Сделай Сам Свою Работу на 5

Грязь, боль, вожделение и Иисус





У некоторых индивидуумов навязчивые мысли и модели поведения полностью подрывают способность адекватно вести себя в социальных ситуациях. Расстройство контроля импульсов объединяет целый набор состояний, приобретенных в результате болезни или травмы, а также появившихся в ходе развития. Финеас Гейдж и Александер Ленг приобрели такое расстройство в результате травмы фронтальных долей мозга; существуют также различные формы деменции, возникающие в результате заболевания этих долей и порождающие синдромы, при которых поведение становится неадекватным. Однако некоторые страдают расстройством контроля импульсов от рождения, и это очень мешает им жить в обществе.

Один из дефектов развития, названный в честь французского невролога Жоржа Жиля де ла Туретта, стал практически синонимом расстройств контроля импульсов. Речь идет о синдроме Туретта, состоянии, характеризующемся неконтролируемыми мыслями и поведением. Это могут быть чисто телесные подергивания, но нередко симптомы включают в себя и голосовые тики, от невнятного ворчания до прилюдного выкрикивания непристойностей, или копролалии. Именно она чаще всего привлекает к больным внимание окружающих, поскольку посторонние не понимают, что эти люди не в состоянии контролировать свои импульсы. Непосвященному человеку поведение больного может показаться верхом неприличия, и, естественно, страдающие синдромом Туретта часто попадают в неловкое положение, оказавшись в обществе.



Синдром Туретта объединяет в себе целый спектр расстройств, которые начинают проявляться в школьном возрасте, включая предподростковый, но в большинстве случаев ослабевают по мере взросления. Встречается такой вариант часто, может быть, у одного из ста детей, чаще у мальчиков, чем у девочек, и передается по наследству; из этого следует, что такое расстройство развития мозга имеет генетическую основу. Типичные симптомы относятся к сфере контроля импульсов, что в какой-то степени подтверждает мысль о том, что расстройство контроля импульсов имеет какое-то отношение к префронтальной коре. Эта связь нашла подтверждение в исследованиях с применением сканирования мозга, где выяснилось, что у больных с синдромом Туретта изменены связи между префронтальной корой и областью мозга, регулирующей поведение и известной как подкорковые узлы.



Больные с синдромом Туретта ведут непрерывное сражение за подавление своих тиков, особенно на публике; как правило, это сильно ухудшает их состояние — в точности как у Бэзила Фолти, который изо всех сил старался не упоминать войну. Когда необходимость нормально вести себя в обществе становится настоятельной, усиливается и импульс к тику (представьте, что вам захотелось чихнуть в неподходящий момент). В какой-то момент импульс, как чих, выходит из-под контроля, и человек уже не может не сделать соответствующего движения — только оно способно принести некоторое облегчение. Как объяснил один пациент с синдромом Туретта — мальчик по имени Джаспер — на телешоу канала HBO, «когда я слишком стараюсь удержаться, то невозможно думать ни о чем, кроме того, как удержаться, и невозможно думать ни о чем, кроме того, как сделать это».

На аналогичные навязчивые мысли жалуются и пациенты с обсессивно-компульсивным расстройством (ОКР) — это еще одно расстройство контроля импульсов (РКИ), поражающее примерно двоих из каждой сотни взрослых на Западе. Обсессии, или навязчивые состояния, — это мучительные мысли, а компульсии, или импульсивные желания, — это действия, которые должен предпринять страдалец, чтобы противостоять обсессии. Если меня мучают мысли о грязи, то я могу постоянно испытывать импульсивное желание вымыть руки.

Английский психиатр сэр Обри Льюис писал, что навязчивые состояния, как правило, относятся к одной из четырех категорий: мысли, связанные с грязью, мысли, связанные с причинением боли себе или другим, мысли о сексе и желание богохульствовать. Если человек хочет быть принятым в обществе, все эти варианты важны, потому что все названные темы связаны с вариантами поведения, нуждающимися в одомашнивании. Неуместная и излишняя грязь, боль, бесконтрольное вожделение и богохульство никому не нравятся, так что всегда есть нужда сдерживаться и держать подобные мысли и поведенческие схемы при себе. В настоящее время главными подозреваемыми в ОКС являются все те же тормозящие связи префронтальной коры и подкорковых узлов, засветившиеся в синдроме Туретта. Здесь, как и в синдроме Туретта, присутствует наследственный фактор, поскольку ОКС часто передается по наследству; кроме того, ОКС чаще встречается у однояйцевых, чем у разнояйцевых близнецов. Неудивительно поэтому, что примерно половина больных синдромом Туретта демонстрирует и обсессивно-компульсивное поведение.



Многие из нас время от времени сталкиваются с навязчивыми мыслями или следуют странным привычкам. Что-нибудь в жизни мы непременно делаем одинаково изо дня в день: может быть, одинаково и в одно и то же время принимаем душ, а может, ежедневно пьем кофе в одно и то же время в одной и той же кофейне. Привычки и обычаи — часть нормальной жизни, но мы в состоянии отказаться от них при необходимости. Они не мешают нам жить своей жизнью. Однако люди, страдающие ОКР, часто подвергаются остракизму и не допускаются к нормальной социальной интеграции. Для многих страдальцев с ОКР самое страшное в их состоянии — не изматывающие мысли и поведенческие схемы, а позор, стыд и смущение, которые им часто приходится испытывать на публике.

Это не я, это вино говорило!

Большинство людей теряют контроль над собой лишь изредка, при этом для многих возможность расслабиться — необходимое условие общения. В противном случае мы будем зажатыми, слишком жесткими и слишком заторможенными. Это одна из причин, по которым люди пьют. Вопреки популярному, но ошибочному мнению, алкоголь — не стимулятор, превращающий обычного человека в светского льва и завсегдатая вечеринок; это депрессант, который ослабляет тормозящие возможности фронтальных долей, спуская таким образом с поводка дикое (неодомашненное) животное со всеми его необузданными желаниями. Именно поэтому мы в пьяном виде больше едим, легче лезем в драку, теряем разум и становимся более сексуально активными. После ночи разгульного поведения многие просыпаются и объясняют, что «я был не в себе» или «это вино говорило». Конечно, всем понятно, что вино не умеет разговаривать, а если вы были не в себе, то где же вы были?

Как одомашненный вид, научившийся в процессе эволюции находить общий язык друг с другом, мы должны заботиться о том, чтобы не оскорблять и не обижать членов своей группы. Однако у некоторых из нас есть неправедные мысли и мнения, которые лучше держать при себе. Если нас волнует, что думают другие, то мы стараемся держать все эти стереотипы, предубеждения, порывы и ошибочные представления под спудом, потому что понимаем: они неприемлемы. Иногда мы даже знаем, что они ложны, но ничего не можем с собой поделать, и они удерживаются в нашем подсознании. Однако, как и в ситуации с белым медведем и навязчивыми мелодиями, чем больше мы стараемся подавить негативные аспекты собственной личности, тем сильнее они могут срикошетить, несмотря на все наши усилия.

Вне зависимости от того, можем ли мы подавить в себе нежелательные мысли, такая ситуация поднимает вопрос, какова же наша подлинная природа. В чем она — в тайных мыслях и секретах, которые мы держим в своем сознании под замком, или в той личности, которую показываем миру? Большинство из нас, вероятно, предпочли бы знать чужие секреты, потому что иначе придется подозревать всех и каждого в том, что они скрывают свою подлинную суть. Но даже если человеку удается сдерживать неприятные аспекты своей личности, существует опасность, что когда-нибудь они вырвутся из-под контроля.

Цена контроля

Приходилось ли вам когда-нибудь выходить со сложного экзамена или интервью с ощущением, что вы способны сожрать целый чан мороженого? Или, может быть, эмоциональное кино оставляло вас голодным как волк? Почему многие люди, пережив стресс, спешат налить себе чего-нибудь покрепче или поискать в холодильнике что-нибудь утешительное, пожирнее и послаще? Одна из интересных гипотез на этот счет утверждает, что, уступая подобным искушениям, мы испытываем истощение собственного эго.

Понятие истощение эго предложил американский психолог Рой Баумейстер, который считает, что переживание стресса истощает нашу силу воли и способность к самоконтролю до такой степени, что мы поддаемся искушению, которое в обычных условиях легко победили бы. В одном из своих исследований он заставлял голодных студентов есть редьку вместо вкусного шоколадного печенья. Согласитесь, это трудно даже тем, кто не имеет ничего против редьки в салате. Но Баумейстера не интересовали пищевые привычки. На самом деле он проверял, как долго студенты будут упорствовать в решении нерешаемой геометрической задачи. Выяснилось, что студенты, которым разрешалось есть печенье, корпели над головоломкой в течение примерно двадцати минут, тогда как те, кто вынужден был есть редьку, сдавались уже через восемь минут. Они истратили всю силу воли на то, чтобы жевать овощ, и теперь у них не осталось резервов, чтобы справиться с другой ситуацией, требующей решения сложной задачи.

Таким образом, получается, что выполнение одного задания, требующего значительных усилий, может иметь непредвиденные последствия для дальнейшего развития ситуации, никак не связанной с первым заданием, кроме того, что она тоже требует усилий. Именно поэтому Баумейстер рассматривает силу воли как ментальную мышцу, которую тоже можно утомить. Очевидно, мы значительную часть времени противостоим тем или иным искушениям. В течение недели взрослые немцы всюду носили с собой коммуникаторы, которые каждые два часа осведомлялись, о чем их владельцы думают в настоящий момент. Выяснилось, что каждый из них три-четыре часа в день занимается тем, что удерживается от различных искушений и желаний.

Даже простое сохранение спокойствия может привести к истощению эго. Невозможность посмеяться над забавным анекдотом, необходимость увольнять сотрудников или терпеть присутствие множества посторонних людей, будучи в толпе, — в любой из этих ситуаций человеку приходится прибегать к самоконтролю и, значит, истощать свое эго. Сказывается это чаще всего в конце дня, когда супруги после тяжелого дня в офисе начинают вдруг ссориться друг с другом. Мы становимся менее терпимыми к другим и готовы обвинить партнера в проблемах, причины которых на самом деле лежат совершенно в другом месте.

Когда наше эго истощено, мы едим больше вредной еды, пьем больше алкоголя, проводим больше времени за созерцанием полуодетых лиц противоположного пола и, как правило, хуже контролируем собственное поведение. Мало того, что мы готовы поддаться искушению; мы при этом сильнее обычного стремимся отведать запретный плод.

Никто не командует

Большинство людей верит, что всегда контролирует ситуацию. Даже если мы колеблемся при принятии решений, мы все же уверены, что принимаем их сами и выбор делаем тоже сами. Мы ощущаем себя авторами своих действий и владельцами собственных мыслей. Тем не менее иногда мы сами удивляемся своим поступкам, совершенно для нас нехарактерным. Создается впечатление, что где-то в нас живет некто, твердо решивший делать то, что ему хочется.

Мы должны держать этих внутренних зверей взаперти. Чтобы одомашниться, человек должен научиться контролировать себя и знать, когда и где уместно то или иное поведение. Внешний самоконтроль — это способность регулировать и координировать конкурирующие между собой импульсы и желания. Он развивается в детстве и поддерживается исполнительными управляющими механизмами префронтальной коры, которые реально подавляют и тормозят мысли и действия, потенциально вредные для достижения конечных целей. Наблюдая за окружающими и усваивая, что и в какой ситуации уместно, дети учатся задействовать самоконтроль. Если механизмы контроля повреждены, человек оказывается игрушкой автоматических мыслей и поведенческих схем. Более того, он не в состоянии предвидеть последствия своих действий, он становится импульсивным и попадает в ловушку сиюминутного удовольствия.

Если контроль импульсов формируется во взаимодействии биологии и среды, то разумно, казалось бы, помочь ребенку разобраться в том, что приемлемо в обществе, а что нет, но не давить на него и не заставлять следовать правилам. Не следует также предоставлять его самому себе или баловать. Однако нельзя сказать, что один метод годится для всех: стратегии одомашнивания детей зависят от конкретного ребенка, его родителей и культуры. Вообще, импульсивность отражает не только индивидуальный темперамент человека, но и его социальное окружение, которое предлагает стратегии формирования и изменения мыслей и вариантов поведения. Чтобы успешно взаимодействовать с обществом, человек должен контролировать себя на людях, но самоконтроль не дается даром. Сопротивляясь искушению сделать что-нибудь неподобающее или высказать вслух мысли, которые могут обидеть или расстроить других, можно получить неожиданные последствия. Эффект рикошета и истощение эго показывают, что за видимость респектабельности, возможно, придется заплатить; когда же болезнь, травма или наркотики снижают самоконтроль, человек становится жертвой неосознанных мыслей и автоматического поведения — и образ разумного индивида, который он всегда старался поддерживать, рассыпается на глазах. Потеряв контроль над собой, человек часто попадает в беду, поскольку начинает нарушать моральные правила и законы, установленные обществом для помощи одомашниванию. Но что если бы никаких правил не было? Научились бы мы тем не менее жить вместе или наступил бы всеобщий хаос?


 

Глава 5

Дурны ли мы от рождения?

«Убей скотину! Перережь ему горло! Пусти ему кровь! Прикончи его!»

Эти леденящие кровь призывы звучат в драматической сцене романа Уильяма Голдинга «Повелитель мух», когда английские школьники, оказавшиеся одни на заброшенном острове, приводят себя и друг друга в ярость, прежде чем наброситься на ни в чем не повинного мальчика Саймона и забить его палками. Это рассказ об изначальной порочности рода человеческого, ведь автор уверен, что вдали от сдерживающих уз цивилизации дети быстро скатятся к дикому состоянию. Голдинг написал эту книгу о подлинной, как он считал, природе человека после того, как стал свидетелем ужасов Второй мировой войны. До войны Голдинг считал, что человек изначально добр, но после жаловался:

«Я должен сказать, что любой из тех, кто пережил те годы и не понял, что человек производит зло, как пчела производит мед, должно быть, слеп или болен на голову».

Вопрос об истинной природе человека занимал мыслителей не одно столетие. Английский философ XVII в. Томас Гоббс считал, что дети рождаются эгоистичными и нуждаются в наставлениях, как стать полезными членами общества. На Западе такой взгляд на аморальное дитя преобладал до примерно ста лет назад; считалось, что родителю лучше всего воспитывать чадо при помощи строгой дисциплины, так как только суровая школа может научить ребенка вести себя в обществе. У детей, согласно этой точке зрения, нет морального компаса, и, оставшись без присмотра, они взбесятся и кинутся в схватку за выживание, так талантливо запечатленную Голдингом.

Напротив, французский философ XVIII в. Жан-Жак Руссо считал, что человек изначально предрасположен к благу. В естественном состоянии человек — это «благородный дикарь», а общество развращает личность. Позже эта моральная позиция стала базой для оправдания Французской революции. Если бы у всех были равные возможности, общество не было бы развращенным и деспотичным.

В XX в. произошел сдвиг к точке зрения Руссо, предполагавшей меньшую жестокость по отношению к детям, но даже сегодня многие взрослые продолжают верить, что дети нуждаются в наказаниях, чтобы научиться отличать добро от зла. Такой взгляд на мир особенно распространен среди тех, кто в своих политических воззрениях тяготеет к правому крылу, — он подпитывается медийными историями о моральном упадке общества и о том, что улицы наших городов превращаются в джунгли, где обитают банды юнцов, не имеющих представления о морали. Однако криминальная статистика показывает, что жизнь постепенно улучшается и мы движемся к более гуманному обществу, несмотря на то что детей гораздо меньше наказывают. Мы сегодня меньше пользуемся телесными наказаниями — да они и запрещены во многих странах, — и нет никаких свидетельств того, что дети чаще нарушают закон.

Полярные позиции Гоббса и Руссо напоминают нам дискуссии о роли природы и воспитания, о которых мы уже говорили в книге, обсуждая биологию личности, — рождаются ли люди злыми или становятся такими в результате пережитого? В этой главе мы придем к тому же общему выводу в дискуссии о морали — биология и опыт всегда работают вместе, но их пути часто удивительны и интуитивно непонятны. Жестокость и агрессию обсуждать не будем, хотя, конечно, то и другое относится к важнейшим аспектам одомашнивания. Причина в том, что экспериментальных исследований на тему человеческой агрессии очень мало, а по детям еще меньше, по очевидным этическим соображениям. Скорее мы сосредоточимся на моральных соглашениях, которые меняются с культурным контекстом, — о коллективизме, помощи, честности и в целом о том, как вести себя в приличной компании. В какой степени все эти качества усваиваются с воспитанием и/или мотивируются биологическими силами, чтобы стать общепринятыми?

Моральный инстинкт

Каждому члену общества необходимо отличать добро от зла. В общем и целом, наши моральные принципы основаны на «золотом правиле»: «Поступай по отношению к другим так, как хотел бы, чтобы поступали по отношению к тебе». Мораль управляет наши поведением, и ожидается, что все члены общества будут подчиняться правилам, если хотят оставаться в группе и пользоваться теми же правами и возможностями, что и остальные ее члены. Некоторые из этих правил закреплены законодательно, и за их нарушение предусмотрено наказание, тогда как другие представляют собой скорее кодекс поведения в приличном обществе. Жестокость по отношению к ближнему может и не быть нарушением закона, но она тем не менее осуждается. И в смысле законов, и в смысле социальных норм следование моральным установлениям общества, в котором мы живем, обязательно для одомашнивания. Но откуда берутся эти правила и как дети их усваивают?

Существуют универсальные моральные нормы, такие как запрет на убийство членов своей семьи или на причинение вреда невиновному человеку. Однако во многих других аспектах в представлениях о том, что такое хорошо и что такое плохо, существуют значительные культурные вариации; речь может идти о малозначимых вроде бы вещах, таких как что одевать или что есть или о том, чем допустимо заниматься взрослым людям с обоюдного согласия за закрытыми дверями. Эти вариации заметнее всего, когда происходит столкновение культур с разными моральными оценками, чаще всего отражающими их религиозные взгляды. К примеру, в исламе существуют разные практики соблюдения скромности для женщин, от простого платка на голове до полностью закрытого тела и паранджи. Все это — часть религиозного исламского кодекса, при этом различия в интерпретации и применении достаточно велики. В 2011 г. во Франции запретили носить паранджу в общественных местах на основании того, что это ограничивает гражданские права, хотя многие мусульманки как раз восприняли этот запрет как форму религиозного преследования.

Другие аспекты современного западного общества, такие как гей-браки, легализация проституции, порнографии и наркотиков, многие религиозные и консервативные группы тоже считают порочными. Надо сказать, что моральные ценности не только различаются у разных групп, но и изменяются со временем. До 1967 г., когда закон наконец изменили, гомосексуализм в Англии был наказуем. С тех пор законодательство, несмотря на резкие возражения со стороны многих групп, претерпело прогрессивные изменения, устранило дискриминацию и обеспечило равные права представителям всех ориентаций.

Эти примеры культурных вариаций во времени и между разными группами показывают, что мораль не отлита в бронзе, а скорее, отражает историю и нюансы различных групп, поддерживающих свою идентичность путем навязывания определенных моральных ценностей. Это наводит на мысль о том, что вся мораль усваивается в процессе воспитания, совсем по Гоббсу. Однако вспомним, что младенцы рождаются уже настроенными на усвоение языка — причем любого, в зависимости от того, где они будут воспитываться. Очень похоже, что они рождаются заранее настроенными и на усвоение морали социальной группы, в которую попадают.

Подготовленность к восприятию морали отражается, в частности, в том, как маленькие дети интерпретируют поведение других. Еще до того, как они научаются понимать какие бы то ни было инструкции взрослых, малыши различают хорошее и плохое, правильное и неправильное. Как мы видели ранее, уже в год дети интерпретируют движущиеся геометрические фигуры как имеющие цели и намерения и дольше смотрят на картинку, когда объекты меняют поведение и вместо того, чтобы помочь, начинают мешать. Возможно, они просто отличают в этой ситуации хороших парней от плохих. Расширяя первоначальное открытие, детский психолог из Университета Британской Колумбии Кайли Хэмлин захотела выяснить, переходит ли различение того и другого в реальные предпочтения. Она продемонстрировала малышам несколько перчаточных кукол — некоторые из них помогали кому-то, а другие мешали — и предложила поиграть с любой куклой на выбор. Четыре из пяти годовалых малышей выбрали ту куклу, которая на их глазах вела себя любезно и помогала. В другом сценарии кукла роняла мячик, который подкатывался к одной из двух других кукол. Одна из них возвращала мячик владельцу, а другая убегала с ним. Опять же, когда экспериментатор предоставила детям выбор, малыши предпочли играть с дружелюбной куклой. В этих кукольных шоу малыши не просто демонстрировали свою способность различать варианты правильного и неправильного поведения; они выражали явное желание играть с теми, кто помогает.

Но малыши не только предпочитают «хороших» кукол, но и наказывают «плохих». Еще в одном сеансе игр на тему морали кукла, которая перед этим украла мячик, безуспешно пыталась открыть коробку. К ней подходили две куклы, и одна из них помогала нехорошему вору открыть коробку, а другая, наоборот, запрыгивала наверх и захлопывала ее. Восьмимесячные малыши предпочитали играть с той куклой, которая мешала укравшему мячик собрату. То есть дети не просто предпочитали видеть, что вор заслуженно наказан, но и способны были самостоятельно покарать антисоциальных кукол. Когда малышам давали возможность угостить кукол вкусненьким, двухлетки наказывали вора, давая ему меньше или вообще не давая лакомства, а хорошую куклу, вернувшую мячик, наоборот, щедро вознаграждали. Конечно, игра с пальчиковыми куклами — это прекрасно, но как эти предпочтения переводятся в реальные взаимодействия с людьми? Чтобы проверить это, две актрисы взяли по игрушке и предложили их малышам в возрасте год и девять месяцев. Одна из актрис не смогла вручить игрушку, потому что «случайно» уронила ее, а вторая предложила, но «передумала», почти выхватив ее у ребенка из рук. После того как дети посмотрели на поведение взрослых, им дали возможность поднять игрушку и отдать ее одной из актрис. Трое из четырех малышей предпочли отдать игрушку той, которая пыталась помочь, хотя и безуспешно, а не той, которая тоже улыбалась и мило разговаривала, но потом поступила нехорошо и отняла игрушку. Это позволяет предположить, что малыши воспринимают дружелюбие и готовность помочь в других как признак расположения или черту характера, по которым можно предсказать будущее поведение человека. Малыши понимают, что существуют «хорошие парни» и с ними стоит подружиться, потому что они, вполне возможно, помогут тебе в будущем.

Эти данные привели моего коллегу Пола Блума из Йеля к убеждению в том, что малыши рождаются с готовыми «проростками» морали. Конечно, они не могут похвастать полным пониманием взрослого мира преступлений и наказаний, но сознают принципиальную разницу между «хорошо» и «плохо». Задолго до входа в социальный мир, где им приходится находить общий язык со сверстниками в детском саду, дети уже обладают чувством взаимного альтруизма — чувствуют, что хорошее отношение заслуживает такого же отношения в ответ и что дармоедов и нечестных людей следует наказывать.

Инстинкт собственности

Чаще всего маленькие дети конфликтуют между собой из-за права собственности. На такие ситуации приходится около 75% всех малышовых ссор. Как только игрушкой завладевает кто-то из дошкольников, другим она тут же становится крайне необходима. Обладание ценными вещами напрямую соотносится со статусом ребенка среди сверстников и конкурентов. Эти ранние ссоры — проба сил перед жизнью во взрослом мире. Во многих обществах, особенно в западной культуре, собственность выполняет важную функцию наглядного маркера самоидентификации — до такой степени, что некоторые взрослые люди готовы рисковать жизнью, защищая свое имущество. Каждый год владельцы автомобилей получают серьезные травмы и иногда даже гибнут, пытаясь предотвратить угон своего авто; они встают перед ним или хватаются за капот, когда угонщик уезжает — то есть действуют так, как никогда не стали бы «на трезвую голову». Собственность может заставить человека повести себя нерационально. Уильям Джеймс одним из первых признал значение имущества как отражения самости, когда написал:

«Человеческое “я” есть полная сумма всего, что он может назвать своим, не только его тела и психических сил, но его одежды и дома, жены и детей, предков и друзей, репутации и работы, его земель и лошадей, яхт и банковских счетов».

Позже профессор маркетинга Рассел Белк назвал такую материалистическую позицию расширенным Я, поскольку при помощи имущества мы спешим передать окружающим собственное ощущение идентичности; рекламщики давно поняли, что секрет успешных продаж — в том, чтобы связать с продуктом позитивную ролевую модель. Мы то, чем владеем, и этим в значительной степени объясняется излишне бурная эмоциональная реакция на ущерб, наносимый нашему имуществу кражей, утерей или повреждением. Дело в том, что мы воспринимаем эти прегрешения как личную трагедию или оскорбление в свой адрес.

Мы — биологический вид, который тратит необычайно большое количество времени, усилий и ресурсов на приобретение имущества, и когда это имущество у нас отбирают, мы чувствуем себя обиженными. Некоторые ученые заходят так далеко, что называют это инстинктом собственности и говорят, что он изначально «вшит» в наш мозг. Если так, то понимание силы обладания и правил, сопровождающих владение имуществом, представляет собой ключевой момент одомашнивания. Чтобы жить вместе в гармонии, мы должны научиться уважать право собственности. Когда я приобретаю какой-либо предмет, он становится «моим» — мой телефон, моя кружка. Имущественные отношения играют важную роль в одомашнивании, потому что это единственный способ разграничить приемлемое и неприемлемое поведение. Воровство и вандализм плохи именно потому, что и то и другое нарушает чье-то право собственности.

Дети уже в год и два месяца знают, что означает иметь что-то, а к двум годам у многих уже есть вещи, к которым они действительно привязаны. Примерно в это время малыши начинают пользоваться притяжательными местоимениями, такими как «мое» и «твое». Поначалу дети готовы отстаивать только свои имущественные права, поэтому двухлетки недовольны и протестуют, если у них забирают их вещи, но к трем годам дети уже готовы вступаться за других: они говорят кукле «перестань», если она «пытается стащить» чужую шляпку.

Понимание концепции владения имуществом может представлять значительные сложности, поскольку правила не всегда очевидны. Как указывает психолог из Университета Уотерлу Ори Фридман, собирать ракушки на общественном пляже можно, а взять их же с прилавка, где эти ракушки продают, — уже воровство. В самой ракушке нет ничего, что позволило бы определить ее принадлежность; приходится полагаться на писаные и неписаные правила, которые для этого необходимо усвоить. Во многих заповедниках собирать ракушки запрещено, и, не зная местных правил, легко стать правонарушителем. А в чужой стране всегда можно столкнуться с незнакомыми обычаями. Каждый год туристы возвращают на Гавайи лавовые обломки, увезенные с островов. Брать их не возбраняется, но, когда люди узнают о том, что, по местным поверьям, увозить их — к несчастью, мало кто решается гневить местных богов.

Кроме того, вопрос о принадлежности вещи может быть путаным и неоднозначным. Представьте себе: мальчик пытается сбить с пальмы кокосовый орех. Удачный бросок камня — и орех падает… к ногам другого мальчика, проходящего в этот момент мимо. Тот подбирает его. Кто из двоих прав, объявляя орех своим? Тот, кто сшиб его, или тот, кто подобрал? Или возьмем реальный случай с граффити Бэнкси, появившимся в мае 2012 г. на наружной стене магазина ношенной одежды в Северном Лондоне в ознаменование юбилея королевы. Всего через несколько дней после того, как загадочный художник нарисовал свою картину на обычном куске стены, владельцы здания сняли ее со слоем штукатурки и продали на аукционе в Майами за 1,1 млн долларов, несмотря на попытки лондонских властей запретить ее продажу как произведения монументального искусства. Хозяева дома заявили, что поскольку стена принадлежит им, то и картина, на ней нарисованная, — тоже. Местные жители утверждали, что это общественная собственность, и трехлетний ребенок, если бы его спросили, тоже не счел бы картину собственностью домовладельцев. Когда речь идет о соотношении стоимости материалов и затраченных усилий, дошкольники склонны признавать вещь собственностью того, кто ее придумал и сделал, тогда как большинство взрослых (если, конечно, они не местные лондонские жители) учитывает, кому принадлежат материалы. То же относится и к интеллектуальной собственности. Пятилетних детей попросили придумать историю, а затем экспериментатор рассказывал придуманную историю третьим лицам, в одном случае ссылаясь на авторство ребенка, в другом — приписывая ее себе. Дети обижались на того, кто приписывал всю заслугу себе и крал идеи.

Вообще, в праве обладания есть что-то очень личное. Интересно, что в момент, когда вещь (любая) меняет владельца и становится для нового хозяина «своей», в его мозгу наблюдается повышенная активность. В частности, существует пик активности мозга, известный как P300 и наблюдаемый через 300 миллисекунд после того, как мы замечаем что-то важное, — по существу, это сигнал мозгового будильника. Когда что-то становится моим, я обращаю на эту вещь больше внимания, чем на точно такую же вещь, которая мне не принадлежит. Вот почему и дети, и взрослые запоминают больше покупок, положенных в собственную корзинку, чем в корзинку экспериментатора, хотя их и не предупреждают заранее о проверке памяти. Анализ сигналов P300 показывает, что их мозг регистрирует значение каждого объекта как принадлежащего им и обращает на него внимание — а это ведет к лучшему запоминанию.

Но почему человек должен обращать больше внимания на свои вещи и запоминать их? Одно из возможных объяснений предлагает концепция расширенного Я: представление о том, кто мы есть, складывается отчасти из принадлежащих нам физических объектов, которые служат постоянным напоминанием о нашей идентичности, поэтому очень важно помнить все свое. С точки зрения одомашненного мозга тоже необходимо помнить, что именно принадлежит нам, чтобы не конфликтовать ни с кем по поводу права собственности.

Сдвиг интереса к вещам, которыми мы владеем, и к расширенному Я объясняет одно из самых необычных открытий в поведении человека как потребителя. В классическом исследовании экономиста Ричарда Талера студентам вручили кофейные кружки, а затем предоставили возможность продать их однокурсникам. Студенты, как правило, запрашивали за кружки гораздо большую цену, чем покупатели готовы были заплатить (и любой риелтор счел бы это само собой разумеющимся). Эта систематическая ошибка, известная как эффект владения, возникает оттого, что человек склонен переоценивать то, чем непосредственно владеет. Даже потенциальной возможности владения каким-то объектом — к примеру, предложения цены за лот на аукционе — достаточно, чтобы запустить процесс и заставить нас выложить денег больше, чем мы могли себе представить заранее. Если в какой-то момент аукциона мы предлагаем за вещь максимальную цену, то психологически она как бы уже становится нашей, и мы готовы платить за нее больше. Если мы прикоснулись к объекту, предназначенному на продажу, то физический контакт тоже повысит нашу готовность купить его — это понимает любой хороший продавец, поэтому и предлагает вам примерить что-то из одежды или взять машину на тест-драйв.

Общепринятое объяснение эффекта владения состоит в том, что он отражает свойственное человеку нежелание лишиться чего-то — и перспектива потери перевешивает в нашем сознании перспективу приобретения. В мире бесконечно много вещей, которые мы могли бы в принципе приобрести, но довольно мало вещей, которые мы можем потерять. Исследования со сканированием мозга показали, что у взрослых в мозгу при совершении покупки по выгодной цене вспыхивают центры удовольствия. Однако если им самим предлагают дешево продать что-нибудь из принадлежащих им вещей, то взрослые люди испытывают эмоции негативные до такой степени, что в мозгу у них активируются центры боли. Людям трудно продавать что-то по цене ниже ожидаемой — вот вам и эффект владения. В редких случаях этот эффект приобретает такие крайние формы, что человек, будучи не в состоянии выбросить ни одной вещи, заболевает болезненным накопительством.

Эффект владения обнаруживается у детей уже в пять лет, но неясно, проявляется ли он раньше и универсален ли он. Известно, что в некоторых обществах этот эффект проявляется слабее, а в одном из последних кочевых племен охотников-собирателей, которые несут с собой во время перекочевки относительно немного личных вещей, он, по утверждениям ученых, вообще отсутствует. Мы в лаборатории пытались обнаружить этот эффект у детей более младшего возраста, но без особенного успеха. Это удивительно, потому что мы знаем, что такие малыши уже имеют представление о праве владения и даже готовы драться за игрушки. Одно из возможных объяснений состоит в том, что эффект владения формируется вместе с нарождающимся осознанием себя в отношениях с другими — а этот процесс начинается, вероятно, тогда, когда ребенок включается в активное общение со сверстниками. Именно тогда малыш начинает собирать вещи как маркеры самоидентификации — и особенно высоко ценить те вещи, которые переходят в его владение. Однако эту простую ошибку владения ребенку приходится примирять с необходимостью вписаться в группу. Ребенок учится делиться с другими и разумно относиться к своим вещам, потому что невозможно жить полным эгоистом, не рискуя при этом быть отвергнутым группой.

Совместное пользование

Известно, что маленькие дети весьма эгоистичны, когда речь идет о совместном пользовании чем бы то ни было. Дошкольники спонтанно настраиваются на эмоции окружающих, но никогда не делятся с другими принесенной на перекус едой, если их специально об этом не попросить. Они понимают, что нельзя брать себе то, что принадлежит другим, но, как правило, будучи предоставлены сами себе, не склонны делиться с другими детьми. Многие родители знают, что маленького ребенка приходится просить поделиться.

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.