ЧАСТЬ I. МЕЧ СВЯТОГО БОРИСА 22 глава

– Я, владыко, хочу простить его за смерть сына, в которой и сам виноват, но не намерен отдавать то, что Олег потерял по своей вине, – плеснув раздражением, ответил князь. И совсем другим тоном продолжил: – Но я готов говорить с ним о том, как разделить отчие земли. И не только с ним – со всеми князьями Руси, со всеми отраслями единого корня.

– Ты задумал что-то новое, князь, – слегка обеспокоился епископ. – Всякий раздел грозит ущемить одних и породить зависть в других.

– Знаю, отче. Ведь были войны между братьями и при умных дедах наших, и при отцах. Но неужто мы неспособны улаживаться друг с другом иначе? Христиане мы или язычники, поклоняющиеся кровожадным идолам? Ты прочел мое письмо. Ты видишь – я каюсь. И от братьев своих хочу того же! Чтобы не с оружием шли один на другого, а спрашивали бы друг у друга совета и вместе решали. Если мы, внуки мудрого князя Ярослава, не можем владеть Русью сообща, без драк и обид, покоряясь один другому, и друг у друга рвем земли, то пусть лучше каждый полновластно держит свой кусок и покоряется Христовым заповедям! Христу покоряться не так обидно, – добавил Мономах с усмешкой. – Об этом хочу говорить с братьями, и для такого совета собрать их вместе. Чтобы договорились и крест целовали на том, что решим. Ну а кто после этого и крест ни во что поставит, тот будет жить на Руси лишь из милости, если братья захотят оставить ему малый клок земли…

– Горьки твои слова, князь.

– И мне они горьки, отче. Но, сидя в Переяславле, не могу измыслить для Руси ничего лучшего. А сидел бы в Киеве великим князем… тогда бы все иначе было. Ты знаешь, владыко, что я мечтаю о царском венце для Руси.

– Дело великое и нелегкое. Не поднимешь ты его, князь, – усомнился Ефрем. – И я тебе не помогу – чувствую, силы на исходе, скоро в землю лягу.

– Не подниму, – согласился Мономах. – Греки для Руси венца пожалеют. Но когда-нибудь сами сможем взять его! Не знаю, что потребует за это Бог от Руси… Быть может, она пройдет через великую тьму, через страшные испытания…

Князь оборвал себя. Погас пламень в очах.

– Поезжай, владыко. Напрасно говорить о грядущих испытаниях, не пройдя нынешних.

– Найду Нестора, привезу его к тебе, князь. С ним и наговоришься о том, что потребно для Руси в веках, – подытожил Ефрем, вставая.

– Постой, владыко, – придержал его Мономах и попросил: – Не торопись лечь в землю. Ты уйдешь – кто со мной останется? Ты последняя моя опора.

– Не моя воля, когда уйти, – сострадая князю, сказал епископ. – А Господь даст тебе другие опоры.

– Пока что Он только забирает, – с остановившимся взглядом прошептал Мономах.

– Когда будет так тяжко, что сам не сможешь идти, князь, Господь понесет тебя, – молвил владыка.

Дверь клети мягко закрылась за Ефремом. В памяти Владимира воскресло лицо Гиды.

– Я ведь все правильно сделал? – пробормотал он. – Теперь тебе не в чем меня упрекнуть. Только молись, жена, о своих сыновьях…

Добрыня сбросил с плеч тушу лося, снял с ног лыжи. Воткнул их в сугроб возле своей берлоги, сооруженной из сучьев и елового лапника. Избушка некрепка, но снегопад выдержит и тепло бережет, а большего Медведю не надо. Не век в ней куковать – только дождаться, когда князья наконец поделят земли и разойдутся миром. А после того можно и в Киев воротиться. Добрыня представил, как кинется ему на грудь с ревом Настасья, как приятно упрется в него огромным чревом… Нет, не упрется. Дите поди уже народилось, и жена торжественно поднесет ему кулек с оглушительно ревущим, мохнатеньким… до которого и дотронутся будет боязно…

Медведь отогнал грезы и стал резать на лосе шкуру. «Славный сегодня будет обед», – подвывало в пустом со вчерашнего дня брюхе. А голова вновь взялась варить старую кашу: «Напрасно князь Мстислав распустил дружину».

Половину луны Добрыня жил в лесу, сам себя назначив в сторожу на берегу Клязьмы. После пожара в Муроме волхва так и не сыскали. Князь Олег яро божился, что найдет его и вздернет на суку. Янь Вышатич, чуть живой от угара, не смог, а может, не захотел поглубже заглянуть князю в глаза. Ярость Олега была горяча, а очи оставались холодны. Добрыня знал, что люди могут иметь два лица и одно из них прятать под другим. Верить таким он опасался. Однако боярину ничего не сказал, затаил в себе. Янь Вышатич и слушать бы его не стал. Всем своим видом старик показывал, что те слезы, которыми он отблагодарил Медведя за спасение из огня, были непростительной слабостью. Или их вообще не было.

Едва вернувшись в Суздаль, Добрыня собрался снова сесть на коня и возвращаться в Киев. Но тут князь Мстислав, обрадовавшись вестям, отправил по домам своих новгородцев, ростовцев и белозерцев. В одночасье остался без дружины, без воеводы и без сторожи. Поглядев на это, Добрыня оставил коня в городе и надел лыжи. Пошел в лес – сторожить землю и рассеивать обиду на боярина Яня Вышатича.

Привычными ударами ножа Медведь разделывал тушу лося. Когда он уходил из Суздаля, там готовились к большому посту – семи седмицам великого притеснения чрева. Однажды Медведь спросил зачем. В ответ услышал от поповича, что христиане не рабы брюха. Хотя и любят вкусно пожрать, но никогда не продадут душу за сладкий кусок, как иные язычники. И для этого упражняют душу постом, чтоб она была сильнее брюха.

Но в зимнем лесу угнетенное чрево может пересилить душу, выдворив ее насовсем из тела. Потому Добрыня просил прощения у зверья за неурочные ловы.

Разжигая огонь, он услышал за спиной осторожные шаги.

– Это моя добыча, Серый, – предупредил он с угрозой.

Ответом стал глухой короткий стон, в котором не было ни тени покушения на его добычу. Медведь повернулся.

Волк, которому он дал прозвище Серый, смотрел на него из-под широкого лба в напряженном ожидании и тяжело двигал боками. Выше передней лапы из него торчала стрела с перегрызенным древком. Позади зверя тянулся крапчатый кровавый след.

– Вот оно что, – озабоченно сказал Добрыня, подходя к зверю. – Что за ловчие тут объявились?

Серый не дался ему в руки, отпрыгнул назад.

– Я хочу помочь.

Волк сделал несколько шагов по своему следу и лег в изнеможении.

– Хорошо, лежи тут, Серый. Я погляжу и скоро вернусь.

Добрыня забросал костер снегом. Пристегнул к меховым сапогам лыжи, закинул за спину налучье и тулу, быстро покатил по волчьему следу. Через полверсты след привел к берегу речки Нерль, дремавшей подо льдом и снегом. Кровавые метины уходили дальше вдоль реки, к устью на Клязьме. Но Медведь не торопился идти туда. Он понял, почему Серый бежал к нему не коротким путем, через лес, а длинным, с поворотом от берега. Зверь хотел, чтобы люди, ехавшие по льду реки, вышли на Добрыню сами, а не он шел за ними.

Он услыхал их голоса. Много, целый отряд конных. Добрыня лег, укрывшись за лапами ели. Люди приближались. Наконец он увидел их. Это были не охотники. Под меховыми плащами высверкивали на солнце кольчужные брони. Они даже не стали преследовать волка-подранка. Добрыня узнал двух кметей, которых видел в Муроме.

– Новгородский щенок обделается со страху, – негромко переговаривались дружинники, – когда увидит под стенами Суздаля нежданную рать.

Два десятка сторожевых двигались неспешно, цепко озирая лес по обе стороны реки.

– Какой же дурак этот Мстислав. Даже крестного целования не потребовал, как его отец.

– И сторожу не выставил.

– Куда ему против нашего князя. Петушок едва оперился, по-настоящему драться боится.

– Пообломаем ему крылья. А то и голову свернем.

Голоса затихали вдали. Добрыня поднялся, вытянул из-за спины лук, наложил стрелу. Послал ее высоко, чтобы не увидели, откуда прилетела. Не дожидаясь, когда стрела воткнется в лед перед мордами их коней, Медведь побежал по своему следу обратно.

Он знал, что им не догнать его, если пойдут за ним по лесу. Но торопиться следовало, чтобы оповестить в Суздале князя. И чтобы не издох со стрелой в боку Серый.

Волк встретил его рычанием.

– Тебе больно, я знаю, – успокоил его Добрыня.

Поглаживая зверя, он взялся за древко стрелы и резко рванул. Из плоти сильно хлестнула кровь. Волк дернулся, клацнул зубами, но не издал ни звука.

– Хороший, Серый. – Добрыня зажал рану пальцами. – Теперь зализывай.

Зверь послушно лизнул бок и его руку.

– Спасибо тебе, Серый. Я догадался – ты подставил себя, чтобы показать их мне.

Он убрал руку, и волк стал слизывать кровь. Добрыня поднял его и перенес к еловому жилищу. Возле покидал куски лосятины.

– Живи. Ешь. Залечивай рану, – говорил он, собирая скудные пожитки. – Не бойся, те люди сюда не придут. У них теперь другая забота. Я дал им знать, что князь Мстислав выставил сторожу.

Зимний день смеркался, когда в недостроенные ворота Суздаля въехало на лыжах снегобородое чудище – так помстилось кметю, стоявшему в страже. Отрок храбро бросился наперерез. И сильнее затрепетал душой, когда увидел нависшие на глаза и уши сосульки, услышал издаваемый ими хрустальный звон.

– Прочь из города, лесная нечисть, – пролепетал он, крестясь.

– Мне к князю, – оттолкнул его Медведь, заиндевевший от быстрого бега на морозе.

– Лешим к князю не положено, – растерянно крикнул вдогонку стражник.

– А я не леший, – хрипло рявкнул Добрыня. – Я дед Всевед.

Он покатил по улице, где даже в сумерках стучали топоры и визжали пилы плотников-строителей.

Князь Мстислав сидел в поновленном тереме за постным обедом. Вместе с ним пустую кашу и капустную похлебку ели двое новгородских мужей и старый боярин Янь Вышатич. В отлетевшую с грохотом дверь трапезной ввалился храбр, мокрый от тающей наледи. На обеих руках у него висело по сердитому гридину. Те подняли такой шум, что князь поморщился – не выносил бесчинства, мешающего предаться великопостным раздумьям.

– Что это ты, Добрыня, врываешься в честные хоромы, как поганый сыроядец за добычей? – осведомился молодой князь.

– Незваный гость хуже половца, – изрек новгородец Ратимир Гостятич, не перестав хлебать овощное варево.

Боярин Янь Вышатич молча утер бороду и настороженно одеревенел.

– Для тебя весть примчал, князь, – хриплым рыком ответствовал Медведь, – пошто мне для гридей языком работать?

– Ох, дремучий невеглас, – посмеивался другой новгородец, Кирьяк Домажирич. – Языком шевелить не хочет, лучше лбом стены пробьет.

– Что за весть? – строго спросил Мстислав, откладывая ложку.

– Дружина Олега села на коней и идет на тебя, князь, – вывалил Добрыня, стряхнув с себя гридей.

– Быть того не может! – порывисто вскочил Мстислав. – Олег обещался пойти на мир!

– Своими глазами видел его сторожу, – проворчал Медведь, – и слыхал, о чем говорили.

– Где ты видел их? – спокойно дохлебав, спросил Ратимир Гостятич.

– Олег с ратью у Клязьмы встал, а сторожу пустил по Нерли.

– Видел рать? – допытывался новгородец, отложив попечение о чреве.

– Не видал. По борзости кметей в стороже учуял, что большая рать. Тебя, князь, посрамить хотят. Знают, что ты дружину отпустил.

– Учуял? – с улыбкой переспросил Кирьяк Домажирич.

– Князь, – хмуро молвил Янь Вышатич, – чутье у этого храбра звериное. Можешь верить ему.

– А сам что делал у Клязьмы? – продолжал спрос Ратимир Гостятич.

– Гулял, – по-волчьи глянул на него Добрыня.

– Небось зверя промышлял на княжьем ловище? Много ль набил?

– Оставь его, боярин, – попросил князь.

Мстислав раздумывал, теребя молодую рыжеватую бороду и по-отрочески кусая губы.

– Ах, дядя… – сокрушенно сказал он наконец. – Не сумел сдержать свое слово. И как не вовремя поднялся на рать! Ведь нынче пост идет.

– Не о посте теперь надо думать, князь, – возразил Ратимир Гостятич, – а о том, чтоб собирать дружину.

– В два дня воинов не собрать, а Олег на Клязьме – его войску как раз два дня сюда идти.

– Соберем и в два, и в один день, – заверил новгородец.

– Как? – волновался Мстислав. – Добрыня Рагуилович, верно, уже за Торжок ушел.

– Ты, князь, погорячился, отправив людей по домам, – по привычке посмеиваясь, сказал Кирьяк Домажирич. – А мы рассудили иначе. Воевода с дружиной по селам у Клещина озера разместился. И ростовцам было сказано, чтоб далеко не отходили. Прости, князь, что за твоей спиной решали.

– Не за что мне вас прощать, мужи бояре, – прояснел Мстислав. – Олег хотел подойти незамеченным. Верно, думал, что я побегу, испугавшись. Но Бог знает, как избавлять своих верных от обмана! – Он повернулся к Добрыне: – Что хочешь за свою службу?

Медведь переступил с ноги на ногу, искоса глянул на Яня Вышатича. Хотел о чем-то попросить, но передумал и сказал иное.

– А отдай мне, князь, то ловище между Клязьмой и Нерлью.

– Губа не дура! – усмехнулся Кирьяк Домажирич.

– Попрошу отца отдать тебе ту землю во владение, – обещал Мстислав.

Медведь согнул вперед шею – поклонился. Опять посмотрел на старого боярина, но, не поймав ответного взгляда, пошел восвояси. Кабы не князь, а старик спросил его о награде!.. Ведь и службу эту он служил не для новгородцев, а ради того, чтобы Янь Вышатич вернул ему свою дружбу, хитро украденную неведомо какой нечистью…

Три дня друг против друга стояли две рати. Мстиславовы полки загораживали собой недостроенный город. Все суздальские плотники, побросав инструмент, тоже натянули на головы шеломы и пошли в ополчение пешцами. Муромское войско разместилось станом за лесом, в трех верстах от противника.

Ни те, ни другие не двигались с места. Кони доедали запасенное сено, суздальские пешцы стучали себе по шеломам, гулким звоном выражая отношение к буйному князю Олегу. Муромцы и рязанцы щелкали зубами впустую – укусить не могли, пока их князь терял в спорах с боярами остатки ратного духа. Иные от нетерпения ездили через лес посмотреть на недругов, изрыгнуть в их сторону срамословие, а то и остудить горячую кровь через дырку в теле, внезапно проделанную вражьей стрелой.

На четвертый день оба войска всколыхнулись. Весть, что из Смоленска подошла рать с половецкой конницей, облетели дружины одновременно. Когда князь Мстислав обнимал младшего брата, не узнавая в нем четырехлетнего бутуза, каким помнил его, Олег Святославич в злобе срывал с грамоты Мономаха, привезенной епископом, вислую печать. В то время как новгородский князь собирал в шатре совет, Олег сел на коня и один понесся берегом речки Мжары навстречу ветру, горяча душу и выхолаживая кипящий ум. Епископ Ефрем, доставивший письмо, сел в боярском шатре, смиренно дожидаясь ответа.

– Если Олег внемлет теперь словам отца и уйдет с миром, то не поставлю ему в вину обман и не вспомню о худом, что было меж нами, – обещал Мстислав.

– Не повторяй своей ошибки, князь, – советовали новгородские бояре. – Олег – что пес, шатающийся меж дворов. Где метит, там и на хозяев брешет. Такого только палкой прогонишь.

Младший Мономашич, Вячеслав, грыз сладкий сухарь и во все глаза смотрел на княжих мужей, обзывающих чужого князя псом.

– Жаль мне сожженного города, – сказал Георгий Симонич, которого Мономах прислал в Суздаль посадником. – Жалею и о том, что Олег по лютости своей напрашивается на палку. Имею помысел послать отроков в Муром и Рязань, чтобы ответно предали их огню. Может, тогда он угомонится, когда пожалеет свои грады, истлевшие в пламени.

Георгий всего на четыре года был старше Мстислава, но с молодым князем хотел держать себя как умудренный жизнью и поседевший в походах боярин.

– Что говоришь-то, Юрья, – упрекнул его князь, назвав, как когда-то, по-домашнему. – В чем провинились люди, живущие в тех градах, чтобы жечь их? Око за око воздавали наши пращуры, жившие в язычестве, а отцы и деды запретили кровную месть. Нам не должно так поступать.

– Георгий скор на слово, но неспешен в думах, – поддержал князя Янь Вышатич. – Не для того Владимир Всеволодич послал к Олегу епископа, чтоб одной рукой прижимать брата к сердцу, а другой всаживать ему в спину нож.

– Сгоряча сказал, – устыдился Георгий, но на старика бросил сердитый взгляд.

– По любому ждать надо, – подытожил воевода Добрыня Рагуилович. – Не нам первым на рожон лезть… Однако, правду сказать, руки-то чешутся.

– Ох, чешутся!.. – подтвердили новгородские мужи, а вместе с ними и ростовские.

Георгий Симонич от крепкой досады первым поторопился уйти из княжьего шатра. Задевая плечами встречных кметей, широко зашагал к коновязи.

– Постой, боярин! – окликнул его кто-то из дружины. – Тебя тут чернец дожидается.

Георгий резко остановился.

– Какой еще чернец?

– Да леший его знает, из здешнего монастыря прибрел.

От костра, где грелся, к нему подошел и поклонился монах в полысевшей от ветхости вотоле, с накинутым на голову клобуком.

– Спаси тебя Господь, боярин, молитвами Пресвятой Владычицы Богородицы и блаженного отца Феодосия.

– И тебе, чернец, того же, – удивленно сказал Георгий. – Откуда меня знаешь?.. Э, да ведь ты Нестор-книжник! – вспомнил он. – Какими судьбами?

– Теми, что ведомы одному Богу.

– А от меня что тебе надо? Я спешу в город, не видишь?

Отрок подвел ему коня.

– Отложи поспешение, боярин, – кротко попросил Нестор. – Имею для тебя слова, сказанные мне твоим отцом, рабом Божьим Симоном.

Он перекрестился. Георгий невольно повторил движение, а затем бросил в сердцах:

– Что лжешь, чернец?! Отец давно лежит в могиле. С того света он явился тебе разве?

На раздраженный голос боярина оборачивались кмети, востря слух.

– А разве не взял твой отец с блаженного Феодосия обещание всегда молиться о нем и всем его роде до последнего потомка? – тихо молвил книжник.

Георгий вдруг побледнел, оттолкнул коня и махнул отроку, чтоб ушел.

– Что знаешь, говори, отче.

– Нынче ночью в тонком сне приходил ко мне твой отец, варяг Симон. Велел сказать тебе, что по молитвам блаженного Феодосия он получил все блага, каких на земле не видело око и о каких не слышало ухо человеческое. Просит тебя, боярин, твой отец, чтобы и ты не сворачивал с пути доброго, не отрекался от молитв блаженного и не уклонился бы от его благословения. Чтобы не творил ты никаких злых дел и не возлюбил бы проклятие. А пуще всего не воздавал бы око за око, потому что и сам ты рожден вместо старшего брата, чью гибель твой отец простил его убийце.

Георгий отступил на шаг, другой, переменившись в лице.

– Я хотел сотворить зло – сжечь города Олега, – пробормотал он, растерянно глядя на Нестора. – Хотел сделать это против воли Мстислава, втайне. Чуть было не проклял сам себя!.. Отец остановил мою руку.

– Кому как не отцу знать свое чадо, – тихо молвил Нестор. – Прости, боярин.

Поклонившись, он неторопливо двинулся в обратный путь.

Георгий Симонич набрал полную горсть снега и положил на голову, под шапку. На лицо и за шиворот потекли тонкие ледяные струйки.

– Так это от моего отца князь Владимир научился прощать убийцу сына?.. – неслышно проговорил он вслед монаху.

…Бояре, отправясь искать Олега Святославича, проплутали в лесу у Мжары до потемок. Князя вернули в стан ободранного и расцарапанного хлесткими ветками, потерявшего шапку, захолодевшего. В шатре его умыли, отпоили горячим питьем и медом, растерли руки-ноги жиром.

– Что велишь ответить епископу, князь? – спросили княжи мужи. – А то он сидит сиднем, не колышется. Если б не в шатре сидел, думали б, что примерз.

Олег, завернутый в медвежью полсть возле печки-каменки, повел расслабленным взором.

– Все ли здесь?

– Все, князь, – ответил Иванко Чудинович. – Ярослав, брат твой, Колыван, Микула, Богдан, Судимир, – назвал он стоявших кругом бояр. – Все ждем твоего слова.

– Волхва позовите, – простуженно хрипнул князь. – Беловолода.

– Этой парше тут делать нечего, князь, – свел брови Иван Чудинович.

– Ты сам обещал повесить колдуна на дереве, брат, – напомнил Ярослав.

– Пригодится еще. Позовите, я сказал!

Через откинутый полог в шатер дохнуло морозом, князь поджал ноги. Двух отроков из сторожи послали разыскивать волхва.

– Подай грамоту, Янко, – сказал Олег.

Жадно схватив пергамен, он снова пробежал глазами по строкам. Затем помахал письмом перед дружинниками. Заговорил сипло и ожесточенно:

– Братец ожидает от меня покаяния и смирения. И ведь как пишет, стервец! Поп на проповеди так душу не вынет из груди, как он. Другой Златоуст наш Володьша. Пишет, что я, как царь Давид, должен был посыпать голову пеплом, когда увидел Изяслава бездыханным. – Олег смял в кулаке грамоту, процедил: – Будто я тварь бездушная и сам не скорбел о глупой смерти крестника, а радовался… Говорит далее, что я должен был послать ему повинную грамоту. Тогда, мол, получу добром свою волость. Божится, что не хотел гнать меня из Чернигова и кается в том. Другого своего щенка в Суздаль прислал – на, дескать, убивай, коли рука подымется, жри агнца! Душа ему своя дороже всего на свете, – колюче усмехнулся князь. – На Страшный суд боится попасть, не примирившись со мной.

В шатер неслышно, мягкой повадкой, проник Беловолод, застыл диким истуканом с тлеющим огнем в очах.

– За чем же дело стало, князь? – подал голос Иван Чудинович. – Владимир не хочет тебе мстить, миром дает то, что желаешь взять силой.

– Да за тем, что не нужно мне его прощение! – Олег швырнул грамоту в боярина. – Будто бы мне моя душа не дорога! Перед Богом покаюсь, а перед ним не стану – не в чем! Он всего лишь младший князь, а со старшими говорит будто бывалый воин с незрелыми отроками.

– Верно, князь. Пироги сулит и плеточку показывает, – поддержал Колыван Власьич. – Неужто он степняков прислал миротворцами?

– Половцами меня принудить хочет, – глотая мед, сказал Олег.

– Дело чести, князь, не покориться принужденью.

– Поганых он тебе в вину ставит, князь. Напоминает о твоем прозвище – Гориславич. Если б Мономах был искренен, не стал бы этого делать.

– Не вы ли, княжи мужи, еще вчера готовы были мириться с Мстиславом, – укорил сотоварищей Иван Чудинович, – оттого что ему удалось вновь собрать большое войско? Теперь это войско еще усилилось, а вам захотелось ощутить вкус крови на губах?

– Дело чести, – упрямо повторил боярин Микула Воятич.

– Не спорь, Янко, – раскрасневшись от пития, сказал князь. – Завтра поведу рать на Суздаль. Не хочу, чтоб Володьша хихикал в Смоленске, когда ему донесут, что я снова, придя с войском, увел его ни с чем. Не желаю, чтоб скоморохи творили надо мной посмехи на его пирах! Да от меня дружина сбежит, если не пущу ее в сечь! К Мономаху перебежит или к Мстиславу.

– Брат, ты забыл слова того старца, который явился мне на Волге? – мрачно спросил Ярослав. – Он предрек тебе бегство даже из Мурома.

– Не трепещи, Славша. – Олег рыгнул от чрезмерности лечения. – Завтра ссадим новгородцев с их коней и самих далеко погоним. Они же плотники, а не воины…

Князь приклонил голову на ложе.

– Колыван! Сходи к епископу, передай ему мой ответ.

Княжи мужи один за другим выходили в звездчатую морозную ночь. Последним покинул шатер Иван Чудинович, смерив тяжелым брезгливым взглядом волховника.

Когда ушли и холопы, плотно укрыв князя мехами, Беловолод подобрался к ложу, сел у изголовья.

– Не уступай Мономаху, княже, – затянул он старую песню. – А лучше всего погуби его. Греческий выродок неистов, как его прадед Владимир, приволокший на Русь чужую веру. Богов ненавидит, а Распятый через него усилится в русских землях. Наши боги тебя, княже, многим одарят, если изведешь Мономаха.

– Наколдуй мне завтра победу, – сонно пробормотал князь из-под шкур. – Завтра все решится… Добуду себе честь и стол… Не все ли равно Христу, кто будет усиливать Его на Руси – Володьша или я… Я тоже могу… Или снова побегу с Руси, будто пес… Как прежде бегал изгоем…

Беловолод поднялся, прикоснулся навершием посоха к меховому одеялу и долго шептал просьбу к змеебородому Велесу. Уходя, он с улыбкой оглянулся на всхрапывавшего Олега.

Вороны злыми чертями кружили над полками, граяли без умолку, чуя поживу. Поле под Суздалем, еще вчера белое, заснеженное, на рассвете встретило дружину Олега Святославича чернотой пожарища. Остановясь на переходе белого в черное, муромцы и рязанцы мрачно переговаривались:

– Расчистили нам новгородцы мать сыру землю.

– Хотели застращать пепелищем...

– Будто бы греческим огнем поле спалили.

– Смолой жгли.

– Да где столько смолы взяли?

– Проклятое воронье раскаркалось… Не к добру все это.

Князь Олег ехал вдоль строя своих полков, наблюдал движение противной стороны. Мстиславов стяг развернулся посредине неприятельского войска. На левое крыло вышли ростовцы и переяславцы, приведенные Вячеславом. Полк правой руки составили половцы, ставшие в стороне, а перед ними выстроились пешцы с луками. Половецкая конница беспокоила князя больше всего. Но о куманах Олег почти забыл, когда увидел, что творится в срединном, новгородском полку.

– Брат, что они делают? – волновался подъехавший Ярослав.

– Ссаживаются с коней, – не веря глазам, сказал Олег и зло выругался. – Полоумные новгородцы! Вот для чего они растопили снег в поле.

– Епископ Ефрем в точности передал им твой ответ, князь, – издалека крикнул на скаку Иван Чудинович.

– Они обезумели? – спросил Ярослав.

– Если это безумство, то намеренное и отчаянно храброе, – ответил дружинник, приблизясь. – Новгородцы не плотники, князь. Они воины.

– Да и моя дружина не лапотники, – сквозь зубы произнес Олег. – Славша! Твое место – против младшего Мономахова щенка. Я сцеплюсь с новгородцами. Поглядим, так ли они храбры, как мнят о себе. Ты, Янко, держи половцев. Если не опрокинешь их, то просто удержи, чтоб не ударили с тыла.

– Я понял, князь.

– Брат! – сдавленным голосом позвал Ярослав. – Что это?

Вытянутой рукой он показывал на половецкое крыло, где заполоскал на ветру, накрывая головы пешцов, огромный алый стяг с крестом, увенчанным византийской короной.

– Знамя Мономаха, – процедил Олег, не спуская глаз со стяга, будто зачарованный.

– Кто стоит под ним, видишь?!

Олег присмотрелся к тому, что сперва показалось ярким бликом солнца на щите стрелка. Золотой сноп вдруг превратился в архиерея, стоящего впереди суздальских пешцов, в богослужебном саккосе и митре.

– Епископ Ефрем, – сказал Олег, внезапно ощутив холод.

Седобородый архиерей с кадилом в руке зашагал вдоль полков. Казалось, он идет неспешно, но не успел Олег подумать, для чего здесь епископ, а старик прошел уже половину пути. Белесые воскурения из кадила растекались по полю, на котором вскоре потечет кровь, утучняя землю. Олег Святославич поймал дрогнувшими ноздрями ладанное благовоние, а затем подумал, что запах ему только чудится, – слишком далеко шел епископ.

– Это не Ефрем, – замогильным голосом проговорил Ярослав.

Младшего Святославича настиг ужас. Невольно ударив коня сапогами и натянув поводья, он закружил на месте. Вместе с конем закружилась и голова, перед глазами поплыли, смешиваясь, гарь и небо, и чужой голос дал ответ на беззвучный вопрос: «Леонтий, апостол Ростовской земли».

– Перестань! – орал на него Олег, сумасшедше выкатив глаза. – Прекрати, дурень!

Подведя коня ближе, он наградил брата крепкой оплеухой.

– Ты тоже чувствуешь страх, – придя в себя, вымученно изрек Ярослав. – Мы сегодня будем побеждены.

– Не каркай, дубина, – плюнул Олег и посмотрел на левое крыло неприятельской рати. Епископа там уже не было.

Князь выдохнул.

– Пошли! – Перекрестясь, он дал отмашку.

…Осунувшееся лицо монахини прочертили дорожки слез. Такие же слезы ей чудились на теплом иконном лике Богородицы, прижимающей к груди свое Дитя.

– Пресвятая Владычице Богородице, спаси и сохрани под кровом твоим моих чад Мстислава и Вячеслава, укрой их в день лютой брани ризою твоего пречистого материнства, спаси их от стрелы летящей и от меча разящего. Матерь Божия, умилосердись на меня, матерь сынов человеческих и на немощных людей твоих, вознеси мольбы мои к престолу Сына твоего и Бога нашего, да милостив будет ко грехам нашим…

От дикого конского ржания закладывало уши. Спешенные новгородские ратники принимали коней на копья, опрокидывали. Смятых и потоптанных всадников рубили, не дав опомниться. Вал конских и человечьих тел вырастал быстро, пешие переходили через него и тем же приемом встречали следующих. Их наотмашь секли мечами Олеговы дружинники, увернувшиеся от копий. Пощады не было ни с той, ни с другой стороны.

В снегу у кромки леса следил за битвой старый дружинник, бывший воевода Янь Вышатич. Оставив коня, он зашел в сугроб, оперся коленями о твердый лежалый снег.

– Господи, Владыко живота нашего, подавший мир роду человеческому, пощади людей своих, даруй и ныне мир рабам Твоим. Друг ко другу в нас любовь утверди, угаси всякую распрю, отними соблазны вражды и лукавства…

Князь Олег хватал ртом воздух, задохнувшись в тесноте сечи, среди распаленных кровью и лютостью тел. Конь вынес его на простор позади сражающихся. Рукав, которым князь вытер лицо, стал темным от крови.

– Князь! – звал, скача к нему, боярин Судимир. – Стяг справа двинулся! Половцы в тыл заходят!

Замороженным взором Олег Святославич смотрел на крест в алом поле, плывущий над сечей. Его дружина откатывалась назад, дрогнув от сумасшедшего новгородского натиска.

– Господи, помилуй, – в ужасе прошептал князь, не в силах оторвать взгляд от креста на стяге.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: