Сделай Сам Свою Работу на 5

В московских «сидельцах» и «питерщиках»





ЯРОСЛАВ СМИРНОВ

 

 

ЖИЗНЬ

И

ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЯРОСЛАВЦЕВ

В ОБЕИХ СТОЛИЦАХ

РОССИЙСКОЙ ИМНЕРИИ

 

 

ЯРОСЛАВЛЬ

Моим друзьям-

ярославцам, и не только

« Ай да ярославцы! Вот так народец!»

Ярославский крестьянин-отходник в лубочной литературе

и глазами современников.

 

Николаю Васильевичу Гоголю обязан ярославский мужик своей гордой пропиской в классическом наследии литературы. Помните его немеркнущие строки, в которых Русь, в образе знаменитой тройки, запущенной именно ярославцем, неудержимо летит за горизонт? «Эх, тройка! Птица тройка, кто тебя выдумал? Знать, у бойкого народа ты могла только родиться, в той земле, что не любит шутить, а ровнем – гладнем разметнулась на полсвета, да и ступай считать версты, пока не зарябит тебе в очи. И не хитрый, кажись, дорожный снаряд, не железным схвачен винтом, а наскоро, Живьем, с одним топором да долотом снарядил и собрал тебя ярославский расторопный мужик» (Гоголь Н.В. Мертвые души/ Вступ. Ст. П Антокольского. Прмимеч. Ю. Манна. М. 1984г.С.238.)

Уж и досталось русскому человеку от гениального грустного писателя, едкой иронией обжигавшего его талантливую порочность. Ан, тут нет! Возвеличил, возвел на высокий пьедестал бойкое дарование Ярославской земли, словно любовался этим образцом народного типа. Будто бы желал во всем русском крестьянстве различать облик и черты «расторопного» ярославца, так угодившего рафинированному знатоку разнотравья российского общества. Но не одинок ли Гоголь в своем невольном признании?



Листая старых авторов, нет-нет да набредешь на восхищенные взоры даровитых русских мыслителей, устремленные в сторону ярославского простолюдина. Тонкий наблюдатель жизни русской провинции И.С. Аксаков, не скупясь на вселенскую похвалу, точно высек в граните надпись на том самом гоголевском пьедестале: Ярославский крестьянин – венец создания Великороссии по своим дарованиям» (Аксаков И.С. Письма к родным. 1848-1851/ Изд.подгот Т.Ф. Пирожкова. М., 1994г. С.112 (письмо от 19 фев. 1850г. из Ярославля)). К.Д. Ушинский, умевший из всего извлекать непременный педагогический резон, был более конкретен в оценке этого социального образца: «Ярославцы известны по всей России своей ловкостью, сметливостью, необыкновенными способностями к промышленности и торговле» (Ушинский К.Д. Поездка по России / Сост., вып. Ст. и примеч. А.Н. Иванова. Ярославль, 1969. С.88.). Десятилетие – с 1850-го по 1860-й год – пролетело между извлеченными из старинных записок суждениями, но вас не оставляет ощущение почти видимой живой картинки, в которой сошлись два почетных мужа, неспешно прогуливаясь,-смеем предположить, где-нибудь на Волжской набережной Ярославля, - и давай вести высоколобную беседу о природных достоинствах поселян здешних просторов. И уж что совершенно точно, - каждый из них мог с душевной прямотой заключить словами другого их современника – И.Т.Кокорева, - автора очерка о ярославцах в Москве: «Яросавец мне не сродни, взяток я с него не брал и говорю чистую правду.» (Ярослав Смирнов Жизнь и приключения ярославцев в обеих столицах Российской Империи./ Приложение к журналу Ярославская старина. Яр. 2002г.С.213)



Впрочем, если повнимательнее присмотреться к прогуливающейся компании, вдыхающей вольный воздух волжских берегов, то обнаружится и третии участник интересующих нас прений. Этот arbiter – наш современник, известный ярославкий культуролог и литературный критик Е.А. Ермолин (хоть он и архангелогородский пришелец, но так удачно ассимилировался).Ему, немало поразмышлявшему над актуальной задачей реконструкции культурного мифа о ярославцах, впору и рассудить уважаемых стариков. В своей недавней статье «Ярославец как культурный тип» он дает поистине былинный зачин обозначенной проблеме: «Ярославец в России заметен. Он легко и без собственных усилий бросается в глаза. Его культурная самобытность неоспорима.» (Ермолин .Е.А. Ярославец как культурный тип (опыт реконструкции культурного мифа)//Ярславская старина. 1997. Вып. 4. С. 24.). Вот и мы оснастимся этим научным тезисом и побредем по забытым проселкам и старым трактам Российской Империи в поисках живых воплощений звания «чистокровный ярославец».



 

« И родом чистый ярославец!»

Как так повелось, что выходец из Ярославской губернии, а попросту - ярославец (это и делегированное имя ростовцев, рыбинцев, любимцев, романовцев, мышкинцев, угличан и др.), в 19 веке явился носителем еще и имени нарицательного? Аттестации «ярославец», «чистый ярославец» «ярославская порода» - не столько указание на место прописки по рождению, сколько характеристика социального типа, сорт ментальных проявлений. Более того, на историческую арену явился целый «ярославский народец», демонстрируя совершенно особый опыт индивидуальной и коллективной психологии.

Очеркист В.В. Толбин, еще за 150 лет до Е.А. Ермолина попытавшийся разобраться в «физиологии» наблюдаемого им ярославца, писал о последнем: «Какое бы поприще ни избрал себе ярославец, чем бы ни занимался он, всегда найдете вы разницу между им и прочими обитателями пятидесяти двух губерний и узнаете ярославца, не спрашивая о том ни у кого.». Говорили даже о некоем особом «ярославском уме», обеспечивавшем его носителю выделявшуюся на общерусском фоне пассивность. Литератор и фольклорист Е.П. Иванов, колесивший по российским вестям в поисках словесного антиквариата, вспоминал, как когда-то один старый пастух уверял его , что «самый мудрый человек должен быть обязательно или ярославец, или из туляков. А когда я спросил его, почему, то услышал: «Ярославцы – народ ученый и весьма обходительный, а туляки превеликие мастера»».(Иванов Е. Из книги «Красное крылатое словцо»/ Публ. И предисл. З. Милютиной // Альманах библиофила. М.,1982 Вып 13. С.209.)

Безусловно, всякая местность обитания налагает свою историческую печать на темперамент и формы жизнедеятельности человека, отображаясь в наборе его профессиональных занятий, повседневном обиходе привычек и обычаев. Но даже пристрастные современники не удержались от сравнений (которые, как известно, всегда «хромают»), склоняя свои головы перед жизненной «хваткой» ярославца. В 1856г. П.Великосельцев на страницах «Земледельческой газеты», немало, должно быть, переполошив трудолюбивых пензяков, прямо так и вопрошал: «Отчего промышленный ярославец, которому больше хлопот и беготни, нежели земледельческому крестьянину […], смышленее нашего пензеца, и нравом мягче, и ко всякому усовершенствованию способен, не дичится никакого улучшения, и сына непременно учит грамоте и дети опрятны и не ходят в оборвышах, да и дом его зажиточен. Какая причина этого различия? Леность? Нет. Грех сказать, пензенский крестьянин трудолюбив и труд им ценится очень высоко…Вообще пензенский крестьянин характером тверд и серьезен. Между тем он недоступен почти никакому улучшению в своем быте, едва он уступит самым настойчивым усилиям, самым многочисленным практическим доказательствам пользы какого-либо нового приема или орудия в земледелии, -тогда как ярославец хватает все это на лету».(Цит. По: Генкин Л.Б. Неземледельческий отход крестьян Ярославской и Костромской губернии в первой половине 19 века // Генкин Л.Б. Помещичьи крестьяне Ярославской и Костромской губернии перед реформой и во время реформы 1861года (К вопросу о разложении феодально-крепостнической системы и генезисе капитализма в России) / Ученые записи ЯГПИ им. К.Д.Ушинского. Вып.12 (ХХ1). Яр.1947г. Т.-1. С.119-120.). Издавна было подмечено, что родная земля ярославца не держит. Скудость худосочной почвы, частые недороды посеяли в землепашце чувство обиды на землю-мачеху, подстрекали его сбрасывать эту обузу при первой же возможности. Не шибко обременяясь уговором непокорной землицы, без тщетной заботы присдобрить чахлый суглинок, неунывающий ярославец по заведенному обычаю пускался в «беготню». Распрекрасные ближние и дальние города, а паче столицы, непременно сулили ему участь «лучшей доли», соблазнительно манили призом наудачу. Не случайно впечатлительный И.С.Аксаков, лишь только вступив в пределы Ярославской губернии, вмиг отметил это муравьиное народное шевеление: «Что же касается до простого народа, то мужика вы почти не встретите, т.е. мужика землепашца, а встречается вам на каждом шагу мужик промышленный, фабрикант, торговец, человек бывалый и обтертый, одевающийся в купеческий долгополый кафтан, с фуражкой, жилетом и галстуком». (Аксаков И.С. Письма к родным. 1848-1851/Изд подгот Т.Ф. Пирожкова. М., 1994г.с.7. (письмо от 23 мая 1849 г. из Ярославля)

Вот и нарекли ученые наблюдатели «странствующую»Ярославскую губернию «краем отхожих промыслов». («Более чем 1/8 часть населения Ярославской губернии странствует в погоне за счастьем по всем дорогам государства» (Гакстгаузен А. , барон. Исследования внутренних отношений народной жизни и в особенности сельских учреждений России. М.,1870. Т.1С.125.) См. также: Безобразов В.П. Край отхожих промыслов. (Из путевых воспоминаний)// Новь.1885.№10. С.265-275; №11С.375-383. Очерчивая условные пределы «края отхожих промыслов», В.П.Безобразов включал в них и граничившую с Ярославской губернией северо-западную окраину Костромской губернии (Буйский уезд)). А ведь, заметим, и прочие губернии центральной России, где земля тоже не особенно расположена к щедрому урожаю, также поставляли своих бесчисленных промысловых рекрутов в города.

Но только ли земля была причиной такой веселой подвижности ярославского крестьянина? Ведь встречались здесь и оазисы куда как небедной землицы, способной своей возделанной пашней весь год кормить славную ораву крестьянской семьи. Исторический жребий подарил ярославцу шанс новых горизонтов существования, явившись ему подлинным университетом активного социального действия. Известно, что еще в середине 16 века Ярославль оказался гигантским перекрестьем важнейших торговых – сухопутных и водных – путей Русского государства. Все флаги, как говорится, были в гости к нам, да и сами мы не без стягов «в чужи» въезжали. «Это движение затягивало ярославца, вовлекало его в торгово-коммерческий оборот, уводило за родные ворота», - глядя у околицы вслед сбредавшему земляку, фиксирует важный культурологический факт Е.А. Ермолин. (Ермолин Е.А. Ярославец как культурный тип (опыт реконструкции культурного мифа) // Ярославская старина . 1997г. Вып.4 С.26.)

Вековая привычка к деятельности на шумных торговых перепутьях закалила ярославский ум и дух, выковала волю предприимчивого скитальца. Путешествовавшему в 1843 году барону Гекстгаузену, любопытства ради заглянувшему в ярославские поля, только и оставалось с подлинной немецкой педантичностью уяснить очевидную данность: «Побуждение к промышленности вытекает из народного характера жителей Ярославской губернии и их способностей. Здешний крестьянин подвижен, деятелен, боек, изобретателен, переимчив, любит ремесла и склонен к торговле». (Гакстгаузен А.,барон Исследования внутренних отношений народной жижни и в особенности сельских учреждений России. М.,1870.Т-1 С.106). А что до народных «странствований», так и в старой Европе немец не смог отыскать образцы подобных явлений, вся философия которых в локальном духе и силе исторической привычки. От себя добавим, что природный экстраверт и дитя цивилизации, ярославец часто и дело-то себе выбирал полюдимее да понажористее, и везде непременно гнул свою «ярославскую политику», - ну, то есть, денежку зашибал. Недаром про смышленых «себе на уме» ярославцев в народе сложилась колючая частушка:

Ярославцы, как апостолы,

По всему свету разосланы.

Не народ просвещают,

А карманы очищают.

(Орлов Л.В. Старый Любим и вся Россия/Подгот. Текста и коммент.Г. Красильникова. Вступ. Ст. Г. Красильникова и А. Рутмана. Яр. 2000. С.116.)

Подводя некоторые итоги состоявшейся выше краткой дискуссии об исторических основаниях «ярославца», предоставим слово еще одному осведомленному автору, хоть и скрывавшему себя зачем-то под псевдонимом «Ф.С.Б.» (нельзя путать с уже раскрытым и всем в понимани доступным). Со всех сторон разглядывая столь выдающийся предмет собственных антропологических наблюдений, автор в газетной публикации 1892 года констатировал: « По характеру своих отхожих промыслов Ярославская губерния […] отличается от других губерний. Главною ее особенностью является то, что большинство местного населения идет или в половые, или в приказчики, или в торговцы. Такой характер промыслов в нашей губернии объясняется самой природой ярославских жителей. Со словом «ярославец» мы привыкли обыкновенно связывать тип человека пронырливого, хитрого, ловкого, сметливого – качества, необходимые для каждого приказчика, для каждого лавочника, для каждого, пускающегося в торговую аферу. Главным пунктом, куда стекается отхожее население, служит Петербург и нередко Москва. Это тяготение к Петербургу до того въелось в крестьян Ярославской губернии, что некоторые из них едут туда ради одного только названия, ради одного только диплома «питерщик»» (Ф.С.Б. Влияние отхожих промыслов на экономическое благосостояние и внутренний быт крестьян //Ярославские губернские ведомости (далее ЯГВ). 1892. Ч.н.№24.с.2).

 

В московских «сидельцах» и «питерщиках»

Бывало, сдобится ярославский паренек отойти из прадедовой деревни в столицу, - мочи уж нет ему на родной околоток взирать, - вот и припадает он с поклоном к своему кормильцу: «Слушай, батюшка! Благослави меня идти на чужую сторону, в Москву али в Питер, на заработки: там много нашего брата живет, а я из твоей воли не выйду нигде…». И батюшка с покорностью не им заведенного обычая вздыхает: и этому сыну пришла пора «в людях» побывать городского ума-разума набраться, стариков столичной копеечкой попотчевать, а если вдруг и повезет, то уважаемым,при добрых-то «капиталах», человеком стать.

Послушаем рассказ об отправке «на наживу»реального «питерца»-угличанина Н.И. Свешникова, сделавшегося уличным букинистом и горьким пьяницей. А потом прославившего себя мемуарами «пропащего человека», где поистине с раблезианской ширью запечатлен многоликий мир социальных низов северной столицы: «В марте 1852 года начались мои сборы в Петербург. Сшили мне, помню, суконный тулуп, казинетовую сибирку, сапоги и несколько пар белья. Отец, уезжая на ярмарку, благословил меня кипарисным распятием и наделил какою-то серебряною монетою на дорогу. Накануне отъезда я пошел прощаться с родственниками, которые также давали мне по несколько копеек на дорогу, а дедушка Василий из своей кассы […] отсчитал мне двадцать пять серебряных пятачков и приказал, чтобы этих денег хватило на всю дорогу до Питера». (Свешников Н.И. Воспоминания пропавшего человека /Подгот. Текста, сост., вступ. Ст. и коммент. А.И. Рейтблата. М.,1996.С.22.). Подобно нашему герою, целые поколения ярославских аборигенов, и млад и стар, с одною лишь холстинною котомкою удалялись в столицы на поиски заветного счастья, - катили кто на своих двоих, как про себя же и острили, по «липовой Машине», кто стареньким скрипучим возком, а кто, помощнее, по «чугунке» с бегущей «машиной» уже паровой. (О социально-экономических аспектах крестьянского отхода в Ярославской губернии см., например: Генкин Л.Б. Неземледельческий отход крестьян Ярославской и Костромской губерний в первой половине 19 века . с.100-133; Выскочков Л.В. Отход в Петербург ярославских крестьян в первой половине 19 века//Верхнее Поволжье в период разложения феодализма. Яр.1978.). А в эти поры ярославские девицы, провожая своих женихов, голосили частушкою:

Распроклятая машина

Дружка в Питер утащила,

Она свистнула, пошла,

Расцеловаться не дала.

(Симаков В.И. Сборник деревенских частушек Архангельской, Вологодской, Вятской, Олонецкой, Пермской, Костромской, Ярославской, Тверской, Псковской, Новгородской, Петербургской губерний. Яр., 1913. Стб.399(№2136).Эта частушка была извлечена В.И, Симаковым из материалов известного ярославского книгоиздателя К.Ф. Некрасова (1873-1940), представленных четырнадцатью рукописными сборниками (содержали более 3000 частушек, записанных в Ярославском, Ростовском и Мышкинском уездах).

Ярославец известен был своей тягой к коммерческой сфере, в столицах он становился преимущественно разносчиком, приказчиком, торговцем (гостинодворским «сидельцем»), огородником (тут ростовцы – вне конкуренции) и, конечно же, трактирщиком. «В большей части петербургских и московских мелочных лавок, - замечал К.Д. Ушинский, -и хозяин, и мальчик – ярославцы».(Ушинский К.Д. Поездка по России / Сост., вступ.ст.и примеч. А.Н. Иванова. Яр. 1969г. С.88).Вообще, как утверждают современники, ни в Москве, ни в Петербурге не было «гостей многочисленней ярославцев». Для строгой наглядности данного факта позволим себе привести всего лишь две цифры: из числа всех торговавших в петербурге в 1867 году иногородних промышленников 44% являлись ярославцами, и им принадлежало 90% всех торговых заведений пришлых в столицу доморощенных предпринимателей. (Лурье Л., Хитров А. Крестьянские землячества в российской столице: ярославские «питерщики» // Невский архив; Историко-краеведческий сборник / Сост. А.И. Добкин, А.В. Кобак. М.; СП б., 1995. Вып.2. С.310.)

Ситуация, при которой «цивилизованный» Петербург все более отвоевывал у «Патриархальной Москвы симпатии нашего природного коммерсанта, складывалась постепенно, (По данным переписи 1897 г в Петербург отправилось 52,8% всех ярославских крестьян-отходников, в то время как в Москву только 13,2%; в это время в Петербургской губернии проживало 104,3 тыс. ярославских уроженцев, в Московской – 25,9 тыс. См. Лурье Л., Хитров А. Крестьянские землячества в российской столице: ярославские «питерщики» // Невский архив: Историко-краеведческий сборник/ Сост. А.И.Добкин,А.В.Кобак. М.; СП б 1995 [Вып II] с./309; Шевырев А.П. Культурная среда столичного города //Очерки русской культуры Х1Х века. М.., 1998. Т.1;Общественно-культурная среда. С. 76). «Нет ничего супротив Москвы безжалостнее» – жаловались старики, поминая добрым словом новую столицу. (Леков Н.С. Спиридоновы-повороты //Свешников Н.И. Воспоминания пропащего человека М., 1996. С. 238). Еще И.С. Аскаков в середине Х1Х века писал «Ярославская губерния почти вся тянет к Петербургу. Это можно сказать решительно. Об Москве здесь никто не вспоминает и не говорит. Сильное влияние имеет на них Петербург, как они выражаются, со всеми его соблазнами» (Аскаков И.С. Письма к родным. 1848-1851 /Издание подг. Т.АФ.Пирожкова М., 1994,с. 20 письмо от 17 июня 1849 г из Романова-Борисоглебска). Известный ярославский земец А.В.Скульский в 1875 г также подмечал особенности этой прямо-таки генетической тяги : « Смышленость ярославского крестьянина и его природная способность не всякое дело открыли ему доступ во все концы нашего обширного государства; но особенно облюбил он и избрал центром своей отхожей деятельности нашу северную столицу, «славный город Петербург» И там он сумел устроиться так, как ему было удобнее. Вы не встретите его ни землекопом, ни каменщиком, ни плотником, ни пильщиком, ни крючником, ни бурлаком, - хотя он сам тут же на Волге живет а пошел он приказчиком в лавку, половым или буфетчиком в трактир и на всякую другою деятельность, требующую не тяжелого физического труда, а лишь известной доли смышлености и расторопности» (Скульский А.В. Центры производства главнейших видов кустарной промышленности в Ярославской губернии // Вестник ярославского земства. 1875 № 37-38 Отд. 3 с.1.

Ярославский чистоплюй, во всем предполагавший «шик» и «модный фасон», явился на российскую сцену ярчайшим эпологетом новой урбанистической культуры Петербурга, плоды которой с особым жаром собирал в свои крестьянские закрома, - то-то не в поле непаханом они созревали! «Петербург представлялся мне каким-то золотым царством, где люди не живут, а блаженствуют…» - признавался наш угличский знакомец Н.И.Свешников (Свешников Н.И. Воспоминания пропащего человека. М., 1996. С. 23 Ср. с ощущениями другого питерского букиниста-ярославца, Ф.Г.Шилова, впервые в конце 1880-х гг. привезенного в «мальчики» в Петербург: «Я помню первое впечатление от Питера: был вечер, на Невском и на Садовом горели газовые фонари и светились витрины магазинов. На меня после сельской темноты и тишины это произвело волшебное впечатление» (Шилов Ф.Г. Записки старого книжника Мартынов П.Н. Полвека в мире книг. М., 1990. С. 19). И это жадное соприкосновение деревни и провинциального города со столичной цивилизацией западного образца непрестанно вносило свои причудливые коррективы во внутренний и внешний облик жизни поселян Ярославской губернии.

«Все уж не деревней пахнет»

Залетные в ярославскую деревню «питерские или московские птички» на своих крыльях несли лоск столичного оперения, скроенного на свой особистый лад. Вернуться домой на побывку «хорошим молодцом» и «настоящим питерцем», да еще всеми в своем околотке почитаемым, - глянь-ко, Маланья, пи-терщик! – не меньшая сверхзадача жизнелюбивого ярославца, чем собственно покорение столиц. «Таперича я пешком – ни за что на свете! Я на тройке, бац, прямо к крыльцу», - уверенно рассуждает получивший столичную шлифовку сын Ярославской земли. Преображенный в блестящего щеголя, этот «картузник» не то что бы одеваться стал «по-модному», он еще и манеры завел «тонкие», «галантерейные», да и речь свою направлял уже все больше «по заграничному». «Не ударить лицом в грязь!» - такова «национальная» повадка «ярославского народца».

Присмотримся попристальней глазами « Ф.С.Б.» – уже цитированного нами автора 90-х годов 19века – к такому вот «продвинутому» уроженцу Любимского уезда Ярославской губернии: «И вот по приезде домой в свою родную деревню, этот новоиспеченный горожанин старается показать себя отличным от прочих своих односельчан. Он надевает уже городской костюм: брюки, жилет, «спинжак» или сюртук, хотя бы эту одежду он приобрел на последние гроши. В своем разговоре он старается выражаться высоким слогом, для чего кстати и не кстати употребляет какие-нибудь иностранные или замысловатые словечки. Понятно, на приезжего «питеряка» в деревне смотрят как на образец, как на идеал, и всеми силами стараются подражать ему. А так как приезды «питеряков» в деревни довольно часты , то происходит то, что городской костюм, формы разговора и приемы очень скоро переходят на коренных обитателей деревни. О костюмах молодежи и в особенности девиц можно положительно сказать, что они в точности подражают последним модам. Вещи и украшения для девиц нередко привозятся или присылаются родными из Петербурга». (Ф.С.Б. Влияние отхожих промыслов на экономическое благосостояние и на внешний и внутренний быт крестьян // Ярославские губернские ведомости. 1892. Ч.н. №24 С.3). Впрочем, и сами женщины тянулись за городской модой, нередко бывая в столицах в кухарках, портняжках, прачках и прочей прислугою, или наезжая время от времени к своим мужьям-«наживщикам»,чтобы вспомянуть родимых да «по сталиции помодиться».

Князь В. Мещерский, оказавшийся в 1868 году в одном из больших сел Мышкинского уезда, также с не меньшим любопытством наблюдал, как в вихре роскошного народного праздника сошлись и кружились «век нынешний» и «век минувший»: «Мужчины в этой картине составляли две резко одна от другой отличавшиеся группы: нынешний век красовался на молодом парне в его красной шерстяной рубашке, а у иных и шелковой рубашке, а у иных и в шелковой, в щегольской синего сукна поддевке, где талия была схвачена не по-деревенски, а по-петербургски, в плисовых черных штанах и кожаных сапогах с красными отворотами, но в особенности блистал он в его небрежной походке, франтовской осанке и в вольности каждого движения. Минувший век, подальше от молодых парней, виднелся в стариках, отцах и дедах, сидевших у ворот дома и весело глядевших на эту сельскую картину, где у каждого была дочь, у каждого был сын. На стариках были чистые кафтаны, ситцевые рубахи, плотные сапоги, и они побывали на своем веку в Петербурге и Москве, но много с тех пор прошло времени, и вернувшись на родину они принялись за прежнее житье-бытье».(Мещерский В., кн.Г.[ород] Мышкин и его уезд // ЯГВ. 1868. Ч.н.№16.С.12.).

Крикливо выделяюшийся на общем деревенском фоне краснорубашечий ухарь оказался питерским трактирщиком. Он явился в родное село словно бы «по случаю сенокоса», а на самом-то деле, чтоб в родных краях невесту себе приискать. Видно, научился молодец в Питере на ногах стоять, и ему уж жениться полагается, вот он и ходит эдаким павлином меж старинного хороводья, смущая хрупкие девичьи сердца. Но деревня тоже не дура – к нему первому присматривается.

Вновь послушаем весьма картинный рассказ князя-путешественника, ненароком забравшегося в самую гущу народного гулянья ярославской деревни: «От этой старины уцелела и песнь хоровода, но иногда к ее заветному мотиву примешивал в похмельи свою песнь молодой парень, иногда также плавные размеры хоровой пляски он нарушал каким-то уродливым и разбитным танцем, то и другое так пахло питерским трактиром, так что когда один из стариков, возле которого мы стояли, закричал парню: «Полно, Ванюха, ломаться», и обратившись к нам, сказал: «Не так в наше время, батюшка, у нас плясали», мы в душе поблагодарили его за эту храбрость могли не сказать ему: «Правда твоя, старик, верно, он из Питера эти кривлянья вынес». Старик рассмеялся и ответил: «Точно, небось узнали питерского молодца; он жил в пивной лавке, батюшка, а теперь у нас состоит по случаю сенокоса»». А далее сиятельный В. Мещерский не удержался, чтобы не заговорить и с нами полномочным послом Питера в деревне: «Веселый парень подошел к нам, поклонился очень любезно и сказал: «Что прикажите делать, свататься приехал, а вот девки-то свататься не хотят; больно щеголем стал, говорят». И действительно, щегольство этого парня так и глядело в его бойких глазах, красивом лице, удалых движениях и особенно прихотливом полукрестьянском, полунемецком наряде; но, по-видимому, молодой парень не отчаивался и с гармоникою в руках полетел к одной из групп девушек, рассевшихся вдоль ворот отдыхать от хоровода.». ( Мещерский В., кн.Г. [ород] Мышкин и его уезд//ЯГВ.1868. Ч.Н.№16.С.12.)

Образ вихрастого удальца с гармоникою, почти летящего над землей, как нельзя кстати нам, читатель, чтобы перенестись на северо-восточную окраину Ярославской губернии – в село Никольское Любимского уезда, и послушать пение тамошних крестьянок-молодух. Новая песня, что и речь «столичного гостя», нередко снабженная весьма затейливым набором французких и немецких фраз, диковинных слуху «деревенщины», заставляла в гостеприимной обиходной культуре села. Рожденный под влиянием городской культуры столичных низов, любимский дамский шансон трогательно речист в изъявлении запросов и вкусов ярославских «питерщиков»:

Любим город невелик,

Виноградом обнесен.

В этом саде-винограде

Тут девочка гуляла,

Неописана краса…

_Позволь, кралечка милая,

Вам словечушко сказать,

С вас патретик срисовать.

Я срисую с вас патрет,

В Петенбурх город пошлю,

В Петенбурх город пошлю,

И отправлю в гармитаж.

Вся столица обратилась

В гармитаж – патрет смотреть…

«Уж как чтой-то за патрет –

Неужели человек?

Что за прелесть, за краса!

Неужели девица?»

Молодцу красна девица

Показалася весьма.

(Мещерский В., кн. Г [ород] Мышкин и его уезд//ЯГВ. 1862 Ч.н.№13. С.76.).

Приобщенность ярославского крестьянина не только к понятиям о «высокой моде», но также и о высоком искусстве, - где, как не в «гармитаже», посередь тамошних «Данай», выставить ему «патретец» своей кралечки, -все это свидетельство развитых эстетических наклонностей и вкусов здешних поселян. Образы высокой столичной культуры, с живостью схваченные и на свой лад усвоенные, непременно транслировались деревенскими культуртрегерами на их историческую родину, в родные леса и поля. И нередко это смешение культур для постороннего глаза выглядело довольно забавно. «В редком крестьянском доме не увидишь картин, -утверждал проехавшийся в 1863 году от Ярославля до Мышкина гимназический учитель И.И. Рогозинников. – В домах зажиточных крестьян встречаются и гравюрки довольно хорошей отделки, например, портреты известных народу отечественных лиц. Но чем объяснить приобретение таких картин, которые говорят мужику о лицах и делах, ему вовсе неизвестных и непонятных?

Немало я удивился, когда в Большом селе на окнах одного постоялого двора увидел несколько гравюр со сценами из Фауста.

- Что это у вас за картины? – спросил я женщину, подававшую самовар.

- А, в рамках-то?! Энто, надо быть, старинные воины, аль князья.

- Да почему ж ты знаешь?

- Да как же, барин, и вид-то, и одежда-то…Все не деревней пахнет; не то, что вон энти!

Тут указала она на лубочную картину». (Рогозинников И. Из поездки по Ярославской губернии //ЯГВ. 1863.Ч.Н.№7.с.38-39. Сходные впечатления от встречи с ярославцем-разносчиком лубочных картинок – вынес петербуржец П. Ефебовский: «Но вот что довольно странно: у ярославца, снабдившего меня лубочными картинами, не было вовсе знаменитой картины – мыши кота погребают, и той, где описываются похождения ерша. Он сказал мне, что на эти картины нет требований. Это обстоятельство, а равно и то, что на описанных выше картинах все люди изображены в немецких кафтанах, могут служить доказательством, что потребности вкуса мужика, пожившего в Петербурге, уже не те, которыми отличается мужик, не покидавший соседней деревни» (Ефебовский П. Петербургские разносчики // Русский очерк. 40-50 годы 19 века/ под ред. В.И. Кулешова. М.,1986.С.434.)).

Вкусивший плодов столичной цивилизации «питерщик», приодетый соответственным «манером» и осведомленный далеко не только про «Фауста» и «гармитаж», по милой ярославской извадке, - центр провинциального космоса. Деревня и город косятся на эдакого «пришельца», язвят, а сами уж его обновы на себя примеривают, изучают, значит, какой нынче «в столициях» носят позумент. Вообще, подшутить, побалагурить на завалинке, был бы, как говорится, достойный предмет, - тоже в Ярославском обычае. Ну, явился такой щеголь, скажем, к себе в Мологу, в пуховой шляпе, бархатном жилете и цветастом шелковом «галстухе», да еще с бантом в придачу, и тут же по его поводу местные пустомели давай клоунадничать: « «А что, братцы? – говорил один насмешник, обращаясь к своим товарищам, - полно оно в Питере-то не записался ли в приказные?» – «Э, полно, - отвечает ему другой, - да ты разве не знаешь? Ведь в Питере-то не то, что здесь у нас, на толкучем рынке всякой всячины не выкупишь. Ну, надо ехать домой, пошел да и купил что надо. Вот поди-ко и он купил там, надел, да так и приехал сюда, вот, дескать, посмотрите же на меня». А Женщины толковали: «И, матушки, должно быть нонче уж такая мода пошла!» - «Конечно такая мода, - отвечала ей другая женщина, которая приходилась сродни молодцу питерцу, - у нас все в диво, а посмотрели бы, так в Питере-то все ходят»».(Фенютин А.А. Увеселения города Мологи // Труды Ярославского губернского статистического комитета. Яр. 1866. Вып.1,С.47. См. также: Парменов К. Моды в Мологской деревне. (По местным народным частушкам) // Голос (Ярославль). 1910.24сент. (№223). С.2-3.)

Как видим, дорогой читатель, обозначенная нашим повествованием столично-деревенская антимония нередко пружинила бывалым юмором, а то и била хлесткой и ядовитой сатирой. Устный бытовой рассказ о жизни и приключениях ярославцев кочевал из поколения в поколение самих носителей этой своеобразной культуры. Пограничная отличность ярославца в великорусской народности, его поистине легендарная известность и приметливость дали повод мифологизировать его другим, порождая особый деревенско–городской фольклор. В основе его пульсировали реальные житейские истории, типологизирующие мир ярославца. Неслучайно еще В.П. Безобразов, известный экономист и публицист, обратив внимание на эту «бытовую» сторону явления ярославского отходничества, как-то заметил: «Много новых и оригинальных мотивов, и комических и глубоко драматических, могли бы извлечь для себя из этого пестрого быта художники и беллетристы».(Безобразов В.П. Край отхожих промыслов (Из путевых воспоминаний)//Новь.1885. №10. С.272.)

Обращаясь к проблеме идентификации ярославца как социокультурного явления, можно обнаружить достаточно широкий спектр такой художественной и литературной рефлексии. Источниковедческие возможности обозрения данной темы, при известном навыке, неисчерпаемы. Совершенно особым источником здесь выступает лубочная книга, которая была положена в основу настоящего издания. Библиографические уникумы второй половины 19 – начала 20 века, эти книжки о ярославцах до сих пор оставались в тени, они практически не были известны не только любознательным читателям. Но и специалистам – историкам и краеведам. Выявленные экземпляры уникальных в настоящее время изданий уцелели в хранилищах редких книг ряда крупнейших российских библиотек.

Кто не знает наших ярославцев

Изучение русской лубочной книги началось сравнительно недавно (см. напр: Блюм А.В. русская лубочная книга 2 половины 19 века // Книга исследования и материалы. М., 1981 г Сб.42. С. 94-114). Долго время оцениваемая по критериям «высокой» литературы, низовая, т.е. рассчитанная на широкие крестьянские и городские слои, считалось суррогатным, маргинальным, явлением, не достойным внимания исследователей и памяти народной. Это пренебрежение сформировалось еще у самих деятелей просвещения второй половины 19 века, стремившихся противопоставить «серобумажной», «лубочной» книге, как они с ехидцей нарекли, на их взгляд, единственную «правильную» «книгу для народа», ими же и создававшуюся.

В настоящее время к лубочной книге принято относить издания второй половины 19 века, выходившие из-под печатного станка, главным образом, « никольских » и «апраксинских» издателей. Как правило, эти книжки были невелики по объему, имели броские названия и украшались соответствующей содержанию картинкой на обложке ( Об апраксинском букинисте и издателе книг для народа В.Г.Шатаеве Н.И.Свешников, в частности, вспоминал: «Свои издания он часто украшал в тексте и на обложках оригинальными рисунками, которые ему делал какай-то придворный кучер, и нередко одни и те же рисунки печатались в разных книжках (Свешников Н.И. Воспоминания пропащего человека. М., 1996.С. 188). Никольская улица в Москве и Апраксин рынок в Петербурге, где сосредоточивалась вся основная букинистическая торговля наших столиц, были главнейшими поставщиками книжной продукции для простого народа. Современник- москвич вспоминал: «Никольская улица была вся усеяна торговыми заведениями, преимущественно церковными вещами и книгами. … Далее следовали давки книжные. Отсюда преимущественно и составлялось выражение об известного рода литературе «литература Никольского рынка» что сразу характеризовало низший сорт литературы, в огромном количестве расходившейся и расходящейся по Руси» (Богатырев П.И. Московская старина // Ушедшая Москва. Воспоминания современников о Москве второй половины 19 века. М., 1964. С.78-79). О механизме функционирования знаменитого московского книжного рынка свидетельствовал другой современник: «На Никольской улице, ближе к Владимирским воротам, находились книжные лавки букинистов и издателей-лубочников… На месте теперешнего Лубянского пассажа находился трактир Колгушкина, где издатели-лубочники за парой чая или за графинчиком совершали сделки по продаже книг с офенями и провинциальными книжниками. Туда же приходили писатели- поставщики литературного товара на рынок» (Белоусов И.А. Ушедшая Москва //Ушедшая Москва. С. 334-335)

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.