Сделай Сам Свою Работу на 5

ПРОИСХОЖДЕНИЕ ГЕРЦОГСТВА ЛОТАРИНГСКОГО 15 глава





Волнение, происходившее повсюду в городских поселениях, вскоре привлекло к себе внимание князей. С конца XI века для них возник

1 См. стр. 151-152.

О положении городских территорий в бельгийских городах см. превосходную работу С Des Marez, Etude sur la propriete fonciere dans les villes du moyen age et specialement en Flandre.


«вопрос о городах», и они оказались вынужденными сделать выбор за или против горожан. Как общее правило, духовные князья были враждебны горожанам, светские же — относились к ним сочувственно. Это различное отношение вполне понятно1. В то время как у светских князей не было никаких установившихся политических взглядов, у епископов, наоборот, был совершенно определенный идеал политического и общественного устройства. Относясь весьма не сочувственно к торговой деятельности, церковь охотно называла ростовщичеством те торговые операции, к ко­торым обычно прибегали в своих делах купцы. Она не хотела, кроме того, отказаться от своих судов, своих иммунитетов, своего права убежища и своих юридических и финансовых привилегий, которые все были оди­наково ненавистны горожанам. Наконец, епископские города резко отли­чались от всех других городов. Они кишели монастырями и церквями, и были преимущественно городами священников. В связи с этим епископы, разумеется, стремились всячески удержать торговое население под своей властью и отказывали ему в независимости, в которой они видели угрозу безопасности и самостоятельности духовенства. Поэтому они шли на уступки только в результате долгой и упорной борьбы, и эти уступки «городам» обычно удавалось вырвать только восстаниями. При этих условиях второстепенным городам льежского княжества, вроде Динана, Гюи и Сен-Трона, удалось опередить столицу в смысле политической эмансипации. В 1066 г. Гюи, бывшему уже тогда значительным торговым центром, удалось получить от епископа Теодуэна взамен уступки ему сначала трети, а затем половины движимых имуществ городских жителей, хартию вольностей, дававшую городу ряд значительных преимуществ2. Дошедшее до нас, к сожалению, слишком краткое изложение этого документа, самого старого из всех подобного рода документов, сущест­вующих в Бельгии, неопровержимо доказывает, что целью его было урегулировать юридическое положение населения и ввести те изменения в судопроизводстве, которых требовали купцы. Жители, к которым в этом документе применяется новое название «горожан» (burgenses), вы­ступают в нем как привилегированная. корпорация. На них возлагалась охрана городского замка, когда епископская кафедра оставалась незаме­щенной, и в случае войны они должны были браться за оружие лишь через восемь дней после льежцев. Это доказывает, что свобода Гюи была более раннего происхождения, чем свобода Льежа3.





Н. Pirenne, L'origine des constitutions urbaines au moyen age. Revue Historique,

t. LVII (1895), P. 305.

G. Waltz, Urkunden zur Deutschen Verfassungsgeschicgte (2. Ausg.), S. 9 (Berlin,

1886).

Я не могу согласиться с г. Куртом (С. Kurth, Les origines de la commune de Liege, Bullet, de l'lnstitut Archeologique liegeois, t. 35, [1906], p. 239), что хартия Гюи «уходит своими корнями в старое городское право Льежа»: во-первых, потому, что городского права, в собственном смысле, в XI в. еще


Вскоре, однако, борьба за инвеституру предоставила епископским городам в Нидерландах — так же, как это было и в Германии, — великолепную возможность избавиться от ига своих сеньоров. Мы плохо осведомлены о том, что происходило в Льеже во время правления Генриха IV, но нет никаких сомнений в том, что народ (враждебность которого по отношению к высшему духовенству известна нам со слов Зигеберта из Жамблу) сумел воспользоваться происходившими в этом ; время смутами для улучшения своего положения. В 1107 и 1109 гг. Генрих V предоставил каноникам Льежа и Маастрихта их стариннейшую} привилегию (antiquissima privilegia) и признал за ними право творить суд i в этих городах над их людьми и их землями1. Отсюда можно заключить, что горожане пытались присвоить себе эту юрисдикцию. Во всяком случае если им и не удалось полностью осуществить свою программу, то они все же добились широких уступок. Благодаря тому, что император изъял льежские города из ведения судов мира2, они получили особый мир, сделались особыми в юридическом отношении территориями, и каждый город получил своих местных эшевенов.



История Камбрэ дает нам возможность подробнее проследить развитие городского движения, ибо в отношении Льежа мы знаем лишь каковы были его результаты3. В течение XI в. Камбрэ достиг большого благо­состояния. У подножия стен епископского замка образовалась купеческая колония, и в 1070 г. вокруг нее возведена была укрепленная ограда. Вследствие объединения со старым городом торговое население оказалось под властью кастелянов и епископских чиновников, которые, не считаясь с его интересами и нуждами, со всей строгостью применяли к нему поместное право4. Вскоре среди новых обитателей началось глухое недо­вольство. Они стали втайне готовиться к восстанию, клятвенно обязались помогать друг другу и с нетерпением ждали благоприятного случая. Он

не существовало, во-вторых, потому что «portus» Гюи, являвшийся главным образом промышленным центром, находился совсем в ином положении, чем епископский город Льеж. Кроме того, судя по выражениям, приводимым Эгидием Орвалем, в Гюи, по-видимому, существовало особое соглашение между епископом и горожанами. Во всяком случае первого параграфа, передававшего горожанам охрану епископского «castrum» во время «sede vacante» (незанятости епископской кафедры) в правах города Льежа никогда не существовало. ' Waltz, Urkunden, S. 37 Gilles d'Orval, Gesta episcoporum Leodiensium. Mon. Germ. Hist. Script., т. 25, с. 94.

Об истории городской общины Камбрэ см. подробное изложение, сделанное на основании источников того времени у W. Reinecke, Geschichte der Stadt Cambrai bis zur Erteliung der Lex Godefridi, S. 100 u. f. (Marburg, 1896). «Creberrime deplorantium civium conquestiones invicem conferuntur, miseros se non habere patronum sed expilatorem publicum; nullum aliud sibi futurum remedium, nisi longius aliquo secederent». («Горожане постоянно обмениваются горькими жалобами на то, что у них, несчастных, не патрон, а грабитель общества; у них нет никакого другого выхода, кроме как уйти куда-нибудь подальше».) Gesta episcoporum Camerac. Mon. Germ. Hist. Script., т. VII, с. 454.


представился в 1077 г., когда только что избранный епископ Гергард вынужден был отлучиться, чтобы получить инвеституру из рук императора. Едва только он успел выехать, как городские жители завладели воротами города и провозгласили коммуну.

Нет никаких сомнений в том, каковы были их цели, если принять во внимание, что инициаторами и руководителями движения были наиболее богатые купцы города1. Коммуна Камбрэ бесспорно являлась, таким образом, прямым следствием экономических перемен, совершившихся среди городского населения. Это была насильственная попытка заменить уста­ревший режим епископского управления новым порядком вещей, соот­ветствовавшим новым социальным условиям. Общественное мнение было, несомненно, на стороне восставших. Бедняки, и в частности ткачи, воодушевленные пламенными проповедями сторонника папы Григория — священника Рамирдуса, обвинявшего епископов в симонии, присоединились к восстанию2. Посреди всеобщего ликования коммуне, этому объекту религиозного рвения одних и практических стремлений других, была принесена торжественная присяга. Впрочем, ее существование оказалось очень недолговечным. Как только епископ узнал о происшедшем, он немедленно повернул назад и под предлогом желания вступить в переговоры добился, чтобы его впустили в город вместе с сопровождавшими его рыцарями. Как это бывает обычно в борьбе, где враждебные партии принадлежат к различным общественным классам, месть была ужасна. Рыцари разграбили дома горожан, масса |Жителей была убита или под­верглась пыткам. Рамирдус погиб на костре.

Таков был конец потопленной в крови первой коммуны, упоминаемой в истории средневековых городов3. Но породившие ее экономические причины были слишком мощны, чтобы можно было надолго отсрочить вызывавшиеся ими последствия. Двойные епископские выборы и обра-

Gesta episcoporum Camerac. Mon. Germ. Hist. Script., т. VII, с. 498. Chronicon S. Andrea Castri-Cameracesii. Mori. Germ. Hist. Script., т. VII, с. 540. Считают иногда — и Рейнеке (Reinecke, Geschichte der Stadt Cambrai, S. 100 u. f.) еще до сих пор придерживается этого мнения — городским восстанием мятеж, вспыхнувший в 958 г. в Камбрэ против епископа. Это, разумеется, неверно. Мятеж 958 г. отнюдь не был городским восстанием, это было просто оппозиционное движение, вызванное управлением епископа Беренгара. При Эракле в городе Льеже тоже разразилось восстание, направленное против епископа. Упоминающиеся в источниках, в связи с этими обоими событиями, cives — глубоко отличны от торговых burgenses XI века. Л. Вандеркинедере (L. Vanderkindere, La premiere phase de l'evolution constitutionnelle des communes flamandes. Annales de l'Est et du Nord, 1905, p. 340) разделяет мнение Рейнеке. Это объясняется тем, что он считает согласно старой теории Гейслера и Арнольда горожан не чем иным, как потомками свободных людей франкской эпохи. Все восстания похожи друг на друга известными чертами. Но желать на этом основании относить к X веку «присяжные коммуны» — значит игнорировать ход исторического развития. При объяснении здесь надо руководствоваться не буквой источника, а историческим правдоподобием и не допускать смешения в одну аморфную массу совершенно различных явлений.


зование внутри духовенства двух враждебных партий, одной — из сто­ронников папы Григория и другой — императорской, позволили горожанам^ в начале XII века восстановить свое прежнее положение. В главе движение опять стали купцы; они восстановили коммуну, и епископ Вальхер, вынужденный потворствовать горожанам, чтобы не дать им перейти на сторону своего соперника Манассе, торжественно признал в официальной хартии новые, созданные ими учреждения (1101 г.). В течение шести, лет коммуна являлась почти независимой республикой: она имела свою, армию, вела войну с графом Фландрским, распоряжалась по своему' усмотрению епископскими доходами, словом — походила в течение не­которого времени на вольные итальянские города. Это положение coxpa-j нялось вплоть до 1107 г., когда Генрих V восстановил в городе епис-f копскую власть и уничтожил хартию коммуны. Однако не могло быть уже и речи о восстановлении прежнего положения и о подчинении населения власти министериалов и епископских вассалов. Городское ус­тройство, созданное коммуной, сохранилось в своих основных чертах и после уничтожения ее. Город по-прежнему имел свое особое эшевенство и своих чиновников. Впрочем, они никогда не примирился с потерей тех неограниченных привилегий, которыми он располагал в начале XII века. Получение dominium civitatis (сеньориальных прав города) всегда оста­валось целью его стремлений, и вплоть до середины XIV века его история сводилась в основном к ожесточенной борьбе с сеньором, чтобы восста­новить коммуну, захватив в свои руки управление городом и ограничить власть епископа исполнением только духовных обязанностей. Между обеими сторонами существовал постоянный антагонизм, и никак нельзя было установить настоящего равновесия между правами сюзерена и правами горожан1.'

События, разыгравшиеся в Камбрэ с 1077 по 1107 г., встретили широкий отклик в соседних местностях. Они послужили толчком к ряду восстаний, которые стали перебрасываться из одного места в другое. Большинство епископских городов Пикардии — Нуайон, Бове, Лан, Амьен, Суассон — также провозгласили у себя коммуну. Перипетии борьбы жителей Камбрэ с их прелатом вызвали, по-видимому, столь же горячий интерес со стороны торгового населения Северной Франции, как три века спустя война жителей Гента с Людовиком Мальским у ремес­ленников Парижа, Руана и Льежа.

В то время как епископские города охвачены были бурным движением и завоевывали себе независимость ценой ожесточенной борьбы, горожане Фландрии нашли себе, наоборот, открытых защитников в лице своих графов. Им нигде не пришлось вести войну с местными сеньорами. Благодаря сплоченному территориальному единству страны и могуществу князя, являвшегося верховным судьей над всей своей территорией, торговое население, где бы оно ни обосновывалось, с самого же начала находилось

О дальнейшей истории города см. Н. Dubrulle, Cambrai a la fin du moyen age (Lille, 1903).


в непосредственном контакте с ним. Именно этим объясняется бросающийся в глаза одинаковый характер городского устройства Фландрии. Так как фландрские города подчинены были исключительно политической власти, то их рост не тормозился, как это было с Льежем или с Камбрэ, домениальным строем или церковными учреждениями. Граф стал для своих городов тем, кем он был уже с X века для своих аббатств, а именно — верховным фогтом. Он содействовал их развитию, подобно тому как он в свое время содействовал распространению церковной реформы Гергарда Броньского; он, так сказать, расчищал им путь и всячески помогал создавать необходимое им новое право. Действуя таким образом, графы, оставаясь по-прежнему блюстителями мира и права, в то же время заботились об интересах своей казны. Действительно, налоги, взимавшиеся с торговли, составляли значительную часть их доходов, и благосостояние графа непосредственно зависело от процветания городов. Таким образом диаметрально противоположное отношение епископов и фландрских графов к горожанам объяснялось вполне естественными при­чинами: разница в их действиях вызывалась различием в их положении, а не их личными особенностями.

Первые привилегии, представленные нарождавшимся фландрским го­родам, относятся, по-видимому, ко времени правления Роберта Фрис-ландского1. Уже в конце XI века центральная графская власть вступилась за купцов, обосновавшихся в portus. Она признала законными их требо­вания. Постепенно она сделала горожанам уступки по целому ряду пунктов их программы реформ. Были уничтожены судебные поединки2; были сделаны ограничения для церковной юрисдикции3, и несение военной службы признано было обязательным только в случае неприятельского вторжения4. Уже в начале XII века некоторые местности пользовались торговыми привилегиями. Князь отказался от «seewerp» и уступил гильдиям право взимания пошлины (tonlieu)5.

Вместе с устройством укрепленной ограды или рва вокруг города городская территория получала также особый мир. Этот мир носит в источниках название «cora» (keure), или закона (lex), и синонимичность этих обоих слов вскрывает особую природу фландрских городских уч-

В параграфе 18 хартии Сент-Омера от 1127 г. (Giiy, Hist, de Saint-Omer, p. 374) говорится о привилегиях, дарованных городу графом Robertus Barbatus. В силу эпитета «Barbatus» Жири полагает, что князем, о котором в данном случае идет речь, был Балдуин Бородатый (988—1035 гг.). Между тем дело в действительности идет о Роберте Фрисландском (1071—1093 гг.), ибо именно он называется Robertus Barbatus автором одной анонимной биографии Карла Доброго (Mon. Germ. Hist. Script., т. XII, с. 620) и в одной грамоте 1095 г. у Miraeus, Op. lipl., т. Ill,с. 20. 2 В Ипре с 1114г. Хартия Сент-Омера, § 3.

4 Ibid. 185 4.

5 Ibid. § 5.

6 Зак. 4468


реждений1. Городской мир — это «keure», потому что горожане требовали, «избрали» его; это — «закон», потому что он был утвержден графом и гарантирован им. Введение «keure» неизбежно влекло за собой создание специального суда. Со времени правления Карла Доброго каждый «portus» имел свое особое эшевенство (de wet), поставленное князем в качестве местного судебного органа. Хотя это эшевенство, творившее суд над горожанами, и выбиралось из среды poorters (горожан), однако оно носило характер графской судебной корпорации. Фландрским городам не пришлось, подобно Камбрэ, насильственно порывать со своим князем и захватывать его юрисдикцию. Здесь без всякого труда было установлено равновесие между прерогативами князя и самоуправлением горожан.

События, вызванные убийством Карла Доброго в 1127 г., отчетливо показали, какое значение приобрели уже в это время городские коммуны. Они выступили с этого времени на политическую арену, и первая попытка'.', французского короля подчинить своей власти Фландрское графство по­терпела крушение, наткнувшись именно на сопротивление с их стороны2.:

Карл Добрый не оставил после себя прямых наследников. Поэтому известие о его смерти дало возможность многочисленным претендентам, находившимся в том или ином родстве с фландрским домом, заявить» свои права на наследование ему. Герцог Брабантский, графы Голландии и Генегау, Теодорих Эльзасский, сын герцога Лотарингского3, Вильгельм Ипрский, Вильгельм Нормандский и английский король Генрих были главнейшими претендентами. Королю Франции, в силу его суверенитета, надлежало сделать между ними выбор. Людовик VI остановил его на Вильгельме Нормандском, который, получив Фландрию, должен был оказать ему столь ценную для него помощь против его смертельного врага — английского короля. Вильгельм был без всяких осложнений принят фландрскими баронами. Король не спросил при этом мнения городов и вскоре вынужден был жестоко раскаяться в этом. Карл снискал себе самые горячие симпатии со стороны торгового населения благодаря той решительности, с которой он охранял законы о мире и привилегии, пожалованные им горожанам. Его труп был вырван народом у аббата монастыря св. Петра, хотевшего перевезти его в свое аббатство. Вслед за тем жители Брюгге и Гента, под руководством кастеляна Гервазия из Прэ, предприняли осаду замка в Брюгге, где укрылись убийцы графа.

«Lex et consuetude» que cora vocatur». (Keure du metier de Furnes.) «Legem que dicitur chore» (Keure des Quatre-Metiers); «legem sive choram». По поводу идентичности слов «lex» и «pax» ср. Gislebert, Chronicon Hanoniense, ed. Vanderkindere, p. 78: «Legem instituit [comes] que pax nomitatur». Относительно всех этих событий см. превосходное изложение Гальберта, состав­ленное на основании заметок, ежедневно делавшихся на восковых таблицах. Ни один источник XII века не дает нам более правильного освещения жизни горожан. Galbert, Histoire du meurtre de Charles le Bon, comte de Flandre, ed. H. Pirenne.

Теодорих получил права на Фландрское графство через свою мать Гертруду, дочь Роберта Фрисландского.


Однако дело шло не только о мести за гибель популярного князя. Горожане отлично понимали, что при развернувшемся в стране кризисе на карту поставлены были ее важнейшие интересы. Будет ли новый князь, который займет фландрский престол, продолжать по отношению к ним политику Карла и его предшественников? Будет ли он так же, как и они, понимать их нужды и чаяния? Не следовало ли, наоборот, опасаться, что он объединится с дворянством, которое уже воспользовалось междуцарствием, чтобы грабить купцов. При этих условиях города решили поддерживать друг друга и действовать сообща. Они обязались признать верховную власть только такого князя, который даст им достаточные гарантии. Они потребовали участия в назначении графа и принесли присягу Вильгельму лишь после того, как они формально избрали его, так как они не считали себя связанными в своих решениях ни ратификацией французского короля, ни согласием дворянства. Впрочем, Вильгельм, торопившийся поскорее обеспечить за собой графскую корону Фландрии, пошел на самые широкие уступки. Он обещал снизить пошлины и земельный ценз, и даже предоставить гражданам Сент-Омера право чеканки монеты. Но он не исполнил этих обещаний. Не знакомый с Фландрией, он судил о ней так, как если бы дело шло о Нормандии, или Иль-де-Франсе. Он не понимал, что имел перед собой народ, далеко опередивший по своему социальному развитию народы соседних стран. Он сделал ту же ошибку, которая оказалась столь роковой два века спустя для наместника Филиппа Красивого. Он решил, что для сохранения своей власти ему достаточно поддержки дворянства и вскоре забыл о соглашениях, заключенных им с горожанами. Бароны и рыцари восполь­зовались случаем, чтобы открыто выступить против последних. На смену политике прежних графов, ориентировавшейся на города, явилась политика феодальной реакции. Но почти тотчас же в городах вспыхнули восстания, к которым, по-видимому, приложила руку Англия. Соперники Вильгельма подняли голову: Гент и Брюгге открыли свои ворота Теодориху Эльзас­скому. Попытка вмешательства Людовика VI ни к чему не привела. На созванное им в Аррасе собрание никто не явился. Горожане обвиняли его в том, что он якобы продал графство Вильгельму за 1000 марок и утверждали, кроме того, что он не имел никакого права распоряжаться судьбами Фландрии. Разразилась война.

Большая часть фландрского дворянства, поддерживаемая вспомогатель­ными отрядами, посланными французским королем, была на стороне Вильгельма. На стороне Теодориха было все городское население, а также суровые обитатели приморской Фландрии. Борьба между обоими, князьями приняла, таким образом, характер социальной войны: на одной стороне стояла военная аристократия, на другой — оба новых общест­венных класса, за которыми было будущее, — горожане и свободные крестьяне. Смерть Вильгельма при осаде Алоста (27 июля 1128 г.) ускорила развязку конфликта, относительно исхода которого не могло быть никаких сомнений. Вся страна подчинилась Теодориху, и французский король, предоставив своим преемникам заботу о продолжении политики,


первый опыт которой окончился крахом, признал совершившийся факт и дал победителю инвеституру.

Таким образом во Фландрии воцарилась новая династия.

Она обязана была получением престола горожанам, и Теодорих Эль-; засский, пришедший к власти вопреки своему сюзерену через народное, восстание, напоминает Вильгельма Оранского, находившегося в таком же положении по отношению к Филиппу II. Впрочем, как и Оранская династия, Эльзасский дом никогда не забывал, кому он обязан был своей удачей. Он никогда не отделял своих интересов от интересов городов^ Различные князья, которых он дал стране, всегда сознавали, что невоз-й можно править вразрез с интересами городов. Они остерегались повторять опьгг Вильгельма Нормандского. Они отлично видели, что в этой до-, ставшейся им торгово-промышленной стране не было лучшего средства; для укрепления своей власти, чем тесный союз с городским населением.

В связи с этим, чтобы привлечь его на свою сторону, они усвоили очень искусную политику. Они отвели городам определенное место во Фландрском государстве и сумели примирить сохранение своих суверенных прав с независимостью городов. Вместо того чтобы быть вынужденными идти на уступки, они предпочитали делать их заранее. Они одинаково шли навстречу всем крупным городам Фландрии. При Филиппе Эль­засском все города получили одинаковые учреждения и управлялись на основании одних и тех же Keure, так что права и обязанности каждого из них являлись нормой и гарантией прав и обязанностей остальных городов1. Здесь существовало в полном смысле слова фландрское городское

Л. Вандеркиндере (L. Vanderklndere, La politique communale de Phillippe d'Alsace et ses consequences. Bullet, de l'Acad., Classe des Lettres 1905, p. 749 и далее) наоборот, полагает, что Филипп был врагом городов. Помимо того, что маловероятно, чтобы этот князь, столь часто воевавший со своими соседями и французским королем, настроил бы еще вдобавок против себя свои города, Вандеркиндере, по-моему, смешивает дававшийся князем отпор попыткам городов, направленным против его сюзеренных прав, с его отношением к развитию городов вообще. Нет никаких сомнений в том, что он оказывал этому развитию всяческое содействие и приложил много энергии, чтобы добиться процветания торговли и, следовательно, горожан. Но он не мог допустить, чтобы его города превратились в «вольные города», т. е. в городские республики, и никакой князь того времени не мог бы допустить этого. Его образ действий необходимо рассматривать с точки зрения современных ему взглядов, а не желать, чтобы он вел себя либералом XIX века. К тому же примеры его мнимо-враждебного отношения к городам исчерпываются одним только Гентом. Главной причиной, приведшей Вандеркиндере к его выводам, является, в частности, то, что он верит в существование корпорации присяжных автономных магистратов фламандских го­родов, уничтоженных по приказанию Филиппа Эльзасского. Ср. его исследование: La premiere phase de l'evolution constitutionnelle des villes flamandes, цитированное выше на стр. 159 примеч. 3. Но его мнение по этому вопросу, несомненно, ошибочно. В крупных фламандских городах до Филиппа Эльзасского не было постоянных присяжных. Их единственной первоначальной городской властью являлось местное эшевенство, которое было одновременно и городским, и княжеским по своему характеру. Присяжные встречались во Фландрии лишь во второстепенных городах и в особенности в городах, зависевших от какого-нибудь


право, общее для всех городов, и как в романских, так и германских частях графства бюргерство было столь монолитно и сплоченно, что мы напрасно стали бы искать чего-либо подобного в других частях Нидер­ландов. Несмотря на различие языка и обычаев, фламандские города — Брюгге, Гент и Ипр, и валлонские города — Аррас, Лилль и Дуэ, составляли единую городскую семью, члены которой пользовались одними и теми же вольностями и находились в одинаковом положении по отношению к графу.

Основной городского права явилась не хартия Брюгге, этого крупного германского порта Фландрии, а хартия Арраса, распространенная на различные города. Аррас стал руководящим центром всех фландрских городов как к северу, так и к югу от лингвистической границы. Граф сохранил за собой, кроме того, право, в случае неправильного судебного решения, вызывать эшевенов других городов, чтобы они предстали перед судом эшевенов Арраса1. Мы слишком мало осведомлены об обстоятель­ствах, обусловивших пожалование первых Keures, чтобы понять каковы были причины указанной привилегии, предоставленной этому валлонскому городу. Аррас был, разумеется, при князьях Эльзасской династии одним из богатейших центров страны2; в его стенах находилась главная монетная

местного сеньора (как, например, Поперинг или Арк). Одновременное наличие корпорации городских присяжных и княжеских эшевенов типично для Льежской области и Брабанта, но отнюдь не для Фландрии, и смешанный характер эшевенства во Фландрии является как раз лучшим доказательством мирных отношений между графом и городами. Теодорих Эльзасский поступал точно так же, как и его сын. Он покровительствовал городам и купцам (см. характерный документ у Espinas, Douai, стр. 26). Однако он отнял у Сент-Омера право чеканки монеты, дарованное ему Вильгельмом Кантоном, и известно, что он осаждал в 1138 г. Гент, впрочем, по не установленной до сих пор причине. Самое либеральное современное государство вынуждено бывает прибегать к репрессиям, когда под угрозу поставлены его права, и средневековые князья неоднократно имели основания — которых мы не можем у них отнять — действовать аналогичным образом." Несколько наивно противопоставлять мнимый реакционный союз между духовенством и князем освободительному движению городов,- в особенности по отношению к таким государям, как графы Эльзасского дома, которые столь не сочувственно относились к политическим притязаниям духовенства.

«Si scabini a comite vel a ministro comitis submoniti, falsum super aliqua re judicium fecerint, veritate scabinorum Attrebatensium, sive aliorum qui eamdem legem tenent, comes eos convincere poterit...» («Если эшевены, вызванные графом или пред­ставителем графа, произнесут по какому-либо делу неправильный приговор, то граф может уличить их вердиктом эшевенов Арраса или других городов, которые придерживаются того же закона») Warnkoenig-Gheldolf, Histoire de Flandre, t. II, p. 420. Мы встречаемся с аналогичным явлением в Льежской области, романская столица которой распространила свое право как на фламандские, так и на валлонские города княжества. Это явление интересно, как наглядное доказатель­ство того, что городское движение было, по существу, социальным движением и именно в силу этого малодоступным влияниям этническим. Вильгельм Бретонский часто называет Филиппа Эльзасского: «Comes Attreba-tensis». («Граф Аррасский».)


мастерская Фландрии1, и именно его значением, несомненно, объяснялось особое положение, занимавшееся его эшевенством.

Брабантские города, как мы уже говорили, развивались гораздо мед­леннее фландрских городов. В то время как в начале XII века Брюгге, Гент и Лилль принимали уже доминирующее участие в политических событиях и их вмешательство решало исход борьбы между претендентами

на фландрскую корону, Лувен, Брюссель и Антверпен не играли еще в ,

герцогстве никакой роли и, казалось, совершенно не интересовали князя. '■

Только во второй половине XII века брабантские герцоги занялись '<
урегулированием положения горожан, обогатившихся благодаря торговле,

влияние которой стало теперь ощущаться на территории между Маасом ;

и Шельдой. Подобно фландрским графам и по тем же соображениям, i

они неизменно благожелательно относились к городам. Политика Генриха I |

(1190—1235 гг.) по отношению к городам напоминала политику Филиппа '

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.