Художественные средства литературного языка

Основной характеристикой литературного языка, отличающего его от всех других стилей, является наличие в его арсенале многочисленных художественных средств описания. Недаром литературный язык реализуется в текстах, которые получили название художественной литературы, или беллетристики (дословный перевод французского belles-lettres - «прекрасные письма»). Язык художественной литературы предпочитает вольное обращение со словами, исполь­зование их как в прямом, так и очень часто в переносных значениях. Обыденный стиль редко прибегает к такому вольному обращению со словами, а язык официальных документов и языки науки их и вовсе чураются.

В художественной литературе широко используются два вида расширенного словоупотребления: тропы и стилистические фигуры. Вот как это представлено на одном из сайтов Интернета: «Тропы (греч. tropos — поворот, оборот речи) - слова или обороты речи в переносном, иносказательном значении. Тропы - важный элемент художественного мышления. Виды тропов: метафора, метонимия, синекдоха, гипербола, литота и др.

Стилистические фигуры - обороты речи, применяемые для усиления экспрессивности (выразительности) высказывания: анафора, эпифора, эллипс, антитеза, параллелизм, градация, инверсия, хиазм и др.»^[4].

Приведу примеры на некоторые из этих приемов с того же сайта: «Гипербола (греч. hyperbole - преувеличение) - разновидность тропа, основанная на преувеличении („реки крови“, „море смеха“). Противоположность - литота…

Метафора (греч. metaphora - перенесение) - троп, скрытое образное сравнение, перенесение свойств одного предмета или явления на другой на основании общих признаков („работа кипит“, „лес рук“, „темная личность“, „каменное сердце“). В метафоре, в отличие от сравнения, слова „как“, „словно“, „как будто“ опущены, но подразумеваются…

Метонимия (греч. metonymia - переименование) - троп; замена одного слова или выражения другим на основе близости значений; употребление выражений в переносном смысле („пенящийся бокал“ - имеется в виду вино в бокале; „лес шумит“ - подразумеваются деревья; и т. п.)».

А вот несколько стилистических фигур: Аллюзия (от латинского allusio — шутка, намек) — стилистическая фигура, намек посредством упоминания общеизвестного реального факта, исторического события, литературного произведения («слава Герострата», который прославился поджогом храма богини Артемиды в Греции).

Анафора (греч. anaphora - вынесение) - повторение начальных слов, строки, строфы или фразы.

Ты и убогая,

Ты и обильная,

Ты и забитая,

Ты и всесильная,

Матушка-Русь!.. (Н. А. Некрасов)".

Таких троп и фигур насчитывается несколько десятков и, как было сказано, они обильно используются в литературе, и именно они, с моей точки зрения, отличают этот стиль языка от других. Дело в том, что если относиться к языку как к системе знаков, то слова (знаки языка) используются в различных его слоях (стилях) по-разному (смотрите об этом более подробно в следующей части книги). В художественной литературе они «отделяются от своих обозначаемых» на весьма значительное расстояние. Творец литературного текста как будто намеренно не гонится за точностью обозначения; он предпочитает говорить намеками, описывая предмет или явление крупными, размашистыми маз­ка­ми. Он как бы приглашает читателя поучаствовать в создании того, о чем он пишет: «Вот то, что я хочу описать. Но ты сам, читатель, должен в своем воображении додумать, как на самом деле выглядит это лицо, предмет или происшествие. Пусть в вашем сознании оно станет таким, каким вы его себе представляете. Это будет для вас лучшей эмоциональной нагрузкой».

По мере перехода от одного стиля к другому, зазор между словом и тем, что оно призвано обозначать, постепенно уменьшается. Это заметно при переходе от литературного стиля к обыденной разговорной речи. Мы не столь словоохотливы и свободны в описании какого-то фактического события либо при формулировке наших инструкций собеседнику; в этих случаях мы ограничены стремлением ясно и однозначно определить предмет беседы. Конечно, и тут в определенных случаях есть простор для иронии или сравнений, но он в значительной мере сужается. А в научных и профессиональных текстах он и вовсе исчезает; там цель сообщения — с максимальной точностью высказать мысль, не допуская никаких словесных излишеств.

Стиль разговорной речи

Итак, мы пришли к выводу, что в обыденной разговорной речи мы существенно ограничиваем спектр тех языковых средств, которые нами используются в литературном стиле. И, тем не менее, слова в разговорной речи очень далеки от той однозначности, которой мы пытаемся достичь в научном стиле или даже в бюрократической переписке. В последних мы добиваемся наибольшей точности и изгнания всякой двусмысленности, чего нельзя сказать об обычном разговорном словоупотреблении. Я думаю, что это происходит чаще всего потому, что точное и однозначное слово требует от нас особых усилий, а в обычной беседе мы расслабляемся и не готовы к основательным размышлениям по части выбора лексики и ее грамматического сопровождения. Это похоже на манипуляции с дробями. Известно, что десятичные дроби имеют большой допуск в конечном результате. Избирая их для проведения расчетов, мы как бы заранее соглашаемся с тем, что наш результат будет иметь некоторую неточность в пределах последнего знака. Если нас такой результат устраивает, то мы на нем и останавливаемся. Если нет, приходится использовать обычные дроби, которые дают более точный результат, но зато и действия с ними гораздо более трудоемки.

Что же приходит нам на выручку в обычной разговорной речи, компенсируя недостаток точности используемого языкового инструментария? Нашим помощником является реальная ситуация общения, которая берет на себя в значительной степени роль определителя того, о чем мы собираемся говорить. Именно она дает нам возможность быть несколько небрежными в выборе слов и механизмов их соединения в нашем сообщении. Мы можем себе это позволить, поскольку речевая ситуация ставит наши слова в определенные рамки, придающие им однозначность и определенность. Конечно, и в литературной речи ситуация общения играет огромную роль; без нее вообще оно (общение) не было бы возможным. Но в литературных текстах не мы с вами, читатель, распоряжаемся ходом событий, там все зависит от автора повествования. Слова, произнесенные участниками диалогов, могут быть как угодно двусмысленны, но волей писателя последствия этих слов будут все равно такими, какими он их задумал. Другое дело в реальной жизни. Здесь мы сами решаем, что говорить в том или ином случае. Поэтому мы часто обращаемся к неточным словам, кратким или усеченным фразам, когда чувствуем, что контекст ситуации расставит всё по местам и придаст сказанному окончательный и нужный смысл.

Заметьте, что мы упрощаем нашу речь в той мере и в тех пропорциях, которые позволяют нам рамки реального общения. Бывают случаи, когда «языковая ситуация» вообще обходится без слов. Вот что произошло со мной сегодня утром. Как обычно, я пошел в бассейн. Подойдя к воде, я увидел, что все дорожки заняты и даже переполнены. Дождавшись освобождения одной из дорожек, я начал плавать. Подплывая к одному из краев бассейна, я увидел фигуру человека, стоявшего там и собиравшегося войти в воду на моей дорожке. Даже не услышав от него ни слова, я стал плавать не посредине, а прижимаясь к краю. В дальнейшем, опять таки не говоря ни слова, мы распределили свои «владения»: он с правой, а я с левой стороны. Таким образом, наш «диалог» оказался бессловесным, но дал тот же результат, что и возможный обмен репликами. В этом случае слова могли быть произнесены, но они оказались ненужными: их место заняли наши взаимные действия и их оценка участниками «дискуссии».

Иногда произнесение слов сводится к минимуму. Так, если на улице к тебе подходит человек и спрашивает, где находится тот или иной дом, то может статься, что ты покажешь этот дом и скажешь: «Вон там». На этом диалог завершается. Слово «там» относится к так называемым деиктам. Деикты — это слова, изменяющие свое значение в связи с ситуацией общения и с положением его участников. Для меня «там» означает то же, что для моего собеседника может быть «здесь», и наоборот. Наличие довольно большой группы деиктов в любом языке свидетельствует о том, что они, эти языки, приспособились к различным разговорным ситуациям, где каждый раз деикты получают новое назначение. Такая существенная по своему назначению группа слов, как личные местоимения, относится к деиктам. «Они» в одном случае такие-то люди, а в другом — совсем иные. «Я» и «ты» во время беседы постоянно меняются местами. В итоге мы используем одну и ту же лексему (слово, оборот) для обозначения тысяч, а то и миллионов разных объектов.

Не только деикты, но и большинство других слов, которые мы употребляем в обыденной речи, служат для собирания огромного количества аналогичных предметов в одном слове. Так, слово «кровать» обозначает миллионы различных кроватей, конкретизирующихся только в рамках определенной речевой ситуации. Прилагательное «красный» (-ая, -ое) характеризует любой объект красного цвета, а глагол «бежать» («бегать») — любое действие подобного рода. Именно в таком виде язык остается компактной системой с хотя и огромным, но все же обозримым запасом слов, и мы играем этими словами в ходе повседневного общения, помещая их в подходящий контекст. Совершенно очевидно, что нет никакой возможности обозначить отдельным словом-знаком каждый объект, каждое его качество и связь с другими объектами, каждое происходящее в нем изменение. Этого не выдержала бы ни одна, даже самая завидная человеческая память; и даже компьютер, несмотря на его огромные возможности, не выдержал бы такой нагрузки. На самом деле, в любом виде межличностного общения мы прекрасно обходимся теми средствами, которые предоставляются нам разговорным стилем языка. Разумеется, с помощью речевой ситуации.

В устном общении мы вынуждены выделять и учитывать ряд слагаемых речевой ситуации или речевого акта (так в лингвистике обозначается отдельный акт коммуникации между людьми). По мнению лингвистов к таким слагаемым относятся: данные в отношении того, кто говорит; данные в отношении слушателя (в процессе диалога они меняются местами); составные части самого сообщения; забота о том, чтобы коммуникация протекала нормально, то есть, чтобы получатель информации слышал и понимал то, что говорящий ему сообщает.

Прежде всего, инициатор диалога сообщает слушателю (слушателям) сведения о себе, показывает, так сказать, свои «верительные грамоты». В них он не только обозначает свое имя и некоторые (немногочисленные) данные о себе, но и объясняет, почему именно ему выпало на долю выступить с данным сообщением и насколько он в состоянии это сделать. Конечно, мы не говорим все это открытым текстом (что было бы чересчур прямолинейно), но всегда делаем несколько предварительных замечаний, чтобы привлечь внимание слушателей и настроить их на позитивный лад.

Затем надо получить хотя бы поверхностные сведения о слушателях, понять, с кем ты имеешь дело, как к ним надо обращаться и соответственно с этими данными строить свое сообщение. Иногда мы получаем такую информацию предварительно, до знакомства со своими будущими собеседниками, но в большинстве случаев мы либо вынуждены налаживать знакомство с ними по ходу дела или судить о них по тому впечатлению, которое они на нас производят. Имея хотя бы приблизительное представление об аудитории, мы можем хотя бы на глазок построить для них наш, как говорят сегодня, мессидж.

Я нехотя употребляю это новое иностранное слово, еще не прижившееся в русском языке, но вынужден это сделать, поскольку не нашел в русском языке слова более подходящего. Мессидж означает «сообщение», но это — больше, чем «сообщение». Это — его суть, содержание. Иногда высказывание полностью совпадает по форме и содержанию: оно выражает именно то, о чем в нем говорится. В большинстве же случаев слова говорят одно, а суть высказывания сводится к другому, не выраженному ясно, но подразумеваемому. Кстати, этот разрыв между воспринимаемым (на слух) и его смыслом может послужить нам надежным критерием для отделения одного стиля от другого. Я ниже скажу об этом подробнее.

Затем следует выделить текст самого сообщения. Оно должно быть выражено в такой форме, чтобы, во-первых, быть понятным именно для данной категории слушателей, и, во-вторых, сформулировано так, чтобы получить на него положительный отклик. Если это просьба, то мы стремимся к ее позитивному разрешению; если это начало разговора, то мы должны повести его так, чтобы наш зачин был подхвачен. Для этого следует всячески поддерживать внимание собеседников, подавать материал ясно и доходчиво, стремиться к краткости и простоте, импонировать слушателям манерой разговора и поведения.

Наша аргументация должна быть последовательной, но, в то же время, — не слишком навязчивой и авторитарной. Выводы надо формулировать осторожно и все время следить за тем, чтобы не задеть чувства и самолюбия людей, с которыми вы беседуете. На протяжении беседы надо выказывать к ней достаточный интерес, даже если она становится вам неприятной. Наконец, в начале, по ходу и по окончании беседы надо проверить, доходят ли ваши слова до получателя информации, нет ли серьезных помех для восприятия ваших слов, и находится ли в порядке канал, по которому передается информация, например, телефон или компьютер.

Следует отметить, что в языке (в любом языке) существуют выработанные десятилетиями формулы ведения той или иной беседы. Их надо знать и кстати использовать. Если вы обращаетесь к незнакомцу, то надо предварять обращение словами «Простите!», «Извините, пожалуйста!» или еще как-нибудь в соответствии с принятыми в данной стране нормами. Таких «заранее заготовленных» фраз огромное количество, и они специально изучаются при овладении языком. Они существуют почти для всех случаев жизни, и обращение к ним только усиливает ваши позиции при ведении разговора. Таковы некоторые рекомендации для оформления обычной беседы, обыденного разговора. Перейдем к следующему стилю.

Язык науки

Наука не терпит двусмысленности. Она требует к себе особого подхода и особого языка. Еще и поэтому она признается интернациональной, а не принадлежащей тому или иному народу. Если бы в научный дискурс (обсуждение) не были вовлечены словесные объяснения, и он состоял только из формул, это был бы идеальный вариант для науки в международном плане. Посылки при постановке той или иной проблемы, ход ее исследования и выводы, полученные из него, формулируются с использованием обычного естественного языка. Но он (язык науки) отличается от того естественного языка, который мы применяем в обыденной жизни.

Чем язык науки отличается от рядового разговора, я пытался объяснить в третьей главе настоящей книги, и прошу забывчивого читателя обратиться к ней снова. Я не буду повторять здесь мои доводы, тем более, что они скорее относятся к семиотической части нашего повествования (смотрите об этом ниже, в следующей части работы). Сейчас я хотел бы только подчеркнуть, что язык науки существенно сдвигается в сторону однозначности используемых в нем слов и грамматических конструкций по сравнению с разговорным стилем. Используя понятие мессиджа, мы можем сказать, что в случае языка науки используемые термины прямо выражают содержание сообщения. Если слово в обычной беседе часто предполагает некую двусмысленность и включает в себе множество аналогичных предметов и/или их качеств, то в научном обиходе термин должен обозначать очень точно выделенный предмет или явление. Если учесть, что разговорный стиль в свою очередь отличается более четким содержанием слов по сравнению с литературным стилем, то у нас выстраивается некоторый континуум (последовательная протяженность):

· литературный язык с его намеренным отступлением (не всегда, но часто) от прямого смысла высказывания;

· разговорный язык с его некоторым пренебрежением к точности, восполняемым речевой ситуацией;

· язык науки с его пристальным вниманием к однозначности высказываний.

Таковы те некоторые соображения, которые я хотел высказать по поводу языковых стилей. Их следует дополнить соображениями по поводу языковых жанров.

Понятие речевого жанра

Жанры устной и письменной речи многообразны. Термин «жанр» (от франц. Qenre– род, вид) в лингвистике обычно понимается как определенные ситуационно-тематические типы речи (жанровые типы).

Одним из первых исследователей речевых жанров был М.М. Бахтин [см.: Бахтин М.М. Проблема речевых жанров // Эстетика словесного творчества. М., 1975], который выделял в разговорной речи «салонный», «фамильярный», «кружковый», «семейно-бытовой», «общественно-политический» и другие жанры. Он называл также короткие речевые жанры: приветствия, прощания, поздравления, пожелания и т.д. Наличие подобных жанров М.М. Бахтин объяснял тем, что «каждая устойчивая бытовая ситуация обладает определенной организацией аудитории, следовательно, определенным репертуаром маленьких житейских жанров» [Указ. раб., с. 258]. Исходя из сказанного, можно констатировать, что речевые жанры многообразны, так как многообразны речевые ситуации, жизненные события (например: интервью, телефонная реплика, письма, осведомление о здоровье, выступление на собрании и т.д.).

Разнообразны жанры письменной речи, которые связаны с функциональными стилями языка. Выделяются жанры художественного стиля (роман, повесть и т.д.), жанры официально-делового стиля (указ, закон, приказ, протокол и т.д.), жанры научного стиля (статья, монография, аннотация и мн. др.), жанры публицистического стиля (очерк, заметка, фельетон и др.

Таким образом, «жанр можно определить как выделяемый в рамках того или иного функционального стиля вид речевого произведения, характеризующийся единством конструктивного принципа, своеобразием композиционной организации материала и используемых стилистических структур» [Кожин А.Н., Крылова О.А., Одинцов В.В. Функциональные типы русской речи. М, 1982, с. 156].

Жанры устной речи

Три языковых стиля, отмеченные выше, пронизывают язык от края и до края, резко отличаясь друг от друга. Но существуют и иные критерии распределения «языковой продукции». Можно, например, распределить все тексты по их жанровой принадлежности. Под жанром я понимаю специфическую форму высказывания: сделано ли оно устно либо на письме; выполнено ли оно в монологическом либо в диалогическом режиме; относится ли оно к малым формам (очерк, рассказ) или к формам более объемным — роман, повесть и т. д. Если при анализе стилей мы обращали основное внимание на особенности слов-знаков, то в случае с жанрами основной акцент падает на приспособление текста к условиям его создания и воспроизведения перед той или иной аудиторией. Тут на первый план выступает логика приложения высказывания, логика приспособления автора к аудитории, для которой текст предназначается, и к рамкам, в которых он, данный текст, подается.

Первое и основное различение жанров касается их устного либо письменного оформления. Вас не должно смущать, что я называю текстом не только его письменное воплощение, но и устное — это давно уже принято в языкознании. Разумеется, устная или письменная форма существенно влияет на содержание, а главное, на словесную оснастку текста. Создание письменных текстов требует от автора совсем иных навыков, нежели те, что требуются от оратора при устной подаче материала. Между устной и письменной речью есть очень серьезные различия; они появляются потому, что в создании этих двух видов текстов участвуют существенно отличные физиологические механизмы. Устная речь производится артикулирующими органами, и ее результатом являются звуки, которые улавливаются слухом. Звуки исчезают сразу же вслед за их произнесением (если их, конечно, не записывать на пленку), и у слушателей нет иной возможности к ним возвратиться, кроме опоры на память. С другой стороны, при создании письменных текстов, помимо только что упомянутых механизмов, которые работают безмолвно и во время письма, участвуют моторные навыки (само написание букв), а слушатели становятся читателями.

Подключение моторики к рождению текста меняет подход автора к его архитектуре и ведет к иному отбору языкового материала и его расположению. Я убежден, что при этом меняется и психологический настрой автора: перед ним стоят совсем иные задачи и впереди вырисовывается иной результат. Многие писатели жаловались на «боязнь чистого листа», на то, что им иногда страшно начинать писать на бумаге, на которой сейчас еще ничего нет, а через минуту появятся значки букв. Сама моторика тоже зависит от физиологического состояния организма. Мне, например, в связи с возрастом стало сложно писать от руки; я давно перешел на работу с компьютером. Каждый новый этап в специфике материального воплощения письма ведет к своего рода потрясениям у создателей текста. Некоторые могут писать только карандашом, да еще остро очиненным; иначе у них работа не ладится. Переход от ручного написания слов к машинописи тоже связан первоначально с душевным дискомфортом. Равно, и переход от пишущей машинки к работе с компьютером представляет собой хоть и небольшую, но требующую времени и приспособления революцию в нашем поведении.

Решающим для потребителей текста является форма его представления. Слушатель устной продукции выслушивает ее только один раз. Он отнюдь не против того, чтобы сложные мысли повторялись снова и снова в разном словесном облачении. Так ему легче понять и усвоить аргументы автора. Читатели меньше озабочены этими обстоятельствами: они могут возвратиться к написанному еще и еще раз и таким образом приобщиться к мыслям и намерениям пишущего. Автор при этом не может возвращаться к одной и той же идее до бесконечности. Он оснащает ее различными аргументами, стараясь не повторять те же самые рассуждения и даже одинаковые слова в рядом лежащих предложениях.

Иначе говоря, построение устных и письменных текстов требует различных подходов. В связи с изложенным жанры устной и письменной речи кардинально отличаются друг от друга. К жанрам устной речи относятся, например, публичные выступления, лекции, доклады и т. п.; к жанрам письменной речи — разные виды литературных произведений, докладные записки, дневниковые записи, письма и т. д. Я не смогу даже кратко охарактеризовать их все (для этого требуется написать несколько книг), а коснусь лишь некоторых жанров того и другого вида (устных и письменных). Начнем с устной продукции. В ней я выбрал устный рассказ, публичное выступление и научный доклад.

Устный рассказ

Самым знаменитым устным повествованием, растиражированным на весь мир, являются сказки «Тысячи и одной ночи». Это не произведение отдельного автора или составителя, - ее коллективным творцом является весь арабский народ. В том виде, в каком мы ее теперь знаем, «Тысяча и одна ночь» — собрание сказок на арабском языке, объединенных историей о жестоком царе Шахрияре, который каждый вечер брал себе новую жену и наутро убивал ее. Одна из жен, по имени Шахерезада, начинает рассказывать царю сказки с продолжением. Царю ее сказки настолько нравились, что он не казнил ее в течение тысячи и одного дня, пока она не родила ему детей и не стала его женой. За это же время возникли чудесные сказания, которыми восхищаются ныне во всех концах света. История возникновения «Тысячи и одной ночи» до сих пор далеко не выяснена, и истоки ее теряются в глубине веков.

Но все же это - сказки, к тому же изложенные в виде книги. Известны многочисленные свидетельства из очень недавней истории России. Из них мы узнаем, что некоторые узники сталинских лагерей (главным образом интеллигенты) спасались от голодной смерти и своего бесправного положения тем, что пересказывали различные истории уголовникам. Безграмотные убийцы и жулики с удовольствием слушали умелых рассказчиков и создавали им привилегированное положение, зачастую спасая их от гибели. Самым важным для этих устных эпопей было выбрать сюжет позанимательней и умело его подать. Ставкой в такой словесной игре, как и в случае с Шахерезадой, была жизнь. Кое-кто успешно с этим справлялся.

В чем же заключается умение устного повествования? Вот что писал об этом знаменитый писатель, актер и режиссер Василий Шукшин:

«Помню устные рассказы моей матери. Помню, как мужики любили рассказывать всякие были и небылицы, когда случалась какая-то остановка в работе, когда они присаживались перекурить или перекусить в поле. Да и сейчас это искусство устного рассказа еще живо в народе. Есть, видимо, в нем какая-то глубокая потребность. А если есть потребность, то и мастер всегда найдется. Об этом много можно говорить, но я пока одну особенность хочу отметить: в народе мастер устного рассказа всегда чувствовал прежде всего надобность в своем рассказе. Не помню, чтобы кто-то взялся рассказывать, не задавшись целью сообщить что-то новое, нужное, интересное, а просто так, чтобы себя показать или фокус словесный какой-то выкинуть. Всегда в таких рассказах была цель, какая-то прямая жизненная необходимость. Рассказчику непременно надо было что-то сообщить, к делу, случаю. И не просто сообщить — дескать, вот помню, было однажды то-то и то-то.

Рассказ должен был разбередить душу, войти прямо в сердце слушателей. Утешить их, успокоить, чему-то научить, поделиться тем, что самого рассказчика волнует, из души рвется». Один из самых удивительных устных рассказчиков, Ираклий Андроников, так писал о своем жанре (кстати, он был автором названия самого этого жанра «устный рассказ»): «… я не пишу рассказов. Сперва я много лет их исполняю, а потом записываю. Это совсем другое. В процесс возникновения рассказа я к бумаге не прикасаюсь. Законы устной и письменной речи слишком различны. Рассказ я слышу в звучании. Он не задумывается. Он рождается как импровизация и растет в процессе обдумывания — в редакциях, дома, в гостях, в вагоне поезда, везде — были бы слушатели. Рассказа еще нет. Можно сказать, он еще сам не знает, что он рассказ. И я пока об этом не знаю. Есть только ядро сюжета, ядро образа. Это ядро долго томится во мне.

И вот я решаюсь - выхожу на эстраду, и рассказ рождается. Отливается сразу, без помарок, без подыскивания слов. Запоминаются форма, интонация рассказа. Ее я воспроизвожу как музыкальную мелодию, со всеми особенностями ритма, темпа, характера, образа. Я могу просвистеть свои рассказы. А слова приходят как в разговоре - сами собой, но под моим очень жестким и придирчивым контролем. Выступая на эстраде, я должен успеть подумать о тех, кто знает изображаемого, и о тех, кто его не знает; о тех, кто, может быть, его родственник; о тех, кои, не спрашивая, могут записать это на портативный магнитофон, и тогда это будет уже навсегда; о тех, кто не любит того, о котором я рассказываю, кто сидит далеко и кто — близко, кто слышит хорошо и кто — плохо. И чтобы получилось правильно и тактично в отношении всех. И учесть, кто и как может понять и истолковать рассказ. И надо успеть увидеть себя изнутри и одновременно — из зала, и все это в тот самый момент, когда произносится фраза! Вот теперь и решайте, что здесь от литературы, что — от театра, от музыки, от словесной импровизации. И что — от „модели“, от тoгo человека, о котором идет речь.

При этом образ ведет меня, а не я его. Я им живу, от него мыслю, и мне легко, потому что, войдя в образ, в нем уже почти нельзя ошибиться. Главное - это стремление отобразить важнейшее, передать самую суть образа. Он возникает из множества разновременных наблюдений, но лепится не по частям, а с ходу. Я его как бы вижу перед собой, несколько сбоку, в воздухе. И в то же время чувствую, что я его повторяю. Конечно, он антифотографичен. Если вы считаете, что живописный портрет документален, то и мой тоже. Он собирается: десять разговоров я сливаю в один и отжимаю то, что особенно характерно. Конечно, у этого - нового - разговора дата есть не всегда. Иногда бывает - дата есть, но в него введены девять других. А бывает, что и вообще такого разговора не было. Но образ не становится менее верным»^[5].

Самым важным для исполнителя устного рассказа является наличие у него драматических способностей. Он должен быть немного актером и, стараясь не переигрывать (вспомните замечание В. Шукшина), подавать материал с некоторой долей актерского мастерства. Он должен соответствующим образом представить монологическую часть и разнообразить диалоги­чес­кую составляющую рассказа. Он часто и уместно прибегает к жестам и мимике (конечно, не в таких масштабах, как актеры на сцене) и самым активным образом использует интонационную доминанту устной речи. Все вместе это составляет игровую часть выполняемой роли. Чем более убедительно она будет представлена, чем больше вовлечет рассказчик своих слушателей в ход повествования, тем больше выигрывает устное исполнение рассказа.

Все элементы устного рассказа, указанные мною, значительно уменьшаются в объеме в публичном выступлении и почти вовсе исчезают в научных докладах.

Публичное выступление

По этому поводу часто цитируют Наполеона Бонапарта: «Кто не умеет говорить, тот карьеры не сделает». И это верно. Умение складно выразить свою мысль на публике должно быть присуще всем, кто исполняет свою работу в присутствии большого количества народа: от продавца до учителя или юриста, выступающего в суде. Если вы помните, я приводил слова из «Панегирика» знаменитого афинского учителя красноречия Исократа, восхвалявшего высокую степень развития ораторского искусства в Древней Греции. Не меньшее значение придавали этому и в Древнем Риме, где искусные ораторы всячески поощрялись и почитались. От этих цивилизаций почтение к ораторскому мастерству проникло в Средние века в Европу, когда в большинстве школ риторика (ораторское искусство) включалась в учебный план и считалась необходимым элементом обучения подрастающего поколения. И сегодня на Западе эта традиция не угас­ла. К сожалению, в Советском Союзе она была предана совершенному забвению. Постыдные речи партийных боссов, которые читались по бумажке, не могли вызвать у слушателей ничего, кроме иронической усмешки. В сегодняшней России искусство устных выступлений, кажется, возрождается. Одним из свидетельств тому является огромное количество компьютерных сайтов, посвященных риторике, открывается множество школ и курсов для обучения ораторскому мастерству, печатаются соответствующие пособия.

Каковы же основные особенности этого жанра устной речи? На первое место в выступлении выходят принципы отбора и расположения материала, а вместо методов его драматической подачи основное внимание уделяется способам логической аргументации. В части отбора и распределения материала можно выделить следующие направляющие.

В выступлении обычно должно выделяться одно центральное утверждение, вокруг которого строится вся доказательная часть и которое становится ведущим фактором речи. Это утверждение может быть высказано в самом начале, либо к нему подводит вся предыдущая аргументация, но оно должно составлять его центральную кульминационную часть. Главный тезис может быть разбит на несколько частей, но где-то он должен быть сформулирован цельным образом, желательно — в краткой и афористической форме типа слогана. Утверждению и доказательству центрального тезиса и должна быть посвящена вся речь. Примером такого рода выступления (с моей точки зрения — идеальным примером) служит речь Марка Антония из трагедии Шекспира «Юлий Цезарь»^[6].

Она начинается словами: «Друзья и соотечественники, выслушайте меня… Явился я сюда, чтобы похоронить Цезаря, а не хвалить его…»

А заканчивается так: «Антоний хотел бы облизать все раны на теле Цезаря, Те раны, что взывают к мщению перед камнями Рима».

В промежутке Антоний последовательно выстраивает доводы, показыва­ющие величие Цезаря, его деяния, возвысившие империю и принесшие благосостояние ее гражданам. Одновременно он рисует подлость и предательство его противников и убийц, а среди них — нескольких близких друзей Цезаря, которым он всячески покровительствовал. В результате его речи римские граждане поднимаются и мстят преступникам, изгоняя их из города.

Форма и содержание наполняют речь смыслом и красотой. Форма и содержание, безусловно, влияют друг на друга. Они неотделимы. Необ­хо­ди­мо добавить, что оратор должен превосходно владеть своей тематикой, это позволит ему грамотно и уверенно излагать свои мысли. Кроме того, речь должна быть яркой, насыщенной; она должна запоминаться.

Для успешного выступления желательно составить план. В структуре плана следует предварить каждое новое суждение доводом, обоснованным ранее. М. М. Сперанский писал: «Одна мысль должна содержать в себе семя другой. Оратор должен испытывать чувство уверенности в истинности каждого из приводимых им аргументом»^[7].

В истории России было много замечательных ораторов. Среди них выделялся Анатолий Федорович Кони (1844—1927), известный юрист и писатель. Он оставил нам записки о том, как надо выступать с речами. Вот несколько выдержек из этих записок.

«§ 2 Следует одеться просто и прилично. В костюме не должно быть ничего вычурного и кричащего (резкий цвет, необыкновенный фасон); грязный, неряшливый костюм производит неприятное впечатление. Это — важно помнить, так как психическое действие на собравшихся начинается до речи, с момента появления лектора перед публикой. § 3 Перед каждым выступлением следует мысленно пробегать план речи, так сказать, всякий раз приводить в порядок имеющийся материал. Когда лектор сознает, что хорошо помнит все то, о чем предстоит сказать, то это придает ему бодрость, внушает уверенность и успокаивает. § 4 Лектору, в особенности начинающему, очень мешает боязнь слушателей, страх от сознания, что речь окажется неудачной, то тягостное состояние души, которое хорошо знакомо каждому выступающему публично: адвокату, пев­­цу, музыканту и т. д. Все это, с практикой, исчезает в значительной мере, хотя некоторое волнение, конечно, бывает всегда.

Чтобы меньше волноваться перед выступлениями, надо быть более уверенным в себе, а это может быть только при лучшей подготовке к лекции. Чем лучше владеешь предметом, тем меньше волнуешься. Размер волнения обратно пропорционален затраченному на подготовку труду или, вернее, результату подготовки. Невидимый ни для кого предварительный труд — основа уверенности лектора. Эта уверенность тотчас же повысится во время самой речи, как только лектор почувствует (а почувствует он непременно и вскоре же), что говорит свободно, толково, производит впечатление и знает все, что еще осталось сказать».

Также следует упомянуть о жестах и иных внеязыковых элементах публичных выступлений. По сравнению с устным рассказом к ним следует обращаться редко, только на пике самых эмоциональных моментов выступления. Об этом же пишет и Кони: «Жесты оживляют речь, но ими следует пользоваться осторожно. Выразительный жест (поднятая рука, сжатый кулак, резкое и быстрое движение и т. п.) должен соответствовать смыслу и значению данной фразы или отдельного слова (здесь жест действует заодно с тоном, удваивая силу речи). Слишком частые, однообразные, суетливые, резкие движения рук неприятны, приедаются, надоедают и раздражают»^[8].

Научные доклады

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: