ПРОИСХОЖДЕНИЕ ГЕРЦОГСТВА ЛОТАРИНГСКОГО 14 глава

Благодаря такому расцвету Фландрии сюда все более устремлялась вся европейская торговля. Большие ярмарки стали происходить в Туру, Мессине, Лилле, Ипре и Дуэ. Они продолжались с короткими проме­жутками в течение всего лета и собирали множество купцов из Франции и Италии⁴. Поддерживая сношения через Северное море с немецкими народами, Фландрия благодаря своим ярмаркам находилась также в контакте и с романскими народами. Старая пословица, очень образно гласит: «De pauwen komen in het land met de waels op Thourouts feeste»\ (Павлины являются в эту страну вместе с итальянцами на ярмарки в Туру.)

Графы извлекали из этих международных ярмарок слишком большие выгоды, чтобы не быть заинтересованными в их охране. Изданные ими законы о соблюдении мира категорически предписывали оказывать ува­жение купцам и всем прибывшим из других стран людям. Герман из Турнэ хвалил Карла Доброго за то, что он установил во Фландрии

Cunningham, Growth of English industry and commerce, p. 180. ² K. Hbhlbaum, Hansisches Urkundenbuch, Bd. Ill, S. 390 (Halle, 1886). Lamberti, Hersfeldensis opera, ed. Holder-Egger, c& 121.

Calbert, Meurtre de Charles le Bon, ed. Pirenne, p. 285; Lambert d'Ardres, Chronique, ed. Menilglaise, p. 229. Ср. также G. Des Marez, La lettre de foire a Ipres au XIII siecle, p. 79 (Bruxelles, 1901).

C. P. Serrure, Vaderlandch Museum voor Nederduitsche Letterkunde. т. I [1885], стр. 214.

такую дисциплину и спокойствие, как в каком-нибудь монастыре', и действительно в тот день, когда в Ипре было получено известие о его убийстве, собравшиеся сюда на ярмарку купцы поспешно разбежались².

Графы не ограничивались, однако, предоставлением защиты иностран­ным купцам. Они пытались также обеспечить и поддержать доброе имя фландрской торговли воспрещением порчи монеты. В начале XII века их денье считались лучшими на всем севере Франции³. Налоги и всякого рода пошлины, которыми обложены были находившиеся в обращении товары, приносили им достаточно доходов, чтобы они могли не в пример своим соседям, прибегавшим к порче монеты, обходиться без этого. Стремительное экономическое развитие Фландрии заставило ее тогда же порвать с грубыми обычаями, господствовавшими еще в соседних странах, где сохранялась чисто земледельческая культура.

Успехи торговли, разумеется, способствовали развитию промышленности. Производство шерстяных тканей, которым издавна занималось население побережья⁴, возродилось с новой силой, и его изделия вскоре составили значительную часть торгового оборота, центром которого были Нидер­ланды. Редкой удачей для Фландрии было наличие в ней туземной промышленности к тому времени, когда она сделалась складочным местом товаров, отправлявшихся из Италии, Германии и Франции в Англию. Ее сукна стали с ранних пор фигурировать наряду с винами и пряностями в числе важнейших предметов торговли. Фландрская промышленность обязана была своим процветанием исключительно благоприятному стечению обстоятельств. Стада, которые паслись на побережье и которые все умножались по мере того, как строилось все больше плотин в районе «польдеров», доставляли в изобилии шерсть, между тем как непрерывный рост населения заставлял множество людей добывать себе средства к существованию ткацким делом. Производство шерстяных тканей достигло в XI веке таких размеров, что местной шерсти уже не хватало, и землевладельцы из соседних областей находили на фландрских ярмарках великолепный сбыт для своей шерсти'.

Подобное положение неминуемо должно было привести к коренным изменениям в организации промышленности. В каролингскую эпоху из­готовление тканей производилось как свободными крестьянами побережья, так и крепостными служанками в «гинекеях» (девичьих) крупных помес­тий⁶. Но когда под влиянием роста торговли начался расцвет суконной

Mon. Germ. Hist. Script., т. XIV, с. 286. См. также любопытный рассказ в

Vita S. Arnulfi Suessionensis, ibid., т. XV, с. 889.

Colbert, op. cit., с. 29.

Guibert de Nogent, Histoire de sa vie, ed. Bourgin, p. 159.

О происхождении этой промышленности см. выше, стр. 32—33.

Vita S. Macharii. Acta Sanctorum, апрель, т. I, с. 880.

Miracula S. Gisleni. Mon. Germ. Hist. Script., т. XV, с. 582.

[

промышленности, то постепенно в недрах сельского населения образовался класс ремесленников. Суконщик выделился из общей массы земледель­ческого населения подобно тому, как до него из среды его выделился купец. Он оставил земледельческий труд, чтобы всецело отдаться своему ремеслу. Он переселился из деревни в торговые центры, где он мог найти обеспеченный сбыт для своих продуктов, а для самого себя — товарищей, которые вели одинаковый с ним образ жизни и имели одинаковые с ним интересы и нужды. Таким образом, поселения, созданные купцами вдоль морского побережья или по берегам рек, оказались могучими притягательными центрами для ремесленников. Суконная промышленность, бывшая с самого же начала во Фландрии экспортной индустрией, стре­милась войти в соприкосновение с торговлей. Она проникла во все города между Каншем и Звином как в романские, так и в германские части страны. Она придала Фландрии тот ее характерный облик, который она сохранила вплоть до XVI века. Бассейн Шельды был преимущественно страной сукна, подобно тому как долины Рейна, Мозеля, Луары и Гаронны славились своим виноделием. В одном из самых интересных, написанных здесь в XI веке, латинских стихотворений Conflictus ovis et lini («Спор овцы с оленем») воспевались благодетельные качества шерсти и прекрасные голубые с переливами ткани, изготовлявшиеся во Фландрии «для нужд сеньоров»¹.

Из Фландрии суконная промышленность проникла в те области, с которыми она связана была своими речными путями. Валансьен и Кам-брэ — на Шельде, Маастрихт и соседний с ним Сент-Трон — на Маасе могут с полным основанием считаться форпостами фламандской суконной промышленности. Но не так обстояло дело с городами верхнего Мааса, в особенности с Гюи и Динаном, которые обязаны были своим благосостоянием металлической промышленности. Эта промышленность была, по-видимому, такого же давнего происхождения на Арденнской возвышенности, как разведение овец и выделка шерсти в сырых долинах побережья. В самом деле, если бы она была, как это обычно думают, занесена в Бельгию из Германии, то нельзя было бы понять, почему она разместилась в дикой местности, чрезвычайно удаленной от рейнских городов. Гораздо более вероятно, что месторождения медных и цинковых руд по берегам верхнего Мааса разрабатывались уже в римскую эпоху

¹ Haupt, Zeitschrift fur Deutsches Altertum, Bd. XI [1879], S. 215-238. Срав­нительно недавно г. Кейтген (Keutgen) сделал попытку доказать (в «Hansische Geschichtsblatter», S. 134 u. f., 1901), что это стихотворение не фламандского происхождения, а принадлежит Герману из Рейхенау. Однако г. Блок (в «Neues Archiv» 1903, S. 789), который тоже весьма склонен считать, что это стихотворение написано в Тюрингии, тем не менее заявляет, что оно не могло принадлежать Герману. Вопрос этот подлежит дальнейшему исследованию. Слова «nostra Flandria», встречающиеся в этом стихотворении, по-моему, говорят в пользу того мнения, которое я здесь высказываю.

и, по-видимому, они продолжали доставлять сырье кузницам данного района и в период раннего средневековья.

Результатом развития торговли в приморской области было оживление транзитной торговли, происходившей по Маасу, и рост локальной про­мышленности Гюи и Динана. Весьма вероятно, что именно из этих городов доставлялись металлические изделия, упоминающиеся в пошлинном тарифе Визе X века. Во всяком случае в начале XI века граф Намюрский взимал в Динане налог за взвешивание свинца, меди, цинка и латуни¹. Жители Динана и Гюи запасались медью в Германии. Они доезжали до Кельна, спускаясь вниз по Маасу и поднимаясь затем вверх по Рейну. Отсюда они направлялись затем к рудникам Гослара². Их промышленность, подобно фландрской, была экспортной. Она не ограничивалась только снабжением внутреннего рынка: ее изделия вывозились далеко во Францию и во Фландрию, откуда они попадали в Англию. Подобно тому, как за границей слова «фламандец» и «ткач» были синонимичны, точно так же во Франции литейщиков меди называли «dinantiers» (динанцы).

Промышленность и торговля, как мы видели, очень быстро развились в течение XI века на побережье Фландрии и в долинах Шельды и Мааса, но совершенно не так обстояло дело внутри страны. Брабант, расположенный между обеими этими реками, сохранил дольше, чем соседние территории, свой преимущественно аграрный характер. Он был втянут в движение лишь тогда, когда создано было непосредственное сухопутное сообщение между Брюгге и Кельном. Это произошло в середине XII века³. С этого времени реки перестали быть единственными торговыми путями. Транзитная торговля происходила теперь не только в направлении с севера на юг по их течению. С востока на запад медленно двигались теперь по равнине тяжелые возы с Рейна к фландрскому побережью, пересекая Маас в Маастрихте⁴ и проезжая, прежде чем

Н. Pirenne, Histoire de la constitution de la ville de Dinant, p. 3 (Gand, 1889).

K. Hdhlbaum, Hansisches Urkundenbuch, Bd. I, S. 13 и 31.

Уже в конце XI века эта дорога («per quod mercatoribus et peregrinis undequaque

venientibus transitus erat» — «через которую проезжали со всех сторон купцы

и пилигримы») упоминается в Chronicon Affligemense. Mon. Germ. Hist. Script.,

т. IX. с 408.

О положении Маастрихта см. следующее стихотворение из «Leven van St. Ser-

vaes», приводимое Jonckbloet, Geschiedenis der Nederlandsche Letterkunde [ed.

Honigh], т. I, c. 13 (Гронинген, 1888):

«Aen eynre ghemeynre straten

Van Ingheland in Ongheren,

Voer Colne ende voer Tongheren;

Ende alsoe dies ghelijck

Van Sassen in Vrancrijck,

Ende mit scepe, die des pleghen,

Те Denemerken ende te Norweghen.

Die weghe versamenen sich all dae.

Des is die stadt daer пае

Gheheiten Trajectum».

попасть к берегам Звина, через Сен-Трон, Ло, Лувен, Брюссель, Алост и Гент: Два торговых потока пересекались с этого времени в Бельгии. Страна была открыта теперь со всех сторон для притока товаров; они ввозились теперь через все ее границы, и это благотворное обилие способствовало ее необычайному обогащению и оживлению.

Впрочем, это положение было особенно выгодно для Фландрии, где все более сосредоточивалась экспортная торговля. К ней тяготела значи­тельнейшая часть промышленности, находившаяся в бассейнах Шельды и Мааса. Голландские гавани — Тиль, Утрехт, Дордрехт — не могли выдержать конкуренции с ней. В течение XII века она стала центром притяжения для всей Бельгии. Купцы из Льежской области вместо того, чтобы направляться в Кельн, стали ездить в Брюгге. Вскоре английская медь вытеснила на динанском рынке медь из Гослара, и в Льеже, где никогда до этого не знали никаких других вин, кроме рейнских и мозельских, впервые в 1198 г. были выгружены вина из Ла-Рошели, доставленные по Звину¹. Таким образом, под давлением экономических причин, оказавшихся еще более мощными, чем политические, Лотарингия окончательно отвернулась от Империи. Южные Нидерланды, разделенные сначала на две части, из коих каждая вела свою торговлю², стремились отныне объединиться в одно целое, и ориентировались на Фландрию. Теперь возник новый принцип объединения для областей, расположенных на обоих берегах Шельды.

II

В самых старых источниках первые города, возникшие на территории Бельгии, носят два характерных названия. Источники называют их portus, т. е. пристань, место выгрузки, или emporia, т. е. товарные склады³. Таким образом, язык определенно предупреждает нас о том, что эти города обязаны были своим происхождением торговле. Они возникли одновременно с образованием наряду с прежним сельским населением

(«Открытая для всех дорога из Англии в Венгрию, через Кельн и через Тонгр и одновременно из Саксонии во Францию, а для кораблей, перевозящих товары, — в Данию и в Норвегию. Здесь скрещиваются все пути, и потому этот город называется Trajectum».)

Regnier de S. Jacques, Annales S. Jacobi Leodiensis, Mon. Germ. Hist. Script., т. XVI, с 654.

См. выше, стр. 144—145.

з

Н. Pirenne, Villes, marches et marchands au moyen age. Revue historique, t. LXVIt, 1898, p. 62 и далее; его же, Les villes flamandes avant le XII siecle. Annales de l'Est et du Nord, t. I [1905], o. 9 и далее; фламандские слова «poort» (город) и «poorter» (горожане) происходят от слова «portus», а не «porta» (ворота).

нового населения, состоявшего из купцов и ремесленников, и появились прежде всего в таких местах, где налицо были наиболее благоприятные условия для экономического развития.

Выбор занятых ими мест обусловлен тем направлением, которое дик­товалось транзитной торговле рельефом почвы, расположением долин и конфигурацией побережья. Они расположились вдоль больших торговых путей, в тех местах, где движение товаров было всего сильнее и регулярнее. Одни из них, как, например, Брюгге и Ньюпорт, выстроились в глубине какого-нибудь залива или устья реки, другие —- при слиянии двух рек, как, например, Гент или Намюр, третьи — на берегу какой-нибудь глубокой и судоходной реки, как, например, Сент-Омер на Аа, Лилль*ч на Деле, Дуэ на Скарпе, Валансьен, Камбрэ и Антверпен — на Шельде, Мехельн — на Диле, Льеж, Гюи, Динан, Маастрихт — на Маасе. Аррас и Ипр были торговыми пунктами на пути из Франции в Северную Фландрию; Брюссель и Лувен расположились по дороге из Брюгге в Кельн, в том месте, где начиналось судоходство по рекам Сенн и Диль. Именно к этим наиболее удобным местам, как бы указанным самой природой, неизбежно направлялись люди, покидавшие деревню, с целью найти новое применение своим силам в промышленности и торговле.

Первые городские поселения были, в полном смысле слова, колониями купцов и ремесленников¹, и городские учреждения возникли среди пришлого населения, явившегося со всех концов, чуждых друг другу людей². Хотя эти пришельцы и являются предшественниками горожан, однако они не были самыми старыми обитателями городов. Действительно, колонии купцов не создались на пустом месте. Наоборот, они возникали повсюду у стен какого-нибудь монастыря, какого-нибудь замка или епископской резиденции (civitas, urbs, castrum, burgus, municipium)³. Новые пришельцы находили в тех местах, где они поселялись, более старое население «castrenses» (население замка), состоявшее из сервов, «министерйалов» (ministeriales), рыцарей и клириков⁴. Так было, например, с Гентом, где новый город, poort van Gent, образовался под стенами графского замка

«Brugensis' colonia» Mon. Germ. Hist. Script., т. XV, с. 890. Ср. Н. Pirenne, Hist, die Dinant, p. 5, n. 3.

H. Pirenne, L'origine des constitutions urbaines au moyen age. Revue historique, t. LVII [1895], p. 73 и далее; С. Des Marez, Etude sur la propriete fonsiere dans les villes de moyen age et specialement en Flandre, p. 6 и далее (Gand,

1898).

Вот почему они часто называются в источниках XII века «suburbium» (пред­местьями).

Они, разумеется, нашли здесь также «negociatores» (торговцев) несвободного происхождения, которые обязаны были заботиться о снабжении аббатств про­довольствием. Но пример Бельгии блестяще подтверждает теорию Белова, отрицающего наличие какой бы то ни было связи между этими «negociatores» и «mercatores» ' городского периода. По поводу монастырских «negociatores» в аграрный период средневековья см. работу Эмбара де-ла-Тур в «Melanges d'histoire du moyen age dedies a Gabriel Monod», p. 5 (Paris, 1897).

между двумя деревнями, зависевшими от аббатства св. Петра и св. Бавона; с Аррасом, который пристроился невдалеке от территории, занятой «familia» св. Вааста; с Брюгге, который расположился у подножия крепости, включавшей церковь св. Донациана, а также дом, место для хранения казны и амбары графа; с Камбрэ, который занял обширную территорию около укрепленной стены, окружавшей собор, замок епископа и монастырь св. Обера, и, наконец, с Дуэ, где castel bourgeois (городское укрепление) возникло против «castrum» (замка) князя.

Таким образом, везде теперь имелись бок о бок две различные группы населения: одна, жившая доходами с поместий, и другая, искавшая средств к существованию в торговле или в каком-нибудь ремесле, причем ни одна из этих групп не растворялась в другой. Слияние их происходило лишь очень медленно. Только в результате длительного процесса купе­ческой колонии, разраставшейся с каждым годом и становившейся все более богатой, цветущей и сильной, удалось в конце концов поглотить все прежние элементы, около которых она возникла, и навязать всему городу свое право и свои учреждения. Понадобилось более 200 лет, чтобы добиться этого. Процесс этот полностью закончился только в XVIII веке.

Пришельцы, оживившие своим появлением начиная с XI века «старые бурги», возникшие в предшествующий период, находились в одинаковом социальном, но не в одинаковом юридическом положении. Они вели одинаковый образ жизни, но различались по происхождению. Среди этих людей, которых источники того времени называли «mercatores», объединяя под этим названием купцов в собственном смысле слова и ремесленников, встречались в самом пестром сочетании свободные люди и крепостные, бежавшие из окрестных крупных поместий. Впрочем, практически эта разница не имела значения, ибо фактически родина новых пришельцев никогда не была известна. Это были чужеземцы, колонисты, и так как об их происхождении ничего не знали, то волей-неволей с ними приходилось обращаться как со свободными людьми. Благодаря этому они совершенно естественно ускользали от частной юрисдикции, осуществлявшейся мест­ными сеньорами. Хотя они обязаны были платить фискальные взносы и земельные налоги, однако все же они, в общем, свободны были от права «мертвой руки» (afflief), и права на лучшую голову скота (coremede), которые лежали на крепостном населении. Они с самого же начала подчинены были компетенции государственной власти. В самом старом дошедшем до нас памятнике бельгийского городского права — перечне прав, принадлежавших графу Намюрскому, в Динане — определенно заявлялось, что те, кто поселится в «колонии города», будут зависеть от графа, а не от «министериалов» льежского епископа¹. То же самое

Н. Pirenne, Histore de Dinant, p. 5.

было и во Фландрии, где суд над населением города (portus) творил граф и его кастеляны, а не чиновники из поместий.

Это правовое положение новых обитателей объяснялось не только тем, что они были иммигрантами, но также и тем, что они были купцами. В самом деле, поскольку они были купцами, они подлежали государст­венной юрисдикции. Налоги, взимавшиеся с обращения товаров, с покупки и продажи их, налоги, которые на языке того времени назывались «тонлье» (teloneurn), являлись регалией и, следовательно, принадлежали носителю верховной власти, т. е. князю. Суд в отношении мер и весов тоже входил в круг его полномочий. Неизбежным следствием этого было то, нто купец, этот постоянный продавец и покупатель, именно в силу своей профессии изымался из ведения частных судов и подсуден был князю. Таким образом, подобно тому как крепостная зависимость была естест­венным и необходимым условием аграрного и поместного строя, личная свобода с самого же начала стала обычным положением жителей торговых городов. Они не добивались этой свободы ради нее самой: она была естественным результатом их образа жизни.

Эта свобода тотчас же создала у них потребность в объединении друг с другом и во взаимной помощи. Действительно, ведь государственная юрисдикция, которой они подлежали, не была патриархальной властью, подобно частной юрисдикции, осуществлявшейся над населением имму­нитетов. Так как купцы не в пример крепостным, рядом с которыми они поселились, не принадлежали никакому господину, то у них не было, как у крепостных, своего естественного защитника. Далее, поселяясь в городе, они покидали своих родных и потому чувствовали себя лишенными той помощи, которую семья, являвшаяся еще такой большой силой в то время, оказывала каждому из своих членов. Впрочем, странствующий образ жизни купцов с давних пор приучил их объединяться, повиноваться одному руководителю и помогать друг другу. Торговля, которую они вели, была караванной торговлей¹. Летом они группами направлялись в соседние страны, и, находясь на чужбине, каждый из них должен был рассчитывать на моральную и материальную поддержку своих товарищей. Таким образом, среди этих людей, которых и так уже сближали их одинаковые занятия и общность интересов, еще сверх того устанавливались узы товарищества. Несмотря на скудость источников, мы можем конс­татировать в XI веке наличие купеческих корпораций² во всех почти бельгийских городах. Во всех немецких частях страны эти корпорации, подобно тому как это было в Северной Германии и в Англии, назывались гильдиями или ганзами, между тем как в валлонских областях их обык-

Lambert d'Ardres, Chronique, ed. Menilglaise, p. 229; Miracula S. Gengulfi. Mon. Germ. Hist. Script., т. XV, с. 794; Miracula S. Bertini. Acta Sanctorum, сентябрь, т. I, c. 597.

H. Pirenne, La hanse flamande de Londres. Bullet, de l'Academie royale de Belgique, Classe des Lettres, 1899, p. 82 и далее.

новенно называли frames (братства), или charites (благотворительное об­щество).

Впрочем, под какими бы названиями ни фигурировали эти объединения, они повсюду обладали одними и теми же характерными чертами, и повсюду результатом их было появление среди разнородной массы им­мигрантов сплоченного объединения, самостоятельной организации, спо­собной удовлетворять насущные потребность колонии. Правда, в епис­копских городах Лотарингии, где новые жители поневоле подчинены были административной и полицейской власти епископов, они играли лишь весьма незначительную роль. Но зато повсюду в других местах их влияние, несомненно, было очень глубоким и плодотворным. Уже во второй половине XI века в Сент-Омере кастелян официально признавал существование гильдии, объединявшей фактически всех купцов города¹. Эта гильдия стала в дальнейшем мощной и цветущей организацией. В ней председа­тельствовал старшина, она имела нотариуса и приставов, «eswardeurs» (custodes). У гильдии было свое особое помещение «Gildehalle», в котором члены ее собирались по вечерам выпить и потолковать о своих нуждах. Ясно, что интересы членов гильдии совпадали в это время с интересами города. Корпорация купцов добровольно возложила на себя несение общественных обязанностей, наиболее необходимых для данного городского поселения. Касса гильдии, содержавшаяся за счет налагавшихся старши­нами штрафов и за счет самообложения «братьев», брала на себя уплату за сооружение укреплений и содержание улиц и площадей². Не подлежит сомнению, что так же обстояло дело и в целом ряде других мест. Еще в XIII веке «братство святого Христофора» в Турнэ отдавало часть своих средств на работы по укреплению города и брало на свой счет расходы по охране дозорной башни и по несению караульной службы³. В некоторых местах здание гильдии, построенное на ее средства, стало затем городской ратушей. В Лилле графы ганзы, т. е. руководители

Ch. Gross, The gild merchant, v. I, p. 291 (Oxford, 1890). Более точный текст этого знаменитого документа опубликован Г. Эспинасом и А. Пиренном в журнале «Le Moyen age», 1901, p. 189.

«Finita potacione et persolutis expensis omnibus, si quid remanserit, communi detur utilitati vel ad plateas, vel ad portas, vel ad ville municionem». («Когда выпивка . окончена и все расходы уплачены, если еще что-нибудь останется, пусть будет обращено на общественную пользу — на улицы, ворота или городские укреп­ления».) Cross, op. cit. v. I, p. 292.

H. Vander Linden, Les gildes marchandes dans les Pays-Bas au moyen age, p. 33 (Гент, 1896). А. Гербомез (d'Herbomez) сделал недавно попытку доказать, что это братство относится ко времени правления Филиппа Августа и не имеет ничего общего с объединением горожан. La question de la charite Saint-Christophe a Tournai. Bullet, de la Comm. Roy. d'Histoire, 1907, p. 153 и далее. Но г. Л. Веррье (Verriest) убедительно опроверг эту точку зрения. Ibid., 1908, р. 139 и далее.

купеческой корпорации, превратились в конце концов в казначеев городской общины¹.

Не имея на то официальных полномочий и законной власти, гильдия, однако, благодаря своей инициативе пользовалась большим влиянием с самого же начала своего существования. Она представляла собой начало порядка, дисциплины и прогресса. Постепенно купеческая колония, которой она фактически руководила, приняла вид города в настоящем смысле слова. Ее окружали рвом, частоколом или стенами. В центре ее, на рыночной площади, рядом с домом гильдии, возвышалась часовня, по­строенная жителями и обслуживаемая священником, содержавшимся за их счет. Она перестала быть местом, открытым для всякого приходящего и, в свою очередь, стала «бургом» («bourg»), который в отличие от старого, первоначального бурга называли иногда новым бургом². Ее жители отличались теперь от окрестных крестьян не только своими занятиями и образом жизни, но также и своим пребыванием в укрепленном месте. Их называли уже не только купцами (negociatores, mercatores), но также и «горожанами» (burgenses)³.

Превращение купеческих колоний в укрепленные бурги может считаться для большинства бельгийских городов исходным пунктом нового развития. Этим превращением в значительной мере объясняется дальнейший рост городских учреждений и городского права. Действительно, отныне нам приходится иметь дело уже не с простой совокупностью купцов и ремесленников, не с простым персональным объединением лиц, занимав­шихся торговлей и промышленностью. Город стал уже единой территорией. В пределах городских стен, на одной и той же территории, очутились теперь люди разного социального положения: «mercatores» оказались теперь объединенными с крепостными, клириками, castrenses (населением замка), рядом с которыми они первоначально жили совершенно отчуж­денно. Общность местопребывания создавала неизбежным образом все более тесную и прочную связь между прежним поместным и новым торговым населением. У обеих сторон появилась склонность объединиться, слиться друг с другом. Чем шире развивалась промышленная деятельность, тем определеннее прежние обитатели стремились расстаться со своим

Н. Vander Linden, op. cit., p. 33. По поводу графов ганзы (Hansgraven) во Фландрии см. Н. Pirenne, La hanse flamande de Londres, et les comtes de la hanse de Saint-Omer, Bulletin de l'Academie royale de Belgique, Classe des Lettres, 1899, p. 82 и далее, et 525 и далее.

Пример можно найти в Валансьене в 1086 г. Duuiuier, Actes et Documents, p. 108, а также в Appace, Guiman, Cartulaire de Saint-Vaast, p. 27. Это слово, по-видимому, проникло в Бельгию из Франции через Сент-Омер, где оно появилось уже в 1056 г. Оно встречается в Гюи в 1066 г., откуда оно распространилось по Империи, перейдя таким образом из Франции в Германию при посредстве Бельгии, подобно тому, как это было в этот же период с божьим миром и клюнийской реформой. См. Н. Pirenne, Villes, Marches et Marchands, loc. cit. p. 68, n. 3.

исконным положением и приобщиться к торговле и промышленности. С другой стороны — между иммигрантами и коренным населением уста­новились родственные отношения. Браки между почти всегда свободными новыми пришельцами и почти всегда крепостными¹ женщинами старого бурга создавали все большую путаницу в юридическом положении насе­ления. И точно так же, как и с людьми, обстояло дело с землями. В большинстве городов юридическая природа городской территории была очень сложна. Она была подчинена различным юридическим порядкам и подлежала разным юрисдикциям, смотря по тому, зависела ли она вк данном месте от государственной власти, или от такой-то сеньории, такого-то монастыря, такого-то господского двора².

Таким образом, новые города XI века рисуются историку в виде социального уклада, находившегося в процессе эволюции. При этом происходило столкновение противоречивых тенденций и несовместимых друг с другом учреждений, и все это не могло прийти ни к какому равновесию. Существовавшие правовые нормы находились в непримиримом противоречии с образом жизни населения, ибо эти правовые нормы, соответствовавшие потребностям аграрного строя, были в условиях город­ского уклада лишь собранием устаревших постановлений, произвольных правил и «дурных обычаев». Препоны, которые это право ставило личной свободе и собственности, всякого рода привилегии, которые оно давало сеньорам-землевладельцам, волокита в судопроизводстве и применявшиеся при этом варварские приемы — все это были злоупотребления, которые необходимо было во что бы то ни стало искоренить. На пошлины, грубо взимавшиеся с покупки и продажи товаров, смотрели теперь как на несправедливую эксплуатацию торговли, как на незаконные поборы.

Естественно поэтому, что именно купцы стали во главе оппозиции против старого режима. Во время разговоров, происходивших по вечерам в общем зале между членами гильдии, сложилось то, что можно было бы назвать программой политических требований горожан. Эта программа резюмировалась в одном слове, употреблявшемся во все времена оппо­зиционными партиями, — свобода. Свобода, т. е. полное искоренение поместного права, раскрепощение личности и земли, уничтожение разно­образных юрисдикции и превращение города в особую юридическую единицу, имеющую свое право, которое соответствовало бы интересам городского населения и обладающую специальным судом для применения этого права.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: