Сделай Сам Свою Работу на 5

Индивидуализм и социализм





Pierre Leroux

De l'individualisme et du socialisme

 

(1834. – После резни на улице Транснонен.)

 

В наше время случается, что даже самые храбрые сердцем, те, кто особо тверды в вере в святой прогресс, теряют уверенность, и чувствуют себя переполненными отвращением. В 16-м веке, когда кого-то убивали во время гражданской смуты, то это было во имя Бога и с распятием в руке. Это случалось из-за вещей, имеющих высший смысл, вещей, которые, поскольку они формируют наше убеждение и нашу веру, поэтому они закономерно управляют нашими поступками, и нам нечего делать, как повиноваться им, и даже самые лучшие стороны нашей натуры отступают невольно перед божественной волей. Во имя какого принципа посылают сегодня по телеграфу безжалостный приказ, который превращает солдат-пролетариев в палачей их собственного класса? Почему наша эпоха видит жестокость, которая заставляет вспомнить о Варфоломеевской ночи? Почему люди доведены до грани такого фанатизма, который заставляет их холодно убивать пожилых людей, женщин и детей? Почему Сена несет трупы, и мы вспоминаем аркебузную пальбу из окна Лувра? Не во имя бога и вечного спасения делается это. Это делается во имя материальных интересов.



 

Кажется, наш век стал настолько ужасен, что мы превзошли преступления наших отцов. Те, кто убивают, как Карл IX или Торквемада, от имени веры, от имени церкви, потому что полагают, что бог желает этого, потому что имеют фанатический дух, вдохновленный страхом перед адом и надеждой на рай, имеют в душе нечто возвышенное и великодушное, что оправдывает их преступления. Но людей полных страха, и из трусости ставших жестокими; полных жажды владеть богатством, которое нельзя унести с собой на небо, и ставших свирепыми от жадности; не имеющих никакой веры в вечные ценности, не находящих разницы между справедливым и несправедливым, и в полной моральной дезориентации цепляющихся за прибыль с интенсивностью, конкурирующей с самым горячим фанатизмом, и при этом черпающих из этих мелких чувств энергию, достаточную, чтобы повторить самые кровавые дни наших религиозных войн, увидели мы сегодня. Никогда прежде мы не были свидетелями таких дел.



 

Кто же такие эти победители, которые вышли на сцену сегодня? Во имя какой идеи они уже объявили, что дадут потомству имя потерянного поколения? Каков тот двигатель, созданный ими, чтобы одержать эту победу? Это не идея, не принцип. Все знают что это. Для всех не тайна, что великие слова "порядок" и "справедливость" сегодня скрывают лишь торговые интересы. Допустим, что бизнес идет плохо, поскольку реформаторы встали на его пути - значит, надо объявить войну реформаторам. Если рабочие Лиона объединяются, чтобы защитить размер их зарплаты – тогда объявляют войну, войну до конца против рабочих Лиона. Всегда у истока всех этих событий лежат торговые интересы. В сегодняшние траурные дни, вспоминается, как часто в прошедшие три года людям говорили: вот святая, правая, законная идея, на основании которой вы можете убивать людей. И хоть это не соответствует действительности, но накануне каждого акта насилия им кричат: завтра ваша прибыль будет уменьшена, ваши счета будут меньше, ваше материальное положение уже под угрозой. Всегда этого было достаточно, чтобы мы увидели лавочников во всеоружии, с винтовкой с двойным стволом, чтобы прицелиться наверняка и убить двоих вместо одного на веселой охоте среди городских кварталов. Есть ли в таком зрелище что-то, что может поколебать наши убеждения, что заставит нас сомневаться в прогрессе? Поскольку мы уже доведены до гражданской войны, должны ли мы жаждать гражданской войны, как наши предки, осознавая ее жестокий, но религиозный характер, купаясь в крови, с глазами, поднятыми к небесам? Нет, в негодовании, которое, согласно Бональду, часто посылает невинного и виновного, вперемешку, к вечному судье, поскольку отвергает бренное перед вечным, мы должны сожалеть о существовании монстра эгоизма, у которого нет ничего от бога, у которого, как у гарпии, есть только голод его живота!



 

В прошлом было дворянство, и было духовенство: у дворянства был принцип не заниматься ремеслом и торговлей, духовенство осуждало ростовщичество, и расценивало как низшее сословие торговцев. Были, конечно, и тогда люди, которые не знали никакой другой морали, чем их собственные корыстные интересы, и никакой другой меры вещей, чем их торговый баланс. Но не они задавали тон, и не они устанавливали законы для общества. Они не были арбитрами и законодателями. Если они хотели подняться выше, и применять их узколобые правила более широко, они становились смешны, и поэты с удовольствием использовали их образы в комедиях и сатирах, в которых они были поставлены ниже лакеев. Сегодня эти люди играют ведущие роли. У того же самого общества нет никакого другого закона, никакого другого основания, ни цели, чем удовлетворение их запросов. Чем заслужило человечество господство торговцев? Иисус Христос однажды выгнал торгующих из храма. Сегодня нет никаких других храмов, чем храмы торговли. Дворец Фондовой биржи заменил Нотр-Дам, и мы не знаем никакой другой иконы, чем кассовые книги с двойной бухгалтерской записью. Теперь приходят из магазина в палату депутатов, и вносят в общественные дела дух прилавка. Наши предки вели крестовые походы: а мы мудро подсчитываем, почем для буржуа завоевание Алжира, и с удовольствием оставляем англичанам цивилизовать Африку, если это может быть чуть более дорого. Призыв Святого Винсента де Поля к Генеральным Штатам кажется глупым: вопиющая несправедливость возложить на богатых содержание детей, которых оставляют бедные! Так как деньги - все, и клан буржуа заменил дворян и священников, не удивительно, что кровь одного буржуа кажется нам не менее ценной, чем кровь тысячи пролетариев, и разве не абсолютно естественно, ставить торговый интерес на один уровень с человеческой жизнью? Я убиваю, говорит торгаш, потому что я потерпел ущерб в моих делах: это - компенсация за потерю, которую я ощущаю. Таким образом, Шейлок был прав, когда хотел торговать человеческой плотью: разве она не была куплена?

 

Нельзя поэтому переоценить приземленность нашего столетия. Материальные интересы - вот руководящая идея общества сегодня. Многие передовые мыслители своими руками позорно устранили из своих программ моральное и интеллектуальное улучшение людей, чтобы сохранить только улучшение материального их положения.

 

Таково ли положение, что мы будем все больше погружаться в это болото, что позор уготован для Франции, для нации, которая, провозгласив перед всем миром принцип братства всех людей, превращается в то, что Наполеон с презрением называл нацией лавочников, которая утверждает свою ненасытную гегемонию, благодаря наглому нахрапу армии рантье?

 

Но есть люди благородные сердцем, люди полные высоких дум, которых ужасает положение вещей. Они вопиют к нам: неужели мы катимся к древнеримской развращенности и низости варварства, несмотря на восемнадцать веков христианства, на все достижения промышленности и науки?

 

Именно к этим людям, с благородным сердцем, но со сметенным духом, я намереваюсь обратиться, погрузившись в политическую экономию, или материальный аспект общественной жизни. Во-первых, сегодня я попытаюсь указать на дух стяжательства, который демонстрируется представителями буквально всех классов, который среди власть предержащих расцвел в ужасающих размерах под защитой штыков наших солдат. В последующих статьях я попытаюсь продемонстрировать, что поскольку в наше время социальный вопрос предстает, прежде всего, как вопрос материального благосостояния, это значит, что социальная наука близка к его решению.

 

II

 

Прежде всего, мы можем сказать, что та исключительная озабоченность материальными вещами, которая правит бал сегодня, что тот тип доминирования эгоизма и мира материального не является чем-то, что должно удивить или обескуражить нас. Во все эпохи перемен обновление мира материальных вещей было одной из форм прогресса. Каждый ключевой этап эволюции человеческого общества есть одновременно прорыв и в материальном, и в моральном, и в интеллектуальном направлении, он обязательно содержит изменения по всем трем направлениям. Например, было бы абсурдно считать, что становление Христианства или любая другая великая религиозная революция связаны исключительно с новшествами в их символе веры, с изменениями в отношении духовного аспекта, а не в более приземленных вещах, связаны лишь с моральным аспектом и идеям, но не материальными интересами. Так мыслят те, кто слышал об основании христианства только в проповеди их священника, но это невозможно для знатока истории. Христианство могло бы сказать: «Мое царство не от мира сего. Но перемены в мире горнем, властно потребовали перемен в конституции мира материального, что подвигло людей к поискам еще таинственного будущего». Внутри языческого общества, основанного на индивидуализме и рабстве, христианство выдвинуло образ жизни ессеев и дало образец справедливого сообщества. Эта новая форма материальной жизни привела к распаду языческого общества, ниспровержению римского мира, показала бессмысленность рабства и привела к его отмене. А разве в эпоху Реформации мы не наблюдали подобного процесса? Разве мы не видели тогда Христианство, которое пыталось обновиться, ведя борьбу с Церковью за контроль над благами земными? Материальные интересы играли огромную роль в Реформации. Реформация началась в 14-м веке с ожесточенной общей борьбы в Европе против религиозных орденов. Это были религиозные организации, которые представляли собой коммуны без женщин и детей, которые, следовательно, были только исключением в общественной жизни, в то время как за пределами этих коммун существовало огромное настоящее человеческое общество. Однако они накопили такую значительную часть собственности, что все остальное общество больше не могло нормально жить. Поэтому было необходимо забрать у них монополизированные землю и орудия труда. Таким образом, во все переломные великие эпохи мы находим поставленным вопрос материальных отношений.

 

Сегодня очевидно, что то, что было только второстепенной особенностью предыдущих революционных изменений, должно стать характеристической чертой нового движения. Во истину: чего мы хотим, и куда мы движемся, веруя в силу пророчеств? Тот, кто неотступно следует за Иисусом Христом по причине чуткого сердца, а не как бессмысленный подражатель, тот не скажет так уверенно, что Царство Божие нельзя найти на земле[1]. Тот понимает, что эпоха его пришествия все ближе и ближе. Не зря стоицизм Зенона вместе с христианским стоицизмом отправлены в музей. Эти две доктрины, а скорее одна и та же доктрина, сегодня не имеют социального значения. Ими был начат великий путь, которым Гуманизм должен был дойти до наших дней. Но там, где мы очутились сегодня, земля и небо начинают терять связь. Поэтому, вместо того, чтобы вернуться к начальному пункту движения, и к полному исходу из нас Иисуса Христа и Зенона, мы должны усилием мысли и энергией души преобразовать землю таким образом, что справедливость небес будет править на ней, и чтобы найти на ней в один прекрасный день все то, что небеса сулили нам.

 

Идея мира лучшего, чем существующий мир, мира равенства и братства, мира без хозяев и рабов была сформулирована и провозглашена человечеству Христианством. Христианство дало надежду людям. И человечество мистически прозрело свою судьбу, воскресило в памяти воспоминание о своей колыбели, о простой и естественной свободе, о прошедшем Золотом Веке, Эдеме или изначальном рае. Христианство дало ясное и определенное ощущение грядущего Золотого Века, рая на земле, где восторжествует добрая воля, а зло потерпит поражение, и где человек, оправданный словом божьим, снова найдет счастье и будет обладать вечным блаженством. Этим пророческим видением христианство разделило общество на две части. Верующих, равнодушных к земным радостям, и может только использующих их, чтобы достичь полного равенства или коммуны, где нет частной собственности, коммуны, как прообраза того, что когда-то будет обретено на небе. И светское общество, которое продолжало, обучаемое и направляемое в духовном плане религией, вести обычную человеческую жизнь. Теперь Реформацией и Просвещением сообщество верующих разрушено. Сегодня есть только одно общество. Поэтому я повторю: разве не ясен вывод? Разве не очевидно, что те принципы мироустройства, которые были предсказаны религией, и воплощения которых ждали верующие на протяжении многих веков, должны быть все более и более ясно осознаны тем единственным обществом, которое существует сегодня? Иначе Гуманизм пришел бы в упадок и деградировал, Христианство оказалось обманом и химерой, и все, что случилось за восемнадцать минувших столетий, было бы комедией и обманом. Поэтому приход равенства и справедливости на Землю предопределен.

 

Христианство, Реформация и Просвещение следуют друг за другом как акты одной драмы, которая идет к своей развязке. Те, кто смотрят на историю, как на случайным образом перетасованные листы, как правило, находят противоречащим и несвязным то, что гармонично и непрерывно. Многие озадачены, прослеживая, как Реформация сменяет католицизм, и Просвещение Реформацию. Они видят в этом процессе только отрицание, непоследовательность и отсутствие ясной цели! Это связано с тем, что они не понимают исторических циклов и истоков явлений. Для них здесь лишь смерть, лишь небытие в этом чередовании контрастов, в то время как для нас, это - жизнь. Их глаза покрыла тьма там, где ослепительный свет сияет в наших. Ибо разве есть противоречие между актами одной драмы, между связанными и последовательными фазами единого процесса? Здесь необходимо лишь в достаточной степени приподняться над обыденным, чтобы в один миг уловить и рассмотреть душу процесса в целом. Любой, кто просвещен, в силах это сделать. Мнимый сумбур сменяющих и отрицающих друг друга Католицизма, Реформации и Просвещения не очень таинственная загадка, смысл которой было бы трудно обнаружить. Сначала мы видим, как христианство вздымает над миром свой мистический рай, как семя, которое зарождается в небесах, и ждет, пока ветры не прольют его на землю. Позже явилась Реформация, и распространила знание об обещанном рае среди простого народа. И не стесняясь потратиться везде, где теплится духовная жизнь, она создала единый народ, поднятый на духовную высоту. В свою очередь приходит Просвещение. Оно углубляет уровень понимания пророчества, и, в конце концов, дает интерпретацию царства Божьего на Земле, как постоянного самосовершенствования. Таким образом, Христианство, Реформация и Просвещение шли к одной цели, они выполняли одну и ту же работу, но на разных ее стадиях. Мы - последняя волна, которую рука Бога плеснула на берег времени, но мы ощущаем и влияние предыдущего развития. И очевидное каждому противостояние трех великих предшествующих нам эпох, на которые распадается предыдущий ход истории, является залогом того прогресса, который не минуем.

 

Поэтому ясно, повторю, что появление равенства и справедливости на Земле предопределено. Товарный капитал сам по себе ни хорош, ни плох. Все метафизики пришли к тому, что стали видеть в материи и в материальном теле предельную точку приложения сил, место, где разум на своей границе находит другой разум, и они взаимно раскрываются друг другу. Материя и материальные тела - это область проявления наших внутренних способностей, необходимые средства для их проявления, среда, в которой они являют себя нам. То, что в нас, в каждом из нас есть некая сила, кем бы она ни была создана, которая заставляет нас действовать, которая созидает наш дух и выходит за пределы той бренной вещи, которую мы называет нашим телом, для меня очевидная истина. Но в действительности дело обстоит так, что эта сила, или в этой жизни, или в наших предыдущих или будущих жизнях, проявляет себя лишь через посредство материальных тел, потому что она имеет некий предел, за который не может перейти. Христиане в лучшие дни Христианства, а, впрочем, и на всем протяжении истории Христианства, никогда не представляли, как может действовать душа после Страшного суда без телесного воскрешения. Они всегда верили, что человек, согласно выражению Боссюэ, есть единство души и тела, что разум обречен жить в теле. Одни только манихеи, преувеличивая и искажая спиритуализм, впадали в ошибку приписывания материи качеств абсолютного зла. Естественно, вследствие этой ошибки они потерпели поражение от империи зла, желая спастись из нее.

 

Таким образом, обращаемся ли мы к религиозным традициям и к прошлому Человечества, или принимаем к рассмотрению только современность, наиболее распространенные народные убеждения нашего времени, мы вынуждены признать, полностью отказавшись от отрицания пользы товарного капитала, что ни одна из наших самых благородных способностей не может быть осуществлена без посредничества этих товаров.

 

А из этого следует, что все, в ком слова философов пробудили вкус к духовной жизни, к тому, что составляет достоинство человека, должны с полным сознанием своей правоты устремиться к завоеванию товарного капитала.

 

Когда пролетарий стремится обладать товарным капиталом, то он лишь желает утвердить свое достоинство, свое качество человека, свою свободу, свою независимость. Поскольку пролетарий осознает, что без этих вещей он только подчиненный, что, если можно так сказать, лишь торгуя своим телом, он больше похож на домашнее животное, чем на человека.

 

Это - то же самое чувство, которое толкает тех, кто производит эти товары, сохранять их. Конечно, мы не апологеты богатых классов, мы с народом, и мы всегда будем за бедных против привилегий богатых. Но мы знаем, что, безотносительно беспринципности и эгоизма, которые царят в этих классах, люди, абсолютно развращенные и плохие, являются в них исключением. В борьбе пролетариата против буржуазии, или тех, кто не обладает средствами труда против тех, кто обладает ими, кажется на первый взгляд более очевидным, что буржуазия скорее, чем пролетарии, обладает чувством индивидуальности и свободы. Богатые уже обладают свободой, и они защищают ее. В то время как пролетарии столь угнетены и далеки от свободы, что любой тиран, который пообещает, обогатив их, дать пролетариям свободу, может, благодаря их невежеству, сделать из них на некоторое время своих рабов.

 

Следовательно, мы будем считать правильным и обоснованным стремление тех, кто обладает свободой и индивидуальностью, сохранять их. Но разве эти люди не согласятся считать в равной степени справедливым и законным желание тех, кто лишен свободы, получить ее?

 

Таким образом, как мы сказали, существует смысл и оправдывающие обстоятельства в борьбе за товарный капитал, которая даже на первый взгляд является доминантным признаком нашей эры, и которая опозорила бы ее, если не принимать в расчет все то, что было раскрыто, если не принимать в расчет величину религиозной необходимости такой борьбы. Стремление к товарному капиталу нисколько не безнравственно, а скорее наоборот, поскольку оно есть результат и следствие всего предыдущего развития человечества.

 

Конечно, мыслители, которые видят лишь одну хорошую сторону в человеческой натуре - бескорыстие, должны счесть нашу эру прискорбной во всех отношениях. Ибо где они найдут чистое бескорыстие? Несомненно, найдут в своих сердцах и в сердцах определенного числа щедрых натур, которые составляют лучшую часть человечества. Но общество, рассматриваемое в своей массе, в его самом реальном аспекте, не оправдывает их надежд. Бескорыстия в религиозном виде они не найдут ни среди богатых классов, ни среди бедных, ни у буржуазии, ни у пролетариев. Первые стремятся сохранять, вторые - приобретать: где же тут бескорыстие?

 

Чистое бескорыстие - это, может быть, благородная черта личности отдельного человека, но не человеческой натуры в целом. Человек, жизнь которого целиком прошла бы под знаком бескорыстия, был бы безумным существом. Равно как человеческий коллектив, единственным правилом которого было бы бескорыстие, в котором каждый индивидуалистический поступок был бы осуждаем, стал бы абсурдным обществом. Таким образом, любая идеология, основанная на бескорыстии, как основополагающем общественном принципе, любой законодатель, который выводил бы некоторые законы и общественные институты из этого принципа, институты и законы, которые в свою очередь и весьма вероятно, должны устанавливаться с помощью насилия над обществом, были бы ложными и опасными.

 

Напротив, общий принцип, который представляет и выражает человеческую натуру в полной мере - это принцип свободы и индивидуальности.

 

Наши отцы поместили на свое знамя слова: Свобода, Равенство и Братство. Позвольте их девизу оставаться и нашим девизом. Я уверен, они не выводили из этих слов, какова должна быть социальная система в отношении человека. Они не говорили: общество должно быть неизбежно организовано таким-то и таким-то образом, и мы собираемся приковать гражданина цепью к такой организации. Они говорили: общество должно удовлетворить индивидуальность во всем, это путь к всеобщей свободе.

 

Чувство свободы, как Восемнадцатый век и Французская революция понимали и провозглашали его, является огромным прогрессом по сравнению с бескорыстием или набожностью Христианства. Это был бы регресс, если бы сегодня распространилось желание установления деспотичной общественной организации согласно чьим-нибудь частным взглядам, вместо стремления к основанию общественной жизни на принципах индивидуальности и свободы.

 

Провозгласите систему, которая лучше всего удовлетворит индивидуальным требованиям и даст свободу для всех, и не бойтесь, что бескорыстия людского не хватит вам; поскольку такую цель будут чувствовать все, постольку это то единственное, что может пробудить бескорыстие сегодня. Но бескорыстие ради самого себя было бы столь же абсурдным требованием, как искусство для искусства, которое провозглашают некоторые литераторы.

 

III

 

Можно живописать портрет абсолютного индивидуалиста, как и абсолютно покорного человека одинаково ужасный и верный. Принцип власти, даже замаскированной под добрым именем бескорыстия, не лучше, чем принцип эгоизма, скрывший себя под добрым именем свободы.

 

Мы отвергаем всеми силами нашей души Католицизм во всех его новых воплощениях и формах. Цепляется ли он снова, питая, уж не знаю какие, ребяческие надежды, за старые обломки, которые покоятся в Риме меж вековых руин. Или в невероятном иезуитстве (лицемерии), пытается получить реинкарнацию в Робеспьере, и тем становится законным преемником папы Григория VII и инквизиции. И в то же время мы расцениваем как бич, не менее фатальный, чем папизм, существующую форму индивидуализма, индивидуализма английской политической экономии, который, от имени свободы, делает людей жадными волками между собой, и низводит общество до атомов, ставя все в этом мире, в стиле Эпикура, под власть случайности. Для нас любые папистские теории, равно как и индивидуалистические одинаково ложные. Они могли бы быть фатальными, если бы они не были одинаково бессильны. Папизм, мертвый на протяжении нескольких веков, не будет доминировать в течение всей современной эры. А современная эра, как мы уже показали, несет в себе надежду и семя какого-то общества, но не является разрушением и отрицанием всякого общества.

 

Свобода и Общество - два равных полюса социальной науки. Не говорите, что общество - только голый результат, ансамбль, объединение индивидуальностей. Иначе мы придем к тому, что мы имеем сегодня: ужасный коктейль, замешанный на бедности для самого большого числа людей. Теоретически могло бы быть еще хуже: когда общество перестает существовать, индивидуальность не имеет границ, а устремлению каждого не поставлено правило, вы можете прийти к всеобщему моральному нигилизму, к абсолютному сомнению, а в политике - к эксплуатации добра злом, к эксплуатации людей мошенниками и тиранами.

 

Но не говорите больше, что общество - это все, и что человек - ничто, что общество превыше индивидуальности, что граждане - ничто кроме некоторых приложений к обществу, винтиков общества, которые должны находить, к счастью или к несчастью, их удовлетворение во всем том, что способствует социальной цели. Не делайте из общества своего рода большое животное, молекулами или частями которого мы бы были: один головой, другие - животом, ногами, руками, ногтями или волосами. Не нужно желать, чтобы вместо общества, являющегося результатом свободной и непосредственной судьбы каждого, кто составляет его, жизнь каждого человека была бы функцией общественной жизни, которую вы себе вообразили. Ибо вы сможете достичь этого только путем насилия и деспотизма. Вы подвергли бы заключению человеческий дух, вы сковали бы его, пытаясь им управлять.

 

Не пытайтесь возвратить нас под руководство церкви, поскольку не напрасно человеческий дух в течение шести веков восставал против ее правительства, и отменил его.

 

Не пытайтесь применить к нашей эре то, что подходило прошлым эпохам, принципы власти и сакральной жертвы. Поскольку совершенно определенно, что власть и самопожертвование в предыдущей жизни Человечества были нацелены на то, чтобы прийти к индивидуальности, к личности, к свободе. Эти принципы были хороши в прошлом, но они были хороши лишь при том условии, что это приведет к цели. Как только Человечество достигло этой цели, их надо отменить, и мировое правительство должно уступить место другому способу организации.

 

Даже сегодня мы в плену у этих двух исключительных систем, индивидуализма и социализма, но, тем не менее, отталкиваемы и от свободы тем, что утверждает ее царствование, и от ассоциации тем, что проповедует эту ассоциацию.

 

Одни выдвинули принцип, согласно которому когда-нибудь не будет никаких правительств. Они заключили из этого принципа, что любое правительство уже сегодня должно быть поставлено в самые узкие рамки. Эти люди сделали из правительства незаметного клерка, которому вменено лишь реагировать на жалобы граждан. Более того, они провозгласили сугубо атеистический характер законодательства, и ограничили его роль урегулированием разногласий людей относительно материальных ценностей и распределения общественного продукта согласно настоящим отношениям собственности и наследования. Таким образом формируемая собственность стала основанием, на котором покоятся сегодняшние общественные отношения. Каждый удалился на свой земельный участок и стал там абсолютным и независимым сувереном. Все общественные механизмы сведены к тому, чтобы заставить каждого оставаться владельцем этого земельного участка, который он получил по праву наследования, по труду, удаче или в результате преступления в соответствии с принципом каждый сам по себе и для себя. К сожалению, результат такого отказа от любого социальной регулирования состоит в том, что не у каждого есть своя часть земли, что земельные владения некоторых имеют тенденцию всегда увеличиваться, в то время как других уменьшаться. Бесспорный результат этого - абсурдное и позорное рабство двадцати пяти миллионов совершеннолетних мужчин.

 

Другие, наоборот, видя зло, хотели вылечить его совершенно противоположным образом. Правительство, которое будто незаметный карлик в первой системе, становится теперь гигантской гидрой, которая охватывает в своих цепких объятиях все общество. Личность, которую мы видели абсолютно суверенной и свободной в первой системе, наоборот, является ничем большим, чем скромный и покорный предмет. Человек, который был когда-то независим, который мог думать и жить согласно велению своей природы, стал орудием, и только орудием; он жестко встраивается в систему, ему дается официальная идеология для веры и инквизиция, заглядывающая в его окно. Человек больше не свободное и непосредственное существо, он - инструмент, который не имеет своей воли, который, как околдованный, механически реагирует на требования общества, поскольку тень следует за телом.

 

В то время как приверженцы индивидуализма, укрывшись в своем эгоизме, радуются или утешаются на руинах общества, сторонники социализма[2] бодро маршируют к тому, что они называют эрой организованности, и всюду провозглашают, как они похоронят любую свободу и непосредственность под тем, что они называют организацией.

 

Первые, хотя они полностью в настоящем, полностью лишены будущего. Точно также они пришли к тому, что они не имеют никакой традиции, никакого прошлого. Для них предыдущая жизнь Человечества - только мечта без последствий. Другие, перенеся в исследования прошлого их идеи будущего, берут пример с наполненной гордынею католической ортодоксии Средневековья, они анафематствовали всю современную эру, Протестантизм и Философию.

 

Спросите приверженцев индивидуализма, что они думают о равенстве людей. Конечно, они не будут отрицать его важность, но для них равенство лишь неосуществимая химера. Они никоим образом не понимают необходимость его. Наоборот, их система имеет следствием только самое отвратительное неравенство. С этого пункта их свобода - ложь, поскольку только самое маленькое количество людей может наслаждаться ей. Общество становится в результате такого неравенства логовом мошенников и простофиль, сточной канавой полной порока, страдания, безнравственности и преступления.

 

Спросите приверженцев радикального социализма, как они согласуют свободу и власть. Что они сделают, например, в отношении свободы думать и высказываться. Они ответят вам, что общество - великое существо, в функционирование которого никто не может вмешиваться.

 

Таким образом, мы между Сциллой и Харибдой, между идеей правительства, концентрирующего в себе все устремления и всю мораль человеческую, и идеей правительства, лишившего себя своим же мандатом всех устремлений и всего связанного с моралью. Между непогрешимым Папой Римским с одной стороны, и ничтожным клерком с другой.

 

Первые называют свободой их индивидуализм, они с удовольствием назовут его и братством. Другие называют их деспотизм семьей. Сохрани нас от такого братства, в котором столь мало милосердия. Давайте избегать такой семьи, столь назойливой.

 

Необходимо признать, что никогда самые основы общественной жизни не были более подвергаемыми сомнению. Если сегодня кто-либо говорит о равенстве, если он указывает на нелепость сегодняшней меркантильности и страдания ей причиняемые, если он чернит то общество, где люди разобщены, где они не только чужаки друг для друга, но обязательно конкуренты и враги, то все у кого есть в сердце любовь к людям, любовь к народу, все те, кто дети Христианства, Философии и Революции, воспламеняются его словами и одобряют их. Но позвольте приверженцам радикального социализма перейти к изложению их тиранических теорий, позволить им говорить об организации нас в полки ученых и батальоны рабочих, позволить им дойти до выступления против свободы мысли, и в тот же самый момент вы почувствуете, как вас что-то отталкивает, ваш энтузиазм спадает, ваше чувство индивидуальности и свободы восстает, вы с досадой отшатываетесь обратно к существующему порядку от страха того нового папства, тяжелого и все поглощающего, которое преобразует Человечество в машину, где истинные живые натуры, индивидуальности не будут более значить ничего, вместо того, чтобы быть вершителями своей судьбы.

 

Поэтому всякий остается в недоумении и неуверенности, одинаково привлекаемый и отталкиваемый двумя противоположными перспективами. Да, симпатии нашей эры одинаково живые, одинаково энергичные, вопрос ли это свободы или равенства, индивидуальности или ассоциации. Вера в общество безоговорочна, но и вера в индивидуальность также бесспорна. В этом пункте заканчивается равное стремление к этим двум желаемым результатам, и начинается равновеликое преувеличение исключительно одного или другого, начинается одинаковое ужасание от индивидуализма или социализма.

 

Более того, эта ситуация не нова. Это уже существовало во время Революции. Самые прогрессивные люди чувствовали, каково положение вещей. Возьмите Декларацию Прав Робеспьера. Вы увидите, что там сформулирован самый энергичный и радикальный принцип общества в целях равенства всех. Но двумя строками выше вы также найдете в этом документе принцип защиты индивидуальности каждого, схоже выраженный самым энергичным и недвусмысленным образом. И не найдете ничего, что объединяло бы эти два принципа, что согласовывало бы их, возложенных таким образом вместе на алтарь. Не найдете ничего, что примирило бы эти два одинаково бесконечных и безграничных права, этих двух взаимно угрожающих друг другу противников, эти два непререкаемых и суверенных властных принципа, которые [вместе] взлетают до небес, и которые [отдельно] наполняют всю землю. Однажды провозгласив эти два принципа, вы не сможете избежать подчинения им, поскольку вы ощутите их законность сердцем. Но вы ощутите в то же самое время, что оба эти принципа, рожденные справедливостью, начинают ужасную войну. Так Робеспьер и Конвент лишь провозгласили их. В результате Революция стала кровавым театром их борьбы: ружье, повешенное на сцене, выстрелило.

 

Мы все еще в том же самом положении: ружье также висит на сцене. Наша душа есть добыча двух властных принципов, которые равны, хотя внешне кажутся противоречащими. Наше недоумение прекратится только тогда, когда социальной науке удастся согласовать эти два принципа, когда наши два устремления будут удовлетворены. Тогда огромная удовлетворенность займет место сегодняшнего мучения.

 

IV

 

Если же, в ожидании этого желанного момента, вы просите у нас наш символ веры, так мы только что уже вывели его, и мы готовы повторить. Вот он: мы ни индивидуалисты, ни социалисты, если взять эти слова в их крайнем смысле. Мы верим в индивидуальность, в личность, в свободу, но мы также верим в общество.

 

Общество не результат некоего договора. Лишь по той единственной причине, что люди существуют и имеют отношения между собой, существует и общество. Человек не делает ни одного действия и не формулирует ни одной мысли, которые не касались бы более или менее большинства других людей. Таким образом, сообщество людей неизбежно и благословлено.

 

Да, общество - тело, но оно - мистическое тело, и мы не его частички, но мы живем в нем. Да, каждый человек - плод на дереве Человечества. Но плод, хотя он и продукт дерева, тем не менее, самодостаточен и прекрасен сам по себе. Он сам содержит в сердцевине дерево, которое породило его. Он сам становится деревом, когда старое дерево упадет под натиском ветров. Именно он вольет новую кровь в меха природы. Так каждый человек несет в своей груди образ всего общества. Каждый человек есть в некотором роде проявление своего века, своего народа и своего поколения. Каждый человек - Человечество. Каждый человек - суверен. Каждый человек – закон. Для него закон создан, и выше него не может быть никакой закон.

 

Поскольку я живу целиком в атмосфере, и я не могу прожить ни секунды без дыхания, есть ли я часть атмосферы? Поскольку я не могу жить никоим образом, не будучи в отношении и в общении с внешним миром, есть ли я часть этого мира? Нет, я живу с этим миром и в этом мире. Вот и все.

 

Это именно так: потому что я живу в человеческом обществе и благодаря этому обществу, действительно ли я лишь зависимая часть этого общества? Нет, я - свобода, которой предписано судьбой жить в обществе.

 

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.