Сделай Сам Свою Работу на 5

ГЛАВА XXXIV. Философские теории воли как явления объективного





Теория Спинозы и Гегеля (I - 5): - Теория Шопенгауэра (6 - 8). - Мотивы шопенгауэровской теории (9). - Мысль Ламарка и как ею воспользовался Шопенгауэр (10 - 14)

1. Как ни различны две разобранные нами теории воли, физиологическая и механическая, но обе они держатся чисто на психологической почве: имеют предметом своим психическое явление, совершающееся в человеке, хотя и объясняют его различно. Но философские теории вышли из этого, слишком тесного для них круга и перенесли понятие воли в объективный, внешний для человека мир. Эти теории уже не изучают проявления субъективной воли в человеке, но проектируют по аналогии с волею субъективною какую-то уже объективную волю, действующую и во всей природе и в человеке. Само собою видно, что для такой аналогии недоставало факта, что, зная волю лишь в самом себе, человек не имел никакого права предполагать такое же явление и во внешней для него природе. Но предположение объективной воли, действующей вне человека, как она действует в нем, давало такое легкое и удобное средство к разгадке явлений природы, что от него не мог отказаться ум человека, порывающийся разом разрубить гордиев узел, который слишком медленно распутывается наблюдениями и исследованиями бесчисленных фактов. Но так как и в нас самих желания - эти акты воли - являются или как последствия сознательной идеи, или как последствия непонятных для нас побудок нашего организма, действующих помимо всяких наших соображений, то и объективная воля могла быть объясняема или как последствие идеи, тоже объективной, вне человека лежащей, или как бессознательное, всетворящее стремление.



Обе эти попытки, психологически совершенно объяснимые, были сделаны и многочисленными мифологиями и философиями.

2. Замечая, что акт воли проявляется после того, как в душе составится идея действия, человеку весьма естественно видеть в воле не что иное, как необходимое последствие идеи. Думая же объяснять природу идеями, подобными тем, которые образуются в его собственном уме, человек, весьма естественно, придает этим идеям и волю. Такая персонификация природы, такое уподобление ее человеком самому себе, облеченное всею яркостью красок воображения, создает разнообразнейшие мифологии; возведенная же в абстрактную систему мышления, в цепь причин и следствий, делается философскою теориею. На этом основании Огюст Конт имел полное право взглянуть на подобные философские системы как на новую форму мифологии. И действительно, рассматривая вероучение буддизма или браманизма, мы найдем в них много родственных черт с системами Спинозы, Шеллинга и Гегеля. Иногда сходство поразительно. Мысль одна и та же, только язык другой, сообразно веку и народности: там - пламенная фантазия поэта тропических стран; здесь - отвлеченная, выработанная схоластикою, холодная речь немецкого ученого; там - краски и образы, действующие прямо на чувство; здесь - искусственная условная терминология, которой надобно прежде выучиться, чтоб понимать ее; там - пестрая смесь ярких картин; здесь - стройная система, разделенная и подразделенная и озаглавленная буквами всех возможных азбук. Содержание же в сущности одно и то же - олицетворение внешнего мира по образу и подобию души человеческой.



3. Не случаю только мы приписываем то явление, что первый, кто извлек эту европейскую философскую систему из азиатских и полуазиатских мифологических пеленок, в каких мы находим ее, например, у неоплатоников, был еврей по происхождению и вере и средневековый европейский схоласт по образованию. Замечательно, что еврей, а не кто-либо другой явился связующим звеном между верованиями Востока и мышлением Запада. С азиатскою смелостью воображения, с неподражаемою диалектикою гениального, долго упражнявшегося схоласта, перевел Спиноза психологический смысл восточных верований на деревянный язык средневековой латыни. В его системе закончено превращение природы в идею человека. Весь мир для Спинозы только одна всеобнимающая идея, а выполнение этой идеи - необходимый атрибут ее совершенства. Мир есть разум, размышляющий по своим собственным неизбежным законам; но разум беспредельный, ничем не ограничиваемый, всем обладающий, а потому размышляющий уже не словами, а вещами. Абсолютная идея должна обнимать все, а следовательно, и собственное свое выполнение. Без этого она не была бы абсолютною, а ограниченною. Таким образом, выполнение является необходимым атрибутом идеи; стремление - моментом этого выполнения, насколько оно обнаруживается и в неодушевленной природе, и в растениях, и в животных, и в бессознательных стремлениях человека; воля же, в частности, как субъективное явление есть не что иное, как сознанное стремление. Вот почему Спиноза и говорит, что "воля и разум - одно и то же" и что "воля есть только сознанное стремление".



4. Теория воли Спинозы почти без всяких перемен перешла и в психологическую систему Гегеля. Воля в этой системе есть не что иное, как сознательное и постепенное воплощение абсолютной идей в действительности, воплощение, которое проходя многие ступени, оканчивается полным воплощением разумной идеи теоретически - в форме философской системы в голове мыслителя и практически - в форме свободы в истории человечества. Человек является необходимым звеном, субъективным духом в том процессе абсолютного духа, в котором идея и ее выполнение - одно и то же. Воля индивидуального человека есть только необходимо вырабатывающееся", проявление или, правильнее, становление абсолютной воли*. В философий Гегеля воля уже окончательно из субъективного душевного явления сделалась атрибутом объективной, абсолютной идеи, так что уже из этой абсолютной воли объясняется бессознательное стремление человека, а из бессознательных стремлений вырабатываются желания через посредство представления**.

______________________

* Grundriss der Psychologic, von Erdmann. § 129.

** Ibid. § 132.

______________________

5. Мы не будем критически разбирать этой теории: довольно сказать о ней, что она вся основана на аналогии, а не на фактах. Мы могли бы, может быть, доказать, что мир развился из одной идеи, подобной нашим, если бы могли до такой степени узнать весь мир. Фантазировать же о том, чего мы не знаем или что знаем только в его малейшей части, можно сколько угодно. Можно также поверить и правильность создания этой фантазии по законам рассудка; но поверить ее всю по фактам действительности невозможно, а ближайшее изучение фактов геологии, которую Гегель должен был отвергать, астрономии, в которой он так неудачно пророчествовал, и естествознания скоро обнаружили всю несостоятельность этой мировой системы. Философия Гегеля быстро созрела и распространилась, но на европейской почве она еще скорее завяла, чем созрела. При отсутствии философии одни обратились к естествознанию, бесплодно пытаясь из него создать себе цельное миросозерцание; другие же пытались найти замену философии Гегеля и нашли ее в философии Шопенгауэра, которая до того времени совершенно терялась в лучах славы гегелизма, но потом засветила, как луна, когда солнце скроется. Некоторый успех этой системы можно объяснить только тем, что философия Гегеля оставила после себя в наследство немало людей, для которых было совершенною необходимостью ходить на помочах хоть какой-нибудь, но все же цельной философской системы.

6. Мы несколько ознакомились уже со смелой, но едва ли разумной попыткой Шопенгауэра совершенно переворотить отношения воли к идее и разуму. Он выводит уже не волю из идеи, а все идеи из воли; делает волю творящим началом, а идеи только произведением воли и специфическою функциею мозга. В этой мысли верно только то, что мы действительно находим в себе множество желаний, возникающих в сознании из потребностей нашего тела; разумно ли было, однако же, перенести термин воли на самые эти потребностн? Шопенгауэр же не только злоупотребляет психологическим термином, но прямо указывает на сходство, или, вернее, тождество этой, вне нашего сознания лежащей воли, творящей всю природу, с тою волею, которую мы замечаем в самих себе, забывая, что волю в нас самих мы замечаем всегда следующею за сознанием и чувствованием, а не предшествующею им.

7. Кантовскою вещью самою по себе (das Ding an sich) и субстратом всех явлений, следовательно, и всей природы Шопенгауэр признает нечто, нам непосредственно известное, что мы находим в самих себе и что мы называем волею. Выводить эту волю из сознания есть, по мнению Шопенгауэра, величайшая ошибка. Воля не нуждается в сознании, а, напротив, сознание в ней нуждается*. "Но прежде всего, - говорит Шопенгауэр, - должно отличать волю от произвола. Произволом воля называется тогда, когда она освещается сознанием, и потому мотивы, т. е. представления, являются двигающими ее причинами; другими словами и выражаясь объективно, когда внешнее влияние, вызывающее акт воли, проходит через мозг. Мотив действия может быть определен как внешнее возбуждение, под влиянием которого восстает в мозгу образ, а через посредство этого образа воля выполняет какое-нибудь внешнее движение тела. У человека этот образ может заменяться и словами. Поэтому произвольными движениями называются такие, которые происходят по мотиву, а не собственно по причинам в тесном смысле этого слова, как в неорганической природе, и не по одним впечатлениям, как у растений. Мотив же предполагает сознание. Различие между впечатлением и мотивом физиологически может быть выражено так: впечатление (der Reiz) вызывает реакцию непосредственно, и она исходит из той самой части, на которую впечатление действовало; мотив же, напротив, есть такое впечатление, которое избирает окольную дорогу через мозг, где при действии мозга прежде всего восстает образ, вызывающий соответствующую реакцию, которую мы называем актом воли или действием произвольным.

______________________

* Schopenhauer. Uber den Willen in der Natur. S. 2.

______________________

Следовательно, различие между произвольным и непроизвольным не существенно - в обоих случаях действует одна и та же воля. Вместо образа в человеке могут также действовать и понятия"*.

______________________

* Ibid. § 22. S. 21.

______________________

8. Достаточно вспомнить то, что мы сказали выше о психологическом и единственно возможном происхождении понятия воли, чтобы видеть ошибку Шопенгауэра. Если понятие воли возникает в нас единственно субъективным путем, через посредство самонаблюдения, и в частности из сравнения наших произвольных и непроизвольных движений, то какое же право имеет человек, создав понятие воли как причины произвольных движений, перенести это понятие на собственные свои непроизвольные движения, а затем и на все явления внешней для нас природы? Право фантазии - и более никакого. Непроизвольное движение и есть именно то, в котором нет воли. Если мы называем и в других людях, и даже в животных одни движения произвольными, а другие - непроизвольными, то только по аналогии, на которую мы имеем право настолько, насколько предполагаем, что и другие живые существа испытывают при произвольных движениях то же самое, что испытываем мы, т. е. чувство произвольно выполняемого усилия. Взгляд Бэна на акт воли так сходится со взглядом Шопенгауэра, что все, что мы сказали в опровержение теории первого, вполне применимо и к теории последнего, так что мы считаем излишним повторять здесь это возражение.

9. Гораздо интереснее для нас те мотивы, которые возбудили в уме Шопенгауэра такую теорию, так как они совершенно отличны от тех мотивов, которые руководили Бэном. Мотивы, склонившие Шопенгауэра к его воззрению на волю, разнообразны: они идут из разных областей знания, но преимущественно из области естественных наук, а именно из многочисленных попыток объяснить поразительную целесообразность, наблюдаемую повсюду в созданиях природы. Попытки эти особенно усилились с тех пор, как замечено было, что организмы продолжают и теперь видоизменяться и приспособляться к условиям жизни. Самая удачная из этих попыток принадлежала французскому зоологу Ламарку, мысль которого имела значительное влияние и на Шопенгауэра, и на Дарвина. Постараемся же выразить коротко эту мысль Ламарка.

10. Стоит сравнить, например, северного оленя и верблюда, чтобы видеть, что первому суждено жить в холодных тундрах Крайнего Севера, а второму - в жарких каменистых и безводных пустынях. Наружные и внутренние органы, способы и предметы питания, инстинкты - словом, все так приспособленно в обоих животных к условиям области их жизни; как будто каждому из них заранее предназначалось жить в соответствующих, резко противоположных по своим качествам странах и служить домашними животными жителям этих стран. Такая поразительная приспособленность, повторяющаяся в бесчисленном множестве растительных и животных организмов, должна была уже рано возбудить в человеческом уме вопросы: как это случилось? Как объяснить эту поразительную приспособленность организмов к условиям их жизни? Всего проще, всего сподручнее было человеку отвечать на эти вопросы, очеловечивая (антропоморфируя) лежащий вне его мир. Устраивая какое-нибудь нехитрое орудие, человек соображал его устройство с теми целями, для достижения которых оно должно было служить ему, следовательно, рассуждал он, точно так же устроены и организмы, только устроены они не мною, а какою-то вне меня лежащею и подобно мне размышляющею силою. Затем следовало облечение этой силы во всякие мифологические формы, конечно, только для тех народов и для тех личностей, которым откровенная религия не давала прямого ответа на мучившие их вопросы. Скептический ум мыслителя не мог удовлетвориться таким ответом. Он захотел разгадать, что это за сила сама в себе, и мало-помалу выработалось понятие абсолютной идеи, выполняемой вследствие своей собственной внутренней разумности, идеи, с которою мы уже познакомились выше.

11. Но такою полувосточною, полумифологическою идеею не могла долго продовольствоваться пытливая, фактическая мысль европейца. За разгадку той же дивной приспособленности организмов принялись естествоиспытатели со своими маленькими, но зато бесчисленными и осязательными средствами. Но все эти попытки оставались бесплодными до тех пор, пока не замечено было, что организмы и в настоящее время продолжают, видоизменяя свои формы и инстинкты, все более и белее приспособляться к условиям жизни. Это продолжающееся приспособление организмов прежде всего было замечено практическим хозяйством, которое давно уже пользовалось этою возможностью приспособления организмов, видоизменяя сообразно своим целям породы растений и домашних животных. Мы не знаем настолько истории этого вопроса, чтобы сказать, действительно ли Ламарк первый внес в науку идею изменчивости органических форм и инстинктов; но, по крайней мере, сочинения Ламарка имели прямое влияние и на Шопенгауэра, и на Дарвина, так что оба они воспользовались идеею Ламарка, каждый в своей области и каждый на свой особый лад. Учению Дарвина в его психологическом значении мы посвятим следующую главу, а здесь займемся исключительно выводами Шопенгауэра.

12. Убеждение в том, что видоизменение организмов и их приспособление к условиям жизни продолжаются и теперь, дало надежду если не узнать первую причину этих приспособляющих видоизменений, то, по крайней мере, подсмотреть, как, какими средствами совершает природа эти изумительные приспособления ее бесчисленных организмов. Ламарк же первый заметил одно из этих средств, которому, он, впрочем, придал слишком общее значение. Заметив, что животное, поставленное в новую для него среду жизни, усиливается приспособиться к ней и что часто эти усилия увенчиваются успехом, причем самые органы животного и его инстинкты несколько видоизменяются, и что потом эти видоизменения передаются потомственно и продолжают высказываться все резче, Ламарк приписал этим усилиям организмов самое их разнообразие и их приспособленность к условиям жизни. Так, по мнению Ламарка, у плавающих птиц и зверей (тюлень, морж) плавательная перепонка образовалась оттого, что эти животные при плавании старались как можно больше растягивать пальцы, чтобы поддерживаться на воде; а у рогатых животных рога развились вследствие того, что они, не будучи в состоянии защищаться зубами, усиливались защищаться головою, и т.д. Это было первое, еще довольно наивное проявление великой идеи, блестяще заключенной Дарвином.

13. Шопенгауэр, воспользовавшись мыслью Ламарка о постоянной продолжающейся изменчивости организмов, воспользовавшись указаниями его, равно как и других естествоиспытателей и медиков, на влияние воли в видоизменении органов, тем не менее отвергает самую догадку Ламарка. Если, думает Шопенгауэр, признать такое постепенное и медленное развитие органов во множестве последовательных поколений, и притом органов, необходимых для жизни животного, то порода животного, не имея таких необходимых для ее жизни органов, вымерла бы прежде, чем получила их*. Заметка эта, конечно, верная, могла бы затруднить французского зоолога, но она нисколько не затруднила самого германского мыслителя. Шопенгауэр как ученик Канта не стесняется условиями пространства и времени, а потому не чувствует необходимости и для своей системы преодолеть препятствие, выставленное им же для системы Ламарка. Он признал всетворящую волю - и довольно. Она творила и продолжает творить, что и как ей угодно, и для нее, конечно, не существует стеснений условиями пространства и времени. В сущности, и Шопенгауэр говорит то же, что Ламарк, он также думает, что "вол бодает не потому, что у него есть рога, а потому имеет рога, что хочет бодать"**, точно так же, как человек не потому стреляет, что у него есть ружье, а потому изобрел ружье, что хотел стрелять. Если у человека это изобретение сопровождалось сознанием, то это явление несущественное и исключительное, объясняемое тем, что у человека есть орган сознания - мозг, которому надобно же что-нибудь делать. Воля же, действующая во всей природе, действует бессознательно, за исключением существ, обладающих мозгом; но эта-то воля делает что ей угодно: рога ли, хобот ли, копыта или щупальцы, не стесняясь при этом никакими условиями жизни и никаким планом, ни временем, ни местом - этими созданиями нашего ума. По той теории, конечно, выходило, что горбатый потому горбат, что хочет иметь горб, а безрукий потому без рук, что не хочет их иметь: выходило полное противоречие между нашею волею, сопровождаемою сознанием, и тою, которая работает бессознательно в нашем организме; но германскому мыслителю не было до того никакого дела.

______________________

* Ibid. S. 42.

** Ibid. S. 40.

______________________

14. Ясно, что такое решение вопросов, в сущности, ничего не решает, и мы можем только радоваться, что французские и английские мыслители не были в состоянии подняться до высоты германской метафизики и, скромно признавая условия пространства и времени, разрабатывали вопросы в этих условиях. Этим и объясняется плодовитость их работ, назначенных для существ, также живущих в условиях времени и пространства. Все эти последовательные работы, направленные к разрешению вопроса о причинах дивной приспособленности организмов, увенчались наконец обширною и бесконечно плодовитою мыслью Дарвина. Учение нашего великого современника имеет не только специальное значение для естественных наук, но и для психологических воззрений, и мы посвятим ему следующую главу.

 

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.