Программность в обслуживании потребностей

Можно предполагать существование связи между всеми упомянутыми «типами» (или, лучше сказать, парами «сверхти­пов») людей: донкихоты и Гамлеты, ищущие и разрабатыва­ющие, решительные и колеблющиеся, практики и теоретики, «художники» и «мыслители», «правоп олуш арные» и «левополу-шарные». И хотя каждая из этих «пар» не тождественна дру­гой и, вероятно, ни один из «сверхтипов» не встречается в чистом виде, а в каждом реальном человеке присутствуют отдельные черты многих и разных «сверхтипов», все же, не­смотря на это, каждый «сверхтип», в сущности, именует ту или другую структуру потребностей человека и отношение его к нормам их удовлетворения. Эта структура - «душа» или «жизнь человеческого духа» (дело не в названии!) - скрывает­ся в потоке применяемых средств, но в нем же может быть и обнаружена.

Характер применения средств - время им уделяемое, зна­чение им придаваемое, роль сознания в их выборе и примене­нии - все это выражает характер цели, а вслед за тем - ин­тересы, мотивы, потребности.

Может быть, нет еще достаточных оснований связывать впрямую цели и средства с асимметрией человеческого мозга. Но что касается расположения целей во времени и употребления речи как средства, то здесь можно считать, по-видимому, установленным зависимость того и другого от работы левого по­лушария. Тогда и вообще все то в средствах, что связано с абст­ракциями (с понятиями, логикой), что рассчитывается (планирует­ся, проектируется), должно относиться к функциям левого полу­шария и к потребностям социальным. Здесь на первом месте сознание, средства, и здесь торжествует экономия сил.

При удовлетворении биологических потребностей дистанция между целью и средствами минимальна. Биологические потребности как таковые (в «чистом», условно изолированном виде) удовлетворяются средствами преимущественно автомати­зированными, осуществляемыми подсознанием и механизмами безусловных рефлексов. Здесь работают унаследованный ин­стинкт (например, сосанья, дыханья), либ.о навыки, приобрета­емые в раннем детстве (жевание, хождение и т.п.). Поэтому сам субъект средств как таковых обычно не видит, не замеча­ет - он занят непосредственно целью; тут на первом плане видно расходование сил - непроизвольное и лишенное какого бы то ни было расчета. Чем острее биологическая нужда, тем это виднее. Так расходуют силы, спасаясь бегством, с жаднос­тью насыщаясь, согреваясь, в нежной ласке, в грубой драке...

При удовлетворении идеальных потребностей соот­ношение целей и средств, расхода и экономии сил иное. В усвоении знаний и потреблении искусства между целью и средствами как будто опять не видно дистанции - зритель смотрит, слушатель слушает, читатель читает; каждый расхо­дует какие-то (правда, минимальные) силы, а то, что он по­лучает - совершенно неощутимо, невидимо и неслышимо. Что именно он получает - неизвестно.

Расходование сил теми, кто создает науку и искусство, на­оборот, как будто бесследно скрыто в продуктах их труда. Скольких усилий они стоили и какими средствами достигнуты - это, в сущности, остается неизвестно. Истина, открытие которой в науке явилось результатом многих десятилетий работы нескольких поколений, иногда выглядит столь элемен­тарной, что кажется, будто она вообще не требовала усилий. Так же и в произведениях искусства скрытый труд и приме­ненные средства остаются неизмеримы и даже трудно опреде­лимы. Художник может многие годы готовиться к тому, что­бы потом чуть ли не мгновенно и шутя создавать шедевры. Музыкальное исполнительское искусство тому пример.

В науке, как и в искусстве, самые совершенные средства могут не привести к цели и самые несовершенные привести к ней. Искус­ство, как, вероятно, и наука, заключается, по известному афоризму, в «совершенном применении несовершенных средств», а несоответствие средств целям и затраты усилий для достиже­ния целей, совершенно бескорыстных, - специфические черты хода удовлетворения идеальных потребностей. В этом - труд­ность планирования научных и художественных открытий, как, впрочем, и вообще работы сверхсознания и интуиции.

В обслуживании социальных потребностей всегда функци­онируют критерии оценки соответствия средств цели и эконо­мии сил. Здесь господствуют абстрактная относительность и некоторая условность в признании той или другой цели дос­таточным основанием для определенного набора средств и определенного расходования сил. Отсюда вытекает и расчет -план, перспектива, программа - предусмотрительность в раци­ональном расходовании сил. Несоответствие средств цели выг­лядит неосведомленностью, наивностью, глупостью, а непони­мание этого несоответствия часто выглядит смешным. Биограф Наполеона пишет: «Больше всего на свете Наполеон всегда боялся быть смешным» (177, стр.544). «В Варшаве он произ­нес фразу, ставшую знаменитой: «От великого до смешного -только шаг» (177, стр.654). Когда ничтожные средства дают большие плоды, то это - великое; когда большие средства дают ничтожные плоды, то это - смешное. Поэтому смешон Дон-Кихот. Но он и велик для тех, кто видит величие его целей и его беззаветную самоотверженность. Рядом с ним мелок и смешон расчетливый обыватель.

Поэтому: чем строже соблюдается экономия сил в применяе­мых средствах и чем она поэтому ярче видна, тем с большей уверенностью можно утверждать, что средства эти в данном случае служат цели, в той же мере продиктованной соци­альными потребностями.

Левое полушарие, специализируясь и развиваясь, обеспечи­вает человека способностями к обобщениям, к речи и, следо­вательно, уже не только к ощущению реального времени, но - как показали Т.А. Доброхотова и Н.Н. Брагина - и к пред­ставлениям о нем как о будущем. Эти способности делают человека существом социальным, обладающим социальными потребностями. Благодаря работе левого полушария человек приобретает возможность строить прогнозы и планы удовлет­ворения своих потребностей. Эта возможность совершенно необходима при обслуживании социальных потребностей; ис­комая ими справедливость всегда есть некоторое обобщение, некоторый план и проект - связь настоящего с искомым, должным будущим. Вне представлений о правах и обязаннос­тях, подлежащих реализации в будущем на основании настоящего, наличного, потребность в справедливости в человечес­ком обществе едва ли практически возможна.

Поэтому потребность эта, трансформируясь, конкретизиру­ется не в одну самодовлеющую цель, а в некоторую перспек­тиву ряда целей - в программу деятельности, каждое звено которой необходимо и связано с предыдущими и последую­щими. Программа предполагает и предусматривает некоторую длительность ее осуществления и некоторый порядок последо­вательного применения средств. Причем допускает возмож­ность их варьирования - большую или меньшую, в зависимо­сти от обширности программы и длительности времени, от­пускаемого на ее осуществление.

Своеобразие целей, продиктованных социальными потреб­ностями - множественность их последовательного ряда, их перспективная взаимосвязь и предусматриваемая отдаленность во времени - все это резко отличает их от целей, продикто­ванных потребностями биологическими и идеальными, если рассматривать те, другие и третьи по отдельности - в условно изолированном виде.

Такое выделение условно именно потому, что практически социальная природа человека проявляется как раз в присут­ствии этой черты социальных потребностей - их программно­сти - чуть ли не в любом действии или даже побуждении любого реального и хотя бы относительно здорового челове­ка. Трудно представить себе человека, который действовал бы, совершенно не строя никаких планов на будущее, и кото­рый не удовлетворял бы свои потребности и нужды по како­му-то выработанному порядку, плану, стереотипу, принятому в данной социальной среде и воспитанному нормами этой среды у данного индивида.

При этом разные люди в различных степенях склонны планировать свое поведение, да и один и тот же человек в разных случаях и в разное время более или менее подчиняет свое поведение предварительным планам и расчетам. Может быть, можно даже утверждать: чем больше в каждом данном деле расчета и плана, чем яснее принадлежность его к сред­ствам и чем меньше видна в нем цель, тем, соответственно, большую роль играют в нем социальные потребности.

Если же рассматривать биологические, потребности как таковые, то очевидно, что как неудовлетворенные (актуальные в данный момент), они всегда требуют немедленного удовлет­ворения. После их удовлетворения они, наоборот, как бы уже и не существуют. Если человеку холодно, или он голоден, или задыхается, то ему нужно согреться, насытиться, дышать свободно сейчас, немедленно. И обратно - если ему не нужно что-то подобное немедленно, то нужды он не замечает, и оно ему, следовательно, как бы и вообще не нужно. Это относит­ся не только к биологическим заботам человека о себе лично, но и к его заботам о детях, о близких, хотя в этих заботах обычно все же проявляется ярче его социальная природа, а вместе с нею - планирование, перспектива целей.

Трудно представить себе, чтобы человек хотел прекраще­ния боли или болезни своего ребенка «послезавтра» или «к будущей пятнице», хотя он может знать, что раньше опреде­ленного времени то или другое не произойдет, и может стро­ить планы лечения с расчетом на отдаленный срок. При всем том хочет он удовлетворения биологической потребности немедленно. Таковы же и биологические потребности наступа­тельного уровня (например, половое влечение) - они сдержи­ваются нормами, но требуют удовлетворения немедленного. Здесь время ощущается как процесс необратимый, реальный, заключенный в убегающем мгновении, вместе с которым убе­гает и цель, в отличие от времени абстрактного, обратимого и мыслимого отдельно от событий, наполняющих его.

Идеальные потребности - потребности познания - соглас­но своей природе либо имеют дело именно с временем абст­рактным, обратимым, либо время игнорируют. Наука изучает процессы как таковые, независимо от того, в какое реальное (необратимое) время (год, месяц, число) они протекают; искус­ство же, занятое качеством познания, ищет достоверность, независимую от времени - не протекающую, уходящую или возникающую, а - пребывающую, вечную и неизменную. Ведь только в этом случае она, достоверность, истинна. Вот не­сколько иллюстраций:

Академик В.И. Вернадский: «В 1686 г. кембриджский про­фессор И. Ньютон определил время следующим образом: «Аб­солютное, настоящее и математическое время само по себе и по своей природе равномерно течет безотносительно ко всему окружающему»; «С той поры время исчезло как предмет на­учного изучения, ибо оно было поставлено вне явлений, по­нималось как абсолютное» (48, т.1, стр.34 и 36).

Известно, что когда Микеланджело указывали на отсут­ствие портретного сходства его скульптур с Джулиано и Ло-ренцо Медичи, он отвечал: «Кто это заметит через десять веков?» Впрочем, речь об этом уже была.

Сложный состав реальных целей и желаний нормального взрослого человека всю картину планирования поведения чрезвычайно усложняет. На поверхности причудливо протекающего процесса промелькнет то одна, то другая черта: то признак бездумной биологической природы человека, то проявление его идеальных, бескорыстных и вневременных устремлений, то педантизм, обусловленный его социальной средой, и его под­чиненность ее нормам. На поверхности поведения видно соче­тание таких тенденций, а иногда - их соревнование или жес­токие столкновения между ними.

Картина представляется относительно простой, когда дело касается ребенка. Возникновение и созревание социальных по­требностей наиболее отчетливо видно в появлении и развитии способности различать цели и средства, строить планы выбо­ра и применения средств. А возникновение и функционирова­ние идеальных потребностей ярко проявляется в бескорыстной радости, в любознательности, в способности самостоятельно строить целостные представления из разрозненных слагаемых.

Мобилизованность

Достаточно четкие представления о связях средств с целя­ми и зависимость целей от лежащих за ними потребностей помогают видеть происхождение совершаемых человеком действий от той или иной исходной потребности в потоке его поведения: видеть их давление - долю их участия в сложной, более или менее отдаленной цели.

Непосредственно вслед за появлением цели, достаточно значительной, чтобы определять более или менее длительный отрезок поведения, возникает телесная мобилизованность, под­готавливающая это именно поведение. Такая цель возникает в решении, за которым следуют воздействия - способы ее дос­тижения, но сама цель относительно устойчива, в то время как способы сменяют друг друга. (О мобилизованности в при­стройках см.: 99, гл. IV).

Если отдельное воздействие и предшествующую ему при­стройку уподобить букве поведения, то мобилизованность и вытекающий из нее отрезок повеления будут подобны фразе: в букве не видно содержания, во фразе оно очевидно. Моби­лизованность подготавливает к деятельности определенного характера (например: к «наступлению», «контрнаступлению», к «обороне»), а характер этот вытекает из того, какими по­требностями данная деятельность мотивирована. В каждой

конкретной мобилизованности отражены характер относитель­но значительной цели и возможность применения некоторого выбора различных средств достижения этой именно цели.

Разнообразных мобилизованностей можно себе представить бесконечное множество, более того - каждая мобилизован­ность любого человека неповторимо своеобразна. Но суще­ствуют и общие черты, присущие всякой мобилизованности, они касаются цели: ее значительности, ее сложно­сти.И ее отдаленности во времени, по предваритель­ным представлениям субъекта.

Значительность цели выражается в полноте мобилизованности - в готовности к большим или меньшим затратам усилий.

Сложность цели - в тщательности, точности мобилизации.

Отдаленность цели - в подготовке к большей или мень­шей экономности, сдержанности предстоящих усилий.

Цель обычно сложна: в ней присутствуют разные потреб­ности - социальные, биологические и идеальные одновремен­но. Но в большинстве случаев более или менее ясно преобла­дает одна, иногда настолько, что влияние других почти не сказывается на характере мобилизованности. Это позволяет рассматривать по отдельности (пусть с некоторой долей ус­ловности, с упрощением) черты мобилизованности, выражаю­щие ее происхождение от той, другой или третьей исходных потребностей - различных компонентов сложного целого.

Биологический компонент ведет к полноте мобилизованно­сти за счет ее тщательности, точности; к минимальной эконо­мии, или даже к расточительности сил; вследствие стремления к немедленному удовлетворению потребности, мобилизован­ность эта груба, избыточна и обнажена. Она мгновенно воз­никает и так же быстро гаснет или сменяется другой, подоб­ной, характеризуемой теми же чертами. Такова бывает моби­лизованность людей, остро нуждавшихся в элементарных ус­ловиях физического существования (голодных, замерзающих и т.п.), а также в проявлениях половой любви, ревности, физи­ческого отвращения и т.п.

Социальный компонент ведет к мобилизованности, рассчи­танной на определенную длительность предстоящей деятельно­сти - как работы, относительно сложной, которая должна быть и будет в нужный срок успешно завершена. Разнообра­зие таких мобилизованностей чрезвычайно велико. Они пред­ставляют собой мобилизованность в самом чистом и ярком виде. Тут налицо и готовность к значительной деятельности -к затратам усилий, и к сдержанности, к бережливости; налицо и сосредоточенность на ближайшем, конкретном способе, и четкость в смене способов, и учет успешности (или безуспеш­ности) их применения. В мобилизованности все это проступает в том, на какую дистанцию рассчитано расходование ресур­сов. Чем больше эта дистанция, тем точнее, тщательнее в мелочах мобилизованность, тем строже экономия, тем реже смена способов, тем полнее использование каждого, тем больше терпения и настойчивости в их применении, тем больше педантизма в поведении, начиная с телесной мобили­зованности.

Идеальный компонент требует мобилизованности, соеди­няющей в себе некоторые черты, характерные для двух пре­дыдущих мобилизованностей. По полноте эта мобилизован­ность близка к биологическим, по тщательности - к соци­альным. По расчету времени в прогнозе она противоречива: тщательность сочетается с готовностью к немедленному ре­зультату, а неуловимость результата - с терпением и с на­стойчивостью в попытках достичь его. Отсюда: готовность к неожиданным и парадоксальным затратам усилий - то к крайней скупости, то к крайней расточительности. В мобили­зованности этой есть нечто похожее на увлекательное подка-рауливание, в ней можно увидеть готовность 'немедленно «поймать» нечто трудно уловимое, но чрезвычайно ценное, нечто такое, в чем важен даже не столько сам результат, сколько процесс приближения к нему; перспектива достижения цели чуть ли не столь же привлекательна, как сама цель. Процесс открытия истины, ее созерцание и ее оформление дороже ее самой.

Но мобилизованность этого типа раздваивается соответст­венно двум ветвям трансформации идеальных потребностей.

Познание количественных отношений невозможно без из­мерений, без абстрактных понятий, без отчетливого владения способами, объединенными в метод. Все это проявляется в мобилизованности, характерной для научной работы. «Левопо-лушарность» ученых сказывается поэтому в склонности к ло­гике, к методу, даже к педантизму в поведении, начиная с мобилизованности.

Потребность в ощущаемой полноте достоверности позна­ния, наоборот, не нуждается в измерениях и абстрактных по­нятиях. Отсюда характерное для «правополушарных» худож­ников пренебрежение к логике, к методу, к точной термино­логии, к познанию способов достижения целей вообще. Это пренебрежение подкрепляется тем, что затраты усилий в ху­дожественной деятельности необычны: она требует то вели­чайшей тупости и забот о таких мелочах, которые кажутся со стороны совершенно неважными, то, наоборот, - такой сме­лой расточительности, таких больших затрат, какие опять же представляются излишними. Это выглядит следствием беспоря­дочности, а истинная причина - в своеобразии цели, которая сугубо индивидуальна и в обычном житейском смысле совер­шенно бескорыстна. Особенность такой целесообразности рез­ко отличает ее от всякой другой. Поэтому «правополушар-ному» художнику кажется, что он не нуждается вообще в целесообразном методе, в знаниях законов, что он занят дале­кой значительной целью непосредственно и одной увлеченнос­ти ею достаточно для ее достижения. (Приведенный выше пример «правополушарности» из «Очарованного странника» Н. Лескова может служить иллюстрацией.)

Но типично «правополушарные» художники, как и «левополушарные» ученые, потому, в сущности, и типичны, что они - создатели «ширпотреба» в искусстве и в науке. Те и другие работают в пределах средней общественной нормы удовлетворения идеальных потребностей. Что же касается на­рушителей нормы, чьими усилиями норма эта повышается и развивается: художников - открывателей школ, направлений и стилей в искусстве, и ученых - открывателей новых областей знания и новых путей познания, то у первых всегда ярко выражено не только сверхсознание, но и сознание, а значит -логика, метод, здравый смысл, технология средств и способов и т.д., а у вторых - не только метод, логика и сознание, но и сверхсознание. У тех и других интенсивная работа одного полушария поддерживается и стимулируется мощной работой другого.

Но когда средних («типичных») научных работников при­зывают к смелости воображения, к вдохновению, к интуиции, к широким и категорическим обобщениям, а средних («типич­ных») работников искусства - к точным знаниям и выражени­ям, к логике и методу, к системе и сознательности труда (а такими призывами бесспорнейших авторитетов полны всякого рода сборники типа «Мастера искусств об искусстве»), то призывы эти потому постоянно и повторяются, что адресуют­ся они к деятельности, адресату непривычной, - к тому, что, может быть, представляется ему даже противоестественным, что ему совершенно не свойственно... К тому полушарию, которое в данном случае «не работает»...

Давление на желание

В ряде действий, вытекающих из мобилизованности и свя­занных между собой единой целью, можно увидеть и потреб­ность, в данном случае главенствующую, и давления на нее других потребностей; проявляется то и другое в расстоянии до цели.

Чем ближе цель, тем больше давление биологических потребностей; чем дальше цель, тем больше давление идеальных, и чем определеннее временное расстояние до цели, тем яснее ее происхождение от потребностей социальных и ее связь с ними.

Практически эти давления можно выразить рядом про­стейших вопросов о том, как много внимания привлекают к себе разные стороны цели при более или менее сосредоточен­ном внимании к ней и к ее окружению. Это - вопросы о распределении внимания.

Человек всегда что-то делает. Что именно он делает? Это первый вопрос. Допустим, как это чаще всего и бывает, что он делает то, чего требуют его социальные потребности, - то, во что они, конкретизируясь, трансформировались. Это вопрос о главенствуещей потребности.

Второй вопрос: что немедленно, самое первое и простое, нужно сделать для выполнения дела? Не затрагивает ли это ближайшие биологические нужды, а если затрагивает, то как именно: благоприятно или неблагоприятно? Это вопрос о давлении биологических потребностей, которые, если можно так выразиться, «проверяют» сложное социальное простейшим биологическим - чтоб нужды биологические не ущемлялись, чтоб ход их удовлетворения не прекращался и не терпел ущерба в настоящая времени. Давление биологических по­требностей «напоминает» о ближайшем и простейшем - о материальности, предметности, ощутимости того, что продик­товано социальными потребностями и мыслится как искомая справедливость. (Таким давлением бывает, например, крайняя физическая усталость или болезнь.)

Третий вопрос: для чего это дело делается? Ближайшая цель его подразумевается или была указана в ответе на пер­вый вопрос. Но вопрос «для чего?» может быть повторяем после любого ответа вновь и вновь без конца. Он постепенно ведет к все более отдаленному будущему и к все более широ­ким обобщениям и абстрактным представлениям о должном -в представлениях человека о себе самом, о человеческом об­ществе в целом, о мире. Первоначально речь будет идти, видимо, о некоторых моральных ценностях, о нравственных принципах, где социальное слито с идеальным и переходит в него, а далее - об истине как таковой, все более общей, бе­зусловной и, конечно, несравнимой по своей значимости с данным конкретным делом и с данной целью, продиктованной наличными обстоятельствами. Сами обстоятельства эти могут потерять значимость в сопоставлении с идеальными ценностя­ми, если потребность в них сильна.

Когда давление идеальных потребностей достигает такой силы, то это будет значить, что они подавили и вытеснили данную социальную потребность - заняли господствующее положение. Теперь на них будут давить более или менее сильно потребности социальные и биологические.

До этого доходит редко. Чаще давление идеальных по­требностей ограничивается влиянием соображений нравствен­ности, нормами знаний, верований и суеверий, а также веле­ниями эстетического вкуса. Все эти идеальные давления на цель побуждают заглядывать в прогнозе дальше ее достиже­ния, сопоставлять ее со все более отдаленным будущим, или даже смотреть на нее как на средство и оценивать пригод­ность этого средствам (или его непригодность) для достиже­ния цели вышестоящей в их мыслимой иерархии. Так давле­ния идеальных потребностей отодвигают цели, привлекая внима­ние к последующему, а давление биологических приближают их, привлекая внимание к немедленному, сиюминутному.

Поставленные три вопроса могут быть обращены субъек­том и к самому себе - они будут выглядеть, пожалуй, еще проще.

Чего я, в сущности, добиваюсь? Вероятно, в добросовестном и вполне искреннем ответе в большинстве случаев будет содержать­ся что-то, касающееся взаимоотношений с окружающими.

Второй вопрос: а первое, что для этого нужно сделать и что последует немедленно за попыткой добиться цели - бла­гоприятно или неблагоприятно физическому благополучию моему или моих близких? Неблагоприятное может ослабить интерес к цели или подавить его, благоприятное повысит интерес к нему; но во всех случаях, чем значительнее это первое, бли­жайшее, тем больше оно привлечет к себе внимания.

И третий вопрос: а к каким последствиям приведут эти мои хлопоты о взаимоотношениях? Согласуются ли они с совестью и с принятыми в моей среде представлениями о хо­рошем и плохом, красивом и некрасивом? А служат ли эти вероятные последствия утверждению моих категорических убеждений, знаний, верований?

За постановкой этих трех вопросов скрывается, в сущнос­ти, вопрос о распределении внимания. Вероятно, как бы ни был человек увлечен текущим делом, как бы ни было скон­центрировано его внимание на этом деле, в некоторой мере и непроизвольно в нем присутствует и касающееся этого дела самое близкое, биологическое, и самое далекое, с ним связан­ное, - идеальное. Назначение трех вопросов - уяснение этой меры, уяснение значимости давлений.

Ритм и эмоциональность

В распределении внимания представительствуют все три группы потребностей; они борются за внимание к себе - за место во внимании, за внимание к объектам внешнего мира, сулящим им удовлетворение. Конкуренция тенденций, претен­дующих на господство в круге внимания, выражается в ритме поведения и в его эмоциональности.

В основе ускорения или обострения ритма всегда лежит стремление «поймать двух зайцев» - использовать одновре­менно разные способы или удовлетворить разные потребности, достичь нескольких несовпадающих целей. Одна из них, ска­жем, близкая, но относительно менее значительная, чем дру­гая, далекая; или: одна влечет направо, другая - налево. Примирить такое противоречие можно только быстрой сменой способов - поочередным использованием тех и таких, какие служат той и другой. В торопливости их поисков и примене­ния легко возникают неожиданные удачи и неудачи, за ними - надежды и разочарования. Чем сильнее эти эмоции, тем яснее и стремительнее реализуется их назначение - трансфор­мация и конкретизация потребности. При отрицательной Эмо­ции притязания уменьшаются и цели упрощаются; при поло­жительной эмоции притязания увеличиваются и цели делаются все более значительными, приближаясь к исходной потребнос­ти и к процессу ее непосредственного удовлетворения. Так страх, горе, печаль, а затем гнав, ярость, негодование вынуж­дают ограничиваться меньшим, чем предполагалось, и выра­жают сопротивление этой нужде. Удовольствие, радость, на­слаждение, восторг, наоборот, открывают возможность повы­шать притязания и выражают перспективность притязаний и целей человека.

В том и другом случаях трансформации делают поведение эмоциональным, а ритм - взволнованным, обостренным. Но успешность и быстрота этих трансформаций скрывают и по­гашают эмоциональность - выполнив свою функцию в регу­лировании поведения, эмоция исчезает за ненадобностью. По­этому наиболее эмоциональными бывают те моменты или периоды поведения, когда эмоция требует трансформаций, а память, воображение, мышление, интуиция на успевают требо­вание это выполнить. Практически это выглядит так: человек неожиданно оказался в обстоятельствах, которые требуют нового поведения, но он не находит, что именно нужно делать. При отри­цательной эмоции это - тупик, отсутствие выхода и, следова­тельно, поиски выхода, более или менее стремительные, энер­гичные или лихорадочные - в зависимости от силы эмоции. Именно теперь горе и печаль превращаются в негодование, гнев и ярость. При положительной эмоции - опять тупик, но противоположного содержания. Теперь «глаза разбегаются» от неожиданно открывшейся перспективы возросших возможнос­тей, и человек не знает, на какой из них остановиться. Пред­вкушение и поиски пути сопровождаются эмоцией не от безвы­ходности, а от обилия соблазнительных выходов. Эмоция, в сущ­ности, длится, пока «выход» ищется или пока «выходы» ищут­ся один за другим. Когда «выход» найден, эмоция гаснет.

Как уже говорилось, чаще всего в конкуренции потребнос­тей биологические и идеальные давят на социальную, но воз­можны, разумеется, и такие случаи, когда под давлением на­ходится временно господствующая биологическая или идеаль­ная. Так, удовлетворяя биологическую нужду (в случае, на­пример, острого заболевания), человек заботится все же и о приличиях и не расстается ни с эстетическим вкусом, ни со своими верованиями, убеждениями; в этом сказывается при­вычная заинтересованность в будущем.

Также при обострении идеальных потребностей, когда за­деты какие-либо категорические верования человека, его идеа­лы, он защищает их, уделяя некоторое внимание и своим биологическим нуждам и своей социальной репутации.

Наиболее ярко эмоционально окрашенными бывают столк­новения потребностей, когда в столкновениях этих сильны потребности биологические; их удовлетворение не терпит от­лагательств, а социальные и идеальные их требуют. Поэтому повышенная эмоциональность чаще всего выдает участие в конкуренции сил биологических, которые всегда торопят, под­гоняют, даже и не главенствуя. (Это отчетливо видно в пове­дении детей.)

Одно и то же дело может осуществляться для удовлетво­рения различных потребностей - той или другой преимуще­ственно или нескольких одновременно. Человек, например, ест. Как это примитивное дело осуществляется? Сытый или ли­шенный аппетита ест не так, как голодный; гурман - не так, как равнодушный к пище; деловой педант - не так, как чело­век беспорядочный и легкомысленный. Для одного процесс еды - чуть ли не самоцель; для другого - скучная обязан­ность; для третьего - серьезное дело, требующее полной со­средоточенности, выполняемое как необходимое средство.

Так же по-разному - иногда в противоречиях, а иногда и без них - люди лечатся, одеваются, укладывают чемодан в дорогу, располагаются в жилище и т.д. и т.п.

Особенно ярким примером может служить то, что назы­вают «любовным объяснением». Чем больше в нем нетерпе­ния, торопливости (чем ближе цель), чем небрежнее и полнее (яснее) пристройки, чем меньше расчета и экономии сил - тем сильнее давление биологических потребностей. Чем больше плана, расчета (чем определеннее перспектива), чем тщательнее пристройки и строже экономия сил - тем сильнее в нем по­требности социальные (например, самолюбие). Чем больше бескорыстного любования или увлеченности самим процессом объяснения (чем искреннее клятвы в вечной верности) - тем более давление потребностей идеальных.

Здесь видно, что по мере усиления биологических побуж­дений отпадает надобность в самом объяснении. При возрас­тании роли социальных потребностей объяснение делается все менее любовным. Идеальные потребности свидетельствуют о силе любви, но она при этом делается идеальной, платоничес­кой. Следовательно, в настоящем смысле любовное объяснение мотивировано всеми тремя исходными потребностями, но в разных конкретных случаях и в разные моменты его протека­ния та, другая или третья выходят на первый план и прояв­ляются наиболее ярко.

Поэтому для любовного объяснения характерна борьба различных тенденций, поэтому оно всегда трудно и невозмож­но без обостренного ритма и его изменений в ходе объясне­ния, без эмоциональности. При этом каждое любовное объяс­нение может быть охарактеризовано присущим только ему соотношением сил движущих его потребностей. В одном слу­чае в нем наиболее настойчивы биологические, в другом -социальные или идеальные. Превалирование тех, других или третьих ясно обнаруживается в том, какие слова фразы в объяснении произносятся, а особенно ясно - в том, как они произносятся. Об этом речь впереди.

Эмоции были названы индикатором потребностей. Это значит: если вы видите, что человек обрадовался или огор­чился, получив определенные новые для него сведения, то вы видите также и соответствие или несоответствие этих сведений его потребностям и интересам по его собственным представ­лениями; вы узнаете их содержание. Если же новая информа­ция не вызвала у человека никакого эмоционального отклика, то можно быть уверенным - она не коснулась его интересов и потребностей, как он их себе представляет.

Но если появление эмоции обнажает существование по­требности, то характер возникающей эмоции должен отражать характер потребности, которая ее вызвала, - от какой из трех исходных она произошла.

Действительно, каждая реальная эмоция обладает некото­рыми качествами, продиктованными происхождением потреб­ности, откликом на которую она является. Эти качественные отличия видны, хотя и не поддаются ни измерению, ни даже однозначным словесным определениям. Вы, например, видите, что человек обрадовался («стал легче») или огорчился («потя­желел»), но доказать это невозможно - никакие весы не заре­гистрируют и не измерят бесспорного, очевидного факта; кроме того, бытовые, всем понятные наименования эмоций, в сущно­сти, многозначны, в значительной степени субъективны. К тому же содержание и характер любой реально протекающей эмоции зависит также и от предынформированности субъекта и от содержания самой новой информации. Поэтому исходная потребность определяет возникающую эмоцию лишь в некото­рых основных чертах - отнюдь не полностью, не в оттенках, которые придают эмоциональному процессу всегда присут­ствующее в нем своеобразие. Но основные черты эти все же видны в определенных тенденциях, которые могут быть уста­новлены и в которых исходные потребности проявляются.

Вызванные биологическими потребностями эмоции поло­жительные видны как та или иная степень удовлетворенности, довольства, успокоения и демобилизации; отрицательные - как физическая боль, угнетающий груз, мучение, требующее немед­ленного прекращения любыми средствами; к предчувствиям такой боли и угнетающей тревожности относится по сути своей и страх.

Социальные потребности проявляются в положительной эмоции подъема сил, повышения активности и мобилизованно­сти, в бодрости мыслительной деятельности и телесноп легкости; часто эмоция эта проявляется в смехе. «Смех не связыва­ет человека, он освобождает его»; «Смех подымает шлагбаум, делает путь свободным», - отметил М.М.Бахтин (23, стр.339).

Отрицательная эмоция, вызванная социальными потребнос­тями, тоже мобилизует, но как бы в обратном - активно оборонительном - направлении. Таковы разные степени доса­ды, раздражения, гнева. Это - не боль, физически ощущаемая, а мучительное мышление, мышление, бесплодно мечущееся. Отсюда - избыточная мобилизованность, лихорадочность сосредоточен­ного думанья в поисках отсутствующего средства при недо­статочно конкретной цели. Поэтому злость, гнев, досада, раздра­жение и т.п. часто побуждают хвататься за цель или способ, случайно подвернувшийся; поэтому сгоряча, в раздражении, люди совершают поступки, в которых после раскаиваются.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: