Сделай Сам Свою Работу на 5

Глава 2. Мотивы письма и жизни в романах Шишкина «Письмовник» и «Всех ожидает одна ночь (Записки Ларионова)»





 

В данной главе нам было интересно рассмотреть мотив жизни/письма в романе «Письмовник» в контексте одного из первых романов М. Шишкина «Всех ожидает одна ночь (Записки Ларионова)» (1992). Фабула этого произведения указывает на мотив жизни/письма как сюжетообразующий. Главным героем романа «Всех ожидает одна ночь» является Александр Львович Ларионов 1803 года рождения, повествующий о собственной судьбе. Структура романа включает повествование о жизни героя от его рождения до болезни, предшествовавшей, вероятно, его смерти, но об этом читателю узнать не дано, потому что дневниковая запись прерывается, заканчиваясь словами «Ничего, завтра допишу» [С. 318][17]. В повествовании о жизни героя представлен почти весь XIX век – детство в провинции, первая детская любовь, учёба в кадетском корпусе, военная служба при Аракчееве, женитьба на воспитывавшейся в их доме Нине, служба в Казани, недозволенная любовь к Екатерине Алексеевне и полемика со своим соперником Ситниковым, а также отголоски политических событий: создание военных поселений, смерть Александра I-го, восстание декабристов, Польское восстание. К концу жизни, потеряв жену и сына и оставшись один, герой пишет свои письма-тетради лечащему врачу Алексею Алексеевичу, уверившись, что это самолечение, но ожидая своей «последней ночи». Хронотоп романа осознается как помещенный в рамки «Записок» Ларионова, хотя процесс письма практически не изображается.



Кроме того, двучастность названия романа начала 1990-х гг. можно истолковать как намек на сближение в произведении двух тем: проблемы жизни / смерти (на это указывает заглавие «Всех ожидает одна ночь») и проблемы письма (на это указывает заглавие «Записки Ларионова»).

Сопоставление мотива письма/жизни в романах Михаила Шишкина «Письмовник» и «Всех ожидает одна ночь (Записки Ларионова)» можно исследовать в следующих аспектах: ВЫДЕЛЕННОЕ ИЗМЕНИТЕ В СООТВЕТСТВИИ С ПЕРЕСТАВЛЕННЫМИ И КОЕ-ГДЕ ПЕРЕНАЗВАННЫМИ ПАРАГРАФАМИ

1. Характеристика авторского определения жанра романов (письмо / письмовник / записки / тетрадь/ дневник / мемуары).

2. Концепция письма/жизни в двух романах.

3. Объяснение особенности коммуникации адресата и адресанта в том и другом романе.



4. Коммуникационный аспект в романах, с точки зрения нарратологии.

5. Истолкование имен персонажей.

6. Содержание глав романа «Всех ожидает одна ночь», представленных виде тетрадей с записками Ларионова.

7. Письма в романе «Всех ожидает одна ночь»:

1) письма героя врачу Алексею Алексеевичу;

2) письма отца/отцу/матери;

3) письма жены/жене;

4) письмо полковнику Маслову.

8. Воспоминания героя.

1) воспоминания о детстве;

2) воспоминания о родителях;

3) воспоминания о пережитых любовных чувствах;

4) воспоминания о любимом учителе.

9. Эволюция мотивов жизни и письма от романа «Всех ожидает одна ночь» к «Письмовнику»

Глава 2. Характеристика авторских определений жанра романов

Понятие «письмовник» означает «сборник образцов документов, вышедший непосредственно из делопроизводственной практики и содержащий стихийно сложившиеся нормы и правила, либо отражающие традиции делопроизводства формулы речевой учтивости, вежливости, обходительности, необходимые для написания частных и деловых писем»[18]. Ранние письмовники были своеобразными подручными сборниками, «азбуками-прописями» для писцов. Они содержали образцы построения документов по определенной схеме, шаблонные наборы фраз и выражений, являвшихся неотъемлемой частью формулярного этикета и отражавших официальные отношения. Другой вид ранних письмовников – «титулярники», содержавшие сведения о том, как записывать полный царский титул. Сферу частных отношений и частной переписки ранние письмовники не регламентировали.



С 18 века, с очевидным обособлением частной и общественной жизни, появляется разделение между «письмоводительством» для государственных нужд и руководствами к написанию частных писем. Письмовники первой группы – «для государственных нужд» – как и в допетровское время, регламентировали состав, форму и содержание официальных документов. Письмовники второй группы – сборники правил грамматики и шаблонов для написания писем для частных лиц. Такие письмовники имели учебные цели, давая сведения по русской грамматике, но также могли содержать в себе словари иноземных слов, упражнения по риторике, пословицы, анекдоты, «краткие замысловатые повести», сюжеты которых были почерпнуты из иноземных и частично русских источников и носили шутливо-назидательный характер. Ими пользовались обычные городские обыватели и те, кто причислял себя к образованному сословию.[19]

Таким образом, по словарю письмовник – это не переписка, не собрание писем, а пособие для их написания. Примечательно в тексте Шишкина то, что в письмах Владимира как раз содержатся указания, как ему следует писать письма (наставления Коммода Владимиру: «Писать, сынок, нужно не доступно, а искренне!» [С. 6, № 7][20]). С точки зрения читателя, «Письмовник» Шишкина похож на некое пособие, как нужно писать письма: поначалу пишущий вступает в диалог с собеседником, а затем со временем раскрывает в письме свою жизнь так, что каждое письмо представляет собой как бы главу романа, а все письма вместе воспринимаются целым законченным произведением-жизнеописанием, как будто это не письма вовсе. Цель – поймать и описать все ощущения, короткие мгновения счастья и несчастья, обрывки впечатлений, застывшие на своём пике, как на картинах импрессионистов («Если я не запишу того, что сегодня увидел, — ничего не останется. Будто этого не было»).

В «Письмовнике» дискурс письма присутствует, но редуцирован. Не каждое письмо, в отличие от тетрадей (глав) романа «Всех ожидает одна ночь», содержит все элементы жанра письма. Из элементов письма помимо диалогического намерения присутствуют краткие обращения («Володенька!», «Сашенька моя хорошая!»), вопросы («А знаешь, что получится, если вот этот звездный числитель за окном поделить на знаменатель?»). Если обращения присутствует почти во всех письмах, то формулировки прощания практически не встречаются. Элементы не содержат официозности, клише, оформления по принятым письменным этикетом рамкам.

«Всех ожидает одна ночь» — роман, стилизованный под произведение эпохи XIX века, представляет собой дневниковые записи Александра Львовича Ларионова — рассказчика и одновременно главного героя. Роман разделен на три части, именуемые тетрадями. Согласно толковому словарю, слово «тетрадь» имеет несколько значений (тетрадь – 1. скреплённые листы писчей бумаги, обычно в обложке; 2. отдельный выпуск периодического издания или большого печатного произведения, выходящего по частям, в виде небольших книг; 3. полигр. часть книжного блока, сфальцованный лист бумаги). Из всех имеющихся значений в данном случае наиболее применимо второе, тетрадь как отдельный выпуск большого печатного произведения, так как тетради Ларионова все вместе представляют собой большое произведение длиною в его жизнь.

Роман «Всех ожидает одна ночь» имеет второе название «Записки Ларионова». Слово «записки», согласно толковому словарю, имеет несколько значений: 1. Листок бумаги с записью, коротенькое письмо. 2. Краткое изложение какого-н. дела. 3. мм. Тетрадь, листы с записями. 4. мн. Произведение в форме мемуаров, воспоминаний[21]. В семантике слова «записки» заложена небрежность, «легкость» жанра, его несерьезность, нецелостность. Это не письмо, обладающее продуманной структурой, целью написания, а какие-то разрозненные сведения о жизни, которые автор пожелал зафиксировать. Грамматическая же форма слова «записки» указывает на завершенность действия (от глагола «записать» совершенного вида), в отличие от грамматической формы слова «письмо» (которое только еще пишется; глагол «писать» несовершенного вида). Получается, записка – это завершенный акт письма, но без какой-либо цели и продуманной концепции, фрагментарно отображающий жизнь.

Второе название сближает жанр произведения с эпистолярным романом, но структура его во многом отличается как от структуры классического романа в письмах, так и от структуры «Письмовника»: если в «Письмовнике» жанром письма подчеркнута идея коммуникации (вплоть до метафизической), то во «Всех ожидает одна ночь» жанр записок на коммуникацию адресанта и адресата не дает намека. Все произведение – это текст исключительно одного лица, исповедь без ответа. В целом, к дискурсу романа больше подойдет семантика дневниковой записи нежели письма (хотя фактически дискурс письма в структуре сюжета тоже присутствует – об этом ниже).

Жанр записок в понимании их как мемуаров близок жанру романа. Основной особенностью мемуарной литературы является ее установка на «документальный» характер текста, претендующего на достоверность воссоздаваемого прошлого, такую достоверность изображает автор записок. «Мемуарная литература (от французского mémoire — память) — произведения письменности, закрепляющие в той или иной форме воспоминания их авторов о прошлом. Приближаясь подчас к художественной литературе, в частности, например, к таким жанрам, как семейная хроника и различные виды исторической беллетристики, она отличается однако от них стремлением к точному воспроизведению определенного участка действительности.

В отличие от художественной литературы, произведения мемуарной литературы несут исключительно или преимущественно познавательные функции без каких-либо специальных художественных установок. Однако четкую грань между ними и художественной литературой иногда провести крайне трудно»[22]. Мемуары – это всегда демонстрация исторических событий сквозь призму жизни отдельного человека – мемуариста. В этом отношении «Всех ожидает одна ночь» отвечает канонам данного жанра (есть упоминание и изображение исторических событий), но Ларионов все же называет свой труд «записками», отрицая один из главных признаков мемуарной прозы — значимость мемуариста для истории и истории для мемуариста. Для Ларионова то, что он пишет, так же как и то, чем он живет, не представляет ценности, осознается малым, преходящим.

Все эти жанровые определения можно рассматривать как акцентированное либо автором, либо героем «событие повествования». Это рамка, которая постоянно проглядывает в романе, но существует как будто сама по себе, независимо от «события, о котором повествуется». Во «Всех ожидает одна ночь» нет фрагментарности, небрежности в повествовании о «событии истории героя», нет указания хронологии этих событий (то есть нет присущих жанру записок/мемуаров черт), история жизни героя представлена идущей своим чередом, детство перетекает в юношество, затем следуют молодость, зрелость и старость героя. То есть история героя во «Всех ожидает одна ночь» подана по-романному: хоть и названа записками, хоть и разделена в главах-тетрадях, но линия сюжета при этом не теряется.

В этом контексте важно учесть, что произведение имеет первое название, отсылающее к переведенной цитате древнеримского философа Горация «Всех ожидает одна ночь» («Omnes una manet nox» (лат.). Квинт Гораций Флакк (лат. Quintus Horatius Flaccus; 8 декабря 65 до н. э., Венузия — 27 ноября 8 до н. э., Рим) — древнеримский поэт «золотого века» римской литературы. Его творчество приходится на эпоху гражданских войн конца республики и первые десятилетия нового режима Октавиана Августа[23]. Исторические условия эпохи Горация совпадают с условиями эпохи Александра Львовича – период войн и нестабильности в стране. Вместе с романтически настроенной интеллигенцией Гораций приходит к стоико-эпикурейской философии, проповедующей презрение к богатству и роскоши, «золотую середину», умеренность во всём, довольство малым на лоне природы, наслаждение за бокалом вина.

Такая философия определила и форму его произведений — форму разговора по образцу так называемой философской «диатрибы» — диалога с мнимым собеседником, возражения которого автором опровергаются. У Горация «диатриба» часто видоизменяется в разговор автора с определёнными лицами или, реже, в беседу разных лиц[24]. Дискурс письма в «Записках» — воплощает не что иное как разговор с мнимым собеседником, обращение к Алексею Алексеевичу, собеседнику определенному, но только возникающему в сознании автора записок Ларионова.

Таким образом, жанровая организация романов весьма сложна.

 

  «Всех ожидает одна ночь (Записки Ларионова)» «Письмовник»
Обозначенный жанр Записки Письмовник – собрание писем
Указанная автором форма частей текста Тетради Непронумерованные главы
Содержательно чем является жанр Мемуары Письма
Наличие коммуникации Отсутствует Присутствует
Дискурс письма Присутствует в каждой тетради Присутствует редуцированно

 

Оба произведения в своих названиях, формах и содержании так или иначе содержат мотив письма. В «Письмовнике», в отличие от «Записок», жанровой разноплановости нет, роман представляет собой собрание писем (и формально, и содержательно), герои утверждают, что пишут письма. В «Записках» же данная разноплановость присутствует. Форма, заявленная автором, – тетради, содержательно же это мемуары, но в названии фигурирует понятие «записки». Все же в двух романах присутствует сходство в идее писем – это рассказ о своей жизни с самого детства до момента ухода из жизни (в «Письмовнике» такой финал перетекает в существование после смерти, но, согласно концепции романа, смерть тоже представляет собой не что иное, как жизнь).

Коренное различие – в сущности коммуникации героев романов и наличии/отсутствии дискурса письма. Если в «Записках» коммуникация отсутствует (автор не изображает ответов Алексея Алексеевича), то в «Письмовнике» она полностью проявляется, несмотря на то, что в обоих романах автором не дается факт чтения героями писем друг друга. Наличие/отсутствие в данных романах дискурса письма обратно пропорционально наличию/отсутствию коммуникации: в «Записках» дискурс отражен во всех проявлениях, но нет коммуникации, в «Письмовнике» же коммуникация есть, несмотря на практически отсутствие дискурса письма, что свидетельствует о более высоком уровне коммуникации.

 

Объяснение особенности коммуникации адресата и адресанта в романах

«Письмовник» — роман из сорока девяти писем, двадцать четыре из которых принадлежат Владимиру, двадцать пять – героине Саше. Восемнадцатое письмо, сообщающее о том, что Владимир умер, делит роман на две части, являясь его композиционным центром. Переписка дана не в классической форме «вопрос-ответ», это письма не только без ответа, но и не предполагающие ответ. Может показаться, что диалог всего лишь имитируется, это эпистолярный роман — но с дефектом: сообщение есть, а коммуникация отсутствует.

По форме это больше похоже на сборник писем, но тем не менее подчиненных одной тематике и представляющих собой законченное целое, так, что в одном письме угадывается ответ на вопрос, поставленный в другом письме, хоть этот вопрос и не был конкретно сформулирован. Поэтому формально – это не переписка, но содержательно таковой является. Коммуникативная картина нарушена: сообщения отправлены и хоть и не получены, но восприняты и поняты, однако формально это восприятие не выражено.

Коммуникация осуществляется на метафизическом, «духовном» уровне, герои как будто «чувствуют» друг друга. Владимир и Саша как Ego и Alter Ego друг друга (используя понятия, предложенные философом А. Назарчуком[25]): двойная контингентность, то есть двусторонняя зависимость Саши и Владимира существует, каждый как будто предугадывает мысли собеседника (Саша начинает рассказывать о своем детстве и просит рассказать Владимира о своем, и несмотря на то, что Владимир письмо не получает, он тем не менее пишет ей о своем детстве).

Особый характер коммуникации в романе воплощается подходом автора к изображению времени событий. В критике существует версия, что герои «Письмовника» вообще не могли быть знакомы друг с другом, так как существуют признаки, указывающие на существование героя и героини в разных временных рамках: «В романе «Письмовник» различные исторические эпохи не просто смешиваются, а взаимопроникают друг в друга. Главные герои романа, любящие друг друга Владимир и Сашенька, живут в разное время: начало и конец XX века. Автор переводит действие романа в надысторическое пространство – события, происходящие с героями, в какую бы эпоху они ни жили, архетипичны (взросление, любовь, разлука и т.д.)» [26].

Но точных указаний на разницу во времени жизни героев в романе не дается, и, в зависимости от интерпретации читателя, в нем угадывается время – то давно прошедшее (точно указанная автором в своих интервью война – Боксёрское восстание 1898-1900 гг.), то современность (он уходит на войну, она его ждет, влюбляется в другого, беременеет и теряет ребенка, теряет родителей – вечно актуальная история), то будущее (есть мнение критиков, что автор «проецирует прошлое на будущее: Китаю пророчат статус сверхдержавы, а значит – будет новый передел сфер влияния, и, возможно, России вновь придется объединиться с врагами-союзниками – против китайской угрозы»[27]).

Кроме того, есть некоторые трудноуловимые нюансы, признаки стыковки разных времен: «Читателю эта пара кажется вполне современной. Володя пишет, что получил нагоняй от командира за то, что потерял пилотку – стандартная для армии ситуация. И все бы ничего, но пилотки в армии нашей страны ввели лишь перед Отечественной, а наш герой попадает на войну, и война эта совсем другая – ныне забытая. Ее историческое название – Боксёрское восстание в Китае, у него есть четкие даты: 1898 – 1900». И если время жизни героя уточняется, то Саша продолжает жить вне времени: «Саша ездит на работу на трамвае (в нашей стране этот вид транспорта действует с 1892 года), читает в газете анекдот про катастрофу «Титаника» (1912 год), в той же газете на первой странице – война, а на последней – кроссворд. Войн было много, а вот кроссворд в нашей стране впервые был напечатан в 1929 году»[28].

В этом и есть уникальный прием создания Шишкиным универсального времени. Более того, в одном из своих интервью[29] он говорит о том, что события происходят «всегда и везде», время условно и над-исторично, это роман вне времени и вне истории, «метафизический» роман в письмах. Таким образом, и событие коммуникации героев приобретает надвременную форму.

В романе «Всех ожидает одна ночь» устройство коммуникации основано на том, что между адресатом и адресантом «записок» она отсутствует. Александр Львович пишет письма своему доктору, Алексею Алексеевичу, не получая от него ответа (автор не дает намека на совершение диалога между ними, не вводит речи доктора). Намек на диалог дан лишь косвенным образом – в словах Ларионова, обращенных в прошлое: «В последний раз, осмотрев меня, вы сказали, что все идет хорошо» [С.166]. Но это нельзя назвать коммуникацией, это диатриба – диалог с воображаемым лицом, но в форме монолога, рассуждения с самим собой.

В романе 1990-х гг. событие коммуникация происходит в сознании Ларионова. Никакого метафизического уровня коммуникации нет.

Таким образом, и в том, и в другом романе автор не дает читателю возможности понять судьбу писем: дошли ли они до адресатов и прочтены ли ими. Но в романе 1990-х гг. он делает это, чтобы подчеркнуть, что коммуникативные связи необратимо нарушены (см. перечеркнутую линию односторонней связи на нижней схеме), а в романе 2000-х гг. – чтобы подчеркнуть, что событие коммуникации возникает и при отсутствии всяких материальных условий (см. голубую дугу на верхней схеме):

Коммуникационные аспекты в романах М. Шишкина, с точки зрения нарратологии

Мы выделяем этот раздел для того, чтобы выявить другие аспекты коммуникации, присутствующие в романах Шишкина (автор – читатель, автор – нарратор, ).

Вольф Шмид в своей книге «Нарратология»[30] исследует сложную модель повествовательных инстанций, представленных в текстах литературных произведений. Шмид выделяет четыре основных инстанции: получатель, автор, нарратор, читатель, которые, в свою очередь, дробятся, в зависимости от многих нюансов, регламентируя четкую структуру инстанций и выполняемых ими функций.

Первый, самый высший уровень – уровень автора и читателя. Он имеется в каждом сообщении, и его инстанции не являются, по Шмиду, специфическими для повествовательного произведения. Это авторская коммуникация, к которой принадлежат автор и читатель. Эти инстанции выступают в каждом сообщении в двух разных видах, в конкретном и в абстрактном [С. ]. Конкретный автор — это реальная, историческая личность, создатель произведения, в данном случае – Михаил Шишкин. Он вне произведения. Конкретный читатель, реципиент, также существует вне читаемого им произведения и независимо от него. Собственно говоря, имеется в виду не один читатель, а бесконечное множество всех реальных людей, которые в любом месте и в любое время стали или становятся реципиентами данного произведения [С. ].

Гораздо сложнее дело обстоит с абстрактным автором и абстрактным читателем, поскольку данные категории не являются четко определенными. «Абстрактный автор» обозначает, с одной стороны, существующий независимо от всех разъяснений автора семантический центр произведения, ту точку, в которой сходятся все творческие линии текста. С другой стороны, это понятие признает за абстрактным принципом семантического соединения всех элементов творческую инстанцию, чей замысел — сознательный или бессознательный — осуществляется в произведении. Абстрактный автор — это обозначаемое всех индициальных знаков текста, указывающих на отправителя.

Абстрактный автор не является изображаемой инстанцией, намеренным созданием конкретного автора. Это – слияние нарратора (непосредственно рассказчика/повествователя) и конкретного автора произведения, то есть среднее между Шишкиным и Александром Львовичем во «Всех ожидает одна ночь» и Шишкиным и героями-авторами писем – Сашенькой и Владимиром в «Письмовнике». Кроме того, помимо писем Саши и Владимира в романе существует еще один пласт письма – пишущаяся книга Сашиного отца – «книга жизни», как он ее называет. Абстрактный автор здесь – среднее между героем – отцом Саши и Михаилом Шишкиным.

Поскольку абстрактный автор изображаемой инстанцией не является, нельзя приписывать ему ни одного отдельного слова в повествовательном тексте. Он не идентичен с нарратором, но представляет собой принцип вымышления нарратора и всего изображаемого мира. У него нет своего голоса, своего текста. Его слово — это весь текст во всех его планах, все произведение в своей сделанности. Абстрактный автор является только антропоморфной ипостасью всех творческих актов, олицетворением интенциональности произведения.

Абстрактный автор реален, но не конкретен. Он существует в произведении не эксплицитно, а только имплицитно, виртуально, на основе творческих следов-симптомов, и нуждается в конкретизации со стороны читателя [C. ]. Такая конкретизация поможет разобраться, к кому – конкретному автору или нарратору – ближе точка их схода, называемая абстрактным автором. Во «Всех ожидает одна ночь», если бы не реальный автор, можно было бы решить, что конкретный автор и есть Ларионов, следы реального автора не обнаруживаются, все пространство повествования захвачено непосредственно нарратором, поэтому абстрактный автор ближе к Александру Львовичу. В «Письмовнике» же есть вмешательство некоего образа над-персонажа – собирателя писем, роман не отдан полностью нарраторам Саше и Владимиру (и тем более Сашиному отцу), всегда есть ощущение третьего лица – посредника между Шишкиным и рассказчиками, который и есть тот самый абстрактный автор. Так как уровень его выше уровня нарраторов, абстрактный автор тяготеет к автору конкретному.

Если представить абстрактного автора как результат химической реакции между двумя атомами с разной валентностью – одного с большей, другого с меньшей, которые символизируют конкретного автора и нарраторов, то получится следующая схема, показывающая в сторону какого из реагентов идет перевес:

«Всех ожидает одна ночь»:

       
 
   
 

 

 


«Письмовник»:

       
   
 

 

 


С другой стороны схемы коммуникации напротив абстрактного автора внесен абстрактный читатель. Это величина еще более неопределенная, чем даже абстрактный автор и реального воплощения в текстах не имеет и не может иметь. Это понятие чисто теоретическое. Абстрактный читатель — это ипостась представления конкретного автора о своем читателе. Абстрактный автор — источник проекции абстрактного читателя. Это представление о получателе входит в совокупность свойств реконструируемого конкретным читателем абстрактного автора. Представление о получателе, как и другие свойства абстрактного автора, присутствует в тексте только имплицитно, в его фактуре. Следовательно, абстрактный читатель зависит от индивидуальной экспликации (т.е. от прочтения и понимания текста конкретным читателем) не в меньшей мере, чем сам абстрактный автор [С. ].

Абстрактный читатель принципиально никогда не совпадает с фиктивным читателем, т.е. с адресатом нарратора. Абстрактный читатель — это предполагаемый, постулируемый адресат, к которому обращено произведение, языковые коды, идеологические нормы и эстетические представления которого учитываются для того, чтобы произведение было понято читателем. В этой функции абстрактный читатель является носителем предполагаемых у публики фактических кодов и норм. Абстрактный читатель — это образ идеального реципиента, осмысляющего произведение идеальным образом с точки зрения его фактуры и принимающего ту смысловую позицию, которую произведение ему подсказывает. Таким образом, поведение идеального читателя, его отношение к нормам и ценностям фиктивных инстанций целиком предопределены произведением. Подчеркнем — не волей конкретного автора, а зафиксированными в произведении и гипостазируемыми в абстрактном авторе творческими актами.

Нарратор – достаточно конкретное и однозначное понятие у Шмида. Как он пишет, эксплицитное изображение основывается на самопрезентации нарратора. Нарратор может называть свое имя, описывать себя как повествующее «я», рассказывать историю своей жизни, излагать образ своего мышления. Согласно данным признакам нарраторы в романах – это непосредственно Александр Львович Лаиронов, Сашенька, Владимир и отец Сашеньки.

По месту, которое нарратор занимает в системе обрамляющих и вставных историй, Шмид различает первичного нарратора т.е. повествователя обрамляющей истории (коими являются Ларионов, Саша, Владимир), вторичного нарратора, повествователя вставной истории, третичного нарратора и т.д. Вторичных нарраторов во «Всех ожидает одна ночь» нет, потому что повествование принадлежит исключительно Ларионову, остальным же героям прямое слово не дается. В «Письмовнике» же вторичных нарраторов много, с этим связано такое явление как «текст в тексте».

Текст в тексте в «Письмовнике» присутствует как в письмах Саши, так и в письмах Володи. В письмах «текст в тексте» представлен в виде «книги жизни» Сашиного отца (вторичного нарратора), куда он записывал все, что было важно ему в течение своего жизненного пути, эту книгу он продолжает писать и после смерти, в том метапространстве, где оказывается он и Владимир, и в конце отец подводит всему итог: «Сейчас пойдем. Пора. Посмотри, ничего не забыли? Я заканчиваю. Все. Перо поскрипывает по бумаге, как чисто промытые волосы под пальцами. Уставшая рука спешит и медлит, выводя напоследок: счастлив бысть корабль, переплывши пучину морскую, так и писец книгу свою» [С. ].

Также в письмах Саши представлены сказками, рассказанные ее отцом (отец опять же является здесь вторичным нарратором). Для иллюстрации своих мыслей Саша использует форму рассказа в рассказе, повествуя в третьем письме о сказке, которую читал ей отец и завершая словами: «Вот это про меня. <…> И нестерпимо хочется быть с тобой! Обнять тебя, приласкаться» [С. 9, № 7]. То есть пересказы отцовских сказок пробуждают в героине осознание собственной жизненности.

Текст в тексте в письме Владимира – это рассказ в рассказе, история «вторичного нарратора» – военврача, вжившегося в переживания раненного бомжа, рассказанная Владимиру, которую он в свою очередь записывает в письме к Саше. Форма «рассказа в рассказе» помогает герою отдалить от себя ужас осознаваемых событий, страх смерти.

Система вторичных нарраторов в «Письмовник» помещена неслучайно и чрезвычайно важна для понимания мотива жизни: она иллюстрирует мысль о том, что жизнь существует над наррацией, в пространстве между нарраторами.

Нарраторов Вольф Шмид разделяет на диегетических и недиегетических: «диегетическим будем называть такого нарратора, который повествует о самом себе как о фигуре в диегесисе. Диегетический нарратор фигурирует в двух планах — и в повествовании (как его субъект), и в повествуемой истории (как объект)» [С. ]. Диегетическими нарраторами являются и Ларионов, и Саша, и Владимир, и отец Саши, когда пишет книгу-мемуары о себе, так как все эти герои находятся одновременно в двух пластах повествования: и в повествуемом, и в пласте непосредственного повествования – говорят в своих рассказах/письмах о себе: «диегетический нарратор распадается на две функционально различаемые инстанции — повествующее «я» и повествуемое «я» [С. ].

Следующая важная инстанция – это фиктивный читатель, или тот, кто получает сообщение от нарратора. «Абстрактный читатель — это предполагаемый адресат или идеальный реципиент автора, фиктивный читатель — адресат или идеальный реципиент (читатель или слушатель) нарратора» [С. ]. Получатель же, в свою очередь, распадается на две инстанции, которые, «даже если они материально или экстенсионально совпадают, следует различать с точки зрения функциональной или интенсиональной, — адресата и реципиента. Адресат — это предполагаемый или желаемый отправителем получатель, т.е. тот, кому отправитель направил свое сообщение, кого он имел в виду, а реципиент — фактический получатель, о котором отправитель может не знать. Необходимость такого различения очевидна — если письмо читается не адресатом, а тем, в чьи руки оно попадает случайно, может возникнуть скандал» [С. ].

В романе «Всех ожидает одна ночь» адресатом является Алексей Алексеевич, реципиент же не выявлен, нам неизвестно, кто непосредственно прочитал данные письма, и попали ли они адресату. В «Письмовнике» для Владимира адресатом является Саша, для Саши – Владимир, так как, судя по коммуникативному намерению, письма ими направлены именно друг другу. Реципиентов же как таковых в тексте нет, так как нет фактов чтения писем кем-либо. Но судя по получившейся коммуникативной картине, метафизическая коммуникация состоялась, и, следовательно, реципиентами на этом уровне являются Владимир и Саша.

Сашин отец, пишущий мемуары, имеет в качестве реципиента свою дочь, которая после его смерти находит его записи. Но конкретного адресата он не указывает, пишет книгу для себя, разговаривает в процессе письма с собой, то есть его книга представляет собой диалогизированный монолог. Такой же монолог представляют собой и мемуары Ларионова, хоть они и имеют адресата. Это неожиданное сближение персонажей двух романов интересно, так как позволяет увидеть, что вариант «Ларионова» отрабатывается Шишкиным и романе конца 2000-х гг., но рассматривается уже не как основной.

«Если нарратор ведет диалог с наррататором, то важно, является ли собеседник только воображаемым слушателем или же предстает как независимый, автономный персонаж первичной истории. Только во втором случае, когда собеседник обладает такой автономностью, «другостью», мы имеем дело с подлинным диалогом; в первом же случае перед нами развертывается лишь диалогизированный монолог» [С. ]. Полная диалогизированность выражена в переписке влюбленных в «Письмовнике»: «Нарратор обращается к слушателю, которого он воображает активно реагирующим. Повествование развертывается в напряжении между противоположными смысловыми позициями нарратора и адресата, подчас приобретая форму открытого диалога» [С. ].

Мемуары Александра Львовича монологичны, ответы доктора Алексея Алексеевича не получены: «Диалогичность нарратором только инсценируется, она не переходит через границы его сознания. Здесь нет реального собеседника, который мог бы вмешаться непредвиденными репликами. Для настоящего, подлинного диалога воображаемому собеседнику, взятому из собственного «я», не достает автономности, подлинной «другости». Поэтому этот квазидиалог, по существу, остается монологом».

Тем не менее в обоих текстах присутствует ориентированность нарратора на адресата. «Ориентировка относится, во-первых, к предполагаемым кодам и нормам (языковым, эпистемологическим, этическим, социальным и т. д.) адресата»: если общение Саши и Владимира сугубо приватное, коды и нормы здесь одни, языковые средства определенно личного характера, то письма Ларионова содержат элементы этикета, вежливое обращение к собеседнику, демонстрацию уважения к нему, подчеркивание социального статуса, выбор других, нежели в «Письмовнике», языковых средств.

«Подразумеваемые нормы адресата нарратор может не разделять, но он не может не пользоваться понятным для адресата языком и должен учитывать объем его знаний. Таким образом, всякий нарратив содержит имплицитную информацию о том, какое представление имеет нарратор о компетентности и нормах своего адресата».

Ориентировка также заключается в предвосхищении поведения воображаемого реципиента. Нарратор может представлять себе адресата пассивным слушателем, послушным исполнителем своих директив или же активным собеседником, самостоятельно оценивающим повествуемое, задающим вопросы, выражающим сомнение и возражающим. В этом плане Саша и Владимир – единственные, кто активно ведет диалог друг с другом. Но и Ларионов представляет своего собеседника далеко не пассивным слушателем, а заставляет воображаемого собеседника идти с ним на контакт. И даже книга Сашиного отца содержит его побуждающие к диалогу (пусть это будет и диалог с собой) реплики: «Прожитые годы должны ведь накапливать мудрость, а я, старый дурак, чего накопил?» [C. ].

Таким образом, в романе «Всех одна ночь» выделяется один нарратор – Александр Львович, это нарратор эксплицитный (проявляющийся в тексте), антропоморфный, диегетический, имеющий адресата в лице Алексея Алексеевича, но который не является его реципиентом. В романе «Письмовник» два первичных нарратора (эксплицитных, диегетических, антропоморфных) – Саша и Владимир, являющиеся друг другу и адресатами, и в определенном роде реципиентами. Также существуют в тексте романа вторичные нарраторы – отец Саши, военврач, которые являются второстепенными, неосновными рассказчиками, но играют очень важную роль в понимании концепции жизни в «Письмовнике».

Коммуникация автор – читатель. Репрезентация героев как выражение точки зрения автора

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.