Сделай Сам Свою Работу на 5

Интуитивно подсознательно 27 глава





– Вот где был ад кромешный… Именно – ад… Танки – лоб в лоб. Самолеты в небе – лоб в лоб. Разрывы бомб и снарядов, огонь, стрельба, грохот орудий, дым, копоть, пламя, жара – железо плавилось. 1200 танков – лоб в лоб. Самолеты – тучами, и немчура – цепь за цепью…

И как-то по-особому, со щемящим чувством вспомнилось, что исстари, пожалуй, с незапамятных языческих времен этот благословенный русский край славится курскими соловьями. И по русскому обычаю давать людям прозвища применительно к каким-то местным достопримечательностям курян и поныне зовут «курскими соловьями…»

А Курск и вообще меня буквально ошеломил. В 1945 году я приехал сюда из нашего Брянского партизанского края поступать в Курскую спецшколу Военно-воздушных сил, это же был не город – это были сплошные руины. Да и мы-то, будущие гордые военные летчики, сталинские соколы, бродили по улицам кто в чем, в такой рваной одежке, что просвечивали голые коленки и – босиком. А теперь…

О чем я не преминул сказать, когда меня попросили выступить в Курской областной думе. Переполняли впечатления. На месте тех развалин, что видел я здесь 60 лет тому назад, над широким пешеходным бульваром – высокая 24-метровая Триумфальная арка с гербом города воинской славы Курска и бронзовой скульптурой Георгия Победоносца. Перед ней – также бронзовый памятник маршалу Георгию Жукову. Далее – трехъярусный 47-метровый храм-колокольня Георгия Победоносца, увенчанный золотым куполом с девятью колоколами.



А я ведь тоже числю себя курянином. И с особой гордостью вспоминаю, что когда-то здесь впервые прочел и запомнил гордые строки знаменитого «Слова о полку Игореве»: «А мои куряне – опытные воины, под трубами повиты, под шеломами взлелеяны…» И неизъяснимым волнением переполняется сердце, когда думаешь о том, что вот мы, псковичи, проехали Смоленскую, Брянскую, Орловскую область, и везде, как и вот здесь, в Курске звучит наша родная русская речь, и мы видим родные русские лица, и понимаем друг друга с полуслова, и можем с гордостью сказать, что это все наша великая Россия и повсюду витает наш воспетый великим Пушкиным русский дух…

Всю обратную дорогу отец Михаил сосредоточенно молчал. И долго потом я его не видал. Навестил он меня после долгого перерыва лишь весной, в конце мая. Вошел бодрый, оживленный, жизнерадостный. И сразу – с предложениями:



– Будем при храме создавать общество трезвости. Поможете?

– Похвально, отец Михаил, давно пора.

– Думаю, хорошо бы нам свою газету выпускать. Я уже и название придумал – «Благая весть». Поможете?

– Благое дело… Что долгонько не появлялись? Как там матушка Марина? Как здоровье?

– Да спасибо, спасибо, слава Богу, не жалуюсь… Так поддерживаете, одобряете? А то я спешу… Я к вам накоротке, навестить, узнать ваше мнение…

И как торопливо примчался, так спешно и распрощался, пообещав зайти в ближайшие дни. И вдруг…

 

При общем молчании

 

Календарь показывал 29 мая 2009 года. Было хорошее солнечное утро, обещавшее теплую весеннюю погоду. И вдруг – телефонный звонок. В трубке – голос главы района Николая Михайловича Миронова:

– Не разбудил?.. Нет?.. Ну ладно… А то тут такое дело… Не слышали еще?.. Отец Михаил умер…

– Что-о? Что такое? Что случилось? Он же у меня буквально позавчера был.

– Да я и сам еще ничего не знаю. Сообщили вот только что. Поедете со мной? Вы же с ним дружны были…

Были… Уже – были. Не укладывалось в голове. Не верилось. Не хотелось верить.

С главой района у нас тоже взаимоотношения по-своему любопытные были. При всей трагичности его сообщения о смерти отца Михаила, царапнули сознание слова о том, что мы с попом были дружны. Дружны ли? Это не то чтобы задело, а заставило лишний раз прикинуть, как и с кем я здесь, в малом районном городишке, где все друг у друга на виду, жил и живу откровенно и доверительно, и что тому способствует, а что вредит. Николай Михайлович Миронов был моряком дальнего плавания, то есть, можно сказать, человеком мужественным, профессия которого сродни моей летной. Моя стихия – небо, его стихия – моря-океаны, словом, и там и сям – стихия с ее капризами, грозами и ураганами. Но…



Но я-то был коммунистом, а Николай Михайлович в компартии не состоял. Это по моим устоявшимся партийным меркам в какой-то мере настораживало. Затем, закончив свои морские странствия, причем закончив вынужденно из-за развала Советского Союза, Николай Михайлович работал инженером в дорожно-строительной подвижной механизированной колонне, которую затем и возглавил. И. что показательно, был не назначен, как это делалось раньше, а избран на должность генерального директора трудовым коллективом. Однажды он пригласил меня, как писателя, выступить перед работниками возглавляемого им предприятия, и вдруг оказалось, что у нас с ним, беспартийным, есть нечто более общее, нежели партийность. И этим общим, как и во взаимоотношениях с отцом Михаилом, была наша русскость. На этой, говоря книжно-возвышенным слогом, родной почве мы и начали находить общий язык и взаимопонимание.

Как, собственно, и с отцом Михаилом. А насчет дружбы… Говорят, скажи, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты. Так ли? Если иметь в виду нашу русскость, то да. Отец Михаил – русский, и я – русский. Но ведь и Николай Михайлович – русский…

И вот отца Михаила уже нет в живых. Но ведь известно, что живой думает о жизни. Вот и думалось, пока мы ехали в деревню Верхоляне, где жил протоиерей, к так неожиданно овдовевшей матушке Марине. Какой мы ее сейчас увидим, что у них там, что стряслось, как переживут обрушившийся удар судьбы?..

Когда вошли в избу, меня не просто удивило – едва не обескуражило спокойствие попадьи. Она была, то есть выглядела спокойной, совершенно спокойной, как будто никакого горя, никакой смерти в ее доме, в ее семье и не произошло. На мой сбивчивый, с запинками вопрос – что, как, почему? – она как-то буднично, что ли, без видимого отчаяния, поведала:

– Умер батюшка, умер… Скоропостижно… Лег, как всегда, с вечера спать, уснул, пока я еще на кухне возилась да ребятишек укладывала, уснул. А ночью, слышу, встал почему-то, меня зовет. Сердце, говорит, что-то сильно заболело, подай-ка лекарство. Ну, я подаю, а он приподнялся и вдруг ойкнул, схватился за грудь – «Ой, мама!» – да тут и упал…

– Понервничал вчера, что ли? Вы уж извините, не перекинулись ли по-семейному парой не ласковых?

– Ну, что вы? У нас такого не бывает. У нас же большая семья. У него мама, у меня мама старенькая, дети… Как можно…

– А чем вчера занимались? Он же позавчера у меня был. Бодрый, разговорчивый. Я еще у него про здоровье спросил. Да слава Богу, говорит, спасибо, на здоровье не жалуюсь.

– Да он и не жаловался. Не знаю, может, виду не показывал, не хотел нас беспокоить. А вчера мы в огороде еще вечером, как всегда, малость поработали, для теплицы столбы ставили…

– Вкапывали?

– Ну да, вкапывали…

Охо-хо-хо-хо! Земляные работы с лопатой… Ах, матушка, матушка… Не умеем мы, русские, беречь себя и своих близких… Не умеем…

Он лежал на диване в комнате, которая служила ему и рабочим кабинетом. Везде – на столе и на стуле, на полках – до самого потолка книги, книги, книги. Он с нежной отцовской лаской и вниманием относился к своим четверым детям. Он по-сыновьи заботился о маме матушки Марины и о своей, в детстве пережившей Ленинградскую блокаду. Он любил красу русской сельской природы. Он любил русскую поэзию, русскую литературу, русские песни. У него – православного священника – была добрая, чуткая и отзывчивая русская душа. Участвуя по его приглашению в духовных беседах с прихожанами в построенном им доме церковного причта, я часто слышал, как он повторял слова Достоевского: «Русский – значит православный, православный – значит русский…»

Мне тоже очень нравятся эти слова. Правда, и тут мы с ним были не единодушны. Он делал ударение на первой половине этой формулировки: «Русский – значит православный», с подчеркнутым пожеланием того, чтобы все русские были православными, а я – на второй: «Православный – значит русский», имея в виду, что православные должны осознавать себя не общечеловеками, а именно – русскими. И что Русская Православная Церковь должна сознавать, что она в первую очередь Русская, а затем уже – Православная. И что главное в нас, русских, неважно, воцерковленных прихожанах или нерадивых мирянах, главное не христианский, а наш исконно-посконный Русский Дух.

Но мало чего мне… Мало чего нам хотелось бы… Мало ли о чем нам мечтается, а жизнь – вот она, со своими законами. Когда наша авиадивизия базировалась в Германии, мне там не то чтобы понравилась, но запомнилась одна немецкая пословица: «Heute – rot, morgen – todt», то есть : сегодня – красный, живой, завтра – мертвый…

Сникшая, удрученная, потрясенная неожиданной кончиной сына, у него в ногах сидела его мама. Сидела неподвижно, словно окаменев от горя, и молча, неотрывно смотрела ему в лицо; видимо, о чем-то с ним мысленно разговаривая. И я, взглянув, застыл в проеме двери. Сознавая его смерть умом, я никак не мог понять сердцем, почему же, почему так неожиданно, так коварно, словно бессовестный соперник недозволенной в честной борьбе подножкой, сразила его судьба. Ведь был – я же видел! – был полон сил и новых замыслов. Очень уж ему хотелось вернуть исторические наименования гдовским улицам. Не успел. Не повезло. Обстоятельства так сложились. Как на грех, глава района Николай Михайлович Миронов с его беспартийной независимостью пришелся не по нраву главе Псковской области губернатору Михаилу Варфоломеевичу Кузнецову. Начались придирки, было сфальсифицировано дело о якобы незаконных злоупотреблениях служебным положением. Следствие тянулось более двух лет. С ума сойти! Все потуги свалить Николая Михайловича с его должности оказались тщетными, но в обстановке яростной травли ему, главе района, невозможно было и помышлять еще и о переименовании улиц. Оставалось лишь терпеливо стискивать зубы.

– Ничего, – говорил мне отец Михаил. – Не удалось сегодня, удастся завтра. Не завтра, так послезавтра. Не послезавтра, так через год.

Его упорству и настойчивости можно было лишь позавидовать. Только вот никто из нас не знает сегодня, что с ним случится завтра…

Священнослужителей называют ратниками духовными. Он был ратником отважным. В своем служении здесь, в районном городке, он был попом в полном смысле этого слова воинствующим. Может, это и громко, но мне иногда хотелось назвать его знаменосцем вероисповедания. А знаменосец, идущий впереди и ведущий за собой воинство, не имеет права останавливаться и останавливается только тогда, когда вражья пуля сражает его и знамя вываливается из его рук. И нельзя было теперь не преклониться перед его ежедневным, будничным, но самоотверженным многолетним подвигом.

А ведь это в нем тоже черта от нашей русскости. Мой кумир – замечательный выдающийся русский летчик Валерий Павлович Чкалов, совершивший в свое время перелет из Москвы через Северный полюс в Америку, говорил: «Если быть, значит быть лучшим!» Это в нашем русском национальном характере, в русской душе, которую весь мир доныне называет загадочной. Начинается это наше свойство с буднично-расхожего в народе: «Либо голова в кустах, либо грудь в крестах!» Безоглядная удаль, отчаянность, проявившаяся в годы Великой Отечественной в наших воздушных и огненных таранах, и таранах танковых, и в броске Александра Матросова грудью на пулеметный дзот. И главное при этом – не ради личной славы, а во имя свободы и независимости родной Русской земли, родного русского народа.

Громко в применении к провинциальному попу? Да как сказать! Растянувшийся на многие годы подвиг отца Михаила – это тоже подвиг, потребовавший от него напряжения всех сил, стойкости и упорства, и тоже ведь не ради личной славы или карьеры, а вон с каким богатырским замахом:

– Надо же Русь из греха вытаскивать!..

Для меня здесь важна прежде всего сама мысль. Что меня и потянуло к отцу Михаилу, когда я услышал от него эти слова, этот его девиз. Вспомнилось лермонтовское:

Толпой угрюмою и скоро позабытой

Над миром мы пройдем без тени, без следа,

Не бросивши векам ни мысли плодовитой,

Ни гением начатого труда…

Страшно ведь пройти вот так, прожить жизнь бесполезно, ради жажды наживы, ради нескончаемых наслаждений земными благами и удовольствиями, страшно и во веки веков и на веки веков непростительно. Протоиерея Михаила Женочина можно назвать наивным идеалистом и безрассудным Аникой-воином, но его мечта, его устремленность, его мысль… И я вновь и вновь мысленно и вслух повторяю:

– Надо же Русь из греха вытаскивать! Надо! Надо!..

Это ведь его завет, его заповедь всем нам, русским людям, не важно, воцерковленным ли или нерадивым мирянам. И я – атеист, еретик – говорю: дай-то Бог нам эту заповедь осуществить!..

Для кого-то и сегодня попы – сословие богачей, которое только и знает, что кадилом махать да заунывные проповеди долдонить, а живет себе безбедно, даже комфортно, втихомолку припеваючи. Что ж, знаю, всякие есть. Но я-то о провинциально-захолустном, рядовом и о таких, как он. Видел, наблюдал, знаю: они, после службы в храме да после исполнения заказных церковных треб: крестить новорожденных, венчать молодых, отпевать усопших, где столько времени нужно на ногах отстоять, вечером – бегом в огород, да за лопату, да за топор. Семья-то вон какая! В наше развеселое для Борисов Олигарховичей капиталистически-грабительское время в русских простых семьях хорошо, если два ребенка, а то ведь всего лишь по одному, а то и одного боятся заводить – не вырастишь при вон какой безработице. А тут – четверо! И не то что до пенсии, до 55 лет отец Михаил не дожил. Еще позавчера при нашей последней встрече смотрю – ну как не залюбоваться: богатырь! Ни статью, ни внешностью, ни завидной силушкой не обделил Бог, а вот…

Вот как сбылись мои странные предчувствия: выкинул-таки номер, преподнес сюрприз! Только совсем не тот, о каком хотелось бы помышлять. Нет, право, я все больше и больше боюсь своих снов, своих непонятных предчувствий, своих даже самых притаенных мыслей…

Доводилось слышать, что такой вот, внезапной, скоропостижной, и потому вроде как легкой смертью умирают те, кого Бог любит. И потому даже завидуют такой смерти. Чтобы, значит, и самому не мучиться, и другим лишних хлопот да переживаний не доставлять. Да, но вот так, в расцвете сил… Еще жить бы, да жить… Да и семье нужен, детям, супруге…

С самой искренней печалью выражая соболезнование, встревожено всматриваюсь в матушку Марину. Смотрю – и все больше проникаюсь к ней уважением. Другая бы на ее месте… А она… Ее красивое, по-русски доброе лицо осунулось, потемнело, в глазах – глубоко затаенная боль, но спокойно, по-хозяйски распорядительно объясняет, кому и что делать, как и что готовить для предстоящих похорон. Ночью, поди, захлебываясь от горя, наревелась-выплакалась в подушку, а на людях, а для детей – нет, тут нужна и выдержка, и забота. Она же теперь, она и глава семейства, и распорядительница, и утешительница – и не на один только день, а на всю оставшуюся жизнь.

Сами собой пришли на память волнующие строки сельской учительницы Любови Евгеньевны Степановой:

Есть в русской женщине божественная сила…

Низкий тебе русский поклон, русская женщина!..

В кабинете директора Гдовского Дома творчества школьников, бывшего Дома пионеров, Елены Борисовны Евстафьевой, на стене красуется весьма экстравагантный для такого заведения плакат: «Русская женщина – самая везучая: она все на себе везет». Ирония? Юмор? Ради того, чтобы вызвать у посетителей-старшеклассников легкую улыбку, настроить на дружелюбное отношение парней к своим сверстницам? Отчасти, наверно, так, но тут вот еще какой подтекст и намек. Над городом Гдовом, хочешь верь, хочешь не верь, издревле тяготеет странная судьба быть городом вдов. Гдов – город Вдов. Издревле так. Изначально. Оглянешься в историю – всё войны, войны. И не перечесть, сколько их было, сколько раз Гдов выжигали дотла, гибли в сражениях мужчины, и оставались в городе одни вдовы с детьми да стариками. И все вывозили на своих нежных женских плечах.

А в последние «демократически-капиталистически-райские» годы и без войны в Гдове на мужчин невозможный мор напал. И опять Гдов – город вдов. И на похороны протоиерея отца Михаила в большинстве пришли женщины. Мужчины тоже были, но я специально посмотрел, обвел взглядом собравшихся проводить своего усопшего батюшку в последний земной путь – нет, в большинстве – платки, платки, косынки. Ну что ж, как и на богослужения – в основном женщины ходят, так и здесь. Были еще и девушки, и девочки-подростки, а вот мальчишек почти совсем не было. Хотя и погода в этот последний майский день была солнечная, безветренная, теплая.

Старые, ветвистые, золотые от солнца, деревья стояли не шевелясь. Тихой, покорной грустью, глубокими вздохами звучало пение женского церковного хора. И читалось на лицах растерянное, тяжелое недоумение. Случайно встретившись после отпевания с матушкой Мариной, я ткнулся ей лицом в плечо и сквозь подступивший к горлу спазм выдохнул:

– Больше мне такого друга не найти…

– А мне и тем боле, – подняла она на меня полные несказанной боли глаза.

Подошла супруга главы района Валентина Михайловна. Печально призналась:

– Я только сейчас поняла, какой же замечательный у нас был батюшка. Не умеем мы при жизни по достоинству ценить близких и родных.

– А я? Я же столько донимал его своими поучениями. Умный больно…

От нахлынувшей печали смотрел я на окружающих, наверно, слишком предвзято, слишком придирчиво, и мне казалось, что на их лицах нет подобающей моменту скорби, что вот сейчас зароют могилу, и все разойдутся после похорон по своим делам и тут же все позабудут. Хотя у самого мысли-то шли вразброд. Я вдруг как-то неожиданно для себя подумал, что верующий перед кончиной должен исповедаться священнику, причаститься. А отец Михаил… Конечно, это же не от него зависело, что он так вот скоропостижно скончался. Но… Но не похоже ли это на то, что Бог почему-то избавил его от такой необходимости? Почему?

И я, кажется, догадывался, почему.

– Посмотрите, посмотрите вот на ту девочку, – склонилась ко мне Валентина Михайловна, взглядом указывая, куда смотреть. – Чистый ангелочек, правда? Сарафанчик, косыночка… Как это все по-нашему, по-русски. Вот так я в детстве в своей деревне… Я уж думала, что сегодня так и не одеваются…

И я залюбовался, загляделся. И сладко защипало в глазах, и щемящей болью сдавило сердце, и, кажется, свежим ветерком повеяло, и ободряюще прошелестела листва:

– Здесь русский дух, здесь Русью пахнет!..

Крепость же! Древнерусская Гдовская крепость. Старинный Гдовский Кремль. Вековая твердыня древней Руси. И в самом центре в зелени вековых лип, дубов и кленов возрожденный из долгого небытия трудами и стараниями протоиерея отца Михаила Женочина великолепнейший Кафедральный собор во имя великомученика Димитрия Солунского и освященный в честь Державной иконы Божией Матери. Здесь, у южной апсиды собора, по завещанию отца Михаила его и похоронили, поставив православный скромный крест и усыпав могилу живыми весенними цветами.

И сразу заторопились, заспешили, как я и ожидал, кто куда. Нас с Валентиной Михайловной развела начавшая расходиться толпа, и я сокрушенно побрел домой. Им же… Им же не жалко… Им никому его не жалко… Жил человек… Жил добрый, родной нам всем по крови и духу русский человек… Добра нам желал… Все свои помыслы, все силы устремлял к добру и правде… Русь из греха вытаскивать порывался, а они…

Когда Данко вывел погибавшее племя из гнилых дебрей дремучего, непроходимого леса, он, изнемогший, упал, выронив свое горящее сердце, и кто-то из спасенных им людей бездушно наступил на него ногой…

Меня догнал звонок по мобильнику. Звонил глава района:

– Вы где?..

Сознавая, что неправ, и досадуя сам на себя, растерянно останавливаюсь.

– Да вот, – виновато бормочу, – домой иду…

– Че-е-го? – слышу недоуменное. – Да вы что? Да как вы можете?!

По возвращении он цепко взял меня за локоть, повлек в дом церковного причта, усадил рядом с собой за стол, где уже собрались на поминальную трапезу:

– После меня скажете прощальное слово. Матушка Марина просит…

За длинным, от стены до стены, уставленным закусками столом – одни черные рясы. Собрались, как положено, иереи со всех приходов Гдовского благочиния. Надо же, сколько их, а? Локоть к локтю обочь с двух сторон стола – и не сочтешь. Они негромко переговаривались друг с другом, и краем уха я улавливал, что разговор идет от происходящего довольно-таки отстраненный, кто-то даже высказывал свои комментарии по текущим политическим новостям. И у всех – свои интересы, свои заботы.

Что ж, живые о жизни, чего уж там. Некоторых я видел впервые, но кое с кем был знаком, а кое-кого доводилось встречать в соседних деревнях. Нечаянно был свидетелем неприятно удивившей меня картины, как один из них, проходя мимо отца Михаила, нарочно отвернулся от него, не поздоровался.

– Вы что?.. Вы, священники, вот так? – вырвалось невольно.

– Да вот, как видите, – усмехнулся отец Михаил…

А еще с одним мне как-то пришлось ехать в одном вагоне поездом до Сланцев. Мы, сидя рядом, разговорились, и как-то само собой зашла речь о нынешнем засилии сектантов. Хмыкнув, я сказал, что кому же, как не церкви, показывать пример противодействия этой дьявольщине.

– Ну, наше дело – молиться, – был ответ, – всё совершается по воле небесной.

Такого рода отговорки, уклончивость были не в моем характере, и я просто не стал дальше на эту тему распространяться. Молитвы, коль таковые владеют людьми на протяжении многих столетий, наверно, придуманы не зря, но вот во имя чего? Чтобы облегчить душу?

Молитвой по церковным канонам именуют благоговейное возношение ума и сердца Богу. Причем помимо молитв общецерковных, совершаемых во время богослужения, существуют даже молитвы на разные случаи. К примеру, молитвы утренние, читаемые перед завтраком и началом повседневных дел, или молитвы на сон грядущий. Это значит, чтобы вкушаемая пища шла на пользу и сон был спокойным, здоровым. В таком же ряду обращенные к Богу молитвы об исцелении от болезней, скажем, от болей в желудке и даже от зубной боли. По мне – смешно, а верующие убеждены, что всё «в руцех Божиих, ибо без воли Божией ни один волос с твоей головы не упадет». И так – вплоть до вон какой высокопарности: «Я молюсь за Россию». Истинно, как в народе говорят, отзвонил – и с колокольни долой, а там хоть трава не расти.

Вот что меня угнетало, вот что расстроило: на похоронах и здесь, на поминках отца Михаила, витал дух такой вот, на мой взгляд, поповской пассивности, безвольной отстраненности и безучастности. И в этом мне виделось влияние на местных батюшек их благочинного архимандрита Льва Дмитроченко. Ушел он из жизни годом раньше, но ведь сколько лет воспитывал подведомственных ему попов. А благочинный – это, скажем, по армейскому рангу для рядовых батюшек самый ближайший непосредственный начальник, командир всего Гдовского благочиния. А он отца Михаила не просто не любил – всячески его охаивал, заушательски выставляя его чуть ли не грабителем и мошенником.

Ощущалась среди собравшихся на похороны и поминки попов еще и сугубо личная соревновательная ревность, присущая, конечно же, всем нам, грешным. Мне таковую у многих и в разных ипостасях наблюдать доводилось. И особенно при необходимости коллективно решать общественно значимые, благородно-возвышенные задачи. Не так давно в деревне Кобылье Городище собрались энтузиасты учреждения Поля ратной славы на месте Ледового побоища. Собрание поначалу, как водится, по-деловому благолепно, благопристойно шло, а потом – слово за слово, и такой разгорелся сыр-бор – до междоусобицы, до скандала.

Было и смешно, и стыдно. Разгорячились, расшумелись: я больше сделал, чем ты! Я больший патриот, чем ты! Я большую лепту внес!.. И откуда в нас такая ершистость, такая задиристость? Неужто и впрямь нам, русским, чтобы объединить нас и устремить к цели, повести за собой, нужны либо варяг Рюрик, либо грузин Сталин, либо большая общенациональная беда?

Там, на том скандальном собрании, я не стерпел, встал и демонстративно долго стоял у всех на виду, давая понять, что осуждаю разгоревшийся спор. А когда наконец примолкли, видя, что я своим молчанием призываю всех к порядку, продекламировал Маяковского:

Мне бы памятник при жизни –

полагается по чину, –

Заложил бы динамиту –

Ну-ка дрызнь!

И рубанул напрямик:

– Как вам не стыдно! Мы же ничего еще реально не сделали, а уже делим шкуру неубитого медведя. А ведь знаете, помните, из школы еще должны помнить…

И опять Маяковского:

Сочтемся славою, ведь мы свои же люди,

Пускай нам общим памятником будет

Построенный в боях социализм!

Конечно, не к месту произносить пафосные речи на поминках, да еще стихи читать, но и тут мной вдруг овладела запальчивость.

– Вы меня знаете, и я вас знаю. И тут между вами краем уха слышу притаенную перебранку, дух соперничества. Мы все вот так выясняем отношения, высокопарно витийствуем, а беда – вот же она, уже у нас на дворе. Сверху донизу – грабеж, воровство, ложь, разврат, пьянство, мздоимство, да еще и наш междоусобный раздрай. А наши враги смотрят на нас да удовлетворенно потирают руки. Или не слышали, что небезизвестный Збигнев Бжезинский сказал? Он же во всеуслышание, в открытую заявил, что после развала СССР главным врагом для США является русское православие? На наше православие, на вас, стало быть, дорогие вы наши батюшки, и нацелен теперь главный вражеский удар. А вы…

– А вы, – толкую, – духовные ратники. Духовные, стало быть, идеологические бойцы. Такими, как вы знаете, недавно наших коммунистических парторгов называли, пропагандистов да агитаторов. А теперь-то таковых нет. Теперь вы их место занимаете. И дома культуры, где они раньше собрания проводили, свои лекции да доклады читали, вы же сами видите, в наших селах в запустении и разрухе. Зато церкви повсеместно возрождаются, и вы свободно свои проповеди читаете. А достаточно ли действенно, соответственно ли нашему сложному времени, когда против нас, против нашей страны, против нашего народа развязана оголтелая так называемая информационно-психологическая война?!

– Об этом, – говорю, – мы много толковали с упокоенным сегодня нашим батюшкой – отцом Михаилом. Не скажу, что душа в душу жили, нет. А в чем сошлись? А в том, как важен, как значим в нашем русском народе русский дух, наша русская культура, наша историческая память. И поскольку мы с отцом Михаилом находили общий язык, и были при всех наших разногласиях в самых добрых дружеских взаимоотношениях, беру на себя смелость от его имени сейчас обо всем этом сказать. По-свойски, по-русски. Идеологических партийных работников, как вы знаете, называли бойцами переднего края. Теперь бойцы переднего края – вы. И не сочтите эти мои слова официозно-казенными…

Кое-кто может сказать: да ну, что уж так-то громко о простых провинциально-сельских попах! Они же вот тут, в деревенской глуши, где и народишку-то сегодня раз-два и обчелся, в основном старики да старушки с очерченным кругом примитивных житейских забот, и сами в том же кругу прозябают. Зачастую и газетку-то читануть ни сил, ни времени. А тут еще его препохабие – телеящик. Во где пропагандист и агитатор, будь он неладен! Попробуй с таким посоревнуйся!..

А между тем, если пристрастнее вникнуть, если безвольно не опускать руки, слово простого, так сказать, самого низового сельско-деревенского батюшки может и должно быть куда весомее и значимее всех этих вместе взятых средств массовой информации, которые в народе не зря же зовут средствами массовой дезинформации. А хваленую свободу слова – свободой врать, свободой оболванивать. Народ в массе своей не такой-то уж дурак, чтобы не видеть да не понимать, кто и как ему говорит правду, и кто за дурака держит. И кто, как не священник, к которому идут со своими горестями и чаяниями на исповедь такие же, как и он сам, простые люди, лучше и полнее знает, чем живет, чем дышит, о чем болеет своей исстрадавшейся и многотерпеливой душой русский народ…

Слушали меня сосредоточенно, хмуро, при общем молчании, и трудно было понять, как восприняли мои слова. Ни звука не обронила и матушка Марина, но, судя по выражению ее лица, я сказал то, что нужно…

Не спи!

 

Мы по чистой случайности встретились с матушкой Мариной более года спустя. Вопреки домыслам местных сплетников о том, что отец Михаил строил дом церковного притча для себя, семья его как жила в деревенской избе, так и живет. А тут вот выбралась вдова в Гдов за покупками, и мы лицом к лицу столкнулись с ней при выходе из магазина.

– Ой, – встрепенулась, – а я ведь к вам собиралась зайти. Просьба у меня к вам большая…

И я тоже не то, чтобы смутился, не то, чтобы подрастерялся, а – удивился. Сегодня ночью она мне приснилась, и вот – встреча! Сказать? Не сказать? Вроде, как неловко отчего-то, и все же, полушутя, признаюсь: так, мол, и так, матушка, а мы с тобой уже сегодня ночью общались… И знаешь, мне приятно было тебя во сне видеть.

– Все шутите, – улыбается, – все ерничаете. Знаете, как вас батюшка называл? Бунтарь, говорил, бунтарь вы… Забияка…

– Ну, мы с ним много спорили. Да вот, сожалею, не доспорили.

– На все воля Божья. Видно, он там, на небесах, нужнее, вот Бог его и призвал. А просьба у меня… Понимаете, прихожане собирают о нем воспоминания. Не напишете ли и вы?

Я замялся. Скажи мне кто когда-либо, что я буду писать про попа…

– Ну, хотя бы несколько страничек, – видя мое замешательство, попросила она, боясь, что я откажу. – Ну, странички три-четыре хотя бы. А то, понимаете, при жизни всякую ложь про него распускали, так еще и теперь. Читали книгу «Ратник духовный» про архимандрита Льва из Прибужа? Не читали? Ой, что вы! Там же такое… Если верить, отец Михаил к строительству нашего храма и отношения никакого не имел. И вообще… Вот мы и решили правду сказать. И вас просим. Понимаете, все же ваше слово… Понимаете…

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.