СЦЕНА 4. Театр. Пустое пространство. Затем – Мостовая и Кабицкий.

КАБИЦКИЙ Иннокентий Ильич - актёр

ШМУЦ Адольф - драматург

МОСТОВАЯ Агния Евгеньевна - актриса

СОКОЛОВА Марика Георгиевна - актриса

ДОМОЖИРОВ Рудольф Семёнович - меценат

ЕФИМОВ Анатолий Ефимович - режиссёр

ЕРЕМЕЕВ Роман Сергеевич - директор

Действие 1.

СЦЕНА 1. Театр. Пустое пространство. Затем - Кабицкий.

КАБИЦКИЙ. На театре нет важнее персонажа, чем актёр. У вас могут быть деньги, помещение, идеи, материал, но всё - ничто, если нет актёра. У вас его нет? Попросите у Создателя. Он хороший, добрый, чуткий, когда и вы - хороши, добры, чутки. Попросите, и Он дарует вам актёра или даже целое актерское братство! А братство само разберётся и выдаст на гора от себя: и драматурга, и режиссёра, и директора, и даже финансиста. Актёр всегда есть Божий Дар! Вы слышите, Хранители Театра, где вы!? Вы есть. Вы здесь. И ещё, редкий человек в силах полюбить тебя, человечество, а уж признаться в гуманизме вслух: фи, неприлично... и только актёр вас любит, люди. Он кричит: Люблю! Человек, ты слышишь? Приди в театр и услышь, как нигде, как ни от кого: Люблю!

СЦЕНА 2. Улица. Тот же Кабицкий. Входит Шмуц.

ШМУЦ. Прошу прощения, не вы есть Кабицкий?

КАБИЦКИЙ. Я Кабицкий Иннокентий Ильич, жду посылочку из Москвы.

ШМУЦ. Пожалуйста, прошу вас.

КАБИЦКИЙ. Благодарю! Благодарю, благодарю. Если бы вы знали, что в свёртке, вам неверное захотелось бы иметь именно это и более ничего!

ШМУЦ. До свидания.

КАБИЦКИЙ. Уже оставляете старика? А как же плата?

ШМУЦ. Я не пью.

КАБИЦКИЙ. Вы – немец, меня предупредили.

ШМУЦ. До свидания. Как скорее пройти до пригородных автобусов?

КАБИЦКИЙ. Что же насчёт платы за доставку бесценного груза?

ШМУЦ. Боже мой, нищая Россия ещё грезит оплатой услуг?

КАБИЦКИЙ. Какие суровые слова произнесли вы сейчас.

ШМУЦ. Однако, как же мне пройти к пригородной автобусной станции?

Входит Мостовая

КАБИЦКИЙ. Агния Евгеньевна! Позвольте представить вам молодого человека, согласившегося стать книгоношей.

ШМУЦ. Добрый утро.

МОСТОВАЯ. Что, забывается язык? А ведь ты ж кропал стишата на великом русском языке, пьесы ваял, графоман хренов. Какая патриотика билась в его опусах, Кеша, я кое-что, поднапрягшись, и теперь смогу зачитать. Аркашка, ты – эмигрант! Какая прелесть. Лжец не может быть эмигрантом, он - предатель Родины.

ШМУЦ. Вы обознались.

МОСТОВАЯ. Ага, я обозналась! Так не бывает, понял?

ШМУЦ. Прощайте.

КАБИЦКИЙ. Постойте!

ШМУЦ. Вы отрываете мой рука! Доннер вэтэр, автобусная станция где?

КАБИЦКИЙ. Я скажу, как только вы согласитесь откушать с нами чаю, пирога и театру!

ШМУЦ. Дикость. (Уходит.)

МОСТОВАЯ. Пыли, пыли отсюда, враг народа. А ты, придурок, чего таращишься?

КАБИЦКИЙ. Агния Евгеньевна, я вам не муж и потому...

МОСТОВАЯ. Вот и вали отсюда, маразматик. Идёшь ко мне жрать чай, или как?

КАБИЦКИЙ. Если бы я курил, то закурил бы! Какие нервы нужно иметь, чтобы общаться с вами. А голову вашу вам стоило проверить бы, как раз на предмет маразма, перед ней немец, а она: Аркаша!

МОСТОВАЯ. Дай свёрток, имбирь-то хоть не забыли прислать? Щитовидка замучила. На твою книгу, болван, читает всякую ересь, “Энциклопедия искусств”! Когда собаке делать не фиг... Сабашников! Вспомнила: Аркадий Сабашников, вот как зовут нашего немчика на посылках. А клёво я его отбрила! А? Не злись, Кеша, так с ними и надо, оставили нас здесь подыхать и оттуда грязью нас поливали. Оттого и подмыло великую державу, волной смыло. Ну, пошли уже завтракать, Кабицкий. Дома книжку посмотришь.

КАБИЦКИЙ. Я обещал позвонить Марике Георгиевне и насколько возможно подробно рассказать об А. Шмуце и его пьесах, особенно о “Бенефисе”, пресс-конференция сегодня, надо же хоть что-то сказать о драматургическом материале...

МОСТОВАЯ. Твоя Марика Георгиевна, которая Соколова, - сука.

КАБИЦКИЙ. Но какая актриса! Ничуть не хуже вас.

МОСТОВАЯ. Не лги мне, Кеша! Она лучше меня, много лучше. Но я – Мостовая, Агния Мостовая! Что есть более, чем актриса. Понял?

КАБИЦКИЙ. Вот и буква “Ш”? И Ефимов тоже очень просил снабдить его информацией... замечательная энциклопедия, новьё!

МОСТОВАЯ. И Ефимов твой - сучонок. Прекрасный режиссёр, мне такой мастер и присниться не мог, повезло Соколовой. Режиссёр - да, но не театрал, нет. А меня на сцене уже никому не увидеть, вот и всё моё величество. Слава Богу, что я уже не актриса! А с сегодняшнего дня пойдет и отсчет пенсионного обеспечения, вот, чей должен быть бенефис нынче, мой! У меня день рождения! И это - мой театр! Мой! Чтоб ты, Соколиха, подавилась своим зданием, кашалотина... Кеша, тебе плохо!? Что с тобой, Кабицкий! Перестань рожи строить, подлец! Не умирай, дрянь! Я же ничего не могу с тобой поделать... что, что ты хочешь сказать? Кеша! Говори! Куда ты тычешь? Книга? Ну. Здесь? Ну? Что? Что... что.

КАБИЦКИЙ. Агния Евгеньевна! спокойнее, спокойнее, держите себя в теле... в руках! Здесь скамейка... вот! Сядемте, сядемте! Сели? Вот и прелестно, вот и прелестно...

МОСТОВАЯ и КАБИЦКИЙ. Каково!? Н-да-ааа...

МОСТОВАЯ. А?

КАБИЦКИЙ. А?

МОСТОВАЯ и КАБИЦКИЙ. А? А?! Аааааа...

МОСТОВАЯ. Погода сегодня... а?

КАБИЦКИЙ. Вот я и думаю: март.

МОСТОВАЯ. Давай-ка, только не гони, полегонечку, вслух... нет, постой. Покурим?

КАБИЦКИЙ. Не дам.

МОСТОВАЯ. Дам, не дам, дама просит! В минуту потрясения.

КАБИЦКИЙ. Читать?

МОСТОВАЯ. Только не крась слова, не утрируй, простенько, так: парам-парам, ля-лям, ля-лям, как учили: отстранено... парам-парам, ля-лям, ля-лям.

КАБИЦКИЙ. Шмуц Адольф, тысяча девятьсот пятьдесят второго года рождения, драматург, лауреат Нобелевской премии в области литературы за тысяча девятьсот девяносто седьмой год, проживает в Германии. Родился в Советском Союзе, в семье репрессированных поволжской немки и дальневосточного еврея, в посёлке Цементный Завод, близ города Мухолётска, где стал публиковаться под псевдонимом Аркадий Сабашников, автор таких пьес, как... и так далее.

КАБИЦКИЙ и МОСТОВАЯ. Каково!?! Н-да-ааа...

МОСТОВАЯ. А?

КАБИЦКИЙ. А?

МОСТОВАЯ и КАБИЦКИЙ. А? А! Аааааа...

МОСТОВАЯ. Погода сегодня... а?

КАБИЦКИЙ. Вот и я думаю: март.

МОСТОВАЯ. Может быть, попробовать высадить имбирь в комнатных условиях? Или с девчонками договориться, чтоб у себя на даче попробовали, в теплице? Как думаешь, взрастёт имбирь на нашей земле?

КАБИЦКИЙ. Вырастет, конечно, да станет ли плодоносить? Чаю хочется, чаю...

МОСТОВАЯ. Идём.

КАБИЦКИЙ. Это – он, не совпадение?

МОСТОВАЯ. Он, он, уж я знаю.

КАБИЦКИЙ. Прости, что нагрубил тебе.

МОСТОВАЯ. Живи.

КАБИЦКИЙ. Погода сегодня... а?

КАБИЦКИЙ. Март. Несомненно: март.

МОСТОВАЯ. А?

КАБИЦКИЙ. А?

МОСТОВАЯ и КАБИЦКИЙ. А? А! Аааааа...

СЦЕНА 3. Квартира Доможирова. Здесь Соколова и Доможиров.

СОКОЛОВА. Отвратительно... отвратительно... отвратительно... мерзость. Никогда мне не было столь гадко и гнусно в светлый праздник Дня Театра. Я не хочу на сцену! Я боюсь сегодня вечером выйти на сцену! Ужели подобное может быть? Невероятно! Только не говори мне ничего, мне ничего говорить не надо... говорить ничего не надо мне! Я настаиваю, что жизнь отвратительна, мерзкий мартовский день, мерзкий город, мерзкая я...

ДОМОЖИРОВ. ... мерзкий муж.

СОКОЛОВА. Безусловно! Зачем ты сотворил всё то, чему предстоит нынче состояться? Состояться и кончиться. Театр в нашем городе умер, его не следовало реанимировать. Добра не будет! Можно понять, оправдать, объяснить, обнадёжиться, покориться кроме... кроме.

ДОМОЖИРОВ. Кроме?

СОКОЛОВА. Моего выхода на сцену, Доможиров!

ДОМОЖИРОВ. Сколько раз просить, девочка моя, брось похабную богемную привычку называть мужа по фамилии. Мне пора.

СОКОЛОВА. А я моей фамилией горжусь! Ты понимаешь ли, купец? Горжусь! Я Соколова Марика Георгиевна – актриса, прима!

ДОМОЖИРОВ. А у купца - дела. Привет режиссёрам

Входит Ефимов.

СОКОЛОВА. Если ты думаешь, что для театра достаточно вложения капитала, то ты заблуждаешься, дружок, деньги нужны только лишь для здания театра, для некоей коробки с канализацией, где он соизволил пребывать. Но для Его Величества Театра необходимо несколько большее, много, много больше. И ты не смеешь, смерд, говорить с первой дамой королевства в таком тоне... ты...

ЕФИМОВ. Молчать! Остыньте, Марика. Простите, Рудольф Семёнович, что прикрикнул на вашу супругу. Премьера! Да, в день, когда в городе вновь открывается театр, возрождается феникс из пепла, в наше-то время, когда шахтёры лежат на рельсах, а железнодорожники...

ДОМОЖИРОВ. Стоп. Хобби населения меня не интересуют, бездельников я не люблю. Конкретно, с минуты на минуту, подкатит директор театра - ваш Еремеев и рассчитается с вами за труды. Увидимся в здании театра после спектакля. До этого, надеюсь, ни один придворный ихнего величества театра даже не подумает показаться мне на мои глаза, прибью. Слышь, режиссер, совсем забыл, на столе - телеграмма, с вечера принесли, но вы ж припёрлись утром, я её не читал. Привет. (Уходит.)

ЕФИМОВ. Славный малый. Телеграмма... телеграмма...

СОКОЛОВА. Невежа, хам, быдло.

ЕФИМОВ. Заткнись, истеричка.

СОКОЛОВА. Молчу... молчу. А ведь я его люблю! Я боюсь сегодня выходить на сцену, Анатолий Ефимович, вы слышите?

ЕФИМОВ. Господи, как ты мне надоела, провинция! Где уже Еремеев? Получить расчёт и - в аэропорт! Соколова, не колотись, ты - гений. Всё будет правильно. Спектакль пройдёт «на ура» потому, что открытие театра для города - глобальное событие и восторгаться будут априори. Заготовлены цветы, поцелуи, спиртное, обещания властей участвовать в дальнейшей жизни единственного в городе театрального организма. Так они и выразятся: театральный организм.

СОКОЛОВА. Вы нас презираете, Ефимов, вы нас презираете.

ЕФИМОВ. Угомонись, Соколова, актеров я люблю. И зрителя люблю. Людей не люблю. Потому что, если я людей стану любить, то перестану про них понимать, как же тогда работать? И тебя, Соколова, я люблю и восхищаюсь талантом твоим, и профессионализмом, что, милочка, нынче – редкость. Эх, взять бы тебя с собою, а? Поехала бы со мною, Соколова? Желаешь сыграть Ларису в “Бесприданнице”? Желаешь. И стали бы мы, как Анатолий Эфрос с Ольгой Яковлевой, работать вместе, ставить спектакли... а? Слышь, Соколова? Постоянная сцена, постоянная труппа, постоянный зритель - сказка! Где директор, запаздывает! Когда ближайший самолёт отсюда?

СОКОЛОВА. В телеграмме - отъезд?

ЕФИМОВ. В телеграмме “Бесприданница”, Ларисонька, “Бесприданница”!

СОКОЛОВА. Лучше называйте меня Соколовой, но только не Ларисой!

ЕФИМОВ. Я сказал: Лариса? Я так сказал? Да-да-да, весь месяц, как приехал в вашу тьмутаракань, только и думал о том, что вот она - Лариса! А ты, мать моя, не Лариса, ты, мать моя, Соколова... да-с. И поеду я в более светлую тьмутаракань без Ларисы, потому что там нет Ларисы, а здесь есть, но вам пришло в голову играть “Бенефис” некоего зарубежного автора со скучной фамилией Шмуц, единственное достоинство драматургии которого лишь в том, что он - свежеиспеченный Нобелевский лауреат. Познакомиться бы с ним – это дорогого стоит! Чтоб посмотрел, оценил и пригласил в свою занюханную Германию, где понятия не имеют, что сие есмь Театр! Покуда не пукнешь за рубежом, на Родине тебя не поздравствуют. А как мне хотелось Островского, Боже! как хотелось! Сладилась бы этакая “русская тройка: “Бесприданница”, ты и я... Островский - Соколова - Ефимов! Мечта. Звонок в дверь! Директор! Деньги!

СОКОЛОВА. А если я подъеду позже, вы станете со мной репетировать Ларису?

ЕФИМОВ. Был звонок в дверь, на пороге - оплата моего труда, я здесь не живу, Соколова, открой директору.

СОКОЛОВА. Лариса - моя мечта! Я не могу... я не хочу, мне отвратительно выходить сегодня вечером на сцену, у меня руки потеют, липнут, не отмыть... мерзость.

ЕФИМОВ. Соколова! открыть дверь!

СОКОЛОВА. Как прикажете.

Входит Еремеев.

ЕФИМОВ. Деньги, билеты, аэропорт и - свобода! Устал, Анатолий Ефимыч? Устал, не кочевряжься. Не жизнь, цыганщина. Роман Сергеевич!

ЕРЕМЕЕВ. Не знаю, как люди могут жить без зарплаты, но живут! А, товарищ?

ЕФИМОВ. Роман Сергеевич, я не могу. В вашем портфеле киснет капуста.

ЕРЕМЕЕВ. Капуста - это бабки, да?

ЕФИМОВ. Гонорар и командировочные на бочку! В вашем городе опрятно, мило, не без уюта, но здесь не нужен театр, понимаете, граждане? Вам здесь театр не нужен!

ЕРЕМЕЕВ. Сейчас, Анатолий Ефимович, отсчитаю. Ефимов, Ефимов... говорите, говорите, люблю вас слушать, напоследок.

ЕФИМОВ. Здесь по определению не может быть театра, люди! надо это понимать и реагировать адекватно. Сейчас не те времена, не прошлые, когда каждый районный центр почитал для себя за обязанность иметь профессиональную труппу. Притом, что объективно театр людям не нужен, они хотят бывать лишь на премьерах, праздники им подавай, и вы, работники провинциального театра, не в состоянии трудиться вне праздничного антуража. Провинция ненавидит будни! Значит, театр не в состоянии развиваться. Сегодня - премьера, вы откроете театр, потом ещё премьера, ещё... благодетелей прижмут налоговики, вливания кончатся, и на вас перестанут ходить, потому что премьеры давать вы будете больше не в состоянии, ибо состояния нет!

ЕРЕМЕЕВ. Анатолий Ефимович Ефимов, получите и распишитесь. Как приятно дать деньги человеку не просто так, не взаймы, не милостыню, но заработанную плату! Марика Георгиевна, вы себе представить не можете, как приятна мне моя миссия!

ЕФИМОВ. Спасибо за гонорар, за совместный труд, за внимание. Но я закончу: театр - дорогая игрушка, не всем она по карману и мало кому - по зубам, не только в смысле денег, театр - суровый мужчина. Пойду за чемоданом, ведь я с вечера собран. Прочь. (Уходит.)

ЕРЕМЕЕВ. Марика Георгиевна, получите и вы, сполна. Правильный у вас муж, Марика Георгиевна: заработал - получи.

СОКОЛОВА. Роман Сергеевич, вы серьёзно? Мне - гонорар от Доможирова? Не стану я брать денег! Ступайте, да рассчитайте поскорее прочие службы театра, люди ждут.

Входит Ефимов.

ЕФИМОВ. Вот, и ладно.

СОКОЛОВА. Останьтесь, Ефимов!

ЕФИМОВ. Оставь истерики, Соколова.

СОКОЛОВА. Я откажусь выйти в спектакле, если вас не будет на премьере.

ЕРЕМЕЕВ. Но-но-но! Шуточки! Получите расчёт, порадуйте старика, Марика Георгиевна, пожалуйста, и распишитесь! Будет так славно и хорошо.

СОКОЛОВА. Еремеев, ступайте к людям.

ЕРЕМЕЕВ. Анатолий Ефимович, останьтесь бы, это ж и ваш праздник не в последнюю очередь.

ЕФИМОВ. Я не стою в очередь никогда, Роман Сергеич, никогда! Что-то я хотел договорить, Соколова, досказать? Да, я погорячился, сравнивая наш возможный творческий дуэт с эфросовским, пожалуй, что мы были бы более схожи с другим великим тандемом: Александр Яковлевич Таиров и Алиса Георгиевна Коонен! Представляешь: “Федра”, ты и я... Расин - Соколова - Ефимов! Мои театральные изыскания настоятельно требуют сверхпрофессионализма. Да, сверхмарионетка и Крэг! Наконец, нашёл: “Макбет”, ты и я... Шекспир – Соколова - Ефимов! А ты боишься выйти в каком-то там замудоханном А. Шмуце. Спасибо за всё, друзья. Соколова, передай мою искреннюю благодарность твоему Доможирову, и за своевременность финансирования, и за кров, и за стол. Я понимаю, конечно, что он сэкономил на гостинице, поселив меня в своей квартире, в общем, было замечательно. Прощайте. И приглашайте, слышите, Еремеев Роман Сергеич, приглашайте! А теперь мне пора к другому крову и к другому столу... к другому финансированию, возможно что скорее всего, к не столь своевременному, но к “Бесприданнице”! Ни пуха, ни пера!

СОКОЛОВА. Нет!

ЕРЕМЕЕВ. К чёрту!

ЕФИМОВ. Да. Остался бы, но телеграмма срочная и вызов срочный. Завтра начинаются репетиции, а у меня нет Ларисы, и, насколько я знаю тот театральный организм, не будет. А жаль. Бесконечно жаль, Соколова. К чёрту! (Уходит.)

ЕРЕМЕЕВ. Счастливого пути. А вы обязаны получить зарплату. Ну, если вам не нужны деньги, что понятно при таком муже, то хотя бы распишитесь в получении, а я эти деньги направлю на чествование Мостовой Агнии Евгеньевны. У неё сегодня день рождения. Надо знать своё место, товарищ Соколова. В прежние времена, в бытность мою заведующим отделом культуры горкома партии, никаких подобных истерик и грубостей позволено не было бы. В голову не пришло бы устраивать что-то подобное. Простите старика за простоту.

СОКОЛОВА. Благодарю вас, товарищ Еремеев Роман Сергеевич, за хирургическое вмешательство в мое психологическое состояние. Вы вскрыли мне глаза! Откройте, пожалуйста, дверь, а я выйду ненадолго, товарищ... (Уходит.)

ЕРЕМЕЕВ. Взяли моду выступать, никакого порядка, уважения к старшим, к обществу! Открываю уже, иду, иду! Безобразие. Марика Георгиевна сейчас выйдет, я её рассчитаю и пойду, столько дел. Что у тебя, Иннокентий Ильич, физиономия такая просветлённая, как у покойника перед смертью, прости за юмор.

Входит Кабицкий.

КАБИЦКИЙ. Рома! Дорогой! Произошло невероятное! Читай! Открой на букву “Ш” и найди фамилию Шмуц!

ЕРЕМЕЕВ. Опять эта жидовская фамилия...

КАБИЦКИЙ. Немецкая, Рома, немецкая!

ЕРЕМЕЕВ. Ты мне будешь рассказывать, что это за фамилия? Я вырос в немецком посёлке, Кеша, у нас таких Шмуцев больше, чем собак было, на каждой улице. Копнёшь, а там Сара на Саре и Абрамом погоняет. Ну, и что? Шмуц Адольф... так он ещё и Адольф! Ну, Соколова, ну, актрисочка, ну, выбрала автора, так выбрала! Стоп, стоп? Ишь ты, наш, оказывается? Выкормили лауреата, ему, небось, в башку не придёт отстегнуть родному государству кусочек нобеля. Гад, изменник. Никто не хочет возвращать долги, честно рассчитываться с Отечеством. Как тебя, фашист, звали, говоришь? Сабашников Аркадий... знакомое имечко. Да ну! Не может быть! Аркаша?!

КАБИЦКИЙ. Мостовая его тоже опознала. Так вот, он здесь!

ЕРЕМЕЕВ. Иди ты!

КАБИЦКИЙ. Истинно! Истинно!

ЕРЕМЕЕВ. Теперь ещё и авторский гонорар платить придётся. Ну, не мать ли твою женщину! А, Ильич!? прости за юмор.

КАБИЦКИЙ. Номенклатура - ты, Роман Сергеевич, без матерного слова, как без пряников. Такой человек у нас объявился! Да в день премьеры! Какая честь!

ЕРЕМЕЕВ. Какая мне разница, платить-то Доможирову, спонсору. Как здоровье?

КАБИЦКИЙ. Да Бог с ним!

ЕРЕМЕЕВ. Неважно выглядишь, Кеша, надо со здоровьем что-то делать.

КАБИЦКИЙ. Что ж сделать с тем, чего нет.

ЕРЕМЕЕВ. Театр как здоровье, а вишь, чего наделать можно с несуществующим объектом. Соколова бесится. Как Мостовая?

КАБИЦКИЙ. Соколова и должна беситься, она актриса такого склада. Она - не Агния Мостовая, да-с. Мостовая же в норме. Марика Георгиевна! У меня новости, такие новости!

Входит Соколова.

СОКОЛОВА. Заведомо неинтересно. Роман Сергеевич, вы желали рассчитаться со мной за проделанную работу в театре. Где расписаться?

ЕРЕМЕЕВ. Наконец-то! От живых денег отказываться - грех и перед Богом, и перед собственной профессией. Получите.

КАБИЦКИЙ. Марика Георгиевна! Мне передали с самолетом, наконец-то, “Энциклопедию искусств”, прошлого года издания. И знаете, что я там прочитал в разделе на букву “Ш”!?

СОКОЛОВА. Приличная сумма! Молодцом муженёк. Благодарствуйте, господин директор. Прощайте.

КАБИЦКИЙ. А что вы так собрались, как будто на дворе не март, а еще февраль? Шуба, шапка... чемодан!?

ЕРЕМЕЕВ. Маша! Марика Георгиевна!

СОКОЛОВА. Я уезжаю.

ЕРЕМЕЕВ. Не выдумывай, стерва! Сколько ты мне нервов вымотала за последние дни! Прости, если что не так сказал, не теми словами... слышишь?!

СОКОЛОВА. Этот город не достоин театра, а я его достойна, театра! Меня ждёт “Бесприданница”.

ЕРЕМЕЕВ. Ты понимаешь, что творишь!? Люди придут, люди! Что ты из себя строишь? Думаешь, у Ефимова таких, как ты, нет больше? Да он каждой приме в каждом городе говорит одни и те же слова, чтоб его, шабашника, пригласили ещё раз! Непонятно, что ли? Не дури, за всё заплачено! Доможиров тебя из-под земли достанет, идиотка, он твоего Ефимова в пыль земную сотрёт, а тобою ноги вытрет. Это же Доможиров! Припадочная, кого ты хочешь подставить - его?! Да ещё ни один человек в нашем городе не выжил после ссоры с ним, он же не просто жулик, Соколова, он бандит. Очнись, и не дразни планиду, прости за юмор.

СОКОЛОВА. Посмотрим. Он меня любит, больше, чем всех вас, вместе взятых, и меня пальцем не тронет, а злость сорвёт на вас, бедолаги.

КАБИЦКИЙ. Что происходит?! Маша! Одумайся!

СОКОЛОВА. Думаю, в своей новой книжке в разделе на букву “Ш”, вы, Иннокентий Ильич, обнаружили информацию о Шмуце? Припишите туда от меня: пустой, скучный графоман, ему до нашего Островского, как до вершины Эвереста: вверх по склону, на пятой точке. Ой, Кеша, не надо сразу же изображать из себя несчастного сердечника на грани душевного срыва, вас сюда никто не ангажировал.

ЕРЕМЕЕВ. Что ж я людям скажу!?

СОКОЛОВА. Так и скажи: вуаля. Прощайте. Привет Мостовой! (Уходит.)

СЦЕНА 4. Театр. Пустое пространство. Затем – Мостовая и Кабицкий.

МОСТОВАЯ. Иннокентий Ильич! Кабицкий... пора. Я готова.

КАБИЦКИЙ. Господа, начало! Прошу внимания. Пауза... Я начинаю. Стучит палочкой и говорит громко: О, вы, почтенные старые тени, которые носитесь в ночную пору над этим озером, усыпите нас, пусть нам приснится то, что будет через двести тысяч лет! Сорин: Через двести тысяч лет ничего не будет. Треплев: Так вот пусть изобразят нам это ничего. Аркадина... Аркадина!!!

МОСТОВАЯ. Пусть. Мы спим.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: