Сделай Сам Свою Работу на 5

Невозмутимая любовь к судьбе, обрекающей на боль только в том случае, если допускать возможность, что всё, уже протекшее, могло быть иначе





Узлы воспоминаний омывая

Забвеньем, скорбью, отторженьем,

Минувшим актам выбор отдавая,

Саму природу к спору вызывая,

Суть подвергаем мы сожженью,

Но властней грёз её движенье.

Не блажь пытаться ли просчёт забыть,

Через обман крушить изъяны силясь?

Под шалью силы можно сильным слыть,

Но от своей беды нельзя уплыть.

Сквозь тёрн эпох степенно быль взносилась,

Доктрина жизни в опыте ютилась.

Почти всегда причинность ускользает

От глаз, вперённых в то, что было.

И оттого тоска нас истязает,

Ведь мысль упрямо в прошлом увязает:

Безумство вспять нас воротило,

Поправ шального рока силу.

Раз путь былой любовь законов суть,

А время эту страсть запечатлело,

То путешествие назад есть муть,

На свет с которого пора свернуть:

В его лучах надёжно то лишь дело,

Что место в памяти заслужит смело.

Былое – мёртвая мумия, забальзамированная в саркофаге неотвратимости. – Теребить во имя воскрешения тщетно, а украшать ещё и нелепо до жути. Только вскрытие на благо исследования несёт в себе реальную цену.

Кажущаяся парадоксальность теснейшего родства между желанием и страданием



Каждое страдание есть болезненное неудовлетворение. Страдания тела, обнаруживающиеся в различных недугах и увечьях, являются неудовлетворённостью тела по части желания быть здоровым и нетронутым. Страдания души, выражающие себя, например, скорбью из-за разлуки с любимыми людьми или же отчаянием по поводу недостигнутого успеха, являются неудовлетворённостью души по части желания быть рядом с любимым человеком или же добиваться успеха. Неудовлетворение суть чувство, диаметрально обратное ощущению удовлетворённости, а, следственно, впивающееся корнями в ту же почву явление (по аналогии с тем, как, например, голод и сытость имеют у истоков загруженность пищеварительных органов). И, раз удовлетворение имеет предпосылкой желание как стремление к довольству, а его противоположность – неудовольствие – имеет место в случае, если почва желания не орошена, то, опираясь на тождественность неудовлетворения страданию, неукоснительно констатируешь, что каждое страдание есть пагубное последствие желания. Так, не уходя далеко от колеи рассуждений, непринуждённо рождается вывод о том, что большие притязания, а также поиск объектов для отягощения воли новыми капризами приводят к повышению риска подвергнуться дополнительному страданию. Ибо последнее, как известно, довольно часто настигает ниву нашей воли грозовой тучей своего, хотя иногда и полезного, но чаще всего разрушительного воздействия. А, так как лучи удовлетворения не всегда ласкают травы наших вожделений и прихотей и испытываются не так отчётливо, как молния в непогоду, – подобно тому, как здоровье ощущается менее резко, чем нездоровье, – то для достижения нерушимого покоя и неколебимой отрады нужно подбирать приемлемые ограждения для масштабирования своих желаний. Благоразумный и не испорченный соблазнами индивид будет всегда стремиться освободить своё существо от этого на первый взгляд прельщающего и одурманивающего сорняка, коим является, несомненно, желание.



Умолкли флейты нежных взлётов,

Пленявших тоном лёгким некогда юнца.

Все ублаженья мимолётны:

И сласть князей, и блеск лаврового венца.

Куда б ни привела звезда желаний,

Какая б гамма чувств ни обуяла,

Превратны наслаждения посланья:

Того, что есть, всечасно воле мало.

Не дарит неги упоенье:

Его эффект недолговечен;

Рождая жажды удвоенье,

Оно спирает грузом плечи.

Лишь тот, кто, балансируя на грани,

Горазд отраду с мерой сочетать,

Узрит несчастье жадных маний,

И каждый лучик будет почитать.

Человек, живущий большими надеждами и вожделениями и не находящий удовлетворения в наличествующих источниках радости, в реальных достижениях, венчающих уже пройденный путь, во вполне приемлемом уровне жизни, может добиться очень многого. Но, не отдавая почтения тому, что имеется в действительности, он рискует так и остаться ни с чем, пытаясь, пребывая в неутолимой жажде, добраться до необозримых высот. Поэтому, надобно решить, какую долю риска можешь на себя возложить: большую, грезя о том, что маловероятно достижимо, или малую, вкушая многоликость и необозримость раскинувшегося перед глазами мира, принимая каждый его элемент как достойную любвеобильного созерцания и обусловленную естественными закономерностями крупицу.



Свобода или безумие?

С точки зрения человеческого восприятия абсолютная свобода расположена за порогом жизни. И это смерть, которая, таким образом, лишается очередной части всего к ней питаемого человеком трепета.

Там – в тлене, в лоне отсутствия жизненных функций, в неорганизованной материи, не владеющей возможностью чувствовать, а потому и страдать, зиждется независимость от боязней, неприязней, разочарований и, теперь уже наверняка, от смерти. Туда не прокрадываются ни потребность, ни нужда, овладевающие человеком повсеместно и непрерывно.

Ибо нет условия возникновения беспокойств – ощущений, обусловленных, в свою очередь, жизненной силой центральной нервной системы и описывающих, например, попадание клинка обмана в нашу нежную спину доверчивости, или, вообще, негодование от разоблачения нами прочно укоренившихся в жизненной почве малодушия, алчбы, и лукавства. Нет сознания, а также рецепторов, посылающих в него пересекающиеся и сплетающиеся в комплексы сигналы, нет целостной системы, способной лицезреть бессчётную глупость, гнездящуюся в зарослях человеческих поступков, которые творят одну длинную историю разочарований, раздуваемых время от времени солнечным ветром гармонии и развития. Как тёмная материя не подвластна влиянию обычного и известного нам вещества, так и наше тёмное и распавшееся состояние, прошедшее гибель мозга, не может быть уже обременено ни одним волнением, впитывающим разностороннего рода дегенеративные тенденции, которые преследуют наше неизмеримо беспорядочное существование, не ведающее о путях светлых и добродетельных.

Обретая смерть, мы никем и ничем не обретаемы. Мы не властвуем, чувствуя при этом укоры совести из-за вершимой нами неволи, и мы не подчиняемся, чувствуя неодобрение со стороны своего свободолюбия. Узел рабства распутан, и огонь ненасытного влечения затушен. Мы абсолютно свободны и растворены в красе мироздания. И мы всё те же осколки бытия – вечной и цикличной колыбели видоизменений и преобразований.

И вот вновь

Потеря самообладания, изредка навещающий гнёт одиночества, беспорядочность в рассуждениях… – Зигфрид был в преддверии полного эскапизма, являвшегося единственной известной ему альтернативой мрачным помыслам.

Контроль над собой, преимущественно неукротимый, вмиг смывался разливами не считающихся с разумом сновидений. Они вкрадывались в недостаточно плотно закупоренные трещины душевной твердыни и бесцеремонно склоняли все силы на свою сторону. Пускай одинокий образ существования и культивировался им, отсутствие соратника и единочувственника, способное навеять тоску на кого угодно, подтачивало его. Какая-то лихорадка поселилась на чёлн его странствующего ума – тот метался и не мог сохранять покой, – хаос в думах, многозначность в чувствах; невыразимые импульсы растекались по нему на самый причудливый и взбалмошный манер.

Ах, бессмертная Элиза! Ах, коварные чувства! Чего же вам недостаёт? – Реальности, быть может? Но в ней Элиза давно уже не ваш попутчик; ваш инфантильный темперамент стал яблоком раздора, вкусить которое пришлось обеим сторонам, хотя, бесспорно, пострадал больше тот, чьи надежды стремительнее рассыпались в пыль…

Я или она? – Предвзятость – худший судья. Да и важно ли это, если вина ничего тут решительно не поменяет?

«И вот вновь, наперекор, казалось бы, непреклонной попытке оставить тебя в покое, мой сегодняшний сон был под угрозой прерваться из-за твоего незваного вмешательства. Твоё присутствие – реальное или воображаемое – всегда проносится трепетом по моей груди. А сон, лишённый поддержки со стороны здравого рассудка, во все времена оставался наиболее уязвимым уголком душевной жизни для твоего безраздельного в нём участия.

Там теряют вес все слова – и колкие, и нежные, которые я отпускал в твою честь или тебе на горе, все мысли – и холодные, и пылкие, в которых я прятался или расцветал, все поступки – и гадкие, и благие, которые совершались мной, когда ты была рядом. Всё это становится таким искусственным и легковесным, что я неминуемо сознаю, как всё это мало значило в действительности.

Пробуждающиеся из-под плиты прошлого воспоминания всецело поглощают меня, отнимая важность и у логики, и у моих безжалостных принципов. Такие мгновения всегда сопровождаются готовностью пересмотреть очертания своего неотёсанного характера, осмеять упрямство, крепко коренящееся в нём, и увидеть ту тропу, шагая по которой, я мог бы быть привязан к тебе не только чувствами, но и чертами поведения, их отражающими.

Но…

По всему вероятию, я погубил все шансы, которые мне благоволили по твоему милосердию. Исходя из твоих вполне обоснованных соображений и реакций, их частота постепенно свелась к минимуму, за что ты не заслуживаешь ни чувства вины, ни упрёков с моей стороны. Я или закоренелый глупец, или истинный мазохист, раз так непочтительно обходился с ними…

Но шансы, наверняка, исчерпаны. Остаётся либо смириться, либо доживать свой век с неизбывным грузом на сердце. А так как первое, судя по всему, мне не доступно, то век мой будет недолгим…

Не желаю, чтобы ты, ощущая это, испытала жалость ко мне или что-нибудь неприятное, потому, желал бы я этого, все мои слова были бы лишь военной хитростью с целью вернуть тебя. Хочу я быть сознательно с тобой, или же нет, я не властен над тем тяготением, которое, однажды пленив меня, никогда уже не собьёт с курса моё сердце, неуклонно расположенное к тебе. Эти направляющие ветра играют со мной помимо воли, и тем более рассудка.

Может, когда-нибудь я преображусь в тех частях, которые так категорично осуждаются тобой. Но в этом не будет ни чьей заслуги: самые потаённые силы не слушают ни искреннего желания, ни твёрдого мысленного намерения. Неизвестно, произойдёт ли это вообще, но, так как ты к этому отношения иметь не будешь, тебе это не польстит, ведь изменить меня хотела ты, а власти иных обстоятельств ты не потерпишь и в очередной раз подумаешь, что ты важна мне не так, как я всегда хотел тебе это доказать.

Не знаю: в силу прочности воспоминаний, или же в силу моей привязанности к определённым людям, обусловленной одиноким нравом, – но я навек втянут в то беспокойное море, которое некогда объединяло наши души.

Пожалуй, уже завтра утром на моих губах будет привкус самоуверенности, присущей настырному отщепенцу, который мнит, что истина всего дороже, который восторгается Вселенной и путём сравнения умаляет всю земную суматоху и даже личную жизнь. В любом случае, даже если допустить, что я вернусь в свою колею немного позже, а до этого буду пытаться вернуть твою благосклонность, – твоё доверие ко мне уже давно почахло. И по заслугам моему ребячеству! Какая бы грубость или пустота не связывала, или, вернее, не разделяла нас в дальнейшем, можешь гордиться – ты единственная, ты та, от которой мне никогда и ни за что не оторваться. Очистишь ты память или сохранишь меня в ней – хранящаяся у меня в памяти история не даст себя искажать, ведь ты неотделимый фрагмент моего становленья».

Ты не моя, а всё ж со мной,

Ведь это разные понятья.

На власть и ревность я немой,

Но твой уход – моё проклятье.

Ты всем когда-то стала для меня,

Окрасив мир вокруг рассветом.

Своей безбрежностью полня,

Ты стала чем-то мне заветным.

Мир растворился в этом чувстве,

Предав раздумья зыбким снам.

Там восприятье, словно устье:

Поток впадает в океан.

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.