиновник же судит строго как деспотом велено. То есть по закону. Закон дан деспотом, деспот – божество. Божество не ошибается.

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.